Пост-капитан

ГЛАВА 6

Без пяти восемь Джек Обри быстро шагал под нудным дождем по плитам внутреннего двора Адмиралтейства, преследуемый голосом наёмного извозчика:

— Четырехпенсовик! И называешь себя жельментом? Чёртов ты позор флота на половинном жалованье, вот ты кто такой.

Он пожал плечами и, уклонившись от потока из водосточной трубы, нырнул в подъезд, прошёл через главную приёмную в маленький кабинет, известный под названием «Боцманский стул»[55] — у него ведь встреча с Первым Лордом, ни больше ни меньше. Огонь в камине уже догорал, испуская клубы жёлтого дыма, очень похожие на жёлтый туман на улице, и приятно потрескивал, рассыпая сквозь желтизну красные искры; Джек остановился возле камина, спиной к огню, глядя на дождь за окном и обтирая парадный мундир носовым платком. Несколько смутных фигур проскользнули под арку, ведущую на Уайтхолл — гражданские под зонтиками, офицеры, открытые всем стихиям; ему показалось, что он узнал двух или трёх — вот это точно был Брэнд с «Имплакабла» — но грязь, забившаяся глубоко под пряжки башмаков, отвлекла его от разглядывания.

Он довольно сильно нервничал — собственно, любой моряк нервничал бы в ожидании встречи с Первым Лордом — однако мысли его были заняты не столько предстоящей беседой, сколько стремлением наилучшим образом отчистить мундир единственным платком, а также общими размышлениями о подступающей бедности — давняя знакомая, впрочем, почти закадычный друг — куда более естественное состояние морского офицера, чем богатство; конечно, быть богатым так чудесно, всё же хорошо бы снова поправить дела, хотя тогда исчезнут все эти небольшие радости: гинея, случайно обнаруженная в кармане старого жилета, затаённое дыхание над карточным столом. Наёмный экипаж, однако, был совершенно необходим: грязь по лодыжку и чёртов зюйд-вест: парадная форма не растёт на деревьях, не говоря уже о шёлковых чулках.

— Капитан Обри, сэр, — сказал клерк. — Его светлость сейчас примет вас.

— Капитан Обри, рад вас видеть, — произнёс лорд Мелвилл. — Как поживает ваш отец?

— Спасибо, сэр, очень хорошо; весьма доволен результатами выборов, как и мы все. Но прошу прощения, милорд, я должен был начать не с этого. Прошу вас, примите мои горячие поздравления по поводу вашего пэрства.

— Вы очень любезны, очень любезны, — сказал лорд Мелвилл и, ответив на вежливые вопросы Джека о леди Мелвилл и Роберте, продолжил:

— Так значит, вы по дороге домой отнюдь не скучали?

— Это уж точно, милорд, — воскликнул Джек. — Но откуда вам об этом известно?

— Так об этом же напечатано в газете: письмо пассажирки семье, описание захвата индийского корабля и его освобождения. Она упомянула ваше имя — очень хорошо о вас отзывалась. Сибальд показал мне статью.

Чёртова девчонка, эта Лэмб, должно быть, послала письмо с таможенным куттером; а он тут как тут: примчался из Плимута на занятые деньги в Лондон, кишащий предупреждёнными шпиками, которые поджидают, чтобы арестовать его за долги, и мечтают о том, как загребут его во Флит или в Маршалси[56], где он будет гнить всю войну до самого её конца, когда уж точно все возможности будут потеряны. Он знал немало офицеров, чья карьера была разрушена жезлом пристава: старина Бейнс, Сероколд… а он-то тут как тут, ходит гоголем по городу, разодетый как на королевский день рождения — так и просится, чтоб его задержали. Его даже холодный пот прошиб, он пробормотал что-то вроде «очень польщён — ехал прямо из Плимута, всего на два часа заглянул к отцу — думал, что обогнал новости». Видимо, это возымело действие, поскольку лорд Мелвилл только заметил со своим шотландским выговором:

— Я уверен, что вы приложили все усилия; но жаль, что вы не прибыли несколькими неделями — нет, месяцами — раньше, покуда тут не расхватали все лакомые куски. В начале войны вакансий у нас было в избытке. Я рассмотрю навязываемый мне вопрос о вашем повышении в чине, но не могу обнадёжить вас насчёт корабля. Однако есть небольшая возможность устроить вас в службу береговой обороны или в службу вербовки: мы сейчас расширяем их и нам нужны предприимчивые люди.

Да, конечно, и ещё платёжеспособные, учитывая, что все эти места на берегу. Для любителей комфорта, отказавшихся от амбиций или просто уставших от моря, желающих приглядеть за чем-то вроде рыбацкого ополчения или заняться мерзким делом принудительной вербовки. Ясное дело: теперь или никогда, всё или ничего. Если этот человек с жёстким лицом по другую сторону стола сделает прямое предложение назначения на берег — возможности уклониться уже не будет.

— Милорд, — сказал Джек со всей настойчивостью, которую он мог вложить в свой голос, не выходя за рамки вежливости. — Я бы хотел получить лакомый кусочек — корабль пост-капитанского ранга — не менее чем любой другой; но если у меня будут хотя бы четыре деревяшки, способные держаться на плаву, я буду счастлив — куда более, чем счастлив — отправиться на них на любое задание и в любую точку мира в качестве простого коммандера или кого угодно. Я в море с четырнадцати лет, сэр, и я никогда не отказывался ни от одного назначения, которое их светлости предлагали мне. Думаю, я могу вам обещать, что вы не пожалеете о своём решении, сэр. Всё, чего я хочу — это снова выйти в море.

— Хм, хм, — сказал лорд Мелвилл задумчиво, сверля Джека своими проницательными серыми глазами. — Значит, вы не ставите никаких иных условий? Ведь ваши друзья подняли большой шум насчёт вашего продвижения после дела с «Какафуэго».

— Никоим образом, милорд, — ответил Джек и замолчал. Он хотел было попробовать объяснить, как неудачно пытался настоять на своём, когда в последний раз был в этой комнате, но передумал и просто сидел молча, с взглядом, полным почтительного внимания — это ему удалось лучше, чем в прошлый раз, хотя Сент-Винсента он уважал куда больше, чем какого-нибудь штатского.

— Хо-ро-шо, — протянул Первый Лорд после паузы. — Я ничего не могу обещать. Вы и представить себе не можете, сколько прошений нужно рассмотреть, как осторожно нужно лавировать, стараясь не задеть ничьи интересы, чтобы поддерживать равновесие… Однако одна призрачная возможность всё же может быть... Зайдите ко мне на следующей неделе. Тем временем я рассмотрю вопрос о вашем повышении, хотя список пост-капитанов прискорбно переполнен. Не знаю, получится ли что-то сделать. Приходите снова в среду. Только помните: если я даже подыщу вам что-то, оно лакомым куском не будет: это — единственное, что я могу вам обещать. Но этим обещанием я себя никоим образом не связываю.

Джек встал и поблагодарил его светлость за аудиенцию. Лорд Мелвилл заметил неофициальным тоном:

— Думаю, мы сегодня ещё увидимся у леди Кейт: если у меня будет время, я к ней загляну.

— Буду ждать с нетерпением, милорд, — отозвался Джек.

— Доброго вам дня, — сказал лорд Мелвилл, звоня в колокольчик и нетерпеливо глядя на внутреннюю дверь.

— Похоже, у вас отличное настроение, сэр, — заметил швейцар, вглядываясь в лицо Джека старческими, в красных прожилках глазами. «Отличное» — это, пожалуй, было преувеличением, скорее — сдержанное удовлетворение; но во всяком случае, он ничуть не походил на офицера, на сердце которого камнем лежит прямой отказ.

— А что, Том, так и есть, — ответил Джек. — Я этим утром прошёлся пешком от Хэмпстеда аж до Севен Дайлз. Ничто так не поднимает настроение, как утренняя прогулка.

— Что-то определённое, сэр? — спросил Том, ничуть не обманутый сказками про утренние прогулки. Этому старику всё про всех было известно; Джека он знал ещё мальчишкой, как и почти всех остальных офицеров из флотского списка чином ниже адмирала, и имел полное право на чаевые в случае, если офицеру доставалось что-то определённое в его дежурство.

— Нет — не совсем так, Том, — сказал Джек, вглядываясь через приёмную и двор в промокших людей, проходящих туда-сюда по Уайтхоллу — настоящее устье Ла-Манша, оживлённый морской путь; какие крейсера, приватиры, шасс-маре поджидают его там? Какие невидимые скалы? А приставы?

— Нет. Но вот что я скажу тебе, Том — я пришёл без плаща и без денег. Просто подзови экипаж и одолжи мне полгинеи, пожалуйста.

Том был невысокого мнения насчёт умения морских офицеров разбираться в делах и управляться с ними на суше; его не удивило то, что Джек оказался без самого необходимого, но по выражению джекова лица он понял, что кое-что вроде наклёвывается — одна только служба береговой обороны обеспечит с дюжину новых вакансий, даже если Джека и не произведут в пост-капитаны. С заговорщицким видом Том вынул из кармана монетку и подозвал экипаж.

Джек нырнул в него, натянул шляпу на нос и забился в угол, осторожно глядя через грязное стекло окна — странно согнувшаяся, подозрительная фигура, неизменно делавшая возбужденные замечания, если лошадь переходила с рыси на шаг.

— Жалкая шайка ублюдков, — размышлял он: приставы мерещились ему в каждом взрослом мужчине. — Господи, ну и жизнь у них. Каждый Божий день этим заниматься, в обнимку с гроссбухом — что за жизнь.

Мимо проплывали безрадостные лица, люди спешили на постылую работу, бесконечный серо-жёлтый поток промокших, окоченевших, нервных пешеходов, толкающих и обгоняющих друг друга — как какой-то дурной сон; мелькавшие то тут то там хорошенькие продавщицы или служанки только усугубляли это душераздирающее впечатление.

Вереница возов с сеном спускалась по Хэмпстед-роуд, лошадьми правили крестьяне с длинными хлыстами. Хлысты, блузы возниц, хвосты и гривы лошадей были украшены лентами, широкие красные лица мужчин будто бы светились сквозь туман. Откуда-то из глубин отдалённого и бестолкового школьного прошлого Джека всплыла цитата: «O fortunatos nimium, sua si bona norint, agricolas»[57].

— О, это недурно. Жаль, Стивена нету, он не слышал. Ладно, блесну перед ним при случае.

Возможностей для этого должно было быть много, поскольку сегодня вечером им предстояло ехать по этой же самой дороге на раут Куини, и если повезёт, в этой скорбной толчее попадётся пара-тройка agricolas.

— Ты мне не расскажешь про ваш разговор? — сказал Стивен, отложив свой доклад и вглядываясь в лицо Джека так же внимательно, как и пожилой швейцар.

— Всё прошло неплохо. Теперь, когда у меня было немножко времени ещё раз обдумать разговор, я полагаю, что совсем даже неплохо. Думаю, мне всё-таки дадут повышение или корабль — одно из двух. Если меня произведут в пост-капитаны, всегда есть возможность со временем получить корабль или временное командование. А если просто дадут шлюп — что ж, и это дело.

— Что значит — временное командование?

— Когда пост-капитан болен или просто хочет на какое-то время сойти на берег — часто бывает, что они становятся пэрами или заседают в парламенте — на судно на это время назначается другой пост-капитан из сидящих на половинном жалованье. Рассказать тебе всё с самого начала?

— Да, пожалуйста.

— Началось всё чудесно. Первый Лорд сказал, что он очень рад меня видеть. Ни один Первый Лорд до этого не был рад меня видеть — или, по крайней мере, они это очень хорошо скрывали... там в кофейнике ещё остался кофе, Стивен?

— Нет. Но ты можешь выпить пива — почти два часа.

— Ну, началось всё прекрасно, но потом повернулось — хуже не придумаешь: он сделал грустное лицо и сказал — жаль, что я явился так поздно, он был бы рад что-нибудь сделать для меня. У меня сердце упало, когда разговор зашёл о береговой обороне и службе вербовки, и я понял, что нужно срочно его отвернуть в сторону, пока он не сделал прямого предложения.

— Почему?

