Потоки горные

Сердце благодарное

В городе Н. была небольшая группа верующих, которые ревностно собирались на свои богослужебные собрания в молитвенном доме на переулке, называвшемся Захолустный. Название непривлекательное, но пламенные проповеди скромного пастыря привлекали внимание духовно голодных и усталых под бременами жизни людей.

Среди них оказалась и вдова старушка-Величаева. Всем сердцем она прилепилась к Господу, даровавшему мир ее душе. Каждое собрание являлось для нее радостью. Многие знали Величаеву, как женщину с радостным выражением лица.

На дворе была ранняя осень. Солнечный воскресный день улыбался жителям городка. Тихий ветер игрался с падающими с деревьев листьями, - ветер катил их по улице, гнался за ними, ловил и подкидывал их вверх. Листья шуршали, ломались. Хотя пришла осень, но, казалось, в этот день не было тоски в садах, в огородах и на улицах. Не было ее и в сердце вдовы Величаевой, хотя совершилось одно происшествие в доме молитвы.

Слова проповеди были вдохновенны, касались они многих сердец. Пастырь дерзновенно говорил о непостоянстве и изменчивости материального благополучия, вспоминая о сиротах, о голодных в Корее,- братьях и сестрах во Христе в этой разоренной войной стране. Приближался праздник Благодарения Господу в Америке. Церковь пожелала послать этим обездоленным подарок пораньше. Было совершено специальное пожертвование для этой цели в конце собрания. Конечно, люди положили свои дары. Дали по доллару и меньше, кто сколько хотел. Да и, вообще, никто этих корейцев не видал, кроме молодого солиста в хоре. Он там с армией был. Всех не накормишь. Сегодня дай для корейцев, а завтра - для китайцев. Мысль посетила некоторых, как предвечерняя тень.

Однако, подсчитывавшие пожертвование кассиры были весьма удивлены, увидев среди долларовых бумажек - одну двадцатидолларовую. Была она чистенькая, ровно сложенная, завернутая в кусок газеты. Странно! - Переглянулись кассиры: - Кто бы это так расщедрился? После богослужения они советовались с братьями, которые ходили с тарелками, - не заметили ли они, кто положил дар свой, завернутый в кусочек газеты? Тихий, седой старичок подумал немного и сказал:

- Да, это случилось в моей тарелке. В этом ряду сидели старенькие женщины. Богатых там не было, а все такие, как Величаева. Бедные. - А что, если какая-нибудь из вдов ошибку сделала? Положила двадцать вместо одного доллара? Положила почти всю свою пенсию".

Кассир был человек благочестивый и сочувствующий другим. Он беспокоился, но жалоба не поступила в этот вечер. И никогда она не поступила. Верующие, казалось, находились в приподнятом радостном духовном настроении. Здоровались радушно друг с другом. Между ними и сестра их с весьма радостной улыбкой на лице - Величаева! Она была счастлива. Домой шла без сожаления к себе, что вот опять идет в свою маленькую квартирку. Ни сына, ни дочери там. Одиночество. Только приветливая Мурка. Котенком приютила ее, когда кто-то выбросил на улицу зимой. Вдова Величаева шла как будто на празднество домой.

Прошли навстречу ей молодые фабричные ребята. Из пивной идут шумные. Бедные! - Подумала. - Потеряли заработки там. Вдруг, неожиданный голос, сердитый голос, слышит она: "А ты, смотри, не потеряла? Дура старая. Все отдала! - Оглянулась Величаева. Никого вокруг.

- Господи, отгони силу нечистую! Это она говорит мне. Я не утеряла, нет. Я, я в духовный банк положила, в вечный. Остановилась она. Только тихий ветерок шуршит листвой. Бумажки зелененькие к ботинку подкатил. Наступила ногой на них. Бумажки вчетверо сложены, выглядят как деньги. Оглянулась вокруг. Ах, это купоны зеленые для покупки душистого мыла. Старенькие, видать выбросил кто-то. - Подняла равнодушно и улыбнулась грустно. Другие находят более важное! А прежний голос как будто снова с ветром прошептал: ну, что нашла? Сама же последнее отдала.

