Пост-капитан

ГЛАВА 13

День клонился к вечеру, когда Стивен вышел из госпиталя. Пациенты его поправлялись — его изумило, что один человек, получивший ужасающую рану в живот, жив до сих пор, и с рукой Баббингтона всё было в порядке — профессиональная сторона его натуры была утешена и довольна, пока он шёл по городу, поднимаясь наверх, к Нью-Плейс. Но лишь профессиональная сторона: весь остальной его дух прощупывал мир незримыми усиками и осязал нематериальное, и был в таком состоянии готовности, что он ничуть не удивился, обнаружив дом запертым и с закрытыми ставнями.

Похоже было на то, что сумасшедшего джентльмена увезли в карете, запряжённой четвёркой — «уж сколько недель назад», или «где-то в прошлом месяце», или «ещё до сбора яблок» — он кланялся в окно и хохотал так, что едва не лопнул, а «у кучера была чёрная кокарда». Слуги последовали на подводе на следующий день, или спустя неделю, или чуть позже — в деревеньку в Сассексе, в Брайтон, в самый Лондон. Ни один из его информаторов не видел леди вот уже несколько недель. Мистер Поуп, дворецкий Нью-Плейс, был заносчивым, неприступным джентльменом; а слуги имели лондонскую выучку и не слишком-то распускали языки.

Менее прямолинейный в своих методах, нежели Джек, Стивен открыл простой замок садовой калитки куском проволоки, а кухонную дверь — с помощью мортоновского ретрактора. Он невозмутимо поднялся по лестнице и через обитую зелёным сукном дверь вошёл в холл. Высокие напольные часы с заводом на тридцать дней всё ещё шли; их гиря уже почти касалась пола, торжественное «тик-так» разносилось по холлу и последовало за ним в гостиную. Тишина; совершенство мебельных чехлов, скатанных ковров, выстроенной вдоль стен мебели; лучи солнца проникают через щели ставней, в них кружатся пылинки; моль; первые хрупкие паутины в неожиданных местах, вроде резной каминной доски в библиотеке, где мистер Лаунс размашисто написал мелом на стене несколько строчек из Сафо.

— Изящный почерк, — заметил Стивен, остановившись против надписи. — «Луна зашла, и Плеяды тоже, И полночь давно минула, Проходит, проходит время, А я всё я лежу одиноко.» Одиноко. Видимо, я, Сафо, одинокая, если уточнить пол. Нет. Пол не имеет значения. Это одинаково для обоих полов.

Тишина; безликое совершенство; неподвижный воздух — ни дуновения, ни колыхания; тишина. Запах голых досок. Большой комод, развёрнутый к стене.

В её комнате — та же опрятная голая стерильность; завешено даже зеркало. Но не слишком суровая, поскольку серый свет очень мягок, бессодержателен. В этой тишине не было ожидания и малейшего напряжения: скрип досок под его ногами не содержал ни угрозы, ни какого-либо чувства: можно было бы подпрыгнуть или вскрикнуть, нимало не потревожив этот полный чувственный вакуум. Это было бессмысленно как смерть, череп в тёмной чаще — будущее исчезло, а прошлое стёрто. У Стивена возникло сильнейшее чувство дежавю, которого он никогда прежде не испытывал, но которое оказалось ему знакомо — точное знание того, как повернётся сон, какие слова произнесёт незнакомец в карете, и что он ему на них ответит; и обстановки в комнате, в которой он никогда не был, вплоть до рисунка обоев.

В корзине для бумаг лежало несколько скомканных листков — единственное несовершенство, помимо живых часов, в этой пустыне отрицания всего сущего, и единственное исключение из всеобъемлющего дежавю.

— Да что на самом деле я ищу? — сказал он вслух, и звук его голоса прокатился по пустым комнатам. — Запоздалое извещение о моей смерти?

