Поймать балерину

Дружеская поддержка

- Анни, дорогая моя, ну что ты плачешь? – Мадлен кружила вокруг меня, хлопоча, словно курочка-наседка над птенцом, пыталась утешить, предложить чай, лимонад, воду, покушать, полежать, погулять, посидеть и много-много всего другого.

За окнами наших меблированных апартаментов горела фонарями ночная Чамберс-стрит, периодически слышались звуки проезжающих мимо извозчиков и машин. Близость центра не позволяла жизни замирать даже в позднее время.

Я сидела, забравшись с ногами на кушетку, заботливо укрытая пледом и плакала, не останавливаясь.Слезы полились сразу же, стоило переступить порог нашего временного дома. Я сдерживалась всю дорогу от Мета, словно заморозившись изнутри и запрещая себе даже думать о произошедшем.

Но в домашнем тепле словно оковы ледяные слетели, и теперь я бы хотела остановиться, не пугать и без того до невозможности испуганную Мадлен, но не могла.

Рыдала, захлебываясь слезами и жалостью к себе, своей слабостью и глупостью.

Как я могла в очередной раз так обмануться? Ведь не юная девочка уже, женщина взрослая, столько всего пережившая! Как я могла подумать, что Сол помогает мне просто из человеческого доброго расположения и памяти о нашем совместном парижском прошлом? Как?

Мадлен, испуганная моими слезами, которых она не видела вообще никогда, все пыталась успокоить и выведать причины такого душевного срыва.Но я даже говорить не могла, слезы переросли в истерику, и я задыхалась, не в силах сделать лишний глоток воздуха. Мне в этот момент малодушно казалось, что жизнь кончена. Я не могла, просто не имела сил больше сопротивляться!Ну сколько, в конце концов, можно?Неужели я мало страдала?Зачем еще?

Наконец, Мадлен надоело утешать меня, икающую от слез и истерики, и она буквально силой всунула мне в руку стакан с бренди.

- Залпом, Анни, - скомандовала моя тихая веселая подруга тоном заправского полкового сержанта, и я послушалась.

Крепкий напиток обжег горло, заставил еще больше потечь слезы и закашлять. Но буквально через пару мгновений я ощутила, как теплая волна прошлась внутри, от груди к ногам, и стало легче дышать.Второй стакан я выпила без понуканий.Вытерла слезы.Выдохнула.

Мадлен накапала себе немного бренди, кинула лед, отпила. Села напротив меня и все тем же командным тоном приказала:

- Рассказывай.

И я рассказала. Все.

Начиная от Артура и его предложения поехать в Париж, чтоб попробовать свои силы в Парижской балетной труппе, про Дягилева, про Даниэля.

И про тот ужасный случай, положивший конец моей так удачно взлетающей карьере.Хотя вспоминать, конечно, зарекалась.Слишком больно, слишком несправедливо…

Я в тот день немного задержалась в театре.Мы репетировали до умопомрачения, скоро должна была состояться премьера балета, подготовленного русскими заранее, но уже с полным вторым составом.Зарядил сильный дождь, не хотелось мокнуть, потому что приличный плащ у меня был один, модный и красивый, но совершенно не препятствующий проникновению холодных капель.Я наскоро перекусила взятым из дома пирожком и прогулялась по узкому коридору рядом с гримерной для подтанцовки, мысленно напевая мелодию балета и невольно пританцовывая.Настроение, несмотря на дождь, было приподнятым, я уже представляла себя на одной сцене с Павловой… И это было невероятно! Это наполняло меня такой гордостью за себя и счастьем, что, казалось, тело становилось невесомым и легким, несмотря на многочасовую выматывающую репетицию.

Я думала о том, что наконец-то все увидят, особенно Артур, что я – талантлива, что я – могу многое!

Мужчину средних лет, одетого богато и даже изысканно, идущего навстречу, я не знала, никогда не видела, а потому была удивлена, когда он обратился ко мне по имени.

- Аннет, - фамильярно сказал он, - Аннет… Так хорошо, что вы здесь! Я хотел в вами поговорить.

Я была обескуражена обращением по имени, тем, что он меня знает, и потому даже не сопротивлялась, когда он увлек меня в гримерку одной из прим оперы.Он вел себя так, словно каждый день тут бывает и знает все закоулки. Словно он – свой.С тревогой посмотрев на дверь, которую мужчина закрыл, но, слава Деве Марии, не запер, я нерешительно спросила, с кем имею честь.

- О, вы меня не узнали? – рассмеялся он, - странно, я думал все хорошенькие танцовщицы должны знать меценатов театра. Все-таки, мы тратим немалые средства на развитие искусства.

- Простите, я…

- Ничего, - великодушно махнул он рукой, - хорошеньким танцовщицам многое прощается. Некоторым, - тут он подошел совсем близко, - почти все.

После этих слов, мужчина схватил меня за талию и попытался поцеловать. Я испуганно начала отбиваться, возмущенно пытаясь урезонить негодяя и угрожая, что буду кричать.