— О, отказываться никак нельзя. Если ты не примешь корабль, который тебе почему-то не подходит — скажем, он на вест-индской базе, а тебе не по нраву Жёлтый Джек[58] — то это станет твоей чёрной меткой: тебе могут больше никогда ничего не предложить. Они не любят, когда ты копаешься и выбираешь. Благо службы на первом месте, говорят они, и имеют на это полное право. И опять же, не мог же я ему прямо сказать, что терпеть не могу и береговую оборону и вербовку, да и в любом случае не смогу этим заниматься, потому что меня тут же сцапают.

— И ты перевёл разговор на другое?

— Ну да. Отказался от повышения в чине, а вместо этого сказал, что мне подойдёт что угодно, лишь бы оно могло держаться на воде. Я не так многословно излагал, но он сразу уловил мысль и, немного помямлив, заговорил о какой-то возможности на следующей неделе. И что он подумает насчёт повышения. Мне не следует думать, что он связал себя какими-то обязательствами, но я должен явиться туда снова на будущей неделе. Считаю, что в устах такого человека, как лорд Мелвилл, это что-нибудь да значит.

— Я тоже так считаю, дорогой друг, — сказал Стивен, вложив в свои слова столько убеждённости, сколько смог — а смог он её вложить немало: ему приходилось иметь дело с упомянутым джентльменом, поскольку тот распоряжался секретными фондами в течение нескольких последних лет. — Я тоже так считаю. Давай есть, пить и веселиться. В ящике бюро есть колбаса, в зелёном кувшине — пиво. Я буду угощаться поджаренным сыром.

Французские приватиры забрали у него брегет, большую часть одежды, инструментов и книг; но желудок его был точен как часы, и когда они уселись за маленький стол возле камина, как раз пробило время на ближайшей церкви. Команда быстрокрылой «Беллоны» также забрала деньги, которые он взял с собой из Испании — именно это было их первейшей заботой, и с того самого момента, как они сошли на берег в Плимуте, они существовали на средства, полученные по скромному чеку, который был с немалым трудом добыт у генерала Обри, покуда ждали их лошади, а также надеждами на получение по другому чеку, выписанному неким барселонским торговцем по имени Мендоса, мало известным на лондонской бирже.

А пока они обитали возле Хита, в маленьком идиллическом коттеджике с зелёными ставнями и жимолостью над дверью — то есть, идиллическом в летнее время. Они сами вели хозяйство, соблюдая строгую экономию; и не было большего доказательства их дружбы, чем то, как её гармония выстояла против вопиющих различий в их домашних привычках. По мнению Джека, Стивен разводил дома жуткий бардак: его бумаги, огрызки засохшего чесночного хлеба, бритвы и подштанники размещались на его столе и вокруг него в непростительном беспорядке, а по виду его серого парика, который в настоящее время служил грелкой для молочника, можно было совершенно определённо сказать, что на завтрак он потреблял джем.

Джек снял сюртук, повязал поверх жилета и бриджей фартук и понёс тарелки в посудомоечную.

— Мои тарелка и блюдце ещё сгодятся, — заявил Стивен. — Я на них подул. И прошу тебя, Джек, — закричал он вслед, — оставь в покое кастрюльку для молока. Она совершенно чистая. Что может быть здоровее и чище, чем кипячёное молоко? Мне вытереть посуду? — спросил он через открытую дверь.

— Нет-нет, — воскликнул Джек, который уже видел, как это делается. — Тут места нет, а я почти закончил. Последи за огнём в камине, ладно?

— Мы могли бы что-нибудь сыграть, — сказал Стивен. — Фортепиано твоего приятеля более-менее настроено, и я нашёл немецкую флейту. Что ты там делаешь?

— Драю камбуз. Пять минут подожди, и я с тобой.

— Больше похоже на всемирный потоп. Эта нездоровая одержимость чистотой, Джек, эта скрупулёзная озабоченность грязью, — продолжал он, качая головой перед камином, — просто какое-то брахманское суеверие. Отсюда недалеко до безумия, до какотимии[59].

— Ты меня пугаешь, — сказал Джек. — Скажи, а это заразно? — добавил он, ухмыльнувшись про себя — впрочем, доброжелательно. — Итак, сэр, — появляясь в дверях со скатанным фартуком под мышкой. — Где ваша флейта? Что мы будем играть?

Он сел к маленькому фортепиано и пробежал пальцами по клавишам, напевая:

Псам испанским донам

Мало Порт-Маона.

Начали мечтать

И Гибралтар забрать.

— Они же мечтают его забрать? Гибралтар, я имею в виду. — Он перескакивал с одного мотива на другой, пока Стивен медленно свинчивал флейту; и в какой-то момент всё это бренчание вылилось в адажио сонаты Гуммеля.

«Это он из скромности так играет? — размышлял Стивен, осторожно затягивая резьбовое соединение. — Я готов поклясться, что он понимает музыку — хорошую музыку ценит превыше всего. Но вот он сидит и наигрывает эти слащавые безделицы, Иисус, Мария и Иосиф. А с инверсией будет ещё хуже... Уже хуже. Сентиментальное потакание своим слабостям. И старается он, и желание играть у него есть, и упорство; но даже из своей скрипки он не может извлечь ничего, кроме банальностей, разве что по ошибке. С фортепиано совсем беда, здесь ноты точные. Можно подумать, это девица играет, девица весом в шестнадцать стоунов. На лице выражение не сентиментальное, а страдальческое. Боюсь, он очень сильно страдает. Он играет как София — очень похоже. Он сам это понимает? Может, он сознательно ей подражает? Не знаю: в любом случае, их стили игры очень похожи — отсутствие у них стиля. Может быть, это неуверенность, убеждение, что они не могут выйти за определённые скромные пределы. Они очень похожи друг на друга. А раз Джек, который понимает музыку, может играть так по-дурацки — чего же ждать от Софии? Возможно, я её недооцениваю. Возможно, это тот случай, когда человека переполняют настоящие поэтические чувства, но они могут найти выход только в этих «И снова ты, моя цветущая лужайка» — каналы перекрыты. Боже, он действительно растроган. Надеюсь, эти слёзы не покатятся? Он лучшее на свете существо — я его очень люблю, но в конце концов, он всего лишь англичанин, не более — сентиментальный, слезливый.»

— Джек, Джек, — позвал он. — Ты ошибся во второй вариации.

— Что-что? — воскликнул Джек запальчиво. — Зачем ты мне помешал, Стивен?

— Послушай. Здесь надо вот так, — сказал Стивен, наклоняясь над клавиатурой и играя.

— Нет, не так, — закричал Джек, — Я правильно сыграл.

Он прошёлся по комнате, заполняя её своей массивной фигурой, кажущейся ещё больше из-за переполнявших его эмоций. Он посмотрел на Стивена странно, но, сделав ещё один-два круга, улыбнулся и сказал:

— Ладно, тогда давай просто импровизировать, как мы это делали у Крита, помнишь? С какой мелодии начнём?

— Ты знаешь «День святого Патрика»?

— Как это?

Стивен сыграл.

— Ах, это? Конечно, знаю — мы зовем её «Бекон с зеленью».

— Нет, от «Бекона с зеленью» мне придётся отказаться. Давай начнём с «Призрака чулочника» и посмотрим, как пойдёт.

Музыка сплеталась и расплеталась, одна баллада с вариациями переходила в другую, фортепиано передавало её флейте и наоборот; иногда они принимались петь — матросские песни, которые так часто слышали в море.

Эй, бравые матросы, что бороздите море,

Я расскажу вам правду, как приключилось горе:

Как «Личфилд» с курса сбился ненастною порою

И на берберский берег был выброшен с зарёю.

— Смеркается, — заметил Стивен, отнимая флейту от губ.

— «И на берберский берег был выброшен с зарёю», — снова пропел Джек. — Какая унылая осень. Ну хотя бы дождь перестал, слава Богу, — сказал он, наклоняясь к окну. — Ветер сместился к востоку — чуть к северу от востока. Пойдём посуху.

— Куда пойдём?

— На раут Куини, конечно. К леди Кейт.

Стивен с сомнением посмотрел на свой рукав.

— При свете свечей твой сюртук будет прекрасно выглядеть, — сказал Джек. — А ещё лучше, если пришить среднюю пуговицу. Давай снимай, и передай мне вон ту шкатулку, пожалуйста. Я быстро всё сделаю, пока ты надеваешь шейный платок и чулки — шёлковые чулки, учти. Куини подарила мне эту шкатулку, когда я в первый раз отправился в море, — заметил он, обматывая нитку вокруг пуговицы и перекусывая её. — Так, теперь приведём твой парик в надлежащий вид — щепотка муки из хлебного мешка как дань моде — дай-ка я тебе сюртук щёткой почищу — великолепно, теперь хоть на придворный приём, честью клянусь.

— А зачем ты надеваешь этот чудовищный плащ?

— Боже, — воскликнул Джек, кладя ладонь на грудь Стивена. — Я же тебе не сказал. Одна из мисс Лэмб написала письмо семье, и его напечатали в газете — я там назван по имени, и эти блудливые скоты законники, конечно, опять начали за мной охоту. Завернусь в плащ и надвину на нос шляпу. И, возможно, нам придётся разориться на экипаж, когда мы углубимся в город.

— Тебе так надо туда идти? Стоит ли рисковать долговой тюрьмой и судом ради вечернего увеселения?

— Стоит. Лорд Мелвилл там будет, и я должен повидать Куини. Если б я её даже не любил так — мне нужно быть на виду, для пользы дела — а там будет адмирал и с полдюжины других важных людей. Идём. Я всё объясню по дороге. А ещё у них славные раут-кейки[60]…

— Я слышу писк нетопыря! Тихо! Да стой же! Вот, вот опять! Так поздно осенью — просто чудо.

— Это сулит удачу? — спросил Джек, прислушиваясь. — Знатная примета, я бы сказал. Ну что, теперь пойдём? Наберём хотя бы малый ход, может быть?

Они достигли Аппер-Брук-стрит на пике прилива: фонари, факелы, поток экипажей, ожидавших очереди, чтобы высадить пассажиров у дома номер три, и встречный поток, стремившийся к номеру восемь, где сегодня принимала своих друзей миссис Дарнер; на тротуарах собралась плотная толпа, чтобы глазеть на гостей и отпускать замечания по поводу их нарядов; навязчивые босоногие мальчишки открывали дверцы, запрыгивали на запятки, для забавы ныряли, улюлюкая, между лошадьми, сказочно досаждая тем, у кого и так было тревожно и мрачно на душе. Джек собирался выскочить из экипажа прямо на ступени крыльца, но неспешные толпы болванов, прибывающих пешком или покидающих свои экипажи на углу Гросвенор-сквер, роились подобно летним пчелам у входа и совершенно преграждали путь.

Джек сидел на краешке сиденья, высматривая просвет. Арест за долги был делом обычным, он давно это знал: несколько его приятелей попали в долговую тюрьму, откуда потом писали весьма жалобные воззвания; но с ним лично этого никогда не приключалось, и он толком не знал, как именно всё происходит и что по этому поводу гласит закон. По воскресеньям бояться нечего — это он знал наверняка, и, возможно, в день рождения короля. Он также знал, что нельзя арестовывать пэров, и что некоторые места, как например Савой и Уайтфрерс — законные убежища, и надеялся, что дом лорда Кейта можно тоже причислить к таковым: он вожделённо смотрел на открытую дверь и огни за нею.

— Выходим, господин хороший, — крикнул кучер.

— Осторожно: подножка, ваша честь, — сказал мальчишка, придерживая дверцу.

— Эй ты, шевели задницей, — закричал кучер экипажа, ехавшего сзади. — Ты тут дерево решил сажать, что ли?

Делать было нечего. Джек ступил на тротуар и пристроился рядом со Стивеном в медленно продвигающуюся вперёд вереницу, прикрывая лицо плащом.

— Это император Марокко, — сказала белокурая размалёванная шлюха.

— Нет, это поляк-великан из цирка Эстли.

— Покажи нам личико, душечка.

— Эй, хлыщ, выше голову!

Кто-то предположил, что это иностранец — французская собака или турок, другие — что это Старый Мур или переодетая Мамаша Шиптон[61]. Он отчаянно проталкивался к оcвещённым дверям и, когда кто-то хлопнул ему рукой по плечу, обернулся с яростью, которая доставила зевакам наибольшее удовольствие из всего доселе увиденного — если не считать мисс Рэнкин, что наступила себе на подол и растянулась во весь рост.

— Обри! Джек Обри! — вскричал Дандас, его старый сослуживец Хинидж Дандас. — Я тебя по спине узнал — где угодно тебя узнаю. Как поживаешь? Приболел, похоже? Доктор Мэтьюрин, как поживаете? Вы сюда? И я тоже, ха-ха-ха. Как вы ладите?