Но это были списки, написанные кем-то из слуг, почти ничего не значащие, и один лист, где расписывали перо — чернильные штрихи с брызгами, которые, быть может, когда-то что-то и значили, но понять это было уже невозможно. Он бросил их обратно, какое-то время постоял, слушая удары своего сердца, и прошёл в гардеробную Дианы. Здесь он нашёл то, что ожидал найти — полную пустоту; сгрудившаяся у стены изящная мебель из атласного дерева не имела никакого значения; но здесь присутствовал призрак её духов, исходивший от каких-то полок или шкафа, то чуть более ощутимый, то едва заметный, так что он с трудом мог уловить его, хотя и прилагал всё возможное старание.

— В конце концов, — произнёс он, — это не ужас конца.

Он закрыл дверь с предельной осторожностью, спустился в холл; остановил часы, поставив свою пометку на дом, и вышел в сад. Запер за собой дверь, прошёл по неухоженным, усыпанным листьями дорожкам, миновал зелёную калитку и вскоре оказался на дороге, что вела вдоль берега. Заложив руки за спину и не отводя глаз от дороги, которая ровно струилась под ним, он следил за её течением, покуда хватало дневного света, и шёл до тех пор, пока не достиг огней Диля. Затем, вспомнив, что оставил шлюпку в Дувре, повернул назад, и мили плавно потекли обратно.

— Это очень хорошо, — сказал он себе. — В любом случае, мне пришлось бы сидеть в отдельной комнате какого-нибудь кабака до тех пор, пока я не смогу вернуться и лечь спать без разговоров и расшаркиваний. Так гораздо лучше. Я в восторге от этой ровной песчаной дороги, что тянется и тянется без конца.

Утро было полно событий. Знакомство с мистером Флорисом, хирургом, его приглашение осмотреть лазарет, оборудованный виндзейлем его собственного изобретения для поступления вниз свежего воздуха. Его преувеличенное внимание, преувеличенно-почтительное внимание к мнению доктора Мэтьюрина по поводу Уоллеса — очевидные показания к немедленной супрапубической цистотомии[118], для Стивена очевиднее некуда. Появление миссис Миллер с ребёнком ни свет ни заря, поскольку «Лайвли» уже стоял на одном якоре с развевающимся Синим Питером.

Это была хорошенькая молодая женщина с решительным видом и некоторым намёком — нет, не на самоуверенность, а скорее на ту свободу, которую обеспечивают обручальное кольцо и ребёнок. Впрочем, это не особо бросилось в глаза, когда Джек приветствовал её на квартердеке: всего лишь чопорная благодарность и извинения за вторжение. Маленький Бриджес не доставит хлопот, заверила она его: он вполне привычен к кораблям — ездил в Гибралтар и обратно — его не тошнило, и он никогда не плакал.

— Что ж, мэм, — сказал Джек, — мы в восторге от той чести, которую вы нам оказываете вашим обществом, и хотели бы, чтоб вы оставались с нами и после Портсмута. Если кто-то не может подвезти жену или сестру брата-офицера — это весьма печально. Хотя, полагаю, мы можем рассчитывать иметь удовольствие видеть вас достаточно долго, поскольку ветер поворачивает к югу, чёр... что весьма досадно.

— Дядя Джон, — сказал юный Бриджес. — Почему ты киваешь и подмигиваешь маме? Она не так уж долго говорит с капитаном и, думаю, сейчас закончит. А я вообще ни слова не сказал.

— Стивен, — сказал Джек, — могу я войти? Надеюсь, я тебя не разбудил? ты спал?

— Нет, — ответил Стивен. — Вовсе нет.

— Знаешь, в констапельской все изрядно обеспокоены. Похоже, около миллиона твоих гадов забрались сегодня утром в их сосуд с какао — приносили себя в жертву сотнями, проползая через носик. Мне сказали, что ещё один столь же беспокойный и тревожный завтрак — и им придется оставить службу.

— А они заметили точное время?