Величаева выпустила из руки зеленые бумажки, все еще свернутые вчетверо. Ветерок с листвой подвинул их на тротуаре к стене старого дома. Медленно шла она дальше. Остановилась на секунду. Оглянулась назад. Все пусто на улице Прошла мимо пивной. Там было шумно, в полутьме шли попойки. Часто ее покойный муж просиживал здесь подолгу. Загрустила. В это время мысль начала тревожить ее: вот купоны те зелененькие. Не взяла с собой. Бросила на тротуаре, а может и хорошие они, те купоны. Вернись! Недалеко же лежат они, двадцать или тридцать центов на мыле сбережешь. Это же деньги. И. казалось, сухие листья усиливали шепот мысли: вернись, старушка. Вернись!

И Величаева вернулась. Электрический свет ясно освещал тротуар. Свернутые купоны лежали там же, у стены. Подняла их и начала разворачивать, внимательнее рассматривать. Господи! Да это же не только купоны. Деньги в средине! Сердце ее забилось, как временами маятник часов стучит так. Осмотрелась. Только группа детей вдали появилась на улице. Шумят. Веселые дети. Она держала в руке кем-то утерянные купоны, а среди них аккуратно свернутую - стодолларовую американскую бумажку. Держала открыто и не прятала. Снова осмотрелась.

- Господи, да что же это за дела Твои такие непостижимые! Я последнее Тебе отдала, а Ты так меня недостойную встречаешь? А может это сиротские или вдовьи деньги? Не хочу я слезы чужие домой нести. Не хочу, Господи! - Боролась с собой. Осматривалась вокруг, не идет ли кто искать утерянное, не бежит ли женщина плачущая в поисках потери. Никто не бежал. Никто не искал. Медленно добралась домой, и долго не могла уснуть в эту ночь, решив поговорить о происшедшем лично с пастырем, первым делом завтра. Не было телефона у нее.

С трудом засыпала Величаева. Бредилось ей, что старушка пенсию свою потеряла. Тужит старушка. Вдруг, лицо этой старушки делается моложавым, красивым. Это девушка. Да, знакомая ей! Ах, это же дочь ее покойная, Маруся драгоценная! Шла пальто зимнее покупать и деньги утеряла. Все, до копейки. - Во сне Величаева металась. Что-то хотела сказать. Потом, вдруг, она ангела видит. Ах, какой это ангел любезный, как солнце, как Гавриил благовеститель.

- Жено, прими этот подарок спокойно. Утерял его молодой человек, который шел из пивной играть с товарищами в карты на деньги. Он проиграл бы все до копейки. Не тоскуй, жено!

- А мать его?

- Нет у него матери. Теперь вот ночью он плачет и кается. Слова наставления ее вспоминает. Обещает больше не пить и в карты не играть. Говорит он, чтобы деньги те нашла бедная душа, как его мать покойная, а не пьяница какой. Жено, спи спокойно. Я нашел тебя верной Богу! - Лицо ангела сияло счастьем. В это время Величаева что-то тихо пробормотала во сне, и легкая улыбка появилась на ее усталом лице.

Богатство

Когда братьев Михайленковых забирали в ссылку, то даже колхозники возмущались тайно этим поступком власть имущих. Такие добряги эти Михайленки, со смеющимися глазами Иван и задумчивый, как тополь, младший Михаил. А их все-таки забирали.

Осень серой головой качала на прощанье: жаль мне вас, хлопцы. Точно сказать хотела осень усталая, как и село Гмирянка, уставшее было от всех переживаний в бурные дни революции, восстаний, коммуны, раскулачиваний и прочих бед постигших его. И вполголоса сочувствовало село новым жертвам кого-то сильного, какого-то великана-комиссара, что приказы такие пишет.

- Хотя бы богатство какое было у Михайленковых, ну уж и слова нет. Раскулачивание! Поймался в беду, то терпи. А то вот бедняки же! Все и богатство их, что книжонки священные в хатах, Библии эти самые у них, комиссарам немилые. Может за то их и берут в ссылку? - Гмирянка, село длинное и серое, без улыбки и раската смеха детского, так толковало о братьях Михайленковых.

А те покорно шли в ссылку, не зная точно куда погонят их. Слух был, что на Соловки пошлют эту новую партию. И удивительно, глаза Ивана не переставали рассыпать искры жизни, припуганной радости и любви, казалось, даже к тем комиссарам, которые разлучали его с семьей, с родиной. Прощанье было трогательное, окружено слезами, горе облегчающими, и молитвами, смягчающими боль сердец.

Вскоре Иван и Михаил стали только маленькой частью великого сборища удрученных, гневных, раздавленных и ошеломленных крестьян с разных мест округа. Все начинали точно похоронный путь в товарном вагоне, путь неизвестности и тяжелых предчувствий на Белый Север. На Соловки!

