Потоки горные

Человек с деревянной ногой

Большой, сутуловатый Порфир Каменюк бил лошадь дубинкой и кричал:

- Ты мне будешь помнить! Ты ввек будешь помнить, как Порфира не слушать. Ребра поломаю, голову раскрошу твою, а будешь мне везти дальше. Да, будешь! Знаю твои капризы, тварь недобрая. Насмерть убью, а по моему должно быть. Знаю тебя, враг мой, наказание Божие мое. - Бил Порфир и приговаривал, пыхтел во гневе и проклинал бессловесное животное. Незавидная лошаденка, в снегу по колени, то пробовала вытянуть сани с грузом из заноса снежного, то в бессилии своем показывала Порфиру зубы и пену воспаленного рта. В морозном воздухе пар поднимался над "наровистой", как обычно Порфир называл свою выносливую лошадь, а глухие удары оставляли полосы и кровавые пятна на потной шерсти животного.

В степи, раскинувшей свои бесконечные белые ковры между городом и хутором, было как-то особенно тихо и тоскливо. Пасмурный день поспешно прятался где-то вдали от Порфира Каменюка и его избитой лошади, - то ли надоел он и свету дня, или упавшее на передние колени животное вызывало сочувствие. Тени холодные, суровые, нахмуренные толпились вокруг неистового Порфира и безнадежно уставшей лошади. Тени и бесновавшаяся злоба делали эту частичку таинственно молчаливой степи даже страшной и угрожающей.

- А... ты ложиться мне собираешься? Устала барыня... Вот еще на закуску дам... - И бил свою "наровистую" Порфир без счета раз дальше. Сам устал, бросил дубинку на дышавшую тяжело лошадь и отошел к грузу. Все было аккуратно закрыто брезентом и завязано веревкой.

- Ради тебя ли, тварь недобрая, развязывать мне груз, а? А потом что? Сложу все обратно и ты снова начнешь капризничать? Ах, наваждение от нечистого. И нужно было перед праздниками снегу и ветру прийти! И вечер вон уж здесь, и не знать, на правильной ли я дороге... Кажись, балка была вправо. Ах, ты, враг жизни моей! Почему бы не везти дальше, как раньше бывало. Ударю раз-два и тянет, как паровоз. А нынче вот нет, не хочет.- Погрозил кулаком в сторону лошади и начал разгружать тяжелые сани.

Оставив часть груза на санях, Порфир снова принялся подгонять лошадку для успешного пути крепкой дубинкой. Животное, собрав последние силы, наконец, вытянуло сани из заноса.

- Стой, тварь окаянная! Стой! А кто же, груз будет в степи стеречь-то. Стой! - С бранью, гневом, проклятьем и пыхтеньем складывал снова Порфир тяжеловесный груз на сани. Вечер еще более нахмурился, оделся в темное, знобящее одеяние и повелел ветру прыгать на Порфира и щемить его лицо, руки, добираясь до костей, - вечер не зажег ни одной Божией лампочки-звезды в облачной выси.

- Ну, верная моя наровиста. Возьмись, дружок. Порфир груб, но не всегда. Накормлю дома и в тепле поставлю на ночь. А то здесь нам не сдобровать. Чего доброго,не пропасть бы совсем в такую ночь. Вишь, дует как. Ну, помогу тебе. Начинай, ты чего же. Ну! - Брался Порфир за сани; лошадь, как бы чувствуя пробудившееся человеческое чувство в хозяине, напрягла все силы и сани поплыли, разрезая снег.

- Говорил же тебе, что ты силу имеешь. Видишь и пошло дело, как по маслу. Не сбиться бы только с битой дороги. Следи, наровиста, щупай ногами хорошо, ты у меня ученая, старая. Не первый раз. - Порфир шел около лошади, приговаривал и казалось, это был иной человек, а имя ему не Порфир Каменюк, а как то иначе, красивое и ласковое.

- Небось, звезду увидел вон там. - Бормотал он, спотыкаясь в снегу. Вдруг оба с лошадью они снова вошли в глубокий снег. Порфир вздрогнул от холодного испуга и тихо проговорил:

- Это она, балка. Пропал Порфир Каменюк в такую ночь. - Пробовал пойти влево, - снег глубокий. Обошел "наровистую" направо - не пройти.

- Назад. Только назад. Здесь погибель. - Решал Порфир.