— О, конечно, не сомневаюсь. Я уверен, что в промежутках между уклонением от атак, поеданием завтрака и управлением кораблём они тут же спешили отметить точное время по штурманскому двойному хронометру. Ха-ха.

— Ты, конечно, иронизируешь. Но это же потрясающий пример разумности пчёл. Я прикормил их сиропом из сахара и какао. Они связали запах какао с кормлением. Они обнаружили новый источник запаха какао; деловито сообщили своим товарищам об этом открытии и его местоположении — вот так всё и получилось. Более удовлетворительного доказательства и желать нельзя. Завтра утром, я надеюсь, в констапельской всё же запишут время появления первых пчёл. Предлагаю поспорить на изрядную сумму, что это произойдет в семь склянок, плюс-минус десять минут — это время, когда их покормили в первый раз.

— Ты хочешь сказать, что они снова туда ворвутся?

— Пока констапельская будет пить сильно подслащённый какао — я не вижу причин, по которым они должны перестать. Будет интересно посмотреть, передадут ли пчёлы это знание следующим поколениям. Спасибо тебе, Джек, за это известие: вот уже много лет ни одно открытие не доставляло мне такого удовлетворения. Когда оно будет всесторонне проверено — это займёт несколько недель или месяцев — я сообщу о нём месье Юберу.

Его страдальческое восковое лицо светилось такой радостью, что у Джека не хватило духа исполнить обещание, данное им констапельской. Они могут законопатить переборки, замочные скважины, световые люки, пить чай или кофе, закутаться в сетки от комаров на день-другой — что такое небольшое неудобство на военной службе? Он сказал:

— А у меня для тебя приятный сюрприз, Стивен — хорошенькая молодая женщина к обеду! Сестра Дашвуда поднялась на борт сегодня утром, в самом деле прекрасная молодая женщина. Приятно посмотреть, и такая благовоспитанная: сразу прошла вниз и с тех пор её не видели.

— Увы, я должен просить извинить меня. Я жду только, когда подействуют мои опиаты, чтобы начать операцию. Мистер Флорис ждёт меня, а его помощники как раз точат бистури[119]. Я бы предпочел подождать, пока мы не придём в Хэзлар, но с таким ветром, как я понимаю, это займёт пару дней или около того, а пациент не может ждать. Все безмерно хотят посмотреть на операцию, а я столь же безмерно хочу удовлетворить их любопытство. Вот почему я сейчас даю отдых конечностям: грубая ошибка в такой демонстрации совершенно ни к чему. Кроме того, следует думать и о пациенте. О, разумеется. Он должен чувствовать уверенность от твёрдой руки, пока мы копаемся в его внутренностях своими инструментами, поскольку пройдёт какое-то время, прежде чем мы выберем и уложим снасти.

Пациент, несчастный Уоллес, может быть, и чувствовал уверенность от твёрдой руки, что вела, или скорее тащила его к скамье — одурманенного опиумом, накачанного ромом, воодушевляемого сообщениями о том, с каким знаменитым врачом он будет иметь дело; но, похоже, он чувствовал и что-то ещё, судя по его бледности и вытаращенным глазам. Друзья по обеденной группе привели его на место и закрепили по-моряцки: один прибензелевал косицу к рым-болту, другой дал закусить пулю, третий сказал, что он тут сэкономит по меньшей мере сотню гиней — никакой док с тростью с позолоченным набалдашником и не подумает вскрывать его за меньшие деньги.

— Джентльмены, — сказал Стивен, закатывая рукава, — сейчас вы сможете увидеть, как я начну от подвздошного гребня; затем вот так наискосок, и таким образом определю точку начала разреза.

А Джек в салоне занёс разделочный нож над ямкой на пироге с олениной и сказал:

— Позвольте мне отрезать вам немного этого пирога, мэм. Это одна из немногих вещей, нарезка которых мне удаётся. Когда у нас мясо с костями, я обычно призываю на помощь моего друга доктора Мэтьюрина, которого надеюсь представить вам сегодня. Он дока по части разрезания.