Длинный был путь, холодный и серый, как осень Севера. Гневный и безжалостный тот путь был, как вооруженная стража у дверей каждого вагона.

- Не выглядывай, морда кулацкая, в окно! В расход пойдешь прежде время... - Так на станциях, покрикивал на ссыльных суровый часовой Гришин. Страшный этот Гришин был всегда особенно, когда кто нарушал его "приказы" и выглядывал из вагона на станциях, чтобы купить чего съестного. Ведь болезнь и смерть уже ходят по вагонам, а Соловок еще и не слыхать.

- Братец Гришин... А братец... - Послышался тихий голос из вагона на станции Водища. - Bo-век не забуду, если бы купил чего легенького скушать брату моему... Хворает он сильно, Михаило...

Тогда лицо Гришина перекосилось, уста готовы были изрыгать неслыханную ругань его собственного производства, как ад темную. Но к удивлению припутанных обитателей вагона он не сказал ни слова. Слушал далее:

- Братец, так и тебе милость кто-нибудь в жизни окажет... Чтоб не умер Михайло здесь чего доброго... Пожалуйста... - Так почти молил о брате Иван. Заболел Михаил. Вот уже третий день в рот не берет черствого хлеба, а он только и остался с кусочком старого желтого от древности сала.

- Ну не кисни уж так... Братец... Кто тебя знает почему послушаться твоей молитвы хотится... Ну деньгу сыпь... Так булку купим вон там ему, братцу... Монахи вы хохлацкие... Ну скоро там, морда...! - И опять Гришин исполнялся присутствием черного духа или легионов тех непривлекательных духов: ругани и злобы... На секунду показалось, что вот он дерзко швырнет "деньгу" на землю или в лицо торжествующему Ивану. Или, чего доброго, положит себе в карман и будет стоять у дверей вагона, как ни в чем не бывало, на страже своих "мертвецов", как он называл ссыльных. А потом вдруг:

- Тов. Мишуга, вот побеги через дорогу, вон в Рапкоп тот и принеси хохлу калач... Еще умирать не хочет, этот святоша-евангелист...

Мишуга, круглый и низкий ростом, показывал желтые зубы и брал деньги. Приказ был от Гришина и нарушить его означало несчастье себе на голову.

Томительно тянулись дни длинные, больные, как люди в товарных вагонах. И все же эти дни приближали Гришиных "мертвецов" все ближе к Белому Северу. Еще четыре томительных дня и "новый отряд рабочих по лесозаготовке", согласно официальному языку начальства был на месте.

- Соловки. - Ползли холодные шепоты в вагонах, как ползет временами в темных углах ужас:

- Так это такие Соловки...

- Вот и рай вам, хохлы кулацкие... Понюхайте, где раки зимуют... Научитесь советскую власть почитать как должно, гады буржуазные! - Это Гришин так потчевал с прибавлением и других комплиментов острых, как гвозди в тело усталое, и горьких, как безрадостная жизнь ссыльных в Соловках.

Тысячи их там оборванных и голодных в бараках лесозаготовочной промышленности,- тысячи, медленно умирающих преждевременно, безымянных мучеников.

На нарах в бараке, изобилующем тяжелым воздухом, на котором кажется топор можно повесить, согласно выражению Ивана, братья Михайленки раскладывали свои немногие пожитки. Михаил бледен, - как Север, прикрывший наготу свою покрывалами ранней зимы. И чувствовалось,и думалось новым ссыльным, что только и чистого в Соловках, что снег на горе, вон там... И на море, подальше туда...

- Что же мы сделаем с нашим богатством? - Неизменно улыбался глазами несломимый духом Иван:

- Положи, так украдут и покурят противники Божии. В карман не влазит моя Библия... А твоя влезет, поменьше она... А что если мы между нарами вон тут в щели будем прятать? Вот место, как специально приготовлено для нас. Господи милосердный, все Тебе известно...

Михаил только качал молчаливо головой и что-то думал. Мысли его всегда были быстрые, как чайки, у берега моря, и часто глубокие эти мысли были, как воды. Теперь он молчал. Думал о предстоящей работе завтра, о наряде срубить и очистить 25 деревьев? Может быть; а может быть о глазах брата Ивана думал, о том, что и они утеряют блеск природный, унаследованный от веселой матери. Энергию, электричество утеряют и будет он, как Михаил, молодой старик, инвалид на тяжелой работе. А потом что?