- Ну, завела меня, как Сусанин, умирать. Так вот будешь помнить, враг мой, поедешь назад. И не разгружу саней! Понятно, с полным грузом! Да. Говорит Порфир Каменюк! Твой хозяин, твой князь-комиссар! Убью. Растерзаю на части, а потом... - И был он вновь страшен, как ночь, как ветер в равнодушной равнине смерти. Бушевал он долго, безумствовал страшно. Животное лежало в снегу, потом пробовало встать под ударами дубинки, но только на трех ногах. Порфир понял, что перебил кость на одной ноге животного. Отошел в сторону, дышал он тяжело, а в голове начало стучать его собственное слово: а потом..., а потом! Принялся развязывать снова груз. Взяв брезент, молча накрыл лошадь, дрожавшую в ознобе предсмертия. Начал бродить в сугробах снега.

- А-у...о Помогите... Люди добрые... Степь молчала, а ветер сердито бил его в лицо. Часы проходили в напрасном искании выхода из тупика. Порфир подошел опять к лошади, она дрожала под брезентом. Он положил руку на ее голову и проговорил:

- Пожить бы еще, наровиста. Видишь, ошибку понесли с тобою. Я злой, а ты сбилась с дороги битой. Да, это верно, груз был не под силу тебе. Думал, продам к празднику побольше, заработок будет хорош. Не гневайся, наровиста! Человек ежели он без Бога, зверь он. Вот Порфир такой. Как от Бога отступлю, так огонь я страшный, а в себя приду,- жаль даже скотину. Мне жаль тебя. И ты ведь творение Божие. - Мысли его бежали быстро.

Был у евангелистов на собрании, там говорили, что и тварь стенает от греха человеческого. Вот люди толковые, так в сердце слово и бьет, так тебя электрикой проходит, а вот Порфира не образумишь. А теперь наровиста, страшно мне стало, правда. Выйду ли из беды такой. Вишь, дует как! И ты зябнешь, и я. Ноги не носят. А дома семья ждет. Вот отец едет, вот постучится или заругается во дворе. Порфир, Порфир! Сколько раз тебя Бог останавливал, чтобы ты покаялся, к Богу пришел? Вот, как поют и читают баптисты. Такие мудрые слова и теплые для сердца. Значится, добро в сердце человеческом к другому человеку. Да и к скотине тоже. Благоволение. Такое Вожие слово, как звезда. Небось звездочка вон там покатилась. Так и жизня. Ах, и ветер! А я устал. Посижу подле тебя, животное безгласное. Ногу перебил тебе, а ты и не кусаешься. Да, было время, на пастбище водил тебя, кормил. Я не такой уж злой, наровиста. Не всегда. Если бы ты понимать могла человеческую речь, я бы много сказал. Виновен я пред Богом, пред человеками и пред животным. Вот какой грешник великий Порфир Каменюк! Да, отступник самый. А вот у Бога благоволение есть. Такой Он милосердный, как сказали эти евангелисты в селении. Добрые слова, да. Вот и согрелся я небось, вот и ветер стал тише. Потеплело небось, -говорил еще много слов покаяния Порфир, говорил прямо Господу:

- Отче пресвятый, Младенче Иисусе и Душе Свят. Вот так упал сильно я, такой грешник-отступник. Не знаю, выйду ли из беды, помилуй душу мою. Как разбойник, что на кресте распят был за жизню свою буйную. Вот я так в степи холодной за грехи мои терплю с животным немым. Оно через меня терпит, а Ты, Христос, за разбойников и за нас грешных. Как и Евангелия сказывает, за мир грешный Ты жизню Свою отдал. Так хотелось мне больше послушать из этой Евангелии на праздниках, чтобы Новый Год по иному пожить. Надоела мне такая жизнь плохая, правду говорю. И Ты знаешь и люди видят,- как зверь я какой, а и у меня же душа живая, боящаяся. Только сила злая водит меня и никак не вырваться из когтей её. А вот ежели бы побольше из Евангелия слушал, другим стану. Не узнают Порфира, нет. Скажут мужики: смотри и Порфира Бог помиловал. Значит есть сила Божия, да есть. Если Порфир человеком стал. Не знаю, Иисусе, доберусь ли домой такой ночью. Отдохну немного и пойду дорогу искать, а может душа добрая в степи едет на хутор. Только немножко вздремну, а потом пойду. Да, наровиста, Порфир не покинет тебя и бить не будет. Перед Богом присягу даю. Не буду. Злой дух владел мною, вот и бил тебя бедняжку. О Господи, будь милостив ко мне грешнику! Вот какой Новый Год у меня. Да. Вот бы семью повидать, да. Ожидают. Ночь лютая. Но тепло им. И я согрелся. Непременно пойду искать людей. Только немножко. - Плыли новые слова покаяния к престолу милости Божией. Несли их ангелы, радующиеся покаянию одного грешника. А ночь и буря были равнодушны к Порфиру, который начал засыпать, видя семью, освещенную избу. Полно людей там. Все ожидают его. А он всем говорит, что Порфир стал новым человеком. По Евангелию жить решил в Новом Году. А мужички ему улыбаются, радуются и весь дом его полон торжества.