— Да, если вам нетрудно, сэр, — сказала миссис Миллер. — Выглядит очень аппетитно. Но мне как-то не верится, что вы плохо умеете резать. Вы только на днях оттяпали «Фанчуллу», а это был весьма неплохой кусочек.

Пока они обменивались любезностями, «Лайвли» направлялся через Ла-Манш круто к свежеющему юго-западному ветру с обрасопленными на левый борт нижними парусами, под брамселями и впечатляющим набором стакселей.

— Однако, мистер Симмонс, — сказал Джек, появляясь на палубе. — Это же просто здорово, правда? Как ему по душе идти на булинях[120]!

Был ясный, тёплый день, небольшие облака бежали по небу, и ослепительные паруса фрегата и его белый такелаж великолепно сияли на его фоне, когда корабль кренился от ветра. Он ничуть не был похож на яхту, окраска его была строго утилитарна и даже некрасива; но один лишь этот снежно-белый такелаж, редкие манильские тросы, которые они привезли с Филиппин, вознесли его до выдающегося уровня красоты; это и ещё, конечно, его восхитительные мореходные качества. С юга шли длинные, ровные волны; от поверхностной ряби, плескавшейся о наветренную скулу, иногда над шкафутом пролетали брызги, в которых на мгновение вспыхивали радуги. Прекрасный день и вечер для упражнений в стрельбе.

— Скажите мне, мистер Симмонс, — сказал он. — Как у вас с практической стрельбой из пушек?

— Видите ли, сэр, — ответил первый лейтенант. — В начале плавания мы стреляли раз в неделю, но Адмиралтейский совет так выговорил капитану Хэмонду за перерасход пороха и ядер, что он пал духом.

Джек кивнул: он тоже, бывало, получал эти раздражённые, возмущённые, негодующие письма, которые, как ни странно, заканчивались словами «Ваши преданные друзья».

— Так что теперь мы стреляем отдельными батареями только раз в месяц. Хотя, конечно, мы их вкатываем и выкатываем по меньшей мере раз в неделю при общем сборе.

Джек прошёлся по наветренной стороне квартердека. Прогрохотать туда-сюда пушками — это, конечно, очень хорошо, но не то же самое, что пострелять из них. Совершенно ничего похожего. При этом бортовой залп с «Лайвли» обойдётся в десять гиней. Он поразмышлял, прокручивая всё это в уме, потом прошёл в штурманскую каюту взглянуть на карты и послал за главным канониром, который вручил ему рапорт о заполненных картузах и наличии пороха и охарактеризовал каждое орудие. Четыре длинноствольных девятифунтовки были его любимицами, и в основном на «Лайвли» стреляли именно они; и занимался с ними он сам, его помощники и командиры орудий.

Горизонт слева по носу теперь нарушала ломаная линия французского побережья, и «Лайвли» повернул на другой галс. Как же прекрасно он управляется! Он плавно пересёк линию ветра, увалился и снова наполнил паруса на протяжении какого-то кабельтова, едва ли вообще сбавив ход. Несмотря на весь набор парусов, со всеми стаксель-шкотами, которые нужно было перебросить, прошла едва ли четверть часа между сигналом «Все наверх к повороту» и тем моментом, когда матросы начали укладывать концы снастей в спиральные бухты и наводить красоту, покуда Франция исчезала из виду за кормой.

Как же приятно управлять этим кораблём — ни шума, ни суеты, ни тени сомнения относительно того, повернёт он оверштаг или нет. Он уже делает восемь узлов: он мог бы забрать ветер у какого угодно корабля с прямым парусным вооружением. Но что в этом проку, если он не сможет ударить по противнику, когда его догонит?

