Пост-капитан

ГЛАВА 9

«Поликрест» оставил конвой на 38°30’ N, 11 °W при юго-западном ветре; мыс Рока в 47 лигах по пеленгу 87 зюйд-ост. Он дал выстрел из пушки, обменялся сигналами с торговыми судами и медленно поворачивал через фордевинд, пока ветер не оказался на раковине левого борта, а нос не стал указывать на север.

Сигналы были вежливы, но кратки; они пожелали друг другу благополучного путешествия и с тем и расстались, без тех длинных и часто неточных сигналов, которые некоторые признательные подконвойные суда порой держали поднятыми, пока корабль конвоя не скрывала земная кривизна. И, хотя предыдущий день был ясным и тихим, с небольшой волной и легким тёплым ветерком то с юга, то с запада, капитаны торговых судов не пригласили королевских офицеров на обед: это был неблагодарный конвой, да и благодарить ему по сути было не за что. Из-за «Поликреста» они припозднились с отходом, упустили отлив и в значительной степени — благоприятный ветер; он задерживал их всю дорогу — не только из-за медлительности, но и из-за неисправимого сноса под ветер, так что этим судам, не отличавшимся подобным недостатком, приходилось приспосабливаться к нему. Кроме того, как-то ночью, когда они лежали в дрейфе у мыса Лизард, «Поликрест» навалился на «Трэйдс Инкриз» и снёс ему бушприт; а когда в Бискайском заливе они встретились с сильным юго-западным ветром, у него от качки рухнула за борт бизань-мачта, а вместе с ней и грот-стеньга, так что всем пришлось останавливаться и ждать, пока установят временный рангоут. И никто им не угрожал, не считая люггера где-то на горизонте, и у «Поликреста» не было случая ни встать на их защиту, ни даже просто показать зубы. Они отвернули от него с чувством неприязни и продолжили свой путь самостоятельно и куда быстрее, поставив, наконец, брамсели и бом-брамсели.

Однако «Поликресту» некогда было ждать, пока конвой скроется из виду: был четверг, и следовало провести перекличку команды. Едва судно легло на новый курс, как пробило пять склянок утренней вахты и рассыпался дробью барабан: команда поспешила к корме и сгрудилась за грот-мачтой по левому борту. Они все уже прослужили какое-то время, и перекличка проводилась то и дело; но некоторые были настолько тупы, что товарищам приходилось заталкивать их на положенные места. Однако теперь они, по крайней мере, были все прилично одеты в выданные казначеем синие рубахи и белые штаны; на лицах уже не было нездоровой бледности, вызванной тюремным прошлым или морской болезнью, а кроме того, вынужденная чистоплотность, морской воздух и недавнее солнце придали им здоровый вид. Пища тоже могла сыграть в этом роль — по крайней мере, она была не хуже той, которой многие из них питались всю свою жизнь, и куда более обильна. Так вышло, что большинство настоящих моряков «Поликреста» относилось к первой части алфавита. Среди них было несколько нескладных и звероподобных типов, вроде беззубого Болтона, но большинство были справные ребята, с уверенными лицами, длинными руками, ногами враскоряку и косицами; они отзывались на своё имя «Здесь, сэр», дотрагивались до лба и бодро шагали мимо капитана к правому борту. До некоторой степени это даже напомнило «Софи» — самый что ни на есть счастливый и боеспособный корабль, где даже шкафутовые могли сворачивать паруса, брать рифы и стоять на руле… а как ему тогда повезло с лейтенантом. Но Боже, как мало таких матросов! После буквы Е — едва ли двое из всех названных. По большей части — мелкие тощие создания, немногим крупнее мальчиков. И либо угрюмые, либо боязливые, либо и то и другое — ни тени улыбки, когда они откликались на своё имя и переходили к другому борту. Слишком много было порки и тычков: но что ещё сделаешь в чрезвычайной ситуации? Квэйли, Олдфилд, Парсонс, Понд… мрачные мелкие субъекты; первый склонен к доносам, его уже дважды выгоняли из обеденной группы. И это ещё не самый отстой.

Восемьдесят семь мужчин и мальчиков — не более: недокомплект по-прежнему составлял тридцать три человека. Возможно, человек до тридцати из общего числа знают свои обязанности, а некоторые учатся; на самом деле большинство уже хоть чему-то научилось, больше не было сцен совершенной бестолковости, которые составляли кошмар самых первых дней. Он уже запомнил все лица; некоторые поправились почти до неузнаваемости; некоторые наоборот увяли — слишком много неведомых прежде мук: тупые мозги, непривычные к учению, вынуждены учиться сложным вещам в лихорадочной спешке. Три категории: верхняя четверть — настоящие первоклассные матросы; посредине где-то половина — такие, которые могут стать лучше или хуже, в зависимости от обстановки на корабле и от того, как ими управляют; и затем нижняя четверть, среди которых есть несколько тяжёлых случаев — скоты, глупцы или даже махровые уголовники. Последние имена ввергли его в ещё большее уныние: Уайт, Уилсон и Янг — это было самое дно. Люди вроде этих часто оказывались на борту военных кораблей в моменты массовой насильственной вербовки, и налаженный организм корабля мог принять некоторое количество таких людей без особого вреда. Но «Поликрест» — это не налаженный организм, и в любом случае процент слишком высок.

Писарь закрыл свою книгу, первый лейтенант доложил, что перекличка закончена, и Джек, прежде чем отпустить всех на свои места, ещё раз взглянул на них, взглянул задумчиво: это были люди, которых он мог завтра повести на палубу французского военного корабля. Многие ли последуют за ним?

«Что же, — подумал он. — Всему своё время». И с облегчением обратился к насущной проблеме — переоснащению «Поликреста». Это безусловно будет сложным делом — у него странный корпус, и нужно рассчитать силы, которые на него воздействуют, но по сравнению с задачей создания команды военного корабля из сброда между Е и Я по списку это было ясно и просто, как пальцами щёлкнуть. И у него хорошие унтер-офицеры: мистер Грей, плотник, досконально знает своё дело; боцман, хотя и до сих пор слишком злоупотребляет тростью — деятельный, усердный и хорошо разбирающийся во всём, что касается такелажа; штурман отлично чувствует нрав судна. Теоретически адмиралтейские регламенты запрещали ему переносить бакштаги, но за него это сделал Бискайский залив; теперь у него есть свобода действий, ясная тихая погода, впереди длинный день — и он собирался выжать максимум из всего этого.

Для проформы он пригласил на обсуждение Паркера, но первый лейтенант был более озабочен покраской и сусальным золотом, чем увеличением скорости хода судна. Похоже было, что он не понимает, о чем идёт речь, и вскоре о его присутствии позабыли, хотя и вежливо выслушали его просьбу о больших анапутях, чтобы растянуть двойной тент — «На "Андромеде" принц Уильям всегда говорил, что её тент создает на квартердеке ощущение бальной залы». Покуда он говорил о размерах титанических распорок, на которых держался тент, и количестве пошедшей на сам тент парусины, Джек смотрел на него с любопытством. Это человек, участвовавший в сражении у островов Всех Святых и в великой битве Хау[93], и при всём этом для него чернение реев важнее, чем возможность идти на полрумба круче к ветру. «Сколько раз я ему говорил, что бесполезно устраивать соревнования между мачтами по взятию рифов на марселях, пока люди хотя бы не научатся подниматься на них — и как в пустоту.» И вслух:

— Что ж, джентльмены, давайте так и сделаем. Нельзя терять ни минуты. Лучшей погоды и желать нельзя, но кто знает, сколько она ещё продержится?

«Поликрест», только что вышедший с верфи, был хорошо снабжен боцманскими и плотницкими припасами; но в любом случае Джек намеревался скорее укорачивать, чем наращивать. Судно не отличалось остойчивостью и имело слишком высокие мачты, так что почти ложилось набок при лёгком порыве ветра, а из-за его первоначального назначения фок-мачта была слишком сдвинута назад, отчего «Поликрест» даже при убранной бизани рыскал и творил ещё множество других неприятных вещей. Несмотря на страстное желание, переставить мачту без официального разрешения и помощи верфи Джек не мог, но мог хотя бы усовершенствовать её, наклонив вперёд и по-новому установив штаги, кливера и стаксели. Остойчивость можно было улучшить, если укоротить стеньги, спустить брам-стеньги и поставить бентинки — треугольные нижние паруса, которые будут не так опускать нос и позволят сократить верхний рангоут и такелаж.