Дандас недавно был произведён в пост-капитаны и назначен на тридцатишестипушечный «Франчайз»; он любил весь мир, и его жизнерадостная речь журчала не прерываясь, пока они пробирались по тротуару и поднимались по ступеням в холл.

Собрание имело явный военно-морской дух, но леди Кейт принимала также политиков и дружила с великим множеством интересных людей. Джек оставил Стивена за разговором с джентльменом, открывшим кристаллический бор, и пробрался через обширную гостиную и не столь многолюдную галерею в небольшую комнату со сводчатым потолком, где разместился буфет: вино «Констанция», пирожки, раут-кейки, снова вино. Здесь его и нашла леди Кейт — она подвела к нему крупного человека в небесно-голубом сюртуке с серебряными пуговицами и сказала:

— Джек, дорогой, позволь представить тебе мистера Каннинга. Капитан Обри, королевский флот.

Джеку сразу понравился представленный ему человек, и по ходу обмена общими любезностями это чувство усилилось: он был широкоплеч и хотя не так высок, как Джек, но благодаря манере держать небольшую круглую голову приподнятой и немного откинутой, выставив подбородок вперёд, выглядел более крупным и властным. Он не носил парика, и его волосы — то, что от них осталось — обрамляли короткими тугими завитками блестящую лысину, хотя ему не было ещё и сорока — и он чем-то напоминал какого-то из полноватых и жизнерадостных римских императоров: весёлое, благодушное лицо, но его выражение говорило о немалой скрытой внутренней силе.

«Не хотел бы я иметь врагом такого типа», — подумал Джек, настоятельно рекомендуя «один из этих соблазнительных пирожков» и бокал «Констанции».

Мистер Каннинг был торговцем из Бристоля. Эта новость просто изумила Джека. Он раньше никогда не встречал торговцев вне сферы их деловых интересов. Несколько банкиров и толстосумов — да; но только какие-то они все были хилые и бледные на вид, существа низшего порядка; а на мистера Каннинга смотреть свысока было никак невозможно.

— Я особенно рад чести быть представленным вам, капитан Обри, — сказал тот, быстро проглотив два пирожка. — Потому что я о вас много раз слышал, мне давно известна ваша репутация, и вот только вчера я читал о вас в газете. Я написал вам письмо, чтобы выразить мои чувства по поводу вашего дела с «Какафуэго» тогда, в первом году, и чуть было не отправил — и на самом деле мне следовало так и поступить, сославшись на шапочное знакомство или общих друзей. Но увы, это было бы слишком вольно по отношению к совершенно незнакомому человеку, да и, в конце концов, что такое моя похвала? Просто восторженное бормотание дилетанта.

Польщённый Джек издал бормотание признательности.

— Вы слишком любезны… превосходная команда… испанцу не повезло с позицией.

— Хотя, может быть, и не совсем дилетанта, — продолжал Каннинг. — Я снарядил несколько приватиров в прошлую войну и сам дошёл на одном из них до Горе[62], а на другом — до Бермудских островов, так что какое-то понятие о море у меня имеется. Несравнимое с вашим, конечно же; но я могу хотя бы приблизительно представить, что такое бой.

— Вы служили на флоте, сэр? — спросил Джек.

— Я? Нет, что вы. Я еврей, — ответил Каннинг; было похоже, что вопрос изрядно его позабавил.

— О, — сказал Джек. — А?.. — Он отвернулся, делая вид, что сморкается, заметил в дверях смотрящего на него лорда Мелвилла, поклонился и громко сказал:

— Добрый вечер.

— А с начала этой войны я снарядил семь судов, и восьмое сейчас на стапеле. И это подводит меня, сэр, к теме «Беллоны» из Бордо. Она захватила два моих торговых судна, как только снова была объявлена война, и «Нереиду», мой самый сильный приватир — восемнадцать двенадцатифунтовок — как раз перед тем, как захватила вас вместе с тем индийским судном. Она отличный ходок, не правда ли, сэр?

— Восхитительный, сэр, просто восхитительный. В крутой бейдевинд при лёгком ветре она ушла от «Бланш» как нечего делать; а обезветрив паруса — притворства ради — она всё равно делала шесть узлов на четыре «Бланш», хотя крутой бейдевинд — для «Бланш» самый предпочтительный курс. И она в хороших руках: её капитан — бывший королевский офицер.

— Да. Дюмануар — Дюмануар де Плесси. У меня есть её чертежи, — сказал Каннинг, облокачиваясь на буфет и весь сияя от переполнявшей его жизни и энтузиазма. — И я строю мой восьмой точно по её обводам.

— Боже мой, неужели? — вскричал Джек. Приватиры размером с фрегат были довольно обычным делом во Франции, но по эту сторону Ла-Манша они были неведомы.

— Но только вместо обычных пушек, как у неё, я собираюсь установить двадцатичетырехфунтовые карронады и восемнадцатифунтовые погонные орудия. Как вы думаете, она их потянет?

Джек глубоко задумался.

— Нужно посмотреть чертёж, — сказал он. — Думаю, что потянет, и с запасом; но я бы хотел взглянуть на чертежи.

— Но это детали, — сказал Каннинг, махнув рукой. — Загвоздка в командовании. Понятно, что всё зависит от капитана, и вот здесь-то ваш совет был бы для меня крайне ценен. Что бы я только не отдал за услуги дерзкого, предприимчивого капитана — конечно, он должен быть отличным моряком. Признаю, что приватир — не королевское судно, но я стремлюсь к тому, чтобы у меня царили такие порядки, которых не постыдился бы и королевский офицер — твёрдая дисциплина, размеренность, аккуратность. Только никаких чёрных списков, никакого издевательства и самую малость кошки. Полагаю, вы не слишком уповаете на кошку, сэр?

— Я — нет, — ответил Джек. — Я нахожу, что для бойцов такое не годится.

— Вот именно, бойцов. Это — ещё одно, что я могу предложить: первоклассные бойцы, первоклассные моряки. Большей частью это контрабандисты из западных графств, выросшие в море и готовые на всё: у меня больше добровольцев, чем мест для них — есть возможность выбирать, и те, кого я выберу, последуют за хорошим командиром куда угодно, подчинятся любой разумной дисциплине и будут вести себя как овечки. Хороший матрос с приватира — не разбойник, если над ним хороший капитан. Думаю, я прав, сэр?

— Полагаю, да, сэр, — медленно сказал Джек.

— А чтобы заполучить хорошего командира, я предлагаю пост-капитанское жалование и нормы довольствия как для семидесятичетырехпушечника и гарантирую тысячу в год из призовых денег. Никто из моих капитанов не зарабатывал меньше; а с этим новым судном определённо будет ещё лучше — по тоннажу оно более чем в два раза превзойдёт прочие суда, а команда составит человек двести-триста. И если подумать, сэр, это же частный военный корабль, который не тратит времени на блокаду, доставку депеш и перевозку войск, но занят лишь подрывом коммерции противника, и если подумать, что этот фрегат способен проводить в беспрерывном крейсировании до полугода — что ж, возможности огромны… огромны.

Джек кивнул: да, так оно и есть.

— Но только где мне найти себе командира? — спросил Каннинг.

— А где вы нашли всех прочих?

— Они местные. Превосходны в своём роде, но они возглавляют совсем небольшие команды из родственников, знакомых, людей, с которыми ходили в море раньше. Это же — совершенно другое дело, тут нужен человек другого уровня, другого масштаба. Могу я спросить у вас совета, капитан Обри? Не приходит ли вам на ум какой-нибудь офицер, быть может, ваш бывший сослуживец, или… Я предоставлю ему полную свободу действий и поддержу во всём.

— Я должен подумать, — ответил Джек.

— Прошу вас, подумайте, подумайте, — сказал Каннинг. Тут в буфет вошло разом не менее дюжины гостей, и на этом частный разговор закончился. Каннинг вручил Джеку свою карточку, написав на ней адрес, и сказал, понизив голос:

— Я пробуду здесь всю неделю. Дайте мне знать в любое время — я буду вам крайне признателен.

Они расстались — точнее, их разделила толпа, и Джек пятился, пока не упёрся в окно. Предложение было настолько прямым, насколько позволяла деликатность по отношению к офицеру на службе; ему понравился Каннинг — он редко так сразу проникался к человеку симпатией при первом же знакомстве. Он, должно быть, необычайно богат: снарядить шесть или семь стотонных приватиров — огромное капиталовложение для частного лица. Размышления Джека, впрочем, носили скорее оттенок удивления, чем сомнения: честность Каннинга он не ставил под вопрос.

— Идём, Джек, идём же, — сказала леди Кейт и потянула его за руку. — Где твои манеры? Ты ведёшь себя как медведь.

— Милая Куини, — сказал он, неторопливо растягивая губы в широкой улыбке, — простите меня. Я задумался. Ваш друг Каннинг хочет помочь мне сколотить состояние. Ведь он ваш друг?

— Да. Его отец учил меня древнееврейскому… добрый вечер, мисс Сибил… очень богатый молодой человек, такой предприимчивый. Он тобой необыкновенно восхищается.

— Мне нравится его прямота. Он говорит на древнееврейском, Куини?

— О, едва-едва, только для бар-мицвы[63]. Он примерно такой же усердный ученик, как ты, Джек. У него много друзей в свите принца Уэльского, но пусть это тебя не пугает: он не любитель пускать пыль в глаза. Идём в галерею.

— Бар-мицва, — глубокомысленно повторил Джек, последовав за ней в переполненную галерею; и там, в обрамлении четырёх мужчин в чёрных сюртуках, он мельком увидел знакомое красное лицо миссис Уильямс. Она вся разряженная сидела возле камина, и было похоже, что ей жарко, а рядом сидела Сесилия; и какой-то миг он не мог совместить их с этим окружением: они принадлежали иному миру и времени, другой реальности. Свободных стульев подле них не было и места тоже. Леди Кейт направилась прямо к ним, попутно пробормотав ему на ухо что-то про Софию, но так тихо, что он не разобрал.

— Вы вернулись в Англию, капитан Обри? — осведомилась миссис Уильямс, когда он поклонился. — Что же, неплохо, неплохо.

— А где ваши остальные девочки? — спросила леди Кейт, оглядывая комнату.

— Мне пришлось оставить их дома, миледи. Фрэнки так простудилась, и София осталась сидеть с ней.

— Она не знала, что вы здесь будете, — шепнула Сесилия.

— Джек, — сказала леди Кейт. — Кажется, лорд Мелвилл подаёт сигнал. Он хочет поговорить с тобой.

— Первый Лорд? — воскликнула миссис Уильямс, приподнимаясь и вытягивая шею. — Где? Где? Который?

— Джентльмен со звездой, — ответила леди Кейт.

— Только на пару слов, Обри, — сказал лорд Мелвилл, — затем мне нужно идти. Вы можете зайти завтра, а не на следующей неделе? Это не нарушает ваших планов? В таком случае, доброй ночи… я так вам признателен, леди Кейт, — обратился он к Куини, посылая ей воздушный поцелуй. — Ваш самый покорный, преданный…

В лице и глазах Джека, когда он обернулся к дамам, явственно светилось восходящее к зениту солнце. По закону общественной метафизики сияние, исходящее от великого человека, оставило на нём свой след — так же, как и возможность лёгкого обогащения, обещанного молодым Каннингом. Он почувствовал, что владеет ситуацией, как бы она ни складывалась, несмотря на волков, рыщущих снаружи; его спокойствие удивило его самого. Какими были его чувства под слоем этой вовсю бурлящей радости? Он не мог разобрать. Столько всего произошло за последние дни — его старый мундир всё ещё пах порохом — и продолжало происходить, что он не мог определиться с чувствами. Иногда в сражении получаешь удар: это может быть смертельная рана, может просто ссадина, царапина — сразу не скажешь. Он оставил эти попытки и обратил всё своё внимание на миссис Уильямс, попутно про себя отметив, что миссис Уильямс из Сассекса и даже из Бата была совсем другим существом, нежели миссис Уильямс в аристократической лондонской гостиной: здесь она выглядела провинциально и немодно, да и Сесилия тоже, надо признать, с её оборочками и мелко завитыми кудряшками — хотя она на самом деле добрая и милая девушка. Миссис Уильямс об этом смутно догадывалась; она имела вид глупый, неуверенный и почти подобострастный, хотя Джек ощутил, что высокомерие тут тоже где-то недалеко. Заметив, что лорд Мелвилл был очень любезен, настоящий джентльмен, она сообщила Джеку, что читала о его освобождении в газете: она надеется, что его возвращение означает, что у него всё хорошо — но как случилось, что он оказался в Индии? Она-то сначала поняла так, что он отправился на континент вследствие некоторых… словом, на континент.