Падал мягкий, нежный снег, точно с сочувствием, чтобы не причинить боли новой партии рабочих, которые пришли не спасать души свои сюда, подобно монахам старых дней, а брошены сюда крепкой рукой какой-то воли грубой и жестокой, на растерзание Гришиным и им родственным. Тихо, неслышно падал снег, а деревья стонали, вскрикивали и падали, и падали под ударами ловких рук и топоров сынов всегда трудящейся Украины.

От пяти часов утра работы до вечера позднего терял силу и Иван, нес он ношу домой, в барак и Михайлову. Жаль ему брата, что еле ноги тянет. Младший он у него, любимый он в семье и мудрый, начитанный в книгах. Это он же первый и познал Господа, первый в селе Евангелие читать начал и другим рассказывать. И чуть не половина села поверовала, жизнь переменилась в селе, люди добрее стали, на людей похожи, а раньше как зверье какое были.

Боялся Иван за брата, вытянет ли он... Переживет ли труд такой каторжный и пищу такую грубую и бедную, - рыба вонючая и суп, как помои. И трудись день целый.

Утихала братия в бараке вечером, злая, черная, ругательская. Человек зверем стал в бараках. Вот потому и начальство задержало Гришина с эшелоном поработать при бараках. Больно уж понравился Гришин коменданту, парень подходящий для дела, редко сыщешь со свечой такого даже среди евангепистов. И Гришин - надзиратель барака № 5, в котором на нарах приютились братья Михайленки.

Теперь вот они ищут "богатство" свое и тихо читают, перебирают жемчуги слов утешительных, как материнские, и смягчающих боль, как масть целящая:

- Блаженны изгнанные за правду, ибо их царство небесное... Блаженны... Слышишь, Иван? Какое это сладкое слово в этом земном аду, где мы очутились... Блаженны.,, в жизни и в смерти... Блаженны, вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня... Помнишь того рыжего бедного человека, как он ругал нас и Слово Божие в лесу сегодня... Точно один из разбойников, обреченных на распятие, Господа на кресте поносил. Прости ему, Отец... Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах... так гнали и пророков бывших прежде вас... Вы соль земли... Соль земли... Соль Соловок... Слышишь, Ваня, это ты и я... Разложится, сгниет этот народ, если соли не будет... Вы соль...

Глаза Ивана искрились слезой счастья неземного, побеждающего непобедимое; счастья веры таинственной и неведомой Гришиным, коменданту и сотням ссыльных, которая бессмертна и действенна, как сама жизнь.

Потом братья тихо молились, став на колени. Ближайшие товарищи молчали. Кто-то в полумраке подальше бормотал ругань: молись не молись, погибать здесь нужно. Поповская дурость...

В это время по мрачному проходу между нарами прошел Гришин. Он остановился около Михайленковых на секунду. Лицо перекосилось, - вот-вот польется ругань неслыханная, казалось.

Один из соседей подмигнул ему ехидно глазом: смотри, начальник, святые вот, а я такой же, как и ты, как и все... Не верю в дурман...

Однако, Гришин только плюнул метко через губу в сторону человека с ехидными глазами и пошел дальше. Вскоре слышался его визжащий крик:

- Молчание, товарищи... Спи, рабочая партия! Социализм требует жертв и здоровых тружеников... А ты чево бормочешь контрреволюцию? В отдышку хочешь уже или в штаб Духонина? Спите все сном мертвецов до 3-х часов утра.

Братья Михайленковы прятали книги между нарами и стеной, оглядываясь. В то самое время опять около них прошел всемогущий Гришин. Он заметил их смущение, но только кинул острый взгляд и опять повторил приказ:

- Все спите! Тушите свет... - И бедные, полуслепые керосиновые лампы боязливо тухли. Был опять день. Был опять труд томительный в лесу. Опять стонали деревья. Опять сопение и ругань рабочих, проклятие жизни. И между ними тихие братья Михайленки догоняли свою норму и благодарили Бога, что исполнили ее легче, чем вчера.

А серое небо не рассыпало больше серебристых мотыльков. Тучи были равнодушны и даже недовольны, расстроенны.

Опять тянулись домой рабочие, чтобы упасть в бараках на грязных парах и во сне похоронить муки души и боль мускулов, и гнев сердец, и вянущие надежды на освобождение.

Искал Михаил на секунду тихонько Библию почитать. Опять искал... Помогал ему Иван... Щель та самая смотрела на них холодной пустотой... Клад ушел, богатство улетело таинственно и жестоко...

- Кто это? - Спрашивали печальные глаза Михаила.