Это была работа, которую он понимал и любил. В кои веки ему не нужно было безумно спешить, и он расхаживал по палубе, наблюдая, как его план обретает форму, переходил от одной группы к другой, пока они готовили детали рангоута, такелаж и паруса. Плотник и его помощники работали на шкафуте, кучи стружек и опилок из-под их пил и топоров вырастали между священными орудиями — орудиями, которые сегодня оставили в покое впервые с того дня, как капитан поднял свой вымпел. Парусный мастер и две его команды заняли форкастель и значительную часть квартердека — парусина повсюду; боцман складировал в должном порядке бухты тросов и блоки и сверялся со списком, мечась между палубой и своей кладовой и не имея времени ни ударить кого-нибудь из матросов, ни хотя бы обложить их как следует — разве что машинальным, ничего не значащим и запоздалым ругательством.

Все работали размеренно и даже лучше, чем он ожидал: трое насильно завербованных портных сидели скрестив ноги, совсем как дома, и орудовали иглами и гардаманами с отчаянной быстротой, усвоенной ими в мастерских с их потогонной системой; безработный гвоздодел из Бирмингема демонстрировал невероятную ловкость в изготовлении железных колец в кузнечном горне оружейного мастера: «Скру-тись-и-ка-тись», поворот щипцов, три мастерских удара молотком — и раскалённое кольцо уже шипит в ведре.

Восемь склянок послеобеденной вахты; солнце заливало забитую палубу.

— Свистать к ужину, сэр? — спросил Пуллингс.

— Нет, мистер Пуллингс, — сказал Джек. — Сначала поднимем грот-стеньгу. Хороши же мы будем, если поблизости объявится какой-нибудь француз, — заметил он, оглядывая окружающую неразбериху. Фок-мачта уже была оснащена такелажем и парусами — неплохой набор, но их тяга будет недостаточной из-за отсутствия стакселей. Временная бизань-мачта всё ещё несла чудной маленький латинский парус, чтобы поддерживать минимально необходимую для управления скорость хода; но массивная грот-стеньга лежала поперек переходных мостков и вместе с остальными сваленными на палубе рангоутными деревами крайне затрудняла перемещение по судну, из-за чего быстрые манёвры становились невозможными. Места не хватало, хотя и шлюпки буксировались за кормой, и всё, что можно было убрать вниз, тоже исчезло. Корабль легко делал три узла при ветре с раковины, но в любой чрезвычайной ситуации оказался бы беспомощным.

— Эй, мистер Мэллок! Перлинь на шпиле?

— Всё готово, сэр.

— Тогда людей на шпиль. Эй, там, впереди, готовы?

— Так точно, сэр.

— Тишина везде. Поднимай. Поднимай помалу.

Шпиль начал вращаться, перлинь натянулся. Он шёл от шпиля через блок на палубе к другому блоку на топе грот-мачты, оттуда к топу стеньги, далее на шкив[94] в её пятке и обратно к топу, где и был закреплён; к стеньге его прижимали стопора из шкимушгара, поставленные через определённые промежутки, так что по мере натяжения перлиня топ стеньги начал приподниматься. Стеньга — огромная деревянная колонна футов сорок длиной, стянутая железными бугелями — висела поперек шкафута, оба её конца торчали далеко наружу по обоим бортам; по мере того, как топ поднимался выше, Джек отправил группу людей, чтобы они осторожно перенесли шпор через поручень фальшборта, приноравливая каждое усилие к бортовой качке.

— Взять на пал. Стоять на вымбовках. Поднимай. Поднимай и перетаскивай. На пал.

Стеньга встала торчком, всё ближе и ближе к вертикали. Теперь она уже не свешивалась за борт и не была перекошена, а выпрямилась, раскачиваясь в такт бортовой качке как огромный грозный маятник, несмотря на удерживающие её оттяжки. Её топ был нацелен на блок наверху на мачте и на лонга-салинги; матросы на марсе провели его между ними, вращение шпиля приподняло стеньгу ещё и приостановилось, когда шпор оказался в нескольких футах над палубой — нужно было установить эзельгофт. Снова подъём; когда первый стопор достиг блока, его обрезали. Эзельгофт надели квадратной дырой на топ грот-мачты и стали забивать деревянной кувалдой на место. «Тук-тук-тук» разносилось по всему притихшему и сосредоточенному кораблю.

— Должно быть, эзельгофт устанавливают, — сказал Стивену пациент лазарета, молодой марсовый. — Ох, сэр, как бы я хотел быть там! Потом наверняка пойдут сплеснивать грота-брас[95] — было восемь склянок ночной вахты, когда вы спустились.

— Ты скоро там будешь, — ответил Стивен. — Но никаких грота-брасов, никакого мерзкого грога, друг мой, пока ты не научишься избегать женщин из Портсмут-Пойнта и саллипортских брандеров. Никаких тебе крепких напитков. Ни капли, пока не вылечишься. И даже после тебе будет лучше ограничиваться некрепким сладким какао и овсянкой.

— А ведь говорила, что девочка, — с досадой произнёс матрос вполголоса.

Стеньга поднималась всё выше и выше, шлагтовная дыра всё ближе к марсу по мере перерезания стопоров. Перлинь сменился стень-вынтрепом; на топ стеньги наложили стень-ванты, штаги и фордуны, и теперь её поднимали стень-вынтреп-талями — плавное, ровное движение, прерываемое только боковой качкой судна. Любая заминка в эту минуту — разрыв стень-вынтрепа или поломка оси шкива в блоке — могла стать роковой. Ещё шесть дюймов, осторожно — и шлагтовная дыра показалась над лонга-салингами. Марсовый старшина помахал рукой.

— Шлагтуй, — крикнул Джек. Марсовый старшина забил на место длинный железный шлагтов, закричал «Опускай» — и дело было сделано. Теперь стеньга уже не могла рухнуть гигантской стрелой вниз сквозь палубу, пробить днище судна и отправить их всех к праотцам. Стень-вынтреп потравили, и стеньга с негромким скрипом утвердилась на шлагтове, прочно закреплённая снизу, спереди, сзади и по обоим бортам.

Джек облегчённо вздохнул, а когда Пуллингс доложил: «Грот-стеньга поднята, сэр» — улыбнулся.

— Очень хорошо, мистер Пуллингс, — сказал он. — Пусть как следует смажут жиром и натуго обтянут талрепы, и потом свистать к ужину. Люди хорошо поработали, и я думаю, мы можем сплеснить грота-брас.

— Как приятно видеть солнце, — произнёс он позже, перегибаясь через гакаборт.

— А? — переспросил Стивен, отрываясь от трубы, глубоко погружённой в воду.

— Я говорю, как приятно снова видеть солнце, — повторил Джек, улыбаясь сидящему в баркасе Стивену с бездумным благоволением. Он отогревался после месяцев английской мороси — тёплый ветерок ласкал его через открытый ворот рубашки и старые холщовые штаны; за его спиной работа ещё продолжалась, но это уже была работа для опытных людей — боцмана, его помощников, старшин и баковых; снасти в целом обтянули, команда собралась на носу, негромко и весело переговариваясь — день разумного труда, без уборки, тычков и грубых окриков изменил настроение на борту. Чудесная погода и дополнительная порция рома тоже, без сомнения, этому поспособствовали.

— Да, — сказал Стивен. — Это верно. На глубине двух футов термометр Фаренгейта показывает не менее шестидесяти восьми градусов[96]. Южное течение, предполагаю. За нами следует акула, голубая акула, carcharias. Наслаждается тёплой водой.

— Где? Ты её видишь сейчас? Мистер Парслоу, сбегайте за парой мушкетов.

— В тени под днищем. Но, без сомнения, сейчас снова появится. Время от времени я ей кидаю куски испорченного мяса.

Сверху донёсся сдавленный крик: один из матросов свалился с рея, хватая руками воздух; на мгновение он как будто завис, голова запрокинута, тело вытянуто — затем полетел вниз, быстрее, быстрее, быстрее. Он задел фордун, его отбросило в сторону от борта, и он плюхнулся в воду возле бизань-русленя.

— Человек за бортом! — закричали одновременно с дюжину матросов, бросая за борт разные предметы и бегая по палубе.

