Позывной "Хоттабыч"

Глава 10

Пальцы мои помимо воли начали сжиматься, а руки потянулись к этим… податливым, но упругим… Да что же они со мной сотворили-то, ироды?

– Что с вами, дедушка? – заботливо спросила меня прелестное молодое создание, годившееся мне, наверное, в пра, а то и в праправнучки, неверно истолковав мой порыв. – Да, руки у вас забинтованы…

Ох, тыж! А я со всей этой катавасией и не заметил, что на настоящее мумиё похож – весь в бинтах! И рожа моя, похоже, тож перемотана?

– Вас восстанавливающей мазью пришлось едва ли не с головы до ног покрыть, – сообщила невольная «обольстительница» моих старческих дум и чресел. – Обморозились вы сильно, дедуля. А над вашими ногами сам Владимир Никитич почти двое суток убивался! Если бы не он… Без ног бы остались! Некроз! Полное омертвение как внешних, так и части внутренних тканей! А он… Он настоящий волшебник! Гений Силовой Медицины! – В глазах молодой докторицы так и светилось самое настоящее обожание и