- Я знаю... - Отвечали быстрые голубые глаза Ивана. - Я знаю и ты будешь знать.

Михаилу хотелось рыдать, как ребенку по книгам, по отраде для души скорбящей, но он перемог себя. Оба совершили пламенную молитву без стыда, без сомнения...

- Что, пропажа? Ги-ги... - Говорил к ним в полголоса сосед с лукавыми глазами, посмеиваясь и в усталости: так им и нужно...

- Здесь братцы, крадут... Смотри и голову утеряешь не то что... Вот и вымоли ее назад у Бога, если хочешь... - Это был странный и добрый человек - их сосед. Иван и Михаил молчали.

Ночь, милостивая хозяйка барака, уложила спать коротким сном жильцов своих, злых и на нее, что короткая такая, что будит их до рассвета. А спать еще, ох, хочется... Все кости болят и днем и ночью... И видела темнолицая ночь, как Гришин тихо подкрадывался к наре Михайленковых, а в руках что-то держал.

- На, бери одну, святоша, а другую ни дам... Нет, эта мне будет... Такую мой брат имел и читал мне... Вот покоя не дает мне она и вы, хохлы-баптисты, слышите, правду говорю, ругаться боюсь... Вот дурость-то... Но, молчок об книге... Или она меня победит или я ее... И если она меня победит, так вам будет хорошо... А если я возьму верх над ней, тогда не сдобровать вам, святоши... Понимаете? Диавол и Бог революцию производят в груди моей... Понимаете? Ну так смотрите, дело знайте...

Иван ловил его руку. Хотел сказать тысячу золотых слов страшному Гришину. Но оба брата только шептали: спасибо... Спасибо, братец, Гришин... Спасибо...

И слышал и видел эту странную историю Бог. Может быть поэтому на другой день, разряжая винтовку, Гришин ранил себя, по неосторожности, в плечо и повезли его в госпиталь.

Каждый вечер небо слышало молитвы из барака № 5-й. Господу был знаком голос молящихся: - Господи, обогати богатством Твоим и грешника Гришина... Соделай, Всемогущий, чудо, соделай великое и неслыханное...

Дни и ночи бежали неизменной чередой. И при них - дни и ночи часовые... стерегут ссыльных везде. Стерегите, как хотите, но от вас я убегу... - Впоследствии рассказывали братья Михайленки.

Однажды ночью трое шли от бараков к пароходу. Лето краткое и веселое улыбалось Соловкам. Один из трех с винтовкой через плечо.

- Куда несет тебя леший ночью9 - часовой спрашивал.

- К Духонину...- отвечал солдат с голосом Гришина. А двое впереди него трепетно шли в путь неизвестного, тревожного, непонятного.

- Вот как придете туда, так будьте храбрыми хлопцами, скажите, что едите в Мурманск по делам советским. Будьте смысленны. Вам здесь не место. А я уже, как Бог даст... Может в Россию пошлют, так тогда рассчитаюсь с этим барахлом... - И встряхнул винтовкой.

- Видите, мой брат такой, как вы, истинный он христианин, не шкурник... И вас вот раскусил, истинные вы... А за вас здесь никто не будет спрашивать... Знают, в расход каждый день идут... Пекло здесь, это правда. А вот как пристрелил я себя нечаянно, так и подумал, значит Бог верх берет, а не нечистый... Если бы не Бог, то там бы и застрелило... А то, значится, милость была надо мной. Ну вот и вам милость даю. Вы Божии, боюсь убивать вас... Нечистый уже шепчет мне, чтобы я убил вас обоих... Я по три разом ложил. Молитесь, чтобы диавол не одолел меня. Я временами бываю сам не свой...

Братья Михайленковы усиленно тихо молились и не верилось им, что идут на свободу...

Остановились. - Далее не пойду. Бумаги, которые дал вам берегите. Пропустят вас...

- Ну, всего хорошего... - И крепко жали ему руку Иван и Михаил. И казалось, что не страшный Гришин это, а неизвестный им его брат, по вере им брат. Поцеловал Иван Гришина и плакал, как ребенок.

- А ты-ж почему не целуешь? Я чистый, не зараженный, не думай. - И целовались с Михаилом. Близился рассвет.

Утром отчалил пароход от острова молчаливых страдальцев. А на нем Иван и Михаил. И казалось им, это все еще сон. Потом они опять почувствовали, что Бог совершил чудо и даровал им свободу, за что они возблагодарили Его новыми подвигами веры.