— Мистер Гудридж, приведите судно к ветру, будьте любезны, — сказал Джек, сбрасывая башмаки. Он нырнул с борта. «Как свежо — прекрасно!» — подумал он, когда пузырьки воздуха с шумом рванулись к поверхности мимо его ушей, и восхитительный вкус чистого моря заполнил ноздри. Он выгнулся, глядя снизу на подёрнутую рябью и сверкающую серебром гладь воды, и выскочил на поверхность, фыркая и мотая желтоволосой головой. Матрос барахтался ярдах в пятидесяти от него. Джек в плавании отличался скорее силой, чем изяществом — он плыл как собака за палкой, рассекал воду, подняв голову и плечи и не сводя глаз с цели — на случай, если матрос уйдёт под воду. Он подплыл к нему: широко распахнутые глаза, неузнаваемое лицо: ужас перед глубиной (как большинство матросов, он не умел плавать). Джек заплыл с другой стороны, ухватил его за основание косички и сказал:

— Тише, тише, Болтон. Держись.

Болтон извернулся и судорожно обхватил его. Джек пинком отбросил его в сторону и рявкнул прямо в ухо:

— Сцепи руки, дурак. Руки сцепи, говорю. Тут рядом акула, будешь плескаться — она тебя сцапает.

Слово «акула» достигло даже этого насмерть перепуганного, полупьяного, оглушённого разума. Болтон с такой силой сжимал руки, будто от этого зависело его спасение. Джек поддерживал его на плаву, и они то поднимались, то опускались на волнах, пока их не подобрала шлюпка.

Болтон, растерянный, пристыженный и ошалевший, сидел на дне шлюпки, выплёвывая воду; чтобы как-то скрыть своё смущение, он сделал вид, что впал в ступор, и его пришлось поднять на борт на руках.

— Отнесите его вниз, — сказал Джек. — Вы бы взглянули на него, доктор, окажите любезность.

— У него сотрясение в груди, — сказал Стивен, вернувшись на квартердек, где Джек обсыхал, опершись на поручень и с удовольствием наблюдая за ходом работ с бегучим такелажем. — Но рёбра все целы. Могу я тебя поздравить с его спасением? Шлюпка не успела бы. Такая находчивость, такая решительность! Я восхищён.

— Недурно вышло, да? — сказал Джек. — А вот это вообще отлично, — кивнул он на грот-мачту. — Если так и дальше пойдёт, мы завтра привяжем бентинки. Улавливаешь? Завяжем ботинки. Ха-ха-ха!

Он принижает свою заслугу из фанфаронства, из бахвальства? От смущения? Нет, решил Стивен. Это было так же искренне, как и его веселье по поводу глупого плоского каламбура, даже скорее потуги на каламбур, крайнего предела флотского остроумия.

— Тебе не было страшно? — спросил Стивен. — Там была акула, а ведь они известны своей прожорливостью.

— Акула?.. О, акулы большей частью вздор, знаешь ли: много шуму из ничего. Если в воде нет крови, они предпочитают объедки с камбуза. Раз на вест-индской базе я прыгнул за одним морским пехотинцем и плюхнулся прямо на спину огромной жуткой твари: так она и ухом не повела.

— А что, с тобой это часто случается? Ты не считаешь, что это важное событие в твоей жизни?

— Событие? Нет, что ты: ничего подобного. Болтон, кажется, двадцать второй, кого я вытащил из воды; или, может быть, двадцать третий. Ребята из Общества спасения утопающих даже однажды прислали мне золотую медаль. Очень любезно с их стороны; ещё и с таким лестным письмом. Я заложил её в Гибралтаре.

— Ты мне никогда не рассказывал об этом.

— Ты никогда не спрашивал. Но в этом ничего такого особенного, когда привыкнешь к тому, что они за тебя цепляются: какое-то время чувствуешь себя молодцом и героем, заслуги перед обществом опять же — это приятно, не отрицаю; но на самом деле в этом ничего такого нет, и это ничего не значит. Я бы за собакой в воду прыгнул, что ж говорить о матросе первого класса; да что там — если будет тепло, я даже за корабельным хирургом прыгну, ха-ха-ха! Мистер Паркер, думаю, мы можем сегодня вечером вооружить шкоты, а завтра первым делом вытащим обломок бизань-мачты. Тогда вы сможете привести палубу и всё судно в подобающий военному кораблю вид.

— В самом деле, сэр, сейчас тут полный развал, — сказал первый лейтенант. — Но я должен попросить у вас прощения, сэр, за то, что не встретил вас на борту должным образом. Могу я вас поздравить?

— Что ж, спасибо, мистер Паркер: матрос первого класса — ценный приз. Болтон — один из лучших по работе на верхних реях.

— Он был пьян, сэр. Я занёс его в мой список.

— Быть может, нам следует на этот раз посмотреть на это сквозь пальцы, мистер Паркер. Теперь вот что: одну ногу мачтового крана можно поставить здесь, другую возле люка, и оттяжку к третьему бугелю грот-мачты.

Вечером, когда стемнело уже настолько, что работать было нельзя, но ещё не настолько, чтобы спускаться вниз, Стивен заметил:

— Если у тебя вошло в привычку недооценивать спасения подобного рода, не окажется ли, что их никто не оценит? Что ты не получишь благодарности?

— Теперь, когда ты об этом заговорил, я думаю, что так и есть, — сказал Джек. — Но бывает по-разному: некоторые очень даже признательны. Бонден, например. Я его раз вытащил из Средиземного моря — думаю, ты это помнишь — и никто не проявлял такой признательности, как он. Но большинство, похоже, думает, что это так, ничего особенного. Да и я бы, наверное, так же к этому отнёсся, если бы только это не был близкий друг, который, зная, что это я, прыгнул бы в воду со словами «А, чёрт меня возьми! Я должен вытащить Джека Обри». Нет. В целом, — продолжил он задумчивым видом, — мне кажется, что если говорить о вытаскивании людей из воды, доброе дело — само по себе награда.

Они погрузились в молчание, думая каждый о своём, а кильватерная струя всё тянулась за кормой светлой полосой, и звёзды одна за другой зажигались над Португалией.

— Я решил, — воскликнул Стивен, хлопнув рукой по колену. — Я, наконец, решил — твёрдо решил, слышишь — что должен научиться плавать.

— А я верю, — сказал Джек, — что завтра свершится чудо претворения, и мы поднимем свои бентинки.

— Бентинки тянут, бентинки тянут, бентинки тянут вовсю, — проговорил Макдональд.

— Капитан доволен? — спросил Стивен.

— Он в восторге. Сейчас не тот ветер, чтобы проверить их, но ход существенно улучшился. Вы заметили, что судно движется гораздо легче? Возможно, казначей снова порадует нас своим присутствием. Слушайте, доктор, если этот человек ещё раз нарочно рыгнёт или поковыряется в зубах за столом, я его уничтожу.

— Теперь ясно, зачем вы чистите ваши пистолеты. Но я рад слышать то, что вы мне говорите о парусах. Возможно, будет меньше разговоров и шкимушках и утлегарях — кливер, бом-кливер, ну и в довершение кливерный кливер, прости Господи. Ваш брат моряк — отличный парень, каких поискать, но прискорбно склонен к жаргону. Какие изящные пистолеты, очень изящные. Можно взглянуть?

— Красивые, правда? — сказал Макдональд, передавая ему ящик. — Их сделал по моему заказу Джо Мэнтон. Вы интересуетесь такими вещами?

— Я давно уже не держал в руках пистолета, — сказал Стивен. — Да и рапиры тоже. Но когда я был моложе, то обожал и то и другое — как и сейчас, впрочем. Оружие красиво само по себе. Да и польза от него есть. Знаете, мы в Ирландии дерёмся на дуэли куда чаще, чем это делают англичане. Думаю, у вас так же?

Макдональд полагал что да, хотя горная Шотландия и отличается существенно от всего прочего королевства; но что доктор Мэтьюрин имеет в виду под словом «чаще»? Стивен сказал, что он имеет в виду двадцать или тридцать раз в год; на первом году университета он знавал людей, которые превосходили это число.

— К этому времени у меня появилось отчётливое желание — суетное, быть может — остаться в живых, и я достиг определённой сноровки в обращении с пистолетом и рапирой. У меня мальчишеское желание снова подержать их в руках. Ха-ха, кварта, терция, выпад, удар!

— Вы бы не хотели обменяться со мной парочкой ударов на палубе?

— Но это будет уместно? Мне ни в коем случае не хотелось бы показаться эксцентричным.