— Так и было, мэм. Мы с Мэтьюрином поехали во Францию, но этот подлец Бонапарт чуть нас не сцапал.

— Но вы же вернулись на ост-индском корабле? Я читала в газете — в «Таймс».

— Да. Он зашёл в Гибралтар.

— А, понимаю. Итак, тайна раскрыта: я знала, что рано или поздно доберусь до сути.

— Как поживает милый доктор Мэтьюрин? — спросила Сесилия. — Надеюсь, мы увидим его.

— Да-да, как дорогой доктор Мэтьюрин? — сказала её мать.

— Очень хорошо, благодарю вас. Он был в той комнате минуту назад, беседовал с главным медиком флота. Он замечательный друг: нянчился со мной, когда я так чертовски простыл в горах, и поил меня лекарствами по два раза в день, пока мы не прибыли в Гибралтар. Без него я бы до дома не добрался.

— Горы, Испания, — сказала миссис Уильямс с явным неодобрением. — Вы меня туда не затащите, вот что я вам скажу.

— Значит, вы путешествовали по Испании? — сказала Сесилия. — Наверное, это было ужасно романтично — руины, монахи?

— Да, руины с монахами там были, — ответил Джек, улыбаясь ей. — И ещё отшельники. Но самое чудесное, что я там увидел — это Гибралтарская скала в конце пути, похожая на льва, вставшего на дыбы. Это, и ещё апельсиновое дерево в замке Стивена.

— Замок в Испании! — вскричала Сесилия, хлопая в ладоши.

— Замок! — воскликнула миссис Уильямс. — Чепуха. Капитан Обри имеет в виду просто домик с таким причудливым названием, дорогая.

— Нет, мэм. Замок, с башнями, зубчатыми стенами и всем, что полагается. И мраморной крышей. Единственная причудливая вещь там — это ванна прямо возле винтовой лестницы, гладкая как яйцо — тоже мраморная и вырезана из цельного куска — потрясающе. А апельсиновое дерево росло во дворе, окруженном аркадами, как в монастырях — и там росли одновременно апельсины, лимоны и мандарины! Зелёные плоды, спелые плоды и цветы — все одновременно, и такой аромат. Вот это романтика, вам бы понравилось. Апельсинов было немного, пока я там гостил, а вот лимоны — каждый день. Я съел, должно быть…

— Надо понимать, доктор Мэтьюрин — человек состоятельный? — воскликнула миссис Уильямс.

— Точно, мэм. Потрясающее поместье в горах, там, где мы их перешли; овцы-мериносы…

— Овцы-мериносы, — повторила миссис Уильямс, кивая — она знала, что такие твари действительно существуют — кто бы ещё мог давать мериносовую шерсть?

— …Но его основные владения южнее, возле Лериды. Кстати, я не спросил о миссис Вильерс — как это невежливо с моей стороны. Я надеюсь, у неё всё хорошо?

— Да, да, она здесь, — не называя Диану по имени. — Но я думала, что он просто корабельный хирург.

— В самом деле, мэм? Тем не менее он — человек довольно состоятельный, к тому же доктор медицины — его очень высоко ценят в…

— Тогда как же он стал вашим хирургом? — спросила она в последнем приступе подозрительности.

— Разве есть лучший способ поглядеть мир? Просторно, удобно, и за всё платит король.

Это было более чем убедительно. Миссис Уильямс на какое-то время примолкла. Она слышала что-то о замках в Испании, но не могла припомнить, хорошо это или плохо: но точно что-то одно из двух. Вероятно, хорошо, судя по тому, как любезен был лорд Мелвилл. О да, очень хорошо — определённо очень хорошо.

— Я надеюсь, он нас навестит… то есть, вы оба нас навестите, — сказала она наконец. — Мы остановились у моей сестры Пратт на Джордж-стрит. Номер одиннадцать.

Джек рассыпался в благодарностях; к сожалению, он сам занят по службе и не может распоряжаться своим временем, но уверен, что доктор Мэтьюрин будет очень рад; он просит также передать поклоны мисс Уильямс и мисс Фрэнсис.

— Вы, конечно, слышали, что София… — начала миссис Уильямс, собираясь на всякий случай солгать, затем пожалела об этом, но не знала, как половчее вывернуться. — Что София… как бы это сказать… впрочем, ничего официального.

— Вон Ди, — шепнула Сесилия, толкая Джека локтем.

Она неторопливо шла по галерее между двумя высокими мужчинами: тёмно-синее платье, чёрная бархотка на шее, великолепная белизна декольте. Он успел забыть, что её волосы чёрные-чёрные, шея — длинная и изящная, а глаза на расстоянии — просто тёмные мазки. Следовало бы разобраться в своих чувствах: его сердце замерло, когда он искал пустое место подле миссис Уильямс, а теперь оно било тревогу — созвездие, целая галактика чувственных мечтаний пронеслась в его мозгу, вместе с чистым удовольствием видеть её. Как благородно она выглядела! Впрочем, она казалась не слишком довольной: отвернулась от того мужчины, что был справа, вскинув подбородок — слишком хорошо ему знакомо это движение!

— Джентльмен, с которым она идёт — это полковник Колпойз, шурин адмирала Хэддока, он из Индии. Диана остановилась у миссис Колпойз, на Брутон-стрит. Убогий, неудобный домишко.

— Какой красавец, — пробормотала Сесилия.

— Полковник Колпойз? — вскричала миссис Уильямс.

— Нет, мама, джентльмен в синем сюртуке.

— О нет, дорогая, — понизив голос, прикрывшись рукой и сурово таращась на Каннинга. — Этот джентльмен — е-в-р-е-й.

— Значит, он не так красив, мама?

— Конечно, нет, милая моя, — тоном, каким разговаривают с идиотами. — Я же тебе говорю, — снова понизив голос, — он е-в-р-е-й.

Она поджала губы и покивала головой с чувством глубокого удовлетворения.

— О, — протянула Сесилия разочарованно и добавила себе под нос:

— Всё равно, хотела бы я, чтобы возле меня вертелись такие красавчики. Он от неё почти весь вечер не отходит. Мужчины вечно кружат вокруг Дианы. Вот и ещё один.

Ещё один был армейский офицер, он торопливо пробирался к ней сквозь толпу с высоким тонким бокалом шампанского, держа его обеими руками, словно реликвию; но прежде чем он успел обогнуть толстую глазеющую женщину, появился Стивен Мэтьюрин. Лицо Дианы мгновенно изменилось — откровенный, почти детский восторг — и когда он приблизился, она протянула ему обе руки и воскликнула:

— О, Мэтьюрин, как я рада вас видеть! Добро пожаловать домой.

Офицер, Каннинг и Джек пристально смотрели, но не увидели ничего, что могло бы их встревожить; нежный розовый румянец, которым залилось лицо Дианы, объяснялся простой и непосредственной внезапной радостью; неизменная бледность Стивена, его немного отсутствующее выражение вполне соответствовали её прямоте. Вдобавок и выглядел он на редкость невзрачно: немодный, запущенный, обтёртый.

Джек расслабленно откинулся в кресле: нет, ошибся, подумал он, живо обрадовавшись своей ошибке: он часто понимал что-то неправильно. Он изобразил из себя проницательного и оказался неправ.

— Вы совсем не слушаете, — сказала Сесилия. — Так пристально разглядываете джентльмена в синем, что совсем не слушаете. Мама говорит, что они теперь все пойдут смотреть «Магдалину». Доктор Мэтьюрин как раз туда указывает.

— Да? О, да. Конечно. Это Гвидо[64], кажется?

— Нет, сэр, — сказала миссис Уильямс, которая разбиралась в таких вещах получше других людей. — Это картина маслом, очень ценная картина маслом, хотя не вполне в современном духе.

— Мама, можно мне догнать доктора Мэтьюрина и пойти с ними? — спросила Сесилия.

— Иди, дорогая, и пригласи доктора Мэтьюрина подойти ко мне. Нет, капитан Обри, не вставайте: вы должны рассказать мне о вашем испанском путешествии. Ничто меня не интересует более, чем путешествия, уверяю вас; и если бы не моё здоровье, я бы стала великой путешественницей, второй… второй...

— После святого Павла?

— Нет-нет. Второй леди Мэри Уортли Монтегю[65]. Ну а теперь расскажите мне о поместье доктора Мэтьюрина.

Рассказать Джек смог немногое: он тогда был болен, временами в бреду, и не очень интересовался типами аренды, распространёнными в тех местах, или доходностью капиталов (миссис Уильямс вздохнула); списка сдаваемых в аренду земель он тоже не видел, но полагает, что имение «весьма немаленькое», занимает немалую часть Арагона, а также Каталонии; впрочем, есть и недостатки: к сожалению, оно кишит дикобразами. На них охотятся со сворой чистокровных дикобразовых гончих, часто при луне, прикрываясь от летящих игл зонтиками из кордовской кожи.

— Вы, мужчины, вечно увлечены забавами, вместо того чтобы немного подумать о повышенной ренте, штрафах или огораживаниях[66] — я собираюсь провести огораживание общинных земель в Мейпс — а вот и наш дорогой доктор.

Лицо Стивена редко выражало какие-то эмоции, но от такого пламенного приветствия он прищурился; впрочем, первый же её вопрос поставил всё на свои места.

— Говорят, у вас мраморная ванна, доктор Мэтьюрин? Должно быть, это очень удобно, в таком-то климате.

— Определённо, мэм. Я предполагаю, что она визиготская[67].

— Не мраморная?

— Визиготский мрамор, дражайшая мадам — из баптистерия, разрушенного маврами.

— Так у вас замок?

— О, всего лишь небольшое поместье. Я поддерживаю в порядке одно крыло, чтобы наезжать туда время от времени.

— Для охоты на дикобразов, конечно?

Стивен поклонился.

— И для сбора ренты, мэм. В некоторых смыслах Испания более прямолинейная страна, чем Англия, и, когда мы в тех краях называем арендную плату «непомерной», то это означает именно непомерную плату — ведь мы взимаем деньги даже за пользование инструментами.

Джек нашёл Диану в буфете, где прежде разговаривал с Каннингом. Каннинга с ней уже не было, но его место заняли ещё два армейских офицера. Она не протянула Джеку рук, потому что в одной держала бокал, а в другой — пирожное; но приветствовала его так же радостно, весело и непритворно, как и Стивена: даже, пожалуй, теплее, поскольку покинула свой кружок, чтобы побеседовать с ним — сотня быстрых, вдумчивых вопросов — а затем сказала:

— Как нам недоставало вас в Мейпс, Обри — как мне вас не хватало! Кучка заточённых вместе женщин, раскладывающих крыжовник по бутылкам, Боже сохрани. Так, с наветра подходит этот противный мистер Докинс. Нам нужно пойти посмотреть на новую картину леди Кейт. Вот она. Что вы о ней скажете?

Было ясно, что Магдалина ещё не раскаялась. Она стояла на набережной на фоне синих руин; синий цвет, игравший разными оттенками на её платье — то ярче, то тусклее — переходил с него на море, отражался в золотых блюдах, кувшинах и чашах, сваленных в кучу на пурпурной ткани; лицо её выражало лёгкое самодовольство. Её синее одеяние развевалось — свежий ветер, при таком берут два рифа на марселях — открывая прозрачную белую тунику, сквозь которую просвечивали роскошные бёдра и пышная, но крепкая грудь. Джек долго пробыл в море, и это привлекло его внимание; тем не менее он почти тут же отвёл свой пристальный взгляд и стал изучать прочие части картины, прикидывая, что бы сказать такого подходящего к случаю, а то и остроумного. Ему страстно хотелось выдать какое-нибудь тонкое и оригинальное замечание, но ничего не вышло — возможно, день выдался слишком насыщенный — и пришлось прибегнуть к «Очень красиво — такая синева». Но тут ему на глаза попалось маленькое судно в левом нижнем углу картины, что-то вроде пинки — она шла в гавань против ветра, но, судя по направлению, в котором развевались одежды дамы, было очевидно, что её паруса обстенит, как только она обойдет мыс.

