Потерянная невинность

Глава 12

День поминовения. Кто только не возвращается домой в этот праздник…

Вот о чем думал Митч Ньюкист, одной рукой удерживая шланг бензоколонки, а другой опираясь на свой «сааб». Слушая шум льющегося в бак бензина, он смотрел на дорожный указатель неподалеку и пытался понять, как ему лучше поступить. Ехать? Не ехать?

В конце января ему позвонил отец.

— Вчера умерла твоя мама, Митч, — прозвучало в телефонной трубке. — Она вышла из дома, находясь в состоянии спутанного сознания. На улице была сильная метель, и мама заблудилась. Ее нашли на кладбище Эбби Рейнолдс и Рекс Шелленбергер. Она лежала в снегу. Я подумал, что ты хотел бы об этом узнать.

Митч не знал, плакать ему или смеяться. Его мама умерла, и это просто обязано было вызвать слезы. С другой стороны, отец полагал, что он хотел бы об этом узнать. И это было почти также «забавно», как и то, что он назвал ему фамилии Эбби и Рекса, словно без этого Митч не понял бы, о ком он говорит.

Прижимая к уху трубку, он молчал и думал о том, что «забавно» — это не то слово, которое может описать отношение к нему отца. Но как Митч ни старался, он не знал, каким другим словом его можно заменить. Иронично? Незаслуженно? Наконец он остановился на варианте «жестоко», который показался ему наиболее точным.

— Как она оказалась на улице в метель? — спросил он у отца.

— Кто-то из этих чертовых сиделок не закрыл дверь во двор.

— Мне очень жаль. Когда похороны?

— Во вторник. Ты приедешь?

— Еще не знаю. Я подумаю.

— Если тебе надо об этом подумать, — внезапно голос отца зазвучал холодно и ожесточенно, — не утруждайся. Боже мой! Ведь речь идет о твоей матери!

Стоя посреди комнаты, Митч ошеломленно покрутил головой. Последние слова отца его просто потрясли. Он почувствовал, как в груди вспыхивают и разгораются старые обиды.

— Так ты считаешь, что думать не о чем? А разве не стоит учесть то, что на похоронах будет док? II Натан тоже. Ты и в самом деле уверен, что, прежде чем свалиться им на голову, я не должен хорошенько все взвесить?

— Пора забыть прошлые обиды, — отрезал отец.

— Прошлые? — расхохотался Митч. — Ты что, издеваешься надо мной? Эти мерзавцы меня оболгали. Они хотели обвинить меня в убийстве. Они сломали мне жизнь. Точнее, сломали бы, если бы я нм это позволил. И ни ты, ни мать и пальцем не шевельнули, чтобы защитить меня от них.

— О чем ты говоришь? Мы вывезли тебя из города!

— Ты хочешь сказать, выгнали меня из города?

— Мы помогли тебе поступить в хорошую школу, а потом в университет. Ты ни в чем не нуждался…

— Замолчи. Просто замолчи! Ты серьезно считаешь, что я могу просто так заявиться домой, забыв старые обиды?

— Поступай как знаешь, Митч.

В трубке раздались гудки.

Когда Митч перезвонил отцу, чтобы сообщить, что не приедет, он не стал ничего объяснять. Он не поделился с ним своим осознанием того, что в случае появления на похоронах неизбежно привлечет к себе всеобщее внимание, в то время как оно должно быть сосредоточено на покойной. Митч не сомневался, что она была бы благодарна ему за такое решение. Настояв на том, чтобы похороны были всецело посвящены матери и никому больше, он отдал ей последнюю дань уважения. Он также решил, что в ближайший День поминовения, когда его появления уже никто не будет ожидать, съездит на ее могилу, не привлекая к себе внимания и постаравшись не попасться никому на глаза.

Во всяком случае, таков был его план.

И он был на полпути к его осуществлению. Более чем на полпути, поскольку в данный момент он находился на перекрестке двух шоссе — 177 и I-70. К северу лежал Манхэттен, к западу находился Денвер, а на востоке был Канзас-Сити, где он жил последние семь лет. Строго на юг от того места, где он сейчас стоял, располагался Смолл-Плейнс. Туда вело шоссе 177, и ему оставалось преодолеть всего несколько миль. Насколько он помнил, кладбище выходило непосредственно на шоссе и располагалось к северу от города. Это позволяло навестить могилу матери, даже не заезжая в город. Он мог заскочить на кладбище, а затем сесть в машину и, никем не замеченный, вернуться домой. Но он в сотый раз задавался вопросом, в чем смысл этого путешествия. Он даже цветы не захватил, потому что не хотел, чтобы кто-то догадался, что он там побывал. И матери уже не было дела до его приезда. Хотя, возможно, ей и раньше не было до него никакого дела. К тому же все равно никто, включая отца, об этом не узнает. Так зачем вообще туда ехать?

— Ты смешон! — вслух произнес он.

Он ехал туда, повинуясь какому-то внутреннему импульсу.