— Пойдём короткими галсами, мистер Норри, — сказал он штурману, который теперь нёс вахту. — И будьте любезны, мне нужно, чтобы судно оказалось в полумиле от Бальбека под марселями.

— Стивен, — спросил он несколько минут спустя. — Как прошла операция?

— Очень мило, спасибо, — ответил Стивен. — Самая восхитительная демонстрация моего метода, какой только можно пожелать: превосходный случай для немедленного хирургического вмешательства, хорошее освещение, полно места. И пациент выжил.

— Прекрасно, прекрасно! Слушай, Стивен, ты мне не окажешь любезность?

— Может быть, — сказал Стивен сварливым тоном.

— Нужно всего лишь убрать твоих тварей в галерею на раковине. В каюте будут стрелять пушки, и, возможно, грохот им повредит. Кроме того, мне не нужен ещё один мятеж.

— О, конечно. Я перенесу улей, а ты закрепишь карданов подвес. Займёмся этим прямо сейчас.

Когда Джек вернулся, всё ещё дрожа и обливаясь потом, пришло время бить общий сбор. Пробил барабан, и матросы «Лайвли», как обычно, поспешили на свои места; но они прекрасно понимали, что на сей раз привычным ритуалом дело не ограничится — не только из-за необычной активности и многозначительных взглядов главного канонира, но и потому, что миссис Миллер попросили пройти вниз в сопровождении мичмана с охапкой подушек в руках: её также спросили, не обеспокоит ли её пушечная пальба, на что она ответила «О нет, я это обожаю».

Фрегат теперь скользил под одними марселями в полумиле от берега — так близко, что на фоне зеленой травы можно было даже различить отдельных овец из стада, сгрудившегося вокруг пастуха, который смотрел в море; и матросы «Лайвли» не удивились, когда после доклада «Все в сборе и трезвы, сэр» услышали приказ «Дульные пробки долой».

Извлечение некоторых пробок потребовало яростных усилий, поскольку они слишком долго сидели в стволах, но когда фрегат приблизился к батарее, охранявшей маленький порт Бальбек, каждое орудие уже уставило на неё свой железный зрак. Это была маленькая батарея из трёх двадцатичетырехфунтовок на островке перед входом в бухту, и она скрылась в клубах дыма собственных выстрелов на предельной дистанции, так что видно теперь было только огромный триколор, развевавшийся над этим облаком.

— Будем стрелять по очереди, мистер Симмонс, — сказал Джек. — С полуминутным интервалом между выстрелами. По моей команде. Мистер Фаннинг, отмечайте каждое попадание вместе с номером орудия.

Французские канониры были точны, но медлительны — несомненно, у них не хватало людей. Третьим залпом они сбили гакабортный фонарь «Лайвли», но до того момента, когда фрегат оказался на выбранной Джеком дистанции и тот отдал команду стрелять, смогли только продырявить грот-марсель. Стрельба «Лайвли» оказалась медленной и неточной — слабое представление о самостоятельном огне и почти никакого о вертикальной наводке. Всего одно ядро с правого борта вообще попало в батарею, а в ответ на последний выстрел послышались насмешливые выкрики с суши.

Батарея теперь оказалась почти точно на траверзе фрегата, на расстоянии чуть более четверти мили.

— Там кормовые орудия выкачены, мистер Симмонс? — спросил Джек. — Тогда дадим бортовой залп.

Пока он поджидал волну, одно двадцатичетырехфунтовое ядро пробило корпус «Лайвли» возле бизань-русленя, а другое с низким воем пролетело над квартердеком. Он заметил, как два мичмана пригнулись, после чего стали опасливо озираться — не видел ли кто: они прежде не были под обстрелом.