— Как только она словит бриз с суши, у них начнутся неприятности, — сказал он. — Повернуть оверштаг она не сможет — с этими неудобными латинскими парусами, а места, чтобы повернуть через фордевинд, здесь нет — так что их как раз и выбросит на подветренный берег. Бедолаги. Думаю, их дело безнадёжно.

— Мэтьюрин мне сказал, что именно это вы и скажете, — воскликнула Диана, сжав его руку. — Как он хорошо вас знает, Обри.

— Ну, не надо быть Нострадамусом, чтобы предвидеть, что скажет моряк, когда увидит подобную адскую лохань, которую несёт под ветер. Но Стивен, конечно, премудрая шельма, это точно, — продолжал он; к нему возвращалось хорошее настроение. — И большой знаток искусства, несомненно. Я же в живописи ничего не понимаю.

— Я тоже, — сказала Диана, всматриваясь в картину. — Похоже, дела у неё идут прекрасно, — усмехнулась она. — Недостатка в поклонниках нет. Идёмте, посмотрим, удастся ли нам добыть мороженого. Я умираю от жары, и вообще устала.

— Взгляните, как вызывающе Диана зачесала вверх волосы, — заметила миссис Уильямс, когда они проследовали мимо, направляясь в большую гостиную. — Специально чтобы привлекать внимание. Вот бы София посмотрела, как она тут бесстыдно разгуливает с бедным капитаном Обри. Прямо-таки вцепилась в его руку, подумать только.

— Расскажите, что вы собираетесь делать? — спросила Диана. — У вас всё уладилось? Мы увидим вас в Сассексе?

— Не знаю, — сказал Джек. — Видите того человека, что прощается с леди Кейт? Да вы его знаете — он вот только недавно разговаривал с вами. Каннинг.

— И?

— Он предложил мне командование… командование приватиром, частным военным кораблём — тридцатидвухпушечным фрегатом.

— О, Обри, это замечательно! Приватир — это ведь именно то, что вам нужно… я что-то не то сказала?

— Нет. Нет, вовсе нет — добрый вечер, сэр — это был адмирал Бриджес. Нет, просто само слово — приватир... Но, как мне всегда говорит Стивен, не следует быть в плену у слов.

— Конечно, нет. Кроме того, что в нём такого? Это как поступить на службу к туземному принцу в Индии: никто не станет думать о вас хуже, но все будут завидовать тому состоянию, которое вы составите. О, как это вам подойдёт: сам себе господин, не нужно мотаться туда-сюда на Уайтхолл, никаких адмиралов, которые заставляют вас заниматься всякими нудными вещами и откусывают у вас добрую часть призовых денег. Превосходная идея для такого как вы — человека с характером. Независимое командование! Тридцатидвухпушечный фрегат!

— Это грандиозное предложение: я в замешательстве.

— И в партнёрстве с Каннингом! Я уверена, вы замечательно поладите. Моя кузина Джерси его знает. Каннинги невероятно богаты, а этот очень похож на туземного принца, только, в отличие от них, смел и прям — они-то, как правило, нет.

Азартное выражение исчезло с её лица, и, обернувшись, Джек увидел за спиной пожилого человека.

— Дорогая, — сказал пожилой человек. — Шарлотта послала меня сказать вам, что она скоро собирается домой; мы должны подвезти Чарльза к Тауэру до полуночи.

— Я сию минуту иду, — сказала Диана.

— Нет-нет, у вас достаточно времени, чтобы доесть мороженое.

— Правда? Позвольте представить вам капитана королевского флота Обри, соседа адмирала Хэддока. Полковник Колпойз, который был так любезен, что позволил мне остановиться у него.

Они обменялись парой слов, и полковник ушёл, чтобы велеть подавать лошадей.

— Когда я увижу вас снова? Может, заедете завтра на Брутон-стрит? Я буду одна. Вы могли бы сопроводить меня в парк и по магазинам.

— Диана, — сказал Джек, понизив голос. — На меня подано исковое заявление. Я не решаюсь разгуливать по Лондону.

— Не решаетесь? Вы боитесь, что вас арестуют? — Джек кивнул. — Боитесь? Честное слово, никогда не думала, что услышу от вас такое. Как вы думаете, зачем я вас представила? Чтобы вы могли навестить меня.

— Кроме того, мне приказано завтра явиться в Адмиралтейство.

— Как несвоевременно, — сказала Диана.

— Могу я зайти в воскресенье?

— Нет, сэр, не можете. Я не так часто приглашаю к себе мужчин… Нет, вы определённо должны заботиться о своей безопасности: конечно, вы должны заботиться о своей безопасности. В любом случае, меня уже не будет в городе.

— Экипаж мистера Уэллса, экипаж сэра Джона Бриджеса, экипаж полковника Колпойза, — выкрикнул лакей.

— Майор Леннокс, — сказала Диана проходящему мимо офицеру. — Будьте так добры, вы не разыщете мою накидку? Я должна попрощаться с леди Кейт и с тётей, — заметила она про себя, беря веер и перчатки.

Джек проследовал за процессией, состоявшей из полковника и миссис Колпойз, Дианы Вильерс, незнакомого ему Чарльза и Леннокса, а также Стивена Мэтьюрина, и стоял без шляпы весь на виду на ярко освещённом тротуаре, пока экипажи медленно выезжали с заднего двора: впрочем, никаких слов и даже взглядов. Наконец женщинам помогли подняться в экипаж и разместиться, лошади тронулись, и Джек медленно направился в дом вместе со Стивеном.

Они поднялись по широкой лестнице, пробираясь через нарастающий поток уходящих гостей; разговор их был отрывочным и незначащим — несколько общих замечаний; но к тому времени, когда они добрались до верха, каждый знал, что такого согласия, какое было между ними последние несколько месяцев, уже нет.

— Пойду попрощаюсь, — сказал Стивен. — А потом, думаю, пройдусь до Физического общества. Ты, я полагаю, ещё побудешь со своими друзьями? Очень тебя прошу, езжай в закрытом экипаже от самых дверей и до дома. Вот наш общий кошелёк. Раз тебе утром к Первому Лорду, то необходимо отдохнуть и успокоиться, чтобы быть непринуждённым и обходительным. В маленьком кувшине есть молоко, подогретое молоко расслабит душевные фибры.

Джек подогрел молоко, добавил в него немного рома из оплетённой бутыли и выпил; но, несмотря на веру в это средство, фибры оставались в напряжении и до душевного покоя было очень далеко.

Написав Стивену записку, что скоро вернётся, он, не туша свечу, вышел из дома и направился в сторону Хита.

Сквозь мрак пробивалось достаточно лунного света, чтобы освещать ему дорогу, бледневшую между стоявших вразброс деревьев; от быстрого шага он вскоре почувствовал прилив сил и вошёл в ритм. Но и взмок от пота: в плаще стало невыносимо жарко. Вперёд и вперёд, со скатанным плащом под мышкой, вверх по холму, вниз к каким-то прудам и снова вверх. Он едва не наступил на какую-то милующуюся парочку — это ж как должно прижать, чтобы улечься в этом мрачном болоте, да ещё и в такое время — и свернул направо, оставив отдалённые огни Лондона у себя за спиной.

В первый раз в жизни он уклонился от прямого вызова. Он будто услышал своё жалкое скулящее «На меня подано исковое заявление» и вспыхнул в темноте — просто ничтожно. Но как она могла так хладнокровно просить его пойти на это? Как она могла просить столь многого? Он подумал о ней с холодной неприязнью. Друг так бы не поступил. Она не дурочка или неопытная девица, она знала, чем он рискует.

Презрение очень трудно вынести. Будь она его месте — она бы явилась, приставы там или не приставы; в этом он был уверен. Адмиралтейство выглядело просто сопливой отговоркой.

Что если он примет вызов и явится утром на Брутон-стрит? Если он решит принять командование приватиром — визит в Адмиралтейство потеряет смысл. Там с ним обошлись просто низко, как не обходились ни с кем на его памяти; и непохоже, что завтрашняя встреча всё поставит на свои места. В лучшем случае — какой-нибудь неприемлемый пост на суше, который успокоит совесть лорда Мелвилла, позволит ему сказать: «Мы предложили ему место, но он счёл его неподходящим для себя». Вполне возможно, это будет блокшив или транспорт; но как бы то ни было, лорд Мелвилл не собирается производить его в пост-капитаны и предлагать ему фрегат — единственное, что покончило бы с несправедливостью, единственное, что вернуло бы ему чувство того, что он на своём месте. Воспоминания о том, как с ним обошлись, всё больше и больше распаляли его: гнусные, подлые, лицемерные увёртки, а людей, не имеющих и десятой доли его заслуг, дюжинами повышают в чине через его голову. Его рекомендации игнорируют, его мичманы оставлены на берегу.

С Каннингом в качестве Первого Лорда, секретаря и Совета Адмиралтейства в одном лице будет совсем другое дело. Хорошо снаряжённый корабль, полная команда первоклассных моряков, развязанные руки и все океаны мира перед ним: Вест-Индия — быстрая отдача любых вложений, заветные крейсерские угодья ла-маншского флота, а если вступит Испания (что уже почти наверняка) — хорошо знакомые ему морские пути Средиземноморья. Да что там — дальше за пределы обычных районов действия крейсеров и приватиров: Мозамбикский пролив, подходы к Иль-де-Франсу, Индийский океан; и дальше на восток: Молуккские острова и Испанские Филиппины. К югу от экватора — прямо до мыса Доброй Надежды и за него — там по-прежнему следуют по дороге домой французские и голландские ост-индские корабли. А если пойти дальше с муссоном — там под ветром Манила и испанские корабли с сокровищами. И даже если не пытаться летать так высоко — один скромный приз из этих широт помог бы ему рассчитаться с долгами, второй снова поставил бы его на ноги; и будет очень странно, если он не сможет взять хоть пару призов в непочатом ещё море.

Имя «София» настойчиво пробивалось в ту часть его мозга, где мысли обретают форму слов. Он как мог подавлял мысли о ней ещё с того времени, как бежал во Францию. Он не тот человек, за которого можно выйти замуж: София так же недосягаема для него, как адмиральский флаг.

Она никогда бы с ним так не обошлась. В приступе жалости к самому себе он представил тот же вечер с Софи — её необычайная грация движений, так непохожая на порывистость Дианы, милая кротость, с которой она смотрела бы на него, вызывая бесконечно трогательное желание её защитить. На самом деле, как бы он себя повёл, если бы увидал Софи возле её матери? Сбежал бы, поджав хвост, в дальнюю комнату, выжидая случая, когда можно будет ускользнуть? И как она повела бы себя?

— Господи Иисусе, — сказал он вслух, поражённый новой, ужасной мыслью. — А что, если бы я увидел их обеих одновременно?

Он немного поразмыслил над такой возможностью и, чтобы избавиться от своего крайне неприятного образа, прямо на который взирают глаза Софии — кротко и вопросительно, будто удивляясь: «Неужели это ничтожество — Джек Обри?» — повернул налево и ещё раз налево, быстрым шагом миновал открытую вершину Хита и вскоре оказался на дороге, по которой пришёл, где сквозь мелкий дождик то там то сям призрачно белели в ночном мраке берёзы. Ему пришло на ум, что следовало бы привести в порядок свои мысли касательно этих двоих. Хотя это было как-то гнусно, как-то крайне неприлично — проводить какие-то сравнения, взвешивать, сопоставлять, оценивать. Стивен часто упрекал его за бестолковость, безмерную бестолковость, отказ доводить мысли до их логического завершения. «Ты собрал в себе все возможные пороки англичанина, дорогой мой, включая бестолковые сантименты и лицемерие». И всё равно, это чепуха — пытаться притянуть логику туда, где она никак не применима. Холодные размышления в данном случае неописуемо отвратительны: в таких делах логика годится лишь для сознательного обольщения или брака по расчёту.

Впрочем, определить свое положение — это нечто другое: до сих пор он никогда не пытался это делать, равно как и докапываться до глубинной сути своих нынешних чувств. Он испытывал глубокое недоверие к упражнениям такого рода, но сейчас это было важно — первостепенно важно.

— Деньги или жизнь, — произнёс голос совсем рядом.

— Что? Что? Что вы сказали?

Из-за деревьев выступил человек, дождь поблёскивал на его оружии.

— Я сказал — деньги или жизнь, — повторил человек и кашлянул.