— О, да, да! Это обычное дело. На «Борее» я, бывало, давал мичманам уроки всякий раз, как только заканчивал учения с морскими пехотинцами; и один или два лейтенанта тоже неплохо бились. Идёмте, и пистолеты тоже захватим.

На квартердеке они начали обмениваться выпадами, топая и восклицая «Ха!»; вахтенные мичманы отвлеклись от своих обязанностей на лязг и звон стали, покуда их не прогнали обратно на посты, и лишь несколько счастливцев остались зачарованно наблюдать за яростным и стремительным мельканием клинков.

— Стойте, стойте! Всё, отставить, укладывай снасти, — вскричал Стивен, отступая, наконец, назад. — Я задыхаюсь, я без сил.

— Ну, — сказал Макдональд, — я уже минут десять как покойник. Я на одной силе воли держался.

— Вообще-то, мы тут оба трупы почти с начала схватки.

— Господи помилуй, — сказал Джек. — Я понятия не имел, что вы так свирепы, дорогой доктор.

— В настоящем деле вы должны быть чрезвычайно опасны, — заметил Макдональд. — Убийственно быстрый выпад — просто ужасно. Не хотел бы я драться с вами на дуэли, сэр. Можете назвать меня размазнёй, я не обижусь. Хотите попробовать пистолеты?

Джек, который наблюдал со своей стороны квартердека, был в совершенном изумлении: он понятия не имел, что Стивен умеет держать в руках клинок или заряжать пистолет, и уж тем более выбивать очки на игральной карте с двадцати шагов, хотя и очень хорошо его знал. Он был рад, что его друг проявил такое умение; рад воцарившейся почтительной тишине; огорчало его лишь то, что сам он не мог принять в этом участие, что он вынужден оставаться в стороне — капитан не должен состязаться; и он чувствовал какую-то смутную неловкость. Было что-то неприятное, даже змеиное в том хладнокровии, с которым Стивен встал в позицию, поднял пистолет, посмотрел поверх ствола своими бесцветными глазами и отстрелил голову червонному королю. Джек почувствовал, что его устои колеблются; он отвернулся посмотреть на свои новые бентинки, ровно наполненные, прекрасно тянущие. Финистерре должен сейчас быть с подветренной стороны, лигах в шестидесяти. Теперь надо будет около полуночи сменить курс — на ост, к Ортегалю и Бискайскому заливу.

Точно к восьми склянкам предполуночной вахты на палубе появился Пуллингс, толкая перед собой зевающего, с заспанными глазами Парслоу.

— Приятно, что вы так точны, мистер Пуллингс, — сказал штурман. — Я прямо засыпаю на ходу. — Заразившись от мичмана, он чудовищно зевнул и продолжил: — Что ж, принимайте вахту. Нижние паруса, грот— и фор-марсели, фока-стаксель и кливер. Курс норд-норд-ост, в две склянки изменить на ост. Заметив любой парус — доложить капитану. О, коечка моя зовёт меня. Доброй ночи вам. На этого мальчишку ведро воды бы вылить, — добавил он, двинувшись к люку.

Джек сквозь глубокий сон слышал, как сменилась вахта — шестьдесят человек, пробегающих по кораблю длиной в сто тридцать футов, вряд ли могут сделать это бесшумно — но это едва ли на румб сдвинуло его из глубочайшей степени забытья, даже наполовину не смогло пробудить его так, как смена курса, последовавшая через час. Он дрейфовал между сном и бодрствованием, чувствуя, что тело уже не так расположено относительно севера. И «Поликрест» теперь шёл полнее: он более не дёргался быстро и нервно вверх-вниз, а легко скользил, переваливаясь плавно и медленно. Никакого рёва и выкриков на палубе: Пуллингс повернул судно по ветру несколькими тихими приказами — всё по делу, без лишних слов; как ему повезло, что есть этот славный парень. Но что-то было не так. Реи обрасопили, послышался торопливый топот ног; через открытый световой люк он уловил несколько быстрых взволнованных слов и уже практически полностью проснулся и был готов, когда дверь открылась и возле его койки появился силуэт мичмана.

— Вахта мистера Пуллингса, сэр, он полагает, что слева по носу парус.

— Спасибо, мистер Парслоу. Сейчас подойду к нему.

Он достиг светлого пятна у нактоуза к тому моменту, когда Пуллингс соскользнул с марса по фордуну и с глухим стуком спрыгнул на палубу.

— Думаю, я засёк его, сэр, — сказал он, протягивая подзорную трубу. — Три румба слева по носу, где-то в паре миль от нас.

Ночь была тёмной; небо чистое, но по краям подёрнуто дымкой, большие звёзды казались золотистыми точками, а мелкие совсем исчезли; новая луна давно зашла. Когда глаза привыкли к темноте, Джек смог довольно отчётливо различить горизонт, чуть светлеющую полосу на фоне чёрного неба; Сатурн как раз погружался в неё. Ветер немного повернул к северу, усилился, и на гребнях волн замелькали барашки. Несколько раз ему казалось, что он поймал в подзорную трубу марсели, но всякий раз они снова растворялись и уже не появлялись снова.

— Должно быть, у вас хорошие глаза, — сказал он.

— Они выстрелили из пушки, сэр, я заметил вспышку; но не хотел вас звать, пока не удостоверился. Вон он, сэр, точно под блинда-реем. Марсели, может быть, крюйс-брамсель. Идёт в крутой бейдевинд, как я понимаю.

«Боже, я старею», — подумал Джек, опуская трубу. Потом он увидел его — призрачное пятно, которое не исчезло: померкло, но тут же появилось на том же самом месте. Белое нечто, видимое в трубу как бледная полоска — марсели, обрасопленные настолько круто, что наложились один на другой. И что-то белеет сверху — крюйс-брамсель. Идет правым галсом, круто к свежему северо-западному ветру; возможно, направляется на вест-зюйд-вест или немного южнее. Если они выстрелили из пушки, причём только раз — значит, судно не одно: очевидно, оно меняло галс, и его попутчики должны были сделать так же. Он поискал глазами на востоке и на этот раз заметил одно или два нечётких, но не исчезающих пятнышка. На этом курсе их пути пересекутся. Но как долго неизвестное судно будет идти этим галсом? Не особенно: под ветром у него мыс Ортегаль, скалистый берег с опасными рифами.

— Давайте повернём круто к ветру, мистер Пуллингс, — сказал он. И рулевому: — Круто на ветер, пока не заполощет.

«Поликрест» стал приводиться к ветру, звёзды поплыли по дуге, и он стоял, внимательно прислушиваясь и ожидая первого трепета парусов, означающего, что судно уже не может идти круче. Ветер теперь дул ему в левую скулу; до лица долетели брызги из-за борта, а впереди заполоскала шкаторина фор-марселя.

Джек взялся за штурвал и дал судну чуть увалиться.

— Туже выбрать булинь, — скомандовал он. — Мистер Пуллингс, полагаю, мы можем привестись ещё немного. Следите за брасами и булинями.

Пуллингс побежал по белеющей палубе на нос. Тёмная группа на форкастеле выбрала конец — «Раз, два, три, укладывай», и когда он вернулся на корму, снасти были натянуты и реи со скрипом повернулись ещё на несколько дюймов. Теперь они были обрасоплены максимально круто, и Джек раз за разом надавливал на рукоятки штурвала, преодолевая живое и сильное сопротивление и приводя судно всё круче и круче к ветру. Полярная звезда скрылась за грот-марселем. Круче, ещё круче: всё, это предел. Он даже не ожидал, что у «Поликреста» настолько хорошо получится. Не более пяти румбов относительно ветра, против прежних шести с половиной; и даже если его опять начнёт так же безбожно сносить, он всё равно сможет забрать ветер у незнакомца, лишь бы штурвал был в опытных руках, а брасопке уделялось самое пристальное внимание. Ему показалось, что и снос тоже стал меньше.

— Ну, вот так очень хорошо, — сказал он рулевому, вглядываясь в его лицо при свете нактоуза. — А, это Хейнс, понятно. Что ж, Хейнс, я вынужден оставить тебя на вторую смену у штурвала: тут нужен настоящий моряк. Так держать, ты меня понял? Ни на волос в сторону.

— Слушаюсь, сэр. Так держать.

— Продолжайте, мистер Пуллингс. Проверьте у орудий брюки и лотки для ядер. Можете отдать риф на грот-марселе, если ветер ослабеет. Если что-то изменится — позовите меня.