- Ну зачем кричать? – смеялся мужчина, нисколько не раздраженный, а даже, кажется, довольный моим сопротивлением, - сюда придут люди, увидят нас… А, если будете тихой и покорной, то я вам обеспечу хорошее будущее в театре, и не на вторых ролях, как сейчас, а на главных. Я все могу!

Я в тот момент даже толком не слышала его гнусностей, пытаясь освободиться и чуть ли не плача от негодования. Конечно, я не вчера родилась и знала, каким способом некоторые из артисток пробивают себе путь наверх, но сама всегда считала это неправильным и гадким.И не собиралась сдаваться.

Я боролась, мужчина, так и не представившийся, держал и целовал, куда мог попасть, и все бормотал что-то, уговаривал, рассказывал, что давно меня заметил, что я – прирожденная прима, что все будет, как мне захочется…

Занятые нашей возней, мы не заметили, как открылась дверь и вошли сам Дягилев с постановщиком моего балета, где я должна была танцевать одну из важных, хоть и второстепенных партий.Немая сцена длилась недолго.

Я, бормоча извинения и всхлипывая, вырвалась из рук насильника и убежала прочь. Испуганная, я и не думала останавливаться и что-то объяснять, выскочила на улицу и помчалась к себе.Добежав под жутким дождем до своей комнатушки, долго не могла согреться, дрожа от холода и пережитого позора.

Я не знала, что теперь делать, как объяснить произошедшее принципиальному Дягилеву, понимала, какие обо мне теперь пойдут слухи в театре, и заранее умирала от унижения и стыда.

На следующий день я не смогла подняться с кровати, свалившись с простудой и нервной горячкой.Из болезни выкарабкивалась несколько дней, за время которых никто из труппы не пришел, чтоб хотя бы узнать, все ли со мной в порядке. Ни мои приятельницы, с которыми мы вместе были на подтанцовке, ни помощник постановщика, в обязанности которого как раз входили подобные вещи. Никто. Никому я не была нужна.

Пабло, мой партнер по танцу, недавно бросил труппу и укатил со своей новой любовницей в Шербур.Сол Ёрок, единственный, кто теперь мог бы поинтересоваться моей судьбой, несколько месяцев назад уехал в Новый Свет…

Я осталась одна со своей болезнью, без возможности объясниться и рассказать о случившемся.Когда я, спустя неделю, бледная и изможденная, появилась в театре, меня сразу же отправили в кассу за расчетом. Напрасно я пыталась встретиться с Дягилевым, с постановщиком балета, где я должна была выступать.

Выяснилось, что мое место занято одной из так называемых «приятельниц», а мое имя убрано со всех афиш и списков танцовщиков труппы. Разговаривать никто не хотел, все только смотрели свысока и цедили сквозь зубы, что здесь, в этом театре, мой способ получения роли никогда не сработает. Что к ним берут только за талант на сцене, а не в раздвигании ног перед меценатами.

Одна из девочек-танцовщиц, с которой мы приятельствовали, поймала меня в коридоре, терпеливо ожидавшую Дягилева и, пугливо оглядываясь по сторонам, рассказала, что тот мужчина – и в самом деле один из меценатов труппы, любитель театра и, особенно, танцовщиц. После того, как его застали со мной, он рассказал, что я сама его заманила в гримёрку и предложила поучаствовать в своей судьбе.

Дягилев даже разбираться не стал, просто приказал уволить меня и убрать из всех списков.Но самое ужасное, что слава обо мне, как о любительнице легких путей, прошла по всему нашему маленькому балетному миру… И теперь путь в нормальные труппы был категорически заказан. Никто не будет связываться. А тот, кто захочет взять опальную танцовщицу, будет надеяться на определенное вознаграждение с моей стороны.

Помню, что я даже пошатнулась от упавшего на плечи осознания случившегося.Этот мерзавец, заманивший в гримерку и чуть не надругавшийся надо мной, все-таки добился своего.Уничтожил. Просто уничтожил меня.Я решила никому ничего не доказывать больше.Смысла не было.Вышла из здания оперы и направилась прочь. Пришла домой и свалилась еще на неделю с болезнью.И, если быть совершенно откровенной, очень хотела просто умереть. Перестать существовать.