В лицо ему мгновенно полетел плащ. Джек сгрёб грабителя за одежду, рванул к себе и стал трясти с бешеным неистовством, так, что ноги у того отрывались от земли. Одежда подалась, грабитель качнулся и раскинул руки. Джек нанёс ему мощный удар левой рукой в ухо и дал подножку, пока тот падал.

Он подхватил дубинку и встал над упавшим, тяжело дыша и тряся кистью левой руки — разбил костяшки; чертовски неловкий удар, как будто бил по дереву. Он был преисполнен негодования.

— Собака, собака, — повторял он, приглядываясь — не зашевелится ли. Грабитель не шевелился, и через некоторое время стиснутые челюсти Джека расслабились; он потолкал тело ногой.

— Эй, сэр. А ну, вставай. Проснись и пой.

После нескольких приказов такого рода, отданных довольно громко, он усадил тело и потряс. Голова мотнулась совершенно безвольно; сам мокрый, холодный; дыхания нет, сердце не бьётся — труп трупом.

— Чёрт его побери, — сказал Джек. — Я ж его убил.

Усилившийся дождь напомнил ему о плаще; он отыскал его, надел и снова встал над телом. Бедняга — мелкий, жалкий, не более семи-восьми стоунов весом; и самый никудышный разбойник, какого только можно себе представить — чуть было не добавил «пожалуйста» к своей угрозе — никакого понятия о том, как надо нападать. Так помер он или нет? Нет: одна рука слабо поскребла по земле.

Джек поёжился: тепло от ходьбы и короткой стычки улетучилось, пока он ждал, и он плотнее запахнул плащ; ночь была промозглая, и к утру очевидно должно было подморозить. Джек снова раздражённо потряс грабителя, грубо пытаясь привести его в чувство — всё впустую.

— Боже, вот досада, — сказал он. В море проблем бы не было, но здесь на суше всё иначе — на суше его понятия о чистоплотности отличались — и после некоторого колебания, вызванного гадливостью, он завернул грабителя в свой плащ (вовсе не из человеколюбия, а просто чтобы не запачкать себе одежду грязью, кровью или чем-то похуже), поднял его и отправился в путь.

Семь с чем-то стоунов были не Бог весть каким весом первую сотню ярдов, да и вторую тоже; но затем от нагревшейся ноши начало вонять, и Джек обрадовался, достигнув того места, откуда начал прогулку по Хиту — отсюда уже было видно его собственное освещённое окно.

— Стивен быстро приведёт его в чувство, — думал он; известно, что Стивен и мертвеца может воскресить, ещё прилив смениться не успеет — случалось видеть, как он это делает.

Но на его оклик никто не отозвался. От свечи в подсвечнике остался один огарок, фитиль напоминал пустотелый гриб; огонь в камине почти погас; записка по-прежнему была прислонена к молочному кувшину. Джек опустил грабителя на пол, поднял свечку и посмотрел на него. Изнурённое, серое лицо, веки полусомкнуты — чуть проглядывают белки глаз; коротко стриженные волосы, наполовину залитые кровью. Мелкий, тщедушный, узкогрудый тип, совсем никчёмный.

«Лучше его пока так оставить, пока Стивен не придёт, — подумал Джек. — Интересно, колбаса ещё осталась?»

Часы тикали, отмеряя время; от церкви доносился звон каждые четверть часа; он сидел, глядя в огонь, время от времени подбрасывая дрова; душевные фибры вполне расслабились — наконец-то что-то вроде тихого счастья.

Стивен явился с рассветом. Он приостановился в дверях, внимательно вглядываясь в спящего Джека и в дикие глаза человека, привязанного к резному деревянному стулу.

— Доброе утро, сэр, — сказал Стивен, сдержанно кивнув.

— Доброе утро, сэр. О, сэр, будьте добры…

— А, Стивен, вот и ты, — воскликнул Джек. — Я за тебя так беспокоился.

— Да? — сказал Стивен, выкладывая на стол свёрток из капустного листа и вынимая из кармана яйцо, а из-за пазухи — краюшку хлеба. — Я принёс стейк, чтобы тебе подкрепить силы перед аудиенцией, и то, что в этих краях идёт под именем хлеба. Настоятельно тебе рекомендую раздеться и целиком обтереться губкой — вода из кухонного котла великолепно подойдёт — и прилечь в постель на час. Отдохнувший, выбритый, заправленный кофе и стейком — ты станешь другим человеком. Рекомендую тебе это ещё более настоятельно, потому что по твоему воротнику ползёт вошь — pediculus vestimenti, стремящаяся получить повышение до p. capitis[68] — а там, где мы наблюдаем одну, мы можем с большой долей вероятности предположить скрытое наличие пары десятков других.

— Фу! — воскликнул Джек, сдирая с себя сюртук. — Вот что получается, когда таскаешь на себе всяких вшивых оборванцев. Чёрт бы вас побрал, сэр.

— Я глубоко сожалею, сэр; мне очень, очень стыдно, — сказал грабитель, повесив голову.

— Стивен, можешь на него взглянуть? — сказал Джек. — Я ему в ухо дал. Пойду растоплю котёл и потом на боковую. Разбудишь меня, Стивен?

— Славный удар, — сказал Стивен, смывая кровь и ощупывая голову грабителя. — Честное слово, славный удар. Так болит?

— Не более чем всё остальное, сэр. Это так благородно с вашей стороны, что вы берёте на себя труд заниматься мною, сэр… но, сэр, пожалуйста, не могли бы вы развязать мне руки? У меня всё невыносимо чешется.

— Надо полагать, — сказал Стивен, разрезая узел кухонным ножом. — Вы необычайно завшивлены. А это что за отметины? Они появились явно раньше, чем сегодня ночью.

— О, это всего лишь кровоподтёки, сэр, с вашего позволения. Я попытался отобрать кошелёк возле Хайгейта на прошлой неделе. Какой-то тип с девкой, которая как будто определённо мне... Но он меня жестоко избил и бросил в пруд.

— Возможно, ваши способности не вполне подходят для профессии грабителя: диета точно нет.

— Как раз моя диета — или, вернее сказать, отсутствие диеты — это-то и привело меня в Хит. Я последние пять дней ничего не ел.

— И что, вам так и не удалось преуспеть? — спросил Стивен, разбивая яйцо в стакан с молоком. Он добавил сахара, остатки рома, взбил всё это и начал кормить грабителя с ложки.

— Нет, сэр. О, как я благодарен вам: амброзия. Нет, сэр. Тёмный пудинг, который я отобрал у мальчишки на Фласк-лэйн, стал моим лучшим достижением. Нектар. Нет, сэр. Я вот уверен, что если бы ко мне подошли ночью с дубинкой и потребовали кошелёк, я бы его немедленно отдал. Но мои жертвы, сэр, они ничего подобного не делали: они либо колотили меня, либо говорили, что у них нет денег, или просто не обращали внимания и проходили мимо, пока я им кричал: «Стой, а то хуже будет», или начинали укорять меня — почему я не работаю? И как мне не стыдно. Может, мне решительности не хватает, представительности, возможно, если б мне удалось раздобыть пистолет… Это не будет большой вольностью с моей стороны, если я попрошу у вас кусочек хлеба? Самый маленький кусочек? У меня прямо тигр в кишках, хоть на вид я и не тигр.

— Только пережуйте как следует. Что вы отвечали на подобные советы?

— Про работу, сэр? Да я бы счастлив был работать, я бы взялся за любую работу, какую бы удалось найти: я очень трудолюбивое создание, сэр. Умоляю вас, можно мне ещё кусочек? Осмелюсь добавить, что именно работа стала причиной моих бедствий.

— В самом деле?

— Будет ли уместно, если я расскажу вам о себе, сэр?

— Короткий рассказ о причинах ваших бедствий будет вполне уместен.

— Раньше я жил на Холиуэлл-стрит, сэр, и был литератором. Нас таких много было, не обученных торговле или ремеслу, но с начатками образования и у кого денег хватало, чтобы приобрести перья и пачку бумаги; и вот все начали творить и обосновались в этой части города. Просто удивительно, сколько среди нас было незаконнорожденных; говорят, что мой отец был судьёй — очень даже может быть: кто-то же послал меня учиться в школу неподалеку от Слау — там я провёл какое-то время. Немногие отличались хоть какой-то оригинальностью; думаю, у меня действительно были задатки к стихосложению, но это было самое подножие Геликона, сэр, такие авторы пишут «Универсальные инструкции по ловле крыс живьём», или «Несчастное рождение, злополучная жизнь и печальная кончина вероломного апостола Иуды Искариота» и, конечно, памфлеты — «Размышления дворянина о нынешнем кризисе» или «Новый способ покрытия государственного долга». Я же занялся переводами для книготорговцев.

— С какого языка?

— О, с каких угодно, сэр. Если это был восточный или классический язык, то можно было быть уверенным, что нас уже опередил какой-нибудь француз, а если итальянский или испанский — то к концу мне удавалось разгадать, о чём речь. И с верхненемецким то же: я вполне овладел верхненемецким к тому времени, как одолел «Утончённые развлечения» Фляйшхакера и «Прямую дорогу на небеса» Штрумпфа. И жилось мне в целом неплохо, сэр, я редко голодал или оставался без крова, поскольку я не пил, был аккуратен, пунктуален и, как я уже упоминал, трудолюбив: всегда сдавал работу в оговоренные сроки, печатники могли разобрать мой почерк, и я правил корректурные листы сразу, как только они поступали. Но затем некий книготорговец по имени… но тс-с-с, лучше не называть имён… мистер Г. — послал за мной и предложил перевести «Южные моря» Бурсико. Я с радостью согласился, поскольку на рынке имело место затишье, и мне пришлось целый месяц жить на «Беспристрастные размышления по поводу друидов» — небольшую статейку в журнале «Дамский наперсник», а друидов хватало только на хлеб да молоко. Мы договорились по полгинеи за лист, и я не осмелился запросить больше, хотя он был напечатан очень мелким шрифтом, а примечания и вовсе перлом[69].

— И сколько это могло составить в смысле недельного дохода?

— Ну, сэр, если сглаживать сложные места и работать по двенадцать часов в день, то могло выйти даже двадцать пять шиллингов! Я ликовал, поскольку после аббата Прево у Бурсико самое большое известное мне собрание путешествий на французском, самая продолжительная работа из тех, какие мне когда-либо предлагали; и я посчитал, что жизнь моя обеспечена надолго. Кредит мой вырос, и я переехал ниже, в большую комнату на третьем этаже окнами на улицу, чтобы было посветлее, купил кое-какую мебель и несколько книг, которые мне могли понадобиться, среди них несколько очень дорогих словарей.

— Вам требовался французский словарь, сэр?

— Нет, сэр: у меня он был. Я купил «Морской толковник» Блэнкли и словарь Дюамеля, Обена и Саверьена, чтобы понимать сложные термины, касающиеся манёвров и кораблекрушений, ну и чем вообще занимаются путешественники. Он мне очень помог при переводе для уразумения текста, сэр; я всегда отдаю ему предпочтение. Так я и трудился в своей замечательной комнате, отказался от двух-трёх предложений от других книготорговцев, обедал в харчевне дважды в неделю, пока однажды мистер Г. не прислал мне своего помощника сказать, что он передумал переводить Бурсико — что его компаньоны предполагают, что цена за печать будет слишком высокой, и что при текущем состоянии рынка на подобные сочинения нет спроса.

— Вы подписывали контракт?

— Нет, сэр: это было то, что книготорговцы называют джентльменским соглашением.

— То есть никакой надежды?..

— Совершенно никакой. Я пытался, конечно, но за все мои старания меня просто выставили за дверь. Он разозлился на меня за то, что я его беспокоил, и порассказал всем прочим книготорговцам, что я стал слишком дерзким — последнее, что они готовы терпеть от литературного подёнщика. Он даже постарался, чтобы мой маленький безобидный перевод разнесли в «Литературном обозрении». Работы я больше не мог найти. Мои вещи забрали за долги, и мои кредиторы до меня тоже бы добрались, если бы я не наловчился от них ускользать.

— То есть вам известно, что такое судебные приставы, арест за долги, судебная процедура?

— Уж что-что, а это мне знакомо, сэр. Я родился в долговой тюрьме и провёл годы во Флите и Маршалси. Я написал «Основы сельского хозяйства» и «Программу образования молодых аристократов и мелкопоместных дворян» в Кингз Бенч[70].