Он спустился вниз, натянул рубаху и бриджи и лёг в койку, листая «Флотский список» Стила; но не утерпел и вскоре снова оказался на квартердеке и стал расхаживать вдоль подветренного борта, заложив руки за спину и бросая взгляд в тёмное море при каждом развороте.

Два корабля, возможно три, меняют галс по сигналу. Они могут быть кем угодно — британскими фрегатами, французскими линейными кораблями, нейтралами. Но они могут быть и вражескими торговыми кораблями, выскользнувшими благодаря безлунной ночи; неосторожная вспышка света, когда второе судно поднялось на волне, делала предположение о торговцах более вероятным. Кроме того, военным кораблям несвойственно так разбредаться по морю. Он составит более полное представление, когда рассветёт. И в любом случае, каким бы галсом они ни шли, на рассвете у него будет преимущество — он будет от них на ветре.

Он смотрел за борт, смотрел на кильватерный след: снос под ветер, конечно, был, но куда меньше, чем прежде. Каждое бросание лага показывало неизменные три с половиной узла: мало, но сейчас и не нужно было больше. Он бы даже уменьшил парусность, если бы судно шло быстрее — из опасения оказаться к утру слишком далеко.

Далеко над морем на раковине «Поликреста» вспышка озарила небо, и секунды через полторы донеслось «бум» — они снова меняли галс. Теперь они с незнакомцем шли параллельными курсами, причем «Поликрест» имел преимущество наветренного положения в его самом чистом виде — он находился прямо против ветра относительно ведущего корабля из троицы. То, что есть и третий, было уже с полчаса как очевидно.

Восемь склянок. Скоро начнёт светать.

— Мистер Пуллингс, несите вахту. Убрать грот-марсель и крюйсель. Мистер Паркер, доброе утро. Прошу вас, пусть немедленно разожгут огонь на камбузе: люди должны позавтракать как можно скорее — основательный завтрак, мистер Паркер. Поднимите «бездельников». После этого можете начинать готовить корабль к бою: мы пробьём тревогу в две склянки. Где сменные мичманы? Старшина — немедленно идите и обрежьте их гамаки. Позовите главного канонира. Так, господа, — смятенным Россаллу и Баббингтону, — что значит ваше недостойное поведение? Не явиться вовремя на вахту? Ночные колпаки, грязные физиономии, Боже! Вы ленивые немытые салаги. А, мистер Рольф! Сколько картузов у нас наполнено?

Приготовления шли своим чередом, вахты поочередно позавтракали.

— Сейчас вы кой-чо увидите, кореша, — сказал Уильям Скрич, служивший на «Софи», поглощая еду — сыр и суп из концентрата. — Увидите, как Златовласка отмочит шутку с этими иностранерами.

— Да пора бы и увидеть это кой-чо, — заметил кто-то из новичков. — Где все эти золотые доллары, которые нам обещали? До сих пор было больше пинков, чем полупенсовиков.

— Они у нас точно под ветром, кореш, — ответил Скрич. — Всё, что от тебя требуется — помнить свои обязанности и поживее заниматься пушкой, и дело в шляпе.

— Лучше б я сидел дома за своим старым станком, — сказал ткач. — Ну их, эти золотые доллары.

Огонь на камбузе залили водой; печь зашипела и завоняла. У люков появились суконные завесы; каюта Джека исчезла, Киллик торопливо стаскивал своё барахло вниз, а плотники разбирали переборки; кудахчущие куры для офицерского стола в клетках отправлялись вниз; и всё это время Джек не сводил глаз с моря. Небо на востоке уже начало светлеть, когда явился боцман за уточнениями по поводу установки легвантов. Это не потребовало долгих раздумий, но когда Джек ответил и опять взглянул через борт, незнакомец был уже прекрасно виден: по мере приближения его чёрный корпус всё отчетливее проступал на тёмном серебре моря, где-то в миле по раковине правого борта. А за ним, далеко под ветром, два других. Невеликие ходоки, это ясно; хотя они несли много парусов, им сложно было догнать первое судно; на нём даже убрали нижние паруса, чтобы уменьшить их отставание, и теперь до них было, наверное, три четверти мили. У одного как будто аварийное парусное вооружение. Сунув подзорную трубу за пазуху, Джек поднялся на грот-марс. При первом же взгляде, как только он устроился понадёжнее и навёл фокус на ведущее судно, он сжал губы и тихо присвистнул. Тридцатидвух-, нет, тридцатичетырехпушечный фрегат, не меньше. Затем он улыбнулся и, не отрывая глаз от подзорной трубы, окликнул:

— Мистер Пуллингс, поднимитесь, пожалуйста, на марс. Вот, возьмите мою трубу. Что вы скажете об этом корабле?

— Тридцатидвух… нет, тридцатичетырехпушечный фрегат, сэр. Французский, судя по форме кливера. О нет. Нет! Боже мой, сэр, это «Беллона».

Это была та самая «Беллона», в её привычном районе крейсирования. Она эскортировала два торговых судна из Бордо до двадцатого градуса западной долготы и сорок пятого градуса северной широты и успешно провела их через Бискайский залив, не без некоторых сложностей — это были медлительные твари, и одна из них потеряла фор— и грот-стеньги. Сопровождать она их сопровождала, но была предана своему делу не более, чем любой приватир; сейчас её гораздо более занимала странная треугольная штуковина, болтающаяся у неё с наветра. Контракт не препятствовал захвату призов по ходу дела, и уже с четверть часа или, скорее, с той минуты, как заметили «Поликрест», «Беллона» шла на румб круче к ветру, чтобы подойти ближе, и теперь капитан «Беллоны» был занят тем же, чем и Джек — пялился в подзорную трубу с марса.

«Беллона». В бейдевинд она могла перегнать любой корабль с прямым парусным вооружением; но в ближайшие десять-двадцать минут инициатива была за Джеком. У него было преимущество наветренного положения, и он мог решить — вступать в бой или нет. Но долго это не продлится; ему нужно быстро всё обдумать и определиться до того, как она рванёт вперёд. У неё тридцать четыре пушки против его двадцати четырёх — но это восьми— и шестифунтовки, вес её залпа — сто двадцать шесть фунтов, и он со своими тремястами восемьюдесятью четырьмя просто разнесёт её при удачном попадании. Всего лишь восьмифунтовки; но это длинноствольные бронзовые восьмифунтовки, прекрасные пушки и в умелых руках — она могла начать обстрел за милю и более, тогда как его короткие и неточные карронады могли причинить серьёзный ущерб только на расстоянии пистолетного выстрела. С пятидесяти ярдов, даже со ста, он бы ей показал! Близко, но не слишком. Вопрос об абордаже не стоял — не с такой командой против двухсот-трёхсот заядлых бойцов с приватира. И Боже упаси, если их на абордаж возьмёт она.

— Мистер Пуллингс, — позвал он. — Передайте мистеру Макдональду, чтобы его люди сняли красные мундиры. Прикройте парусиной орудия на шкафуте — набросьте её кое-как, но чтобы можно было мгновенно сдёрнуть. Два-три пустых бочонка на форкастель. Пусть судно выглядит неряшливо.

Как же поменялись роли! На этот раз «Беллона» не готовилась в течение двух часов; её палубы не были очищены, и она до сих пор в сомнениях — так что её можно захватить врасплох.

Врасплох — это слово прозвучало, как сигнал трубы. Он поспешил вниз на квартердек, приняв решение.

— Мистер Паркер, что вы собираетесь делать?

— Это маты для защиты моего сусального золота, сэр, — ответил первый лейтенант.

— Не закрывайте его, так лучше. — Действительно, золотой декор придавал судну восхитительно купеческий вид. — Всех на корму, будьте добры.

Они стояли перед ним в сероватом свете: несколько человек — радостно взволнованные, некоторые — удивлённые, многие — подавленные, испуганные, то и дело бросают взгляды на тёмный силуэт в отдалении.

— Матросы, — сказал он с улыбкой, чётко и громко. — Это судно — всего лишь приватир. Оно мне хорошо известно. У него длинный ряд пушечных портов, но за ними всего лишь шести— и восьмифунтовки, а у нас тридцатидвухфунтовки, хотя они-то этого не знают. Сейчас я собираюсь приблизиться к нему. Сперва они могут немного продырявить нас своими маленькими пушками, но это неважно; а вот когда мы подойдем на расстояние, с которого уже не промахнёшься — что ж, мы вдарим по ним таким бортовым залпом! Бортовой залп, каждым орудием пониже по бизань-мачте. Но не стрелять, пока не ударит барабан, и тогда зададим им по-геройски! Отдубасим их! Пять минут, и они спустят флаг. Теперь по местам, и помните — не стрелять, пока не услышите барабанный бой, а тогда — каждое ядро низко по бизань-мачте. Задайте им жару, и не тратьте ядра зря.