Мое падение, крушение надежд было настолько молниеносным, что даже в голове не могло уложиться. Буквально вчера у меня было все. Возможность танцевать в одной из лучший трупп мира, учиться у гениев балета, гастроли, слава, деньги, наконец…И буквально в секунду все исчезло.Это не было возвратом к исходной точке.Я превратилась не в ту девушку, что только приехала в Париж, полная надежд и амбиций, нет. У той девушки было будущее.У меня не было ничего.Даже средств для жизни не было.Возможность возвращения домой я не планировала, письмо отца, которое мне переслали из пансиона, было вполне однозначным. Он не хотел меня видеть и знать. Уехав незамужней с посторонним мужчиной, я навсегда перестала быть его дочерью.Если бы мы поженились с Артуром, то еще был бы шанс, что отец примет нас. Хотя шепотки за спиной все равно преследовали бы, наверно, все время, если б мы остались жить в Руане.От одной мысли, что я могла все решить таким образом, просто выйти замуж на Артура, становилось тошно. Я не хотела так! Не хотела!Тем более, что мой первый возлюбленный, наверняка зная о приключившемся со мной несчастье, не счел возможным приехать и поддержать. Вот и вся цена его словам про любовь.Конечно, я не ждала этого, помня организованную им травлю в моей прежней труппе, но все же, все же…Жизнь стала совсем черной, мрачной, осень в Париже мучила холодами, у меня в мансарде , под самой крышей гуляли сквозняки…Я никак не могла выздороветь, все время болела и болела.Мне казалось, что здесь я и умру, от одиночества и болезни, и никто про меня не вспомнит.Это было поистине ужасное время.

Через неделю меня навестила та самая девушка, которая рассказала о случившемся в театре после моего побега.Она принесла мне желтых осенних яблок, согрела воды для теплого питья и немного посидела в гостях. Она же и рассказала о своем дополнительном заработке.В труппе, особенно на подтанцовке, платили удручающе мало, и Луиза, так звали мою добрую приятельницу, танцевала за деньги на сценах различных кафешантанов Парижа. В паре со своим партнером.Их, таких вольных танцоров, было несколько пар, их уже знали владельцы заведений и часто приглашали выступать у себя по вечерам.Балет, благодаря «Русским сезонам», становился очень модным, легкие танцы в свободной форме, нежные вальсы и страстные танго, ценились публикой.Я умела это все танцевать.И сейчас еще один танцовщик, друг Луизы, искал пару. Его постоянная партнерша забеременела и не могла больше выступать.Это были пусть и небольшие, но частые деньги.Я согласилась.Выбора все равно не было.

- И что, этот… ммм… Дягилев, - спросила Мадлен, внимательно выслушав меня, - он даже не попытался?.. Он же… Ты же говорила, что он выделял тебя, шаль подарил… Как же он мог?

Я лишь пожала плечами. Сложно объяснить далекой от искусства балета Мадлен, что на самом деле происходит внутри труппы. Насколько там сложные отношения. Дягилев, может, и согласился поговорить, но мне ничем не помог бы этот разговор.Обратно меня никто бы не принял. Даже если сам Дягилев и поверил моим объяснениям, то всем рты не закроешь. И слухи о том, что такую, как я, приняли обратно… По какой причине? Понятно, по какой… Тень легла бы на всю труппу, и на ее руководителя в том числе.Слухи могут быть, но только если они остаются слухами. Если никого не ловили с поличным. Как меня.

- А этот… Дикий? Почему ты мне не рассказала ничего про него? Почему только сейчас? Получается, он в Нью Йорке и караулит тебя? Надо же в полицию обратиться! – кипятилась Мадлен, но я, опять-таки, только пожимала плечами.

С чем я могла обратиться в полицию?После той встречи во время премьеры, когда я изнывала на сцене под его черным взглядом, Даниэль больше не объявлялся. Его людей, с характерными шелковыми платками на шеях, я видела регулярно неподалеку. Они и не скрывались. Но близко никто не подходил, меня не хватали, не везли в неизвестном направлении. Со мной даже не разговаривали ни разу!Просить защиты от преследования я не могла. Его не было, преследования. К тому же, благодаря премьере и завтрашней публикации в газете, я стану слишком известной персоной, и, стоит только показаться в полицейском участке, эта весть облетит все печатные издания. Лишняя дурная слава, совершенно не нужная мне.

Хотя… Теперь, без поддержки Сола, я не стану той примой, о которой кричали в газетах… Может, и публикацию в «Таймс» уже сняли?

- Так, Анни, - решительно встала Мадлен, - давай-ка свой контракт, мы его изучим.

Я изумленно посмотрела на нее, не ожидая такого рвения.Немного успокоившись, я почти смирилась с тем, что карьеры танцовщицы мне не видать, и впала в уныние.

- Ну что ты смотришь? Давай-давай, - подтолкнула меня Мадлен к секретеру, - мой муж… Ох, покойный муж, земля ему пухом, святой был человек, - она приложила платочек к сухим глазам, - он не особенно смыслил во всяких договорах аренды, покупки, найма, доставки и прочего… Он знал только свою работу. А всем остальным занималась я. Пришлось. Будем разбираться, что же ты там подписала, глупенькая моя Анни.

- Мадлен, ты не понимаешь разве? Нет смысла в этом, - я улыбнулась ее настойчивости, - я благодарна тебе бесконечно… Но, если мистер Ёрок захочет устроить мне невыносимую жизнь, он это сделает. Есть столько способов вынудить меня разорвать контракт… И столько способов ему выйти сухим из воды…

- Вот и изучим все эти способы. – Мадлен сама достала из секретера контракт, удобно уселась в кресло, - особенно те, где неустойку платит он…