В его душе зияла пустота, которую он надеялся заполнить, постояв у могилы матери. Вот и все.

Насос щелкнул, сообщив о том, что бак полон. Митч закрепил наконечник на колонке, сокрушенно покачал головой, увидев цену, и, не обращая внимания на то, что от его рук пахнет бензином, снова сел за руль. Выезжая на перекресток, он по-прежнему не знал, по которой из четырех дорог поедет. И понял, что «сааб» поворачивает на юг.

Всего несколько минут, и Митч оказался в самом сердце Кремниевых холмов, где он родился и провел детство.

Уже не первый раз за сегодняшний день он выпускал инициативу из рук, предоставляя событиям идти своим чередом.

Выезжая из Канзас-Сити, Митч и не помышлял о встрече с Эбби и о том, что она станет первым человеком, которого он увидит по возвращении «домой». Более того, он надеялся, что ему вообще удастся избежать встречи с ней. Но не доехав до города всего две мили, он увидел бело-зеленый указатель с надписью «Лужайки и ландшафты от Эбби», и снова его машина приняла решение за него, съехав с шоссе на узкую асфальтированную дорогу, быстро сменившуюся грунтом и щебнем. И вот он уже, как заправский фермер, мчится по полям, оставляя за собой клубы пыли.

«Но имя на указателе вовсе не означает, что эта дорога ведет к ней», — напомнил себе Митч. Кроме того, все это его уже давно не касается.

Но его машина упрямо ехала по дороге, с обеих сторон огороженной коричневыми столбами, соединенными колючей проволокой. Он отлично помнил, каково это — целый день копать эти ямы, а затем загонять столбы в землю. Он помнил и толстые кожаные перчатки, призванные защищать руки от порезов колючей проволокой, а также волдыри и царапины, которыми, несмотря на все ухищрения, были покрыты его ладони и пальцы после работы. Митч помнил обильные, жирные и необыкновенно вкусные обеды, ради которых в полдень все прекращали работу и вваливались в кухню хозяйки ранчо или в городскую кафешку.

Поросшие травой поля пестрели фиолетовыми, желтыми, розовыми и белыми цветами. Оказалось, что он до сих пор помнит их названия. С одной стороны от дороги паслись рыжие с белым герефордские коровы, а с другой — черно-белые ангусы. Время от времени из густой травы на обочине вспархивали птицы. Луговые жаворонки? Они стремительно взмывали ввысь и исчезали из вида.

Он уже успел пожалеть о том, что приехал именно весной, когда Кремниевые холмы поражали своей красотой, особенно удивительной в эти ранние утренние часы. Он совсем забыл, как прекрасны эти места в определенное время года, при определенном освещении, в хорошую погоду. Возможно, раньше он даже не замечал этой красоты. Возможно, он принимал ее как должное, наряду со свежими яйцами, родео и собаками, которых никто и никогда не привязывал. Посейчас, много лет спустя, глядя на окружающий ландшафт глазами взрослого человека, он вдруг осознал, что провел детство в самом сердце импрессионистского полотна. Все в нем протестовало против неизвестно откуда взявшегося восхищения. Лучше бы он приехал в разгар лютой зимы или палящего лета, когда только самые убежденные канзасцы способны любоваться пугающим своей суровостью пейзажем.

Митч опустил окно, впуская в машину свежий воздух. Он впитывал в себя шорох колес по гравию, шум ветра в траве, пение птиц и жужжание насекомых. Спустя какое-то время он остановил машину и заглушил двигатель, желая насладиться этими звуками.

Через несколько мгновений он снова тронулся в путь.

Едва успев свернуть с шоссе, он понял, что эта поездка будет гораздо мучительнее, чем он предполагал. Митч забыл очень многое из своего детства. Но сейчас на него нахлынули воспоминания о том, как прекрасно было жить среди этих бескрайних просторов, о том, какой вид открывался с вершин этих холмов, о том, как приятно знать людей на многие мили вокруг. Он забыл это ощущение полной и безусловной защищенности. Он забыл, что это такое, когда тебя любят, — если не родители, то, во всяком случае, все остальные.

Это было настолько больно, что он чуть было не развернул машину и не отправился туда, откуда приехал.

Но тут он увидел второй бело-зеленый указатель с направленной на север стрелкой.

Темные очки и так скрывали половину его лица. Он потянулся к пассажирскому сиденью и нахлобучил на голову бейсболку, сразу почувствовав себя полным идиотом. Но меньше всего на свете он хотел неожиданной встречи с девушкой, которую когда-то покинул, уехав из этих мест. Если «Лужайки и ландшафты от Эбби» означали ту самую Эбби, случись ему встретить ее машину, движущуюся во встречном направлении, он хотел проехать мимо, оставшись неузнанным.

Он не просто покинул эту девушку. Он оставил ее… в постели.

«Выбрось эти мысли из головы!» — приказал он себе. И он их выбросил, но прежде перед его мысленным взором промелькнуло видение обнаженной шестнадцатилетней девочки, заставившее его почувствовать себя старым развратником.