Обернувшись, он заметил Стивена, который смотрел на него из люка.

— Доброе утро, доброе утро! — закричал он ему, радостно улыбаясь. — А вон там наш старый друг «Беллона» с подветренной стороны.

— Да. Пуллингс сказал мне. Вы хотите напасть на неё?

— Потопить, захватить, сжечь или сокрушить, — сказал Джек, и на лице его мелькнула улыбка.

— Смею думать, что так и будет. Не забудьте про часы, которые они у меня забрали. Брегет с репетиром, номер 365, с центральной секундной стрелкой. И три пары кальсон — их я везде узнаю. Мне надо вниз.

День быстро разгорался; золотился восток — почти чистое небо, только небольшие белые облака; торговые суда поднимали все паруса, чтобы нагнать приватир.

— Мистер Паркер, закрыть люки, будьте так добры. Мистер Макдональд — ваших лучших стрелков на марсы в последнюю минуту: стрелять по квартердеку, только по квартердеку.

План был прост: он приблизится, не позволяя ей обогнать себя, держась строго с наветренной стороны, вводя её в заблуждение сколько возможно долго, а затем обрушит на неё огонь с близкой дистанции и будет удерживать её там, забрав у неё ветер. Пытаться сделать что-то более сложное он не мог — не с этим судном, не с этой командой — никаких быстрых маневров, никакого захода в корму; хотя он и решился не прятать внизу своих неопытных людей, ещё не видевших жестокой перестрелки.

— Под ветер на полрумба, мистер Гудридж.

Их курсы сходились. Как близко их подпустит «Беллона»? Каждая сотня ярдов означала, что они минутой меньше будут противостоять её огню с дальней дистанции. Ближе, ближе.

Если бы он только смог сбить ей мачты или разбить штурвал — он был как раз за бизань-мачтой «Беллоны»… Теперь уже были видны белеющие лица на её квартердеке. Они так и продолжали идти вперёд и вперёд, всё сближаясь и сближаясь. Когда она выстрелит?

— Ещё на четверть, мистер Гудридж. Мистер Россалл, у вас есть папенбургский...?

Клуб дыма на носу «Беллоны», и вдоль борта «Поликреста» проскакало ядро. На французе появился английский флаг.

— Англичане! — вскрикнул чей-то голос на шкафуте, да с таким облегчением, бедняга. Ветер на несколько мгновений поутих, и донёсся едва слышный крик: «Убавьте парусов и ложитесь в дрейф, засранцы чёртовы». Джек улыбнулся.

— Помедленнее, мистер Россалл. Делайте всё неловко. Наполовину поднимите, потом вниз, потом опять вверх.

Флаг Папенбурга наконец появился и зареял под бизань-гафелем, вытянувшись в сторону приватира.

— Это им заморочит голову, — сказал Джек. Минутное сомнение позволило кораблям сблизиться ещё немного. Затем ещё один выстрел, на этот раз ядро ударило точно по миделю «Поликреста»: это ультиматум.

— Потравить фор-марса-шкот, — крикнул Джек. Возможно, это заставит «Беллону» менять прицел, и суматоха позволит выиграть ещё полминуты.

Но «Беллоне» уже надоело: белый флаг пошёл вниз и поднялся триколор; борт фрегата исчез за густой полосой дыма, и центнер железа со свистом понёсся через пятьсот ярдов пространства над морем. Три ядра ударили в корпус «Поликреста», остальные провизжали над головами.

— Хватайте тот шкот, там впереди, — крикнул Джек и, когда парус наполнился ветром:

— Очень хорошо, мистер Гудридж, поставьте нас параллельно ей на расстоянии пистолетного выстрела. Наш флаг, мистер Россалл. Мистер Пуллингс, парусину с орудий долой, бочки за борт.

Один-два случайных выстрела с «Беллоны», и какую-то страшную секунду Джеку казалось, что она собирается сменить галс, пройти у него за кормой и попробовать обогнать, чтобы выиграть ветер, всё время обстреливая его с дальней дистанции. «Господи, пошли нам её бортовой залп», — пробормотал он, и тот явился — мощный перекатывающийся грохот, немного неупорядоченный; без сомнений, в лучшем беллоновском стиле. Приватир твёрдо намеревался закончить дело побыстрее, без подготовки. Всё, что оставалось — подождать, пока штурман подведёт «Поликрест» поближе для боя, препятствуя любой попытке обгона и удерживая судно в нынешней позиции относительно ветра и «Беллоны» — продержаться те минуты, в течение которых промежуток между ними сокращается.

— Мистер Макдональд, стрелков наверх. Барабанщик, ты готов?

На той стороне снова выкатывали и наводили орудия; когда выдвинулось последнее дуло, Джек проревел:

— Ложись. Все на палубу.

Это был смешанный залп, в основном картечью; она пронеслась над палубой и сквозь нижний такелаж. С грохотом посыпались блоки, рвались снасти, стоявший рядом Макдональд пошатнулся и схватился одной рукой за другую. Какой-то негодный мелкий человечишка бросился по палубе в направлении носового люка; прочие, приподнявшись на четвереньки, дикими глазами смотрели на него — сумеет или нет? Боцман перехватил его и швырнул обратно к орудию. Дым рассеялся, и теперь Джек уже мог разглядеть юферсы на вантах «Беллоны».

— Все к орудиям, — крикнул он. — Приготовиться. Ждать сигнала. Все по бизань-мачте.

Офицеры и командиры орудий поворачивали карронады и наводили их на «Беллону», глядя поверх стволов. Маленький барабанщик не сводил расширенных глаз с лица Джека. Ближе, ещё ближе… Он оценил качку, переждал медленный подъем на волне и в тот момент, когда судно пошло вниз, кивнул и крикнул:

— Огонь!

Барабанный бой почти немедленно был заглушён залпом из всех орудий правого борта, сотрясшим воздух, так что всё кругом заволокло густым, непроглядным дымом. Джек разгонял его рукой, свесившись через поручень. Дым рассеивался, уплывая под ветер, и Джек увидел убийственный результат: зияющая пробоина в борту «Беллоны», бизань-руслень разбит, мачта повреждена, три орудийных порта разбиты, на квартердеке лежат тела.

Дикое, неистовое «ура» на борту «Поликреста».

— Ещё, ещё! — закричал он. — Ещё раз и она наша!

Но флаг её оставался на месте, штурвал не был повреждён, и капитан Дюмануар помахал Джеку шляпой, выкрикивая приказы своим людям. К своему ужасу Джек увидел, что проклятый снос «Поликреста» под ветер быстро гонит его к борту приватира. Французы — все, кроме орудийной обслуги — столпились на носу, и было их человек двести.

— Круче к ветру, Гудридж… — слова его заглушили залпы одновременно и с «Беллоны» и с «Поликреста», шедших почти что рей к рею. — Всем отражать абордажников — пики, пики, пики! — заорал он, выхватывая саблю и бросаясь на бак — самое вероятное место столкновения; перескочил через сбитое с лафета орудие, через пару тел и оказался там ещё до того, как рассеялся дым. Там он встал, в окружении двадцати-тридцати людей, в ожидании скрежещущего звука столкновения двух судов. За облаком дыма стоял жуткий гомон — приказы на французском, ободряющие крики — и вдруг далеко со стороны кормы раздался душераздирающий треск. Чистый воздух, сияющий свет — и вот она, «Беллона», отходит в сторону, уваливаясь под ветер; полоса воды между бортами уже достигла двадцати ярдов. Бизань-мачта рухнула, и «Беллона» уже не могла держаться близко к ветру. Упавшая мачта легла поверх правой раковины, удерживаемая вантами, и действовала как огромный руль, отворачивая нос в сторону.

— К орудиям! — закричал он. «Беллона» разворачивалась к ним кормой — продольный залп уничтожит её.

— Мы их разбили, разбили! — закричал какой-то дурак. Тут же сказался недостаток выучки: расчёты беспорядочно забегали взад-вперёд, бочонки с фитилями перевёрнуты, повсюду ядра, картузы, банники, прибойники. Кто-то восторженно вопил, другие вели себя как полоумные, дёргая орудия вперёд-назад — просто Бедлам.