— Будьте так добры, обрисуйте мне вкратце, каковы на сегодняшний день законы, касающиеся должников.

— Джек, — позвал Стивен. — Тебе на вахту.

— Что? Что? — Джек обладал морской привычкой урывать хотя бы часок сна, мгновенно засыпать и мгновенно просыпаться; но на этот раз он был очень, очень далеко — на борту семидесятичетырехпушечника у мыса Доброй Надежды, купался в тёплой как парное молоко фосфоресцирующей воде; а теперь он с глупым видом сидит на кровати и медленно возвращается к реальности: лорд Мелвилл, Куини, Каннинг, Диана.

— Что ты собираешься делать со своим призом? — спросил Стивен.

— А?.. Ах, с этим. Наверное, надо сдать его констеблю.

— Тогда его повесят.

— Конечно. Вот чёрт — нельзя, чтобы кто-то бродил по округе и отбирал кошельки, но и видеть его повешенным тоже не хочется. Может, его просто вышлют.

— Я тебе дам за него двенадцать шиллингов шесть пенсов.

— Ты собираешься его вскрыть? — Стивен часто покупал ещё тёплые трупы с виселиц. — А у тебя и в самом деле есть двенадцать шиллингов шесть пенсов? Нет-нет, я не возьму твоих денег — забирай его в подарок. Уступаю его тебе. Я чувствую запах кофе и поджаренного хлеба!

Он сидел, жуя стейк, и его светлые голубые глаза даже выкатились от сосредоточенности и мысленных усилий. Они пытались проникнуть в будущее, но случайно оказались на пленнике, который безмолвно и опасливо сидел на своём стуле, исподтишка почёсываясь и время от времени выражая жестами покорность. Джек заметил один из таких жестов и нахмурился.

— Вы, сэр! — заорал он своим мощным капитанским голосом, от которого сердце бедняги провалилось в пятки, а ищущая рука замерла. — Вы, сэр! Лучше съешьте-ка вот это, да поживей, — он разрезал лоснящийся кусок. — Я вас продал доктору, и теперь вы должны повиноваться его приказам, иначе вас сунут вниз головой в бочку и скинут за борт. Понятно, а?

— Да, сэр.

— Мне нужно идти, Стивен. Мы увидимся после полудня?

— Ещё не знаю, где буду: может, загляну на Сизинг-лейн, хотя до следующей недели это вряд ли имеет смысл.

Рывком во двор Адмиралтейства; приёмная, в ней с полдюжины знакомых — бессвязный разговор ни о чём, и он и прочие мыслями далеко отсюда; лестница, ведущая в кабинет Первого Лорда, и там на середине пролёта — прислонившийся к перилам беззвучно плачущий толстый офицер, его бледные обвисшие щёки мокры от слёз. С площадки на него молча смотрел морской пехотинец, а снизу — два ошалевших швейцара.

Лорд Мелвилл был очевидно выбит из колеи предыдущей беседой. Чтобы собраться с мыслями и вернуться к текущим делам, он некоторое время перелистывал бумаги, лежащие перед ним на столе. Затем сказал:

— Мне только что пришлось быть свидетелем такого выражения эмоций, которое совершенно уронило этого офицера в моих глазах. Я знаю, что вы высоко цените силу духа, капитан Обри, и что вас нельзя потрясти неприятными новостями.

— Надеюсь, я смогу вынести их, милорд.

— Поскольку я вынужден сообщить вам, что не могу произвести вас в пост-капитаны на основании дела с «Какафуэго». Я связан решением моего предшественника и не могу создавать прецедент. Таким образом, о судне пост-капитанского ранга речи не идёт; что же до шлюпов — их у нас в готовности восемьдесят девять, а коммандеров в списке — где-то четыреста.

Он сделал паузу, чтобы Джек мог это усвоить, и хотя здесь не было ничего нового — эти цифры он знал назубок, как знал и то, что лорд Мелвилл не вполне откровенен: ещё тридцать четыре шлюпа находились на стапелях и ещё дюжина на портовой службе и в ремонте — повторение их подействовало на него угнетающе.

— Однако, — продолжал он, — предыдущее руководство также оставило нам экспериментальное судно, которое я готов при определённых обстоятельствах отнести к классу шлюпов, а не пост-капитанских судов, хотя на нём двадцать четыре тридцатидвухфунтовые карронады. Оно было создано, чтобы нести на себе особое оружие, секретное оружие, от которого мы отказались после проведённых испытаний, и сейчас оно подготовлено для обычной службы, так что мы назвали его «Поликрест»[71]. Возможно, вы хотите взглянуть на его чертёж?

— Конечно, хочу, милорд.

— Это интересный эксперимент, — сказал лорд Мелвилл, открывая папку. — Судно, предназначенное для плавания против ветра и течения. Его создатель, мистер Элдон, был очень изобретательным человеком и потратил целое состояние на свои планы и модели.

В самом деле, эксперимент был интересным: он слышал о нём. Корабль прозвали «Ошибка плотника», и никто на флоте не верил, что его вообще спустят на воду. Как он пережил реформы Сент-Винсента? Какое необыкновенное сплетение чьих-то интересов помогло ему сойти со стапеля, не говоря уже о том, чтобы попасть на него? Почти одинаковые нос и корма, два грот-марса-рея, фальшдно, никакого трюма, выдвижные кили и рули. Из чертежа явствовало, что он был построен на частной верфи в Портсмуте — верфь Хикмана, не ахти какой репутации.

— Действительно, «Поликрест» изначально проектировался как средство транспортировки того оружия; но, поскольку постройка судна была практически завершена, было бы неоправданным расточительством бросить вместе со всем проектом и его, и Совет придерживается мнения, что с теми изменениями, которые, как вы видите, обозначены на чертеже зелёными чернилами, судно будет более чем пригодно для несения службы в отечественных водах. Его конструкция не позволяет брать на борт припасы и воду для продолжительного плавания, но суда такого размера всегда нужны в Ла-Манше, и я намерен присоединить «Поликрест» к эскадре адмирала Харта в Даунсе. По причинам, в которые я не стану вдаваться, с этим следует поспешить. От его капитана потребуется немедленно отправиться в Портсмут, проследить за оснасткой, ввести судно в строй и выйти на нём в море как можно скорее. Вы желаете, чтобы вашу кандидатуру рассмотрели для этого назначения, капитан Обри?

«Поликрест» — судно, спроектированное сухопутным теоретиком и построенное шайкой жуликов и проходимцев; служить придётся под началом человека, которому Джек наставил рога и который был бы рад загубить его карьеру; и Каннинг второй раз предлагать не будет. Лорд Мелвилл был не дурак, ему по большей части были известны эти обстоятельства; он ожидал ответа Джека, склонив голову набок, выжидающе глядя и постукивая пальцами по столешнице. Дело получалось гнусноватое: от «Поликреста» уже отказывались, и, несмотря на притянутый за уши ранг судна, он знал, что ему будет непросто объясниться с леди Кейт, и даже его собственную совесть, достаточно огрубевшую за многие годы службы, что-то неприятно скребло.

— Если вам будет угодно, милорд: я был бы очень признателен.

— Очень хорошо. Да будет так. Нет, не благодарите меня, прошу вас, — сказал он, подняв руку и глядя Джеку в глаза. — Это не лакомый кусочек; к сожалению, нет. Но ваш бортовой залп будет весить больше, чем у многих фрегатов. Когда вы отличитесь — а в том, что вы отличитесь, я уверен — Совет будет счастлив произвести вас в пост-капитаны, как только представится возможность. Теперь что касается офицеров и тех, кого вы хотели бы взять в команду: тут я буду рад, насколько смогу, учесть все ваши пожелания. Ваш первый лейтенант уже назначен: мистер Паркер, по рекомендации герцога Кларенса.

— Я был бы рад взять моего прежнего хирурга, а также Томаса Пуллингса, милорд, он был помощником штурмана на «Софи» и представлен на получение чина лейтенанта в первом году.

— Вы хотите, чтобы его произвели?

— Если вам будет угодно, милорд.

Это был серьёзный запрос, который мог поставить под угрозу остальные кандидатуры, но Джек чувствовал из разговора, что может пойти на этот риск.

— Хорошо. Что ещё?

— Могу я взять двоих мичманов, милорд?..

— Двоих? Да… пожалуй. Вы упомянули вашего хирурга. Кто это?

— Доктор Мэтьюрин, милорд.

— Доктор Мэтьюрин? — переспросил лорд Мелвилл, поднимая глаза.

— Да, милорд: вы могли видеть его у леди Кейт. Он мой близкий друг.

— Ясно, — сказал лорд Мелвилл, глядя в стол. — Я помню его. Что ж, сэр Эван пришлет вам приказы сегодня с посыльным. Или, может быть, желаете подождать, пока их напишут?

В нескольких сотнях ярдов от Адмиралтейства, в Сент-Джеймс-парке, доктор Мэтьюрин и мисс Уильямс прогуливались по гравиевой дорожке вдоль декоративного пруда.

— Я всегда поражаюсь, — говорил Стивен, — когда вижу этих уток. Ладно лысухи — каждый может полакомиться этой совершенно заурядной птицей и даже полуодомашненной кряквой. Но благородная шилохвость, чернеть, гоголь! Я, бывало, полз на животе в ледяном болоте, чтобы хоть мельком увидеть их с расстояния фарлонга[72] — и едва я наводил на них подзорную трубу, как они поднимались в воздух и улетали; и вот, пожалуйста — в самом сердце шумного современного города, плавают себе преспокойно в пруду и едят хлеб! Никто их не ловил, не подрезал крылья — просто они спустились сюда, прилетели прямиком с высоких северных широт! Я поражён.

София внимательно рассмотрела птиц и сказала, что тоже находит это поистине изумительным.

— Бедные лысухи, — добавила она. — Они всегда кажутся такими сердитыми… Так, значит, это и есть Адмиралтейство?..

— Да. Думаю, теперь Джек уже знает свою судьбу. Он за одним из тех высоких окон слева.

— Какое величественное здание, — заметила София. — Может быть, рассмотрим его поближе? Чтобы пропорции были верными. Диана говорила, что он похудел и неважно выглядит. Сдулся — вот что она сказала.

— Возможно, стал старше, — сказал Стивен. — Но по-прежнему ест за шестерых; и, хотя я теперь не назову его чрезмерно тучным, он всё же довольно толст. Жаль, что не могу сказать то же и про вас, дорогая моя.

София действительно похудела, но это ей, впрочем, шло, так как уничтожило последние намеки на детскость и проявило скрытую дотоле твёрдость черт лица; но в то же время с него исчезло отстраненное, таинственное, немного сонное выражение, и теперь она казалась совершенно проснувшейся, взрослой молодой женщиной.

— Если бы вы его видели вчера вечером у леди Кейт, вы бы не стали так беспокоиться. Вообще-то, в деле с тем ост-индским кораблем он потерял остаток уха, но это ничего.

— Его уха! — вскричала София, побелев и встав как вкопанная посреди Конногвардейского плац-парада.

— Вы стоите в луже, дорогая моя. Позвольте вывести вас на сушу. Да, его уха, правого — то есть того, что от него оставалось. Но это ничего. Я его опять пришил; и, как я уже сказал, если бы вы его увидели прошлым вечером, вы были бы совершенно спокойны.

— Какой вы ему хороший друг, доктор Мэтьюрин. Другие его друзья так вам за это признательны.

— Конечно, я пришиваю ему уши время от времени.

— Это, должно быть, промысел Божий, что вы с ним рядом: я боюсь, что он порой весьма бездумно подвергает себя риску.

— Это верно.

— Хотя не думаю, что я смогла бы решиться на встречу с ним. Я была очень нелюбезна, когда мы в последний раз виделись. — Её глаза наполнились слезами. — Быть нелюбезной так скверно; такое не забывается.

Стивен посмотрел на неё с глубокой нежностью: она была милым созданием, милым и несчастным, и лоб её пересекала складка; но он ничего не сказал.

Часы на Вестминстерском аббатстве начали отбивать время, и София воскликнула:

— О, мы ужасно опаздываем! Я обещала маме… она будет беспокоиться. Бежим, скорее.

Он подал ей руку, и они поспешили через парк; Стивен вёл её, потому что глаза её были затуманены слезами и через каждые три шага она оглядывалась назад, на окна Адмиралтейства.