Митч поплотнее надвинул бейсболку на лоб.

Он понял, что достиг цели поездки. Слева от дороги виднелась ограда, за которой стоял небольшой белый дом с зелеными ставнями, верандой и крыльцом. Он также обратил внимание на превращенный в теплицу хлев. За домом раскинулось целое поле молодых деревьев и кустарников, а также явно специально посаженных полевых цветов.

Все это смотрелось очень естественно и мило, хотя и весьма скромно.

Дом, как и хлев, не мешало бы покрасить. Припаркованный перед домом черный грузовик видал и лучшие времена, хотя рядом с ним стоял красный грузовик, побольше и поновее. Все указывало на то, что владельцы этого небольшого бизнеса работают в поте лица, чтобы удержаться на плаву.

Завидев дом, Митч притормозил, медленно проехал мимо и остановился поодаль.

Он уже собирался завести двигатель и умчаться прочь, как вдруг из дома, громко хлопнув дверью, выскочил высокий мускулистый мужчина довольно привлекательной наружности, очень похожий на ковбоя. У него даже сапоги были ковбойские, хотя он почему-то нес их в руках. Было видно, что жизнь успела его потрепать. Именно так отец Митча отзывался о пьющих и скитающихся с места на место людях. Ковбой в одних носках зашагал по щебню, которым была присыпана подъездная дорожка. Митчу показалось, что он чем-то разгневан и поэтому не ощущает впивающихся в ступни острых камней. И вдруг он его узнал. Господи Иисусе, да это же Патрик Шелленбергер, старший брат Рекса и по совместительству редкостный мерзавец!

Эбби вышла замуж за Патрика?

Прежде чем Митч успел сообразить, что все это может означать, дверь снова распахнулась, и он увидел девушку. Лучи едва поднявшегося над горизонтом солнца освещали ее лицо.

Сердце Митча на мгновение перестало биться.

Это была Эбби. Именно такой он ее запомнил.

Она что-то закричала вслед удаляющемуся Патрику, который в ответ поднял руку.

Эбби улыбнулась, глядя в спину Патрику, и в груди Митча как будто взорвалась боль.

Она по-прежнему была необыкновенно хорошенькая. И суда по тому, как бешено билось его сердце, оно по-прежнему принадлежало ей.

«Глупое, бестолковое сердце!» — проклинал себя Митч.

Он нажал на педаль газа, чтобы как можно незаметнее и ненавязчивее проскользнуть мимо.

Митч проехал не одну милю, не замечая ничего вокруг и забыв о времени. Колеса прыгали по ухабам неровной дороги, и единственной мыслью, стучавшей в его мозгу, было: все потеряно. Все и в самом деле было безвозвратно потеряно. Он утратил свои мечты и надежды, свои иллюзии и ожидания. Он утратил дом, семью, друзей, школу и свою девушку. Он утратил невинность и детство. Он утратил веру. Он утратил доверие. Он утратил надежду. С течением лет ему постепенно удалось восстановиться и перестроить свою жизнь, компенсировать свои утраты. Для этого он собрал вокруг себя вещи и людей, которые могли бы заменить ему то, что осталось в прошлом. Но вот он вернулся, и единственное, что он ощущает, — это горечь утраты. Возможно, он никогда не женился бы на Эбби. Возможно, он все равно уехал бы из Смолл-Плейнс. Возможно, он поссорился бы с родителями по какой-нибудь другой причине. Но в любом случае у него было бы право выбора, право идти своим путем.

В конце концов он остановился, развернулся и поехал обратно.

Проезжая мимо бело-зеленого домика во второй раз, он никого не увидел.

Пыль за грузовиком Патрика еще не осела, и в этом пыльном облаке он и доехал до выезда на шоссе, где снова задумался над тем, не стоит ли повернуть на северо-восток и вернуться в Канзас-Сити. Какая, в самом деле, разница, увидит он могилу матери или нет? Что может изменить пятиминутный визит на кладбище? Зачем ему вообще это нужно?

«Ты не узнаешь этого, пока не побываешь там», — напомнил он себе.

Повзрослев, Митч стал совсем не таким, каким ожидал стать. События его изменили. Или он позволил им изменить себя. До сегодняшнего дня ему даже в голову не приходило, что то же самое могло произойти с Эбби. Она тоже могла ожесточиться и огрубеть. Девушка, которую он любил, никогда не вышла бы замуж за Патрика Шелленбергера. Это было просто невозможно. «Таким, какой я стал, прежней Эбби я бы, пожалуй, не понравился», — вдруг понял Митч. Та Эбби, которую он помнил, не захотела бы иметь дело с грубым, амбициозным типом, в которого он превратился. Но она не захотела бы иметь дело и с Патриком, а он только что видел их вместе. «Ну и пусть! Что с того, что таким я ей не понравился бы… Мне-то зачем эта женщина, в которой не осталось ничего от прежней Эбби?»

Митч включил правый поворот и свернул на дорогу, ведущую к мемориальному кладбищу Смолл-Плейнс.