— Пуллингс, Баббингтон, Паркер — заставьте орудия стрелять, быстро к ним, чёрт бы вас всех побрал. Руль на ветер, мистер Гудридж, пусть уваливается.

Он сбил с ног маленького глупого ткача, скакавшего от радости, столкнул двух других головами и швырнул их к орудию; вкатил одну карронаду, выкатил другую, выстрелил из неё в открытую корму «Беллоны» и бросился обратно на квартердек, крича:

— Уваливаемся, Гудридж, уваливаемся, я сказал.

Но теперь подлый «Поликрест» не слушался руля. Последний бортовой залп с «Беллоны» едва ли оставил целым хотя бы один шкот на передних парусах, и прежнее рыскание возобновилось. Руль был до предела положен на борт, но уваливаться судно не желало, а драгоценные секунды убегали.

Мэллок с помощниками занимались шкотами и лихорадочно вязали узлы; то тут, то там рявкали карронады — одно двадцатичетырёхфунтовое ядро попало «Беллоне» прямо в ахтерштевень. Но приватир выровнял реи; он шёл прямо по ветру, и они каждую минуту расходились на сто ярдов. Покуда выбрали шкоты передних парусов и «Поликрест» смог увалиться и начать преследование «Беллоны», их разделяло уже с четверть мили; и «Беллона» теперь отвечала из ретирадной пушки.

— Мистер Паркер, два орудия на нос, — сказал Джек. «Поликрест» набирал ход; «Беллону», которой мешала упавшая мачта, странно вело по дуге. Дистанция сокращалась.

— Мистер Парслоу, сбегайте, принесите мне трубу.

Его собственная лежала разбитая под кофель-планкой.

— Трубу? Какую трубу, сэр? — снизу появилось маленькое, бледное, ошеломлённое и испуганное лицо.

— Любую подзорную, мальчик, — сказал он мягко. — В констапельской. Шевелись.

Он окинул взглядом свой корабль. Бентинки были похожи на сито; два стакселя безжизненно обвисли, фор-марсель в клочья, с полдюжины вант порвано; кливер и бизань, впрочем, хорошо тянут. На палубе какое-то подобие порядка. Два орудия сбиты с лафетов, но одно уже ставят на место и заново вооружают брюк. Остальные выдвинуты, расчёты на местах, люди выглядят энергичными и решительными. На шкафуте огромная куча гамаков, выброшенных из сеток последним бортовым залпом «Беллоны». Раненых сносили вниз, огибая эту кучу.

— Труба, сэр.

— Спасибо, мистер Парслоу. Скажите мистеру Рольфу — стрелять из обеих носовых карронад, как только смогут их выкатить.

На борту «Беллоны» стучали топоры, обрубая бизань-ванты. Лопнула последняя пара вант, мачта свободно закачалась на волнах, фрегат рванул вперёд, пошёл свободно, удаляясь и удаляясь от них. Но на глазах у Джека грот-стеньга «Беллоны» качнулась, потом снова, и с очередной волной тяжело рухнула через борт.

На борту «Поликреста» снова радостно завопили — они нагоняют её, нагоняют! Выстрелила носовая карронада: недолёт, но рикошетом ядро почти задело «Беллону» Снова радостные крики. «Посмотрю, как вы обрадуетесь, когда она повернёт на ветер и даст по нам продольный залп», — подумал Джек. Корабли разделяло около пятисот ярдов, оба шли фордевинд, «Поликрест» у «Беллоны» по левой раковине: приватиру достаточно было положить руль под ветер, чтобы повернуться бортом и дать по ним залп от форштевня до ахтерштевня. Он не мог повернуть круто на ветер без парусов на корме, но мог встать бортом к нему, а этого было более чем достаточно.

Но «Беллона» так не сделала. Стеньгу обрубили, но она так и продолжала идти фордевинд. И, сфокусировав подзорную трубу на её корме, Джек понял причину: у неё не было руля, который можно было положить под ветер. Последний удачный выстрел выбил его. Она не управлялась. Она могла идти только фордевинд.

Они приближались к торговцам — низким широким судам, так и идущим левым галсом. Собираются ли они помешать ему? Вступиться за своего товарища? У каждого на борту было по пять пушечных портов, и «Беллона» пройдёт в кабельтове от них.

— Мистер Паркер, выдвинуть орудия левого борта.

Нет, не стали. Они теперь медленно ползли прочь, направляясь на север. Один из них был подранком — у него стояли временные грот— и фор-стеньги.

Погонное орудие «Поликреста» окатило корму «Беллоны» фонтаном воды. Они догоняли. Следует ли захватить сперва торговцев, и затем устремиться за приватиром? Довольствоваться торговцами? Сейчас им было не уйти, но через пять минут он окажется с подветренной стороны от них, и при всей их медлительности догнать их будет уже непросто. А через полчаса и вовсе станет невозможно.

Карронада теперь давала два выстрела на один с «Беллоны», но последний производился из длинноствольной восьмифунтовки, куда более точной пушки. Когда они поравнялись с торговцами, она послала ядро низко над палубой «Поликреста» и убила матроса у штурвала, бросив его тело на Парслоу, который стоял подле Джека, ожидая приказов. Джек оттащил тело, освободив заляпанного кровью мальчика, спросил:

— Вы в порядке, Парслоу? — а в ответ на замечание Паркера «Торговцы сдаются, сэр» воскликнул:

— Да-да. Посмотрите, можно ли привязать бонет.

Минутный выигрыш в скорости позволил бы ему приблизиться к «Беллоне», повернуть и снова дать по ней бортовой залп. Они неслись близко к торговцам, которые вытравили шкоты в знак покорности. Даже в пылу боя, когда орудия отвечали друг другу сразу, как только их успевали зарядить, среди клубящегося порохового дыма, тел на палубе и льющихся в шпигаты потоков крови находились глаза, с тоской смотревшие на свои призы, крупные корабли — десять, двадцать, даже тридцать тысяч гиней, быть может. Они понимали, что, как только «Поликрест» отойдет на милю под ветер, все эти деньги устремятся прочь от них, поставят все возможные клочки парусины, приведутся к ветру и упорхнут: и прости-прощай, добыча.

Они шли на юго-восток, торговцы таяли далеко за кормой. Они шли, постоянно обмениваясь выстрелами — сначала ускорился один, по мере того как починили поврежденный такелаж, потом другой. Ни один не рисковал взять паузу, чтобы привязать новые паруса; ни один не рисковал поднять новую стеньгу или брам-стеньгу при такой сильной килевой качке; и они находились в совершенно равных условиях. Любое повреждение могло оказаться решающим, любая задержка — роковой. Так что они продолжали гонку, часы переворачивались и склянки отбивались в течение всей утренней вахты, час за часом, в состоянии крайнего напряжения — на палубе ни слова, только приказы — и неизменные четверть мили между ними, не больше и не меньше. Оба попробовали поставить лисели — и у обоих их сорвало. Оба вылили воду за борт, облегчив суда на несколько тонн — испробовали все уловки, трюки и хитрости для ускорения хода, известные морякам. В какой-то момент Джеку показалось, что «Беллона» выбрасывает за борт припасы, но это были трупы. Он насчитал сорок всплесков: на таком плотно набитом людьми корабле мясорубка должна была получиться ужасающая. И всё же они стреляли.

К полудню, когда на южном горизонте проступило побережье Испании, в носу «Поликреста» зияли пробоины, фок-мачта и фор-марса-рей были искромсаны ядрами, и он быстро набирал воду. Корма «Беллоны» была чудовищно перекошена, а её большой грот представлял собой набор дыр; но она опять управлялась. Это стало возможным благодаря канату, вытравленному через кормовой порт, который позволил ей повернуть на пару румбов к ветру — немного, но больше, чем это удалось бы сделать одними парусами. Она осознанно изменила курс в виду мыса Пеньяс, и это ей дорого обошлось: из-за сопротивления каната она потеряла сразу сотню ярдов дистанции — немало в этой отчаянной погоне — и Рольф, главный канонир «Поликреста», с красными глазами, почерневший от пороха, но в своей стихии, послал ядро точно в ретирадную пушку «Беллоны», и мёртвая тишина на «Поликресте» взорвалась восторженными воплями. Теперь «Беллона» шла молча, если не считать мушкетного огня. Но она по-прежнему шла вперёд, и шла в Хихон — испанский порт, а значит, закрытый для английских судов, но открытый для французских. Но до него было ещё немало миль, и любое попадание по грота-рею или шкотам парализовало бы её. Чтобы отыграть потерянную сотню ярдов, теперь за борт полетели пушки. Джек покачал головой: это ей мало поможет, ветер прямо в корму, а паруса остались только передние.

