Потоки горные

Да будет воля Твоя!

Максим Горбачев, сухенький человек с большим шрамом на правой щеке, горячо спорил с проповедником Евангелия, который зашел навестить его. Говорить с Горбачевым было трудно, поэтому проповедник терпеливо слушал и больше молчал. А Максим разошелся, на всех парах несся по бурным волнам взволнованной и горькой речи человека, огорченного жизнью.

- Хорошо. Вот вы о справедливости, о правде хотите мне сказать. Пришли мне о любви возвестить, да. А спрошу я вас, где же эта правда на свете? Где любовь эта Божия? Нету их на свете. Самообман человеческий и все! Человек, как зверь, грызется с другим человеком. Который посильнее, отнимет у слабого, убежит. В свою нору спрячется. Потом опять выходит грызть и отнимать. Так с хлебом насущным, так в политике. Так во всех организациях наших. Грызутся только. Вот может у вас, среди верующих получше чуток, а у нас - резня одна словесная. Языки, как стрелы ядовитые, как ножики острые. Вот и живи, и радуйся прогрессом человеческим. Скажу вам прямо, разочарован я в жизни, да. Вот и о Боге говорите, о милости и любви Его. Может Он и существует для кого, а для меня нет. Забыл Бог Максима Горбачева, совсем забыл. Вот из лагеря в Европе вырвались, добрался до Америки с семьей. Пожить бы только, как другие живут. Уже и домишки и автомобили некоторые покупили. А Максиму, как утопленнику, не везет. Настенька, говорю своей покойнице, вот уже триста долларов собралось у нас в коробке от папирос. Целых триста! Богачи мы, Настенька, с тобою, да. Еще немножко и что-нибудь и мы придумаем с тобою. Хатенку купим. Дети подрастут, помощь придет. Вот и забудем, как мучились на родине-мачехе нашей. Забудем, голубушка! Хотя небольшой я ростом, но жилистый у тебя. Хотя сух, как ветка старая, но крепок, как канат толстый. Видишь, и стреляли в меня в революцию, и в Сибири был пять лет, за папашу, что землю родную любил да в поте лица трудился на ней. В кулаки записали нас. Ну вот, говорю, на ноги станем, моя верная помощница! А она такая у меня была, что только и знала улыбаться. Как ласточка милая. Это я бунтарь, а она нет. Все говорит, бывало: да будет воля Божия. Максим, без воли Божией и волос с головы нашей не упадет. Да, это правда, она настоящий человек была. Таких мало на этом свете. Да, говорит, купим дом-то. Вот и я пойду на подработки вечерами. А ты с детьми будешь дома, покараулишь. Ну и пошла на эти офисы на работу, а через месяц какой - и нет Настеньки моей. Запаление легких, получила и конец. Не забыть, как прощалась: ты же смотри, детей не обижай. Судьбу не кляни. И Бога не прогневи словами своими. Пусть будет воля Его. Так написано в книгах небесных о нас, говорила все. Бог не оставит сирот моих. Так к божественному влекло ее. А я всегда был напротив и сейчас такой. Бунтарь, обвинитель жизни. Вот эту пасть свою небольшую против Бога открываю. Вероятно, пропащий я с сиротами. Как сам Иуда стал я. Горит во мне зло. Распирает грудь мою гнев на жизнь. Почему такая несправедливость? Зачем Настенька, умерла? Зачем покинула меня, окаянного смердеть на свете этом белом? Вот, ежели б не детишки, так и капут себе пристроил. Страшный я! Таких мало видали вы, да. А вот послушать доброго человека люблю. Спасибо, что зашли. Где то есть у вас искра той любви, о которой сказываете. Только пропащий Максим Горбачев. Пропащий совсем. - Пошел в боковую комнату Максим. Слышно было, как он сморкался. Вернулся с красными глазами, с которых вытирал слезы. Гость его жалел этого человека и внутренне молился: Господи, помоги душе его. Научи меня. Твои слова пошли.

- Максим Гордеевич, сядьте на минутку около меня. Я понимаю вас.

- Ну вот еще, no-отечеству величаете такого супостата. Нашего папашу всегда так no-отечеству называли, старшиной был много лет в деревне. - И как-то приятно Максим улыбнулся. Сидели и говорили долго о смысле и причине человеческих страданий. Трое детишек раскрывшись крепко спали в соседней комнате на одной кровати. Сон их веселил играми, велосипедами, надеждами. Отец же и гость говорили об Иове, о Христе. Об их победе в огне страданий. О жизни истинной, где не будет смерти, ни болезни, ни слез больше не будет.