— Огонь! — крикнул Джек, и всё судно разразилось грандиозным грохотом, сотрясшись до самого кильсона. На какой-то миг пороховой дым прикрыл солнце, затем его снесло под ветер. Джек нетерпеливо перегнулся через борт: это уже получше — разбросанные камни, пьяно покосившийся флаг. Матросы радостно закричали; но скорость, с которой они выкатывали пушки, ничуть не походила на ту скорость, с которой они сворачивали марсели. Тянулись минуты. Батарея послала ядро в корму «Лайвли». «Может, в галерею на раковине?» — подумал Джек со вспышкой надежды среди бурлящего нетерпения.

— Заполоскать грот-марсель! Круто на правый борт. Эти пушки когда-нибудь выдвинут, мистер Симмонс?

Дистанция увеличивалась всё больше и больше. Одно из ядер угодило в шлюпку на рострах, разметав доски и щепки.

— Руль на левый борт. Так, так. Огонь! К повороту оверштаг.

Только два ядра попали в цель, но одно из них заставило замолчать пушку, угодив точно в амбразуру. «Лайвли» развернулся, последовательно разрядил орудия левого борта — люди поснимали рубахи — и затем дал бортовой залп. Когда судно снова поравнялось с батареей, плавно скользя гораздо ближе к островку и приготовив ещё и карронады, то оказалось, что маленький гарнизон изо всех сил гребёт к берегу, весь набившись в одну небольшую лодку, поскольку у второй перебило фалинь, и её отнесло в море.

— Огонь, — сказал Джек, и батарея содрогнулась в облаке пыли и осколков камней.

— Что у нас со шлюпками? — спросил он мичмана на квартердеке.

— Ваша гичка разбита, сэр. Остальные в порядке.

— Спустить катер. Мистер Дашвуд, будьте любезны, возьмите катер, заклепайте уцелевшие пушки и привезите то, что осталось от знамени — мы это вручим миссис Миллер на память от «Лайвли». И лодку их заберите, хорошо? Тогда мы будем с ними в расчёте.

Фрегат тихо покачивался на волнах, пока катер спешил к островку и обратно. В маленьком порту не было ничего, кроме рыбачьих лодок: делать там было нечего.

— Тем не менее, — сказал Джек, когда шлюпки подняли и закрепили. — Благо службы требует обстрелять батарею ещё немного. Поставьте кливер. Нам совершенно необходимо проверить, можем ли мы добиться меньшего промежутка между бортовыми залпами, чем четыре с половиной минуты, мистер Симмонс.

Фрегат ещё раз прошёл туда-обратно, разбивая в пыль кучу обломков — орудийные расчёты были очень довольны собой и возились с пушками с большим усердием, хотя им по-прежнему недоставало точности.

К тому времени, когда они направились восвояси, навыки немного улучшились, взаимодействие стало чуточку ближе к желаемому уровню, а люди попривыкли к грому и прыжкам своих смертоносных устройств; но, конечно, всё ещё делалось прискорбно медленно.

— Что ж, мистер Симмонс, — сказал он первому лейтенанту, который смотрел на него с некоторым смущением. — Это было совсем не плохо. Номера четыре и семь стреляли очень хорошо. Но если у нас получится делать три бортовых залпа в пять минут — против нас никто не сможет устоять. Отныне мы будем салютовать таким образом каждой французской батарее, мимо которой будем проходить — это гораздо веселее, чем стрелять по мишени, и наши «преданные друзья» не будут слишком возражать. Надеюсь, мы ещё побудем в Ла-Манше, прежде нас пошлют куда-нибудь ещё.