Эти окна большей частью принадлежали официальным апартаментам лордов — членов Комитета Адмиралтейства; те же, за которыми скрывался Джек, располагались на дальнем конце здания и смотрели во двор. Сам он на деле находился в приёмной, где ему в течение его службы довелось провести столько тревожных и томительных часов, и где теперь он с момента аудиенции пробыл достаточно, чтобы насчитать сто двадцать трёх мужчин и двух женщин, прошедших через арку. Здесь же находилось порядочное количество других офицеров; они сменялись по мере того, как тянулся день, но ни один из них не ждал, как он, имея за пазухой похрустывающее назначение и приказы. С точки зрения швейцаров это ожидание было странным и возбуждало их любопытство.

Положение его действительно было нелепым: в одном кармане у него лежал чудесный документ, согласно которому ему поручалось и предписывалось явиться на борт шлюпа его величества «Поликрест», в другом — тощий кошелек, а в нём четырехпенсовик с обрезанным краем и ничего больше; все остальные деньги ушли на традиционные подарки. «Поликрест» означал безопасность, по крайней мере он на это надеялся, а дилижанс в Портсмут отбывал в одиннадцать часов вечера, но Джеку ещё предстояло добраться от Уайтхолла до Ломбард-стрит так, чтобы его не задержали: ему надо было пересечь весь Лондон: подозрительная фигура в мундире. И в любом случае ему сначала надо поговорить со Стивеном, который ждёт его в коттедже. И всё же он не решался покинуть Адмиралтейство: если бы его взяли теперь, он, должно быть, повесился бы просто от ярости, и он уже испытал весьма неприятный приступ страха, когда пересекал холл, выйдя от секретаря, а швейцар сказал ему, что его «спрашивал какой-то мелкий тип в чёрном, в чахлом паричке — назвал по имени».

— Скажите ему, если увидите, пусть отправляется по своим делам, ладно? Том здесь?

— О, нет, сэр. Тома не будет до вечера воскресенья. Подозрительный мелкий тип в чёрном, сэр.

Последние сорок минут Джек следил, как эта худая чёрная смахивающая на законника фигура мечется туда-сюда по проходу на Уайтхолл, заглядывая в останавливающиеся экипажи, даже поднимаясь на подножки. Один раз он заговорил с двумя здоровенными детинами, портшезными носильщиками-ирландцами или помощниками пристава, переодетыми в носильщиков — обычная для них уловка.

Джек сегодня не был в особом почёте у швейцаров: золотом он не сыпал и, по всей видимости, пока не собирался; но они нюхом чуяли, где лежит правда, и не задумываясь встали на его сторону против гражданских властей. Когда один из них принёс нового угля для камина, то вполголоса заметил:

— Этот малый с распухшим ухом так и торчит под аркой, сэр.

«С распухшим ухом» — как счастлив он был бы услышать это раньше! Джек бросился к окну и после пары минут внимательного разглядывания сказал:

— Будьте любезны, попросите его подняться в холл. Я сейчас подойду.

Мистер Скрайвен, тот самый литератор, пересёк внутренний двор; он выглядел постаревшим и усталым, а ухо его напоминало кочан цветной капусты.

— Сэр, — сказал он дрожащим от беспокойства голосом. — Доктор Мэтьюрин велел мне сообщить вам, что на Сизинг-лейн всё прошло хорошо, и он надеется, что вы присоединитесь к нему в «Грейпс», в Савое, если вы никуда не приглашены. Мне следует подать экипаж во двор. Я старался выполнить поручение, сэр… я надеюсь…

— Превосходно. Здорово. Так и поступим, мистер… Заезжайте с ним во двор, и я к вам присоединюсь.

При упоминании Савоя, этой благословенной гавани, подозрения швейцара подтвердились; на лице его расцвела покровительственная улыбка, и он поспешил наружу вместе с мистером Скрайвеном, чтобы найти экипаж, провести его под аркой (в нарушение всех правил) и поставить так близко к ступеням, чтобы Джек смог сесть незамеченным.

— Возможно, вам лучше сесть на пол, на этот плащ, — сказал мистер Скрайвен и, почувствовав явное нежелание собеседника, добавил:

— Мы его прожарили в печи, сэр. А доктор Мэтьюрин был так добр, что сбрил у меня все волосы, потом вымыл кипятком из кухонного котла и одел во всё новое с головы до ног.

— Простите, что я вам так сильно дал в ухо, — сказал Джек, зарывшийся в солому. — Очень болит?

— Вы очень добры, сэр. Я сейчас его не чувствую. Доктор Мэтьюрин любезно смазал его какой-то мазью из аптеки восточной медицины на углу Брутон-стрит, и оно почти утратило чувствительность. Теперь вы можете сесть на сиденье, сэр: мы уже в пределах герцогства.

— Какого герцогства?

— Ланкастерского, сэр. Территория от Сесил-стрит до другой стороны Экзетер Чейндж входит в герцогство, это не Лондон и не Вестминстер, и законы здесь другие, лондонские исковые заявления здесь не действуют; даже церковь тут особая.

— Особая? — переспросил Джек с явным удовлетворением. — Чертовски приятная особенность. Хорошо бы их было побольше. Как вас зовут, сэр?

— Скрайвен, сэр, к вашим услугам. Адам Скрайвен.

— Вы честный малый, мистер Скрайвен. Приехали: вот и «Грейпс». Вы можете заплатить извозчику? Здорово.

— Стивен, — воскликнул он. — Как я рад тебя видеть. У нас есть шанс — живём! У нас есть надежда! Я получил корабль, и если я только смогу добраться до Портсмута, и если он держится на плаву, мы заработаем себе состояние. Вот мои приказы, а вот твои. Ха-ха-ха. У тебя как дела? Надеюсь, ты не получил дурных известий. Ты какой-то меланхоличный.

— Нет-нет, — сказал Стивен, заставляя себя улыбнуться. — Я получил по чеку Мендосы. Всего под двенадцать с половиной процентов, что меня удивило; но чек оплатили. Вот восемьдесят пять гиней, — сказал он, толкая кожаный мешочек через стол.

— Спасибо, Стивен, спасибо, — вскричал Джек, тряся его руку. — Какой дивный звук — так звенит свобода, ха-ха. Я голоден как не знаю кто, умираю с голоду: ничего не ел с самого завтрака.

Он принялся звать хозяйку, которая сообщила ему, что он может получить прекрасную пару уток или же прекрасный кусок холодной осетрины с огурцом, только сегодня утром из Биллингсгейта.

— Давайте начнём с осетрины, а если вы начнёте жарить уток немедленно, они как раз будут готовы, когда мы с ней покончим. Что ты пьёшь, Стивен?

— Холодный джин с водой.

— Господи, что за тоскливое пойло. Давай закажем шампанское: мы же не каждый день получаем корабль, и какой корабль… Сейчас я тебе расскажу.

Он подробно передал Стивену свой разговор с лордом Мелвиллом и джином с водой нарисовал чудной контур корпуса «Поликреста» на столе.

— Это, конечно, та ещё гадость, и вообще понять не могу, как он пережил реформы Старого Джарви. Когда я взглянул на его боковую проекцию, и когда я подумал о фрегате Каннинга, который строится под его присмотром по чертежам «Беллоны» — знаешь, мне стало не по себе на какой-то миг. Но у меня же ещё не было времени рассказать тебе, какое грандиозное предложение он мне сделал. Ты меня извини, я на минутку отвлекусь, напишу ему записку — скажу, что чрезвычайно сожалею, но ввиду служебных дел мне никак невозможно… и так далее: постараюсь изложить это как можно более учтиво, очень вежливо и по-дружески, и передать пенсовой почтой сегодня вечером, потому что в самом деле это было крайне щедрое предложение, и лестное. Мне удивительно понравился Каннинг, надеюсь с ним ещё увидеться. Тебе бы он тоже понравился, Стивен. Полный жизни, умница, сразу вникает в суть, интересуется всем на свете — а ещё воспитанный, деликатный и скромный — совершенный джентльмен; ты б поклялся, что он англичанин. Ты должен с ним познакомиться.

— Это, конечно, прекрасная рекомендация, но я уже знаком с мистером Каннингом.

— Ты его знаешь?

— Мы познакомились сегодня на Брутон-стрит.

Тут Джек вдруг понял, почему это название — «Брутон-стрит» — звучит как-то неприятно для его уха.

— Я навестил Диану Вильерс после того, как гулял в парке с Софи.

Лицо Джека исказилось как от боли.

— Как Софи? — спросил он, глядя в пол.

— Не очень хорошо выглядит. Похудела и несчастна. Но повзрослела: и теперь, мне кажется, она красивее, чем тогда в Сассексе.

Джек откинулся на спинку кресла, ничего не говоря. Появились, позвякивая, тарелки, хлопотливо развернулись скатерть и салфетки, прибыли осетрина и шампанское. Они ели, обмениваясь замечаниями об осетре, этой королевской рыбе — Джек в первый раз его попробовал — довольно безвкусно, такое разочарование. Затем он спросил:

— А как Диана?

— То весела, то вдруг впадает в уныние; но прекрасно выглядит, и в целом тоже полна жизни. — Он мог бы добавить: «И неоправданного бессердечия».

Джек сказал:

— Я понятия не имел, что ты отправишься на Брутон-стрит.

Стивен не ответил, только наклонил голову.

— Много было народу?

— Трое армейских, индийский судья и мистер Каннинг.

— Да. Она говорила, что знакома с ним. А вот и утки. Замечательно выглядят, правда? — воскликнул он с внезапным оживлением. — Пожалуйста, разрежь их, Стивен. У тебя это ловко получается. Может, послать немного Скрайвену? Что ты, кстати, о нём думаешь?

— Человек не хуже прочих. Он мне чем-то симпатичен.

— Ты хочешь его оставить?

— Думаю, да. Положить тебе немного фарша?

— Да сколько угодно. Когда нам ещё случится поесть шалфея с луком? Когда он доест свою утку, как ты думаешь, можно его отправить взять места в дилижансе, пока мы будем укладываться в Хэмпстеде? Может, он ещё успеет занять те, что внутри.

— Лучше бы тебе уехать с почтой, Джек. В газетах пишут о приёме у леди Кейт, и твоё имя в «Кроникл», а может, и не только там; кредиторы наверняка обратили на это внимание. Их агенты в Портсмуте вполне способны встретить карету. Мистер Скрайвен хорошо знаком с их злобной дьявольской изобретательностью: говорит, что они так же бдительны и усердны, как охотники на воров. Ты должен заехать в почтовом экипаже прямо на верфь и подняться на борт. Я соберу твои вещи и отправлю их вслед за тобой в повозке.

— Разве ты не едешь, Стивен? — воскликнул Джек, отталкивая тарелку и совершенно ошеломлённо глядя на него через стол.

— Я не собирался в настоящий момент отправляться в море, — сказал Стивен. — Лорд Кейт предлагал мне место врача на флагмане, но я попросил его извинить меня. У меня много дел, которые требуют моего присутствия здесь, и я так давно не был в Ирландии…

— Но я считал совершенно само собой разумеющимся, что мы вместе отправимся в море, Стивен, — закричал Джек. — И я так был рад передать тебе этот приказ. Что я буду…

Он взял себя в руки и сказал уже потише:

— Но, конечно, у меня не было ни малейшего права решать за тебя. Извини меня, пожалуйста, я сам всё объясню в Адмиралтействе, это только моя вина. Ещё и флагман, Боже мой! Ты меньшего и не заслуживаешь. Боюсь, я был слишком самонадеян.

— Нет-нет-нет, дружище, — воскликнул Стивен. — Флагман тут ни при чём. Плевать я хотел на флагман. Выкинь его из головы. Я скорее предпочту бриг или фрегат. Нет. Я просто не думал отправляться в плавание прямо сейчас. Впрочем, пусть всё остаётся как есть. На самом деле я бы не хотел, чтобы меня в Адмиралтейском совете называли ни то ни сё, ни тпру ни ну, или барышней жеманной, — сказал он с улыбкой. — Не волнуйся, расслабься: меня просто сбила с толку неожиданность — я более рассудочен в своих поступках, чем вы, сангвинические морские создания. Я занят до конца недели, затем я либо напишу, либо прибуду к тебе со своим рундуком в понедельник. Давай, пей своё вино — восхитительное вино для такого маленького кабачка, и закажем ещё бутылку. И до того, как ты взойдешь на борт экипажа, я тебе расскажу то, что знаю об английском долговом законе.