— На палубе, — донесся голос дозорного. — Парус справа по носу.

Это был испанский фрегат, огибавший мыс Пеньяс и направлявшийся в Хихон: они бы заметили его много раньше, если бы не следили во все глаза за удирающим приватиром.

— Чёрт бы его побрал, — сказал Джек. На мгновение ему подумалось — как странно видеть такие безупречные паруса, белые пирамиды, после того, как он так долго видел перед собой лишь лохмотья на реях: и как быстро он шёл!

Взрыв на носу — но не обычный грохот карронады. Крики. Вой, похожий на собачий, от мучительной боли. Перегревшееся орудие взорвалось, убив наповал главного канонира и ранив ещё троих — один бился на палубе и вопил, дёргаясь так, что дважды вырвался из рук товарищей, которые несли его вниз. Канонира опустили за борт, убрали обломки и яростно трудились, стараясь передвинуть новую карронаду на место разорвавшейся, но это было дело не быстрое — сорвало рым-болты и всё прочее; и всё это время с «Беллоны» вели по людям на носу огонь из мушкетов.

Теперь они шли молча, с горячей, отъявленной злобой; берег приближался — стали видны грозные утёсы и белый прибой на рифах; и снизу из кубрика безостановочно доносился животный крик.

Пушечный выстрел с испанского фрегата, сигнальные флаги.

— Чёрт бы его побрал, — снова сказал Джек. «Беллона» опять вытравила свой канат, чтобы взять левее, ко входу в Хихон. Дюмануару надо идти ближе к ветру на добрые пару румбов, иначе он окажется на скалах.

— Ну уж нет, чтоб тебя, — закричал Джек. — Все к орудиям. Повернуть их насколько возможно вперёд. Возвышение три градуса. Стрелять по мере наведения по грот-мачте. Мистер Гудридж, круто к ветру.

«Поликрест» резко накренился на левый борт, в сторону приватира. Орудия выстрелили последовательно: три, шесть, три. В гроте «Беллоны» появились огромные дыры, рей перекосился, удерживаемый только одним вспомогательным топенантом; но она сохранила ход.

— Испанец стреляет, сэр, — сказал Паркер. В самом деле, поперек курса «Поликреста» мелькнуло ядро. Фрегат изменил курс, чтобы пройти прямо между двумя судами: он был очень близко.

— Чёрт с ним, — сказал Джек и, взявшись за штурвал, повернул корабль по ветру, прямо на приватир. Ему должно хватить времени на ещё один бортовой залп, пока испанец не пересечёт его курс — один шанс покалечить «Беллону», пока она не обошла риф и не достигла входа в порт.

— К орудиям, — сказал он в тишине. — Спокойно, спокойно. Три градуса. По грот-мачте. Ни одного ядра впустую.

Он бросил взгляд через плечо, увидел испанца — великолепный набор парусов — услышал громкие и ясные крики с его борта, сжал зубы и крутанул штурвал. Если испанец попадёт под его залп — это его дело.

Корабль поворачивал, руль круто положен на борт. Орудия разразились неспешным перекатывающимся громом. Грот-мачта «Беллоны» медленно пошла вниз, вниз, прямо через борт, вместе со всеми парусами. В следующий миг она была уже в бурунах. Он увидел медную обшивку её корпуса; в два приёма её затащило на риф, она легла на бок, и волны перекатились через неё.

— Вот так, сэр, я загнал её на скалы возле Хихона. В отлив я хотел выслать шлюпки, чтобы её сожгли, но испанцы заявили мне, что она находится в их территориальных водах, и что они не допустят подобных действий. Однако они также передали, что днище её безнадежно пробито и киль сломан.

Адмирал Харт смотрел на него с откровенной неприязнью.

— Насколько я вас понимаю, — сказал он, — вы оставили ценные торговые суда, когда до них было рукой подать, ради погони за каким-то мерзким приватиром, который даже не захватили.

— Я уничтожил его, сэр.

— О да, конечно. Слыхали мы немало баек об этих кораблях, выброшенных на скалы, с пробитым днищем, и так далее, и тому подобное; а через месяц они снова появляются как новенькие. Легко сказать: «Я загнал его на скалы». Кто угодно может так сказать, да только он не получит за это никаких выплат, ни подушных, ни пушечных. Нет-нет, это всё ваш дурацкий план парусности; если бы вы могли поставить брамсели, у вас была бы куча времени, чтобы схватить торговцев, а затем вышибить мозги у этих негодяев, которых вы вроде как уничтожили. Эти бентинки, да при ветре кроме штормового — я такого себе не представляю.

— Без них я ни разу не смог выйти на ветер от конвоя, сэр; и я уверяю вас, что при большей площади парусности на «Поликресте» его только будет сильнее прижимать к воде.

— Значит, мы должны вас понимать так, что чем меньше вы поставите парусов, тем быстрее пойдёте? — сказал Харт и поглядел на секретаря; тот хихикнул. — Нет-нет: обычно считается, что адмирал всё ж таки о таких вещах знает больше, нежели коммандер; и чтобы я больше не слышал об этой сказочной оснастке. Ваш шлюп достаточно необычен и без того, чтобы превращать его в идиотскую плавающую треуголку, посмешище для флота, ползущее на пяти узлах, потому что вы не изволили поставить больше парусов. И да, что вы скажете о том голландском галиоте?

— Я должен признать, что он ускользнул от меня, сэр.

— А кто его сцапал на следующий день, со всем его золотым песком и слоновой костью? «Аметист», конечно. Опять «Аметист», а вас даже в пределах видимости не было. Я уже не говорю о... скажем так, вас это не касается. Сеймур — счастливчик: десять тысяч гиней по самым скромным подсчётам. Вы меня глубоко разочаровали, капитан Обри. Я отправляю вас в крейсирование на новеньком шлюпе, и что вы делаете? Вы возвращаетесь с пустыми руками, на ни на что уже не похожем судне, откачивающем воду день и ночь; половины рангоута и такелажа нет; пять убитых, семь раненых, рассказываете мне тут сказки о каком-то маленьком приватирчике, которого вы загнали на какую-то более или менее воображаемую скалу, и требуете ремонта. И не говорите мне ничего о болтах и такелаже из отходов, — сказал он, поднимая руку. — Я всё это уже слышал раньше. И ещё я слышал о ваших похождениях на берегу, пока меня не было. Позвольте вам напомнить, что капитан не может ночевать вне своего корабля без особого на то позволения.

— В самом деле, сэр? — спросил Джек, подавшись вперёд. — Могу я попросить у вас уточнений? Вы упрекаете меня в том, что я ночевал не на борту своего корабля?

— Я не говорил, что вы на нём не ночевали, разве нет? — сказал Харт.

— Тогда позвольте спросить, как мне понимать ваше замечание?

— Ладно, неважно, — ответил Харт, поигрывая ножом для разрезания бумаги. И, с неодолимым стремлением съязвить, заметил:

— Но вот что я вам скажу: ваши марсели — позор для флота. Почему вы не могли свернуть их по-якорному?

Придирка была слишком очевидна, чтобы задеть. Щегольские фрегаты с полными и хорошо обученными экипажами — те да, могли сворачивать свои паруса по-якорному, а не по-походному, но и то только в гавани или для смотра в Спитхеде.

— Что ж, — сказал Харт, который прекрасно об это знал. — Как я уже говорил, я в вас разочарован. Вы отправитесь с балтийским конвоем, а остальное время, думаю, будете выполнять разные поручения в Ла-Манше. Это вам больше подходит. Балтийский конвой будет сформирован в течение нескольких дней. А, кстати, вспомнил: у меня в высшей степени необычное послание от Адмиралтейства. Этот запечатанный конверт следует вручить вашему хирургу, малому по имени Мэтьюрин. Ему следует предоставить отпуск, и они прислали помощника — заменить его на время отсутствия и помогать ему, когда он сочтёт нужным вернуться к своим обязанностям. Надеюсь, он у вас там не слишком зазнается — запечатанный конверт, подумать только!