Максим спорил все меньше. Задумывался, утихал и хотел больше слушать.

- Так по-вашему, Настенька жива, хотя она и умершая...?

- Вы правильно сказали.

- А чего же она не приходит ко мне, когда я один. Горюю с детьми. Только и привиделась раз во сне. Такая веселая, как царица. Максим, говорит, ты же купи домик там, за Жирар-дом. А я помощь пришлю тебе. Такое привиделось.

- Мы к ней пойдем, Максим Гордеевич. Вот жили вы в лагере. Серая жизнь была там. Йотом через океан в Америку перебрались. Па другой берег приплыли. Так и в духовном мире, есть другой берег.

- Так по-вашему, я могу Настеньку еще увидеть и говорить с нею, как с живою?

- Это так Бог открыл в Евангелии. Кто Христа в сердце пустит. Кто Ему служить будет, тот смерти не увидит. От смерти в жизнь переходит.

Некоторое время Максим молчал. Какая-то особенная мысль посетила его. Был он тих, как пораженный, как пленник новых чувств.

- Видите, проповедник, вы добрый человек. Видится, что людей любите. И Максима Горбачева пропащего, и его любите. Чужой я вам, а вот пришли. Как будто чуток мне легче стало. Льдина на груди таять начала. А все же спросить вас хочу, не в обиду пущай будет вам это слово. Да. Вот такая особливая мысль прилетела ко мне, как птица, не знать откуда она. Да, а что, ежели бы я был проповедником, на вашем месте, хотя и глупая голова моя. К примеру сказать. Вот и пришел Максим Гордеевич Горбачев к вам. А вы живете в лачуге, как моя. Вон вам трое ребятишек на одной койке спят. Пораскрылись, Ванька всегда одеяло стащит с себя. Такое шустрое дитя. Да. Ну вот вы стряпаете на завтра обед сегодня вечером. А на душе у вас льдина холодная. На жизнь вы на смерть обижены. Так обижены, что нельзя высказаться. Только горит гнев в сердце. Сила такая, что разорвала бы жизню, как волка. Да. А я, Максим, начинаю вас хорошими словцами немножко смазывать. Заржавел ведь человек. Нужно ему. Но я так не страдаю, как вы. Я только пробую понять эту боль. Притворяюсь, что мне болит с вами. А до сердца мне не доходит. Да. Что Настенька ваша навеки оставила вас, это ваше дело с бедой справляться. Я пойду от вас домой. А там меня ожидает моя милая Настасия Ивановна. Она встретит меня, как звездочка блеснет во тьме жизни. Она слово доброе скажет. И я забуду о вас через день, о горе вашем забуду. Хлопоты, людские чужды. И я вас забуду. Вот скажите, как бы вы слова даже добрые помещали вот в шкатулочку энту, в сердце. А? Не обижались бы на меня в середке своей? Вот такая мысль пришла противная, как я сам, от природы противный человек! Вот только Настенька меня и просвещала.

Гость его неожиданно встал. Прошелся к окну. На дворе было темно и тоскливо. Было напряженное молчание несколько секунд. Максим тоже встал и не знал, что сказать.

- Извините глупца. Я обидел вас. Простите Максима. Настенька сказала бы: как ты смел, так говорить.

Нет, все хорошо. Я не успел вам сказать, Гордеевич, то что и я похоронил "мою Настеньку" месяц тому назад. Мы товарищи с вами. Друзья.

Максим широко раскрыл рот. Лицо его начало вздрагивать.

- Вы хотите сказать. Что. Что и ваша супруга умерла? И вы пришли ко мне...утешить горемыку?

- Да. Я пришел утешить, но не один. Со мной здесь невидимый Христос, к вам Он пришел, Гордеевич. Истинный Друг скорбящих.

- Вон оно что. Если вера в сердце.

- Гордеевич, давайте вместе помолимся. - Максим все еще был ошеломлен. Слезы наполнили его глаза и преобразили их, украсили красотой неба. Около гостя он опустился на колени и сердце усталое его получило волю излить свою боль в глубоком рыдании. Потом гость тихо молился с ним. Трогательно говорил в молитве и Горбачев: Да будет воля Твоя. Прости окаянного Христа ради.

Шел домой его гость порадованный пережитым. Казалось ему, он шел не один. Было рядом с ним Присутствие. По темной улице неслышно шел Он, Который испил чашу страданий до дна и тем победил, чтобы и страждущим помочь.