Он бы не стал высказывать это пожелание, если бы знал, насколько неожиданно быстро оно исполнится. «Лайвли» ещё не успел бросить якорь в Спитхеде, как пришёл приказ, предписывающий ему немедленно отправляться в Плимут для сопровождения конвоя, идущего на север; Бермуды откладывались на несколько недель — может быть, к лучшему. Шлюпка командира порта также доставила на борт молодого человека от нового призового агента — с чеком, сумма которого на сто тридцать фунтов превышала ту, на которую Джек мог надеяться, и письмо от генерала Обри, извещавшего о своём избрании в парламент от Сент-Мурьяна, самого гнилого из всех гнилых корнуолльских местечек, имения его друга мистера Полвила, с простой платформой — «Смерть вигам». «Я уже сочинил мою первую речь, — писал генерал, — и собираюсь произнести её в понедельник. Я от них камня на камне не оставлю — коррупция такова, что ты и вообразить не можешь. И произнесу ещё одну, позлее, после парламентских каникул, если они хоть что-то для нас не сделают. Мы проливали кровь за нашу страну, и будь я проклят, если наша страна не может умеренно пролить кровь за нас». Слово «умеренно» было зачёркнуто, и письмо завершалось пожеланием того, чтобы Джек занёс имя своего маленького брата в список экипажа, «поскольку это может когда-нибудь пригодиться». Лицо Джека приобрело крайне задумчивое выражение; не то чтобы он не был согласен с мыслью насчёт пролития крови — нет, обеими руками за; но ему, увы, были известны взгляды его отца на благоразумную осторожность. Они отправили на берег миссис Миллер с её куском флага, гордую, как Понтий Пилат; и пошли зигзагом вниз по Ла-Маншу, пробираясь против западных и юго-западных ветров, задержавшись только, чтобы отпраздновать обогащение Джека и избрание генерала Обри тем, что сравняли с землей батарею на мысу Барфлёр и разрушили сигнальную станцию на Кап-Леви. Фрегат расходовал порох бочка за бочкой и разбрасывал тонны железа по французской земле; его артиллерийская выучка заметно улучшилась. Помимо радостей стрельбы по своим ближним матросы «Лайвли» обожали разрушать творения их рук; никакая стрельба по плавающим мишеням не вызывала у них такого восторга и даже десятой части того рвения, как стрельба по окнам семафорной станции с предельным подъёмом стволов. Когда они наконец попали в них, когда стёкла и рамы разлетелись с треском и звоном — то разразились такими криками, словно потопили линейный корабль, и весь квартердек, включая капеллана, веселился и самодовольно скалился, как на празднике.

Он бы не стал высказывать это пожелание, если б знал, что его исполнение будет означать лишение Стивена тех тропических радостей, которые он ему обещал, не говоря уже об удовольствии самому прогуляться по земле, не опасаясь преследования, не оглядываясь с тревогой по сторонам — на Мадейре, Бермудах или в Вест-Индии — чтобы ему никто не досаждал, кроме французов и, может быть, испанцев да жёлтой лихорадки.

Но оно было высказано и исполнилось, и вот он здесь — с подветренной стороны острова Дрейка, Плимут-Хо слева по носу, в ожидании, пока 92-й пехотный погрузится на транспорты в Хэмоазе: это будет долгое дело, судя по их нынешнему состоянию полной неготовности.

— Джек, — сказал Стивен. — Ты собираешься навестить адмирала Хэддока?

— Нет, — ответил Джек. — Не собираюсь. Помнишь — я поклялся не сходить на берег.

— Софи и Сесилия всё ещё там, — заметил Стивен.

— О, — воскликнул Джек и прошёлся туда-сюда по каюте.

— Стивен, — сказал он. — Я не поеду. Что я, во имя всего святого, могу ей предложить? Я столько об этом думал. Было неправильно и эгоистично с моей стороны ехать за ней в Бат — мне не следовало этого делать, но меня погнали чувства, ты знаешь, я не рассуждал. Что я ей за пара? Пост-капитан — да, если угодно, но по уши в долгах и никаких особых перспектив, если лорд Мелвилл уйдёт. Малый, который, сойдя на сушу, крадётся и озирается по сторонам, словно карманник, по чьему следу идут охотники на воров. Нет. Я не собираюсь ей докучать, как прежде. И не собираюсь больше надрывать себе сердце: к тому же, какое ей теперь до меня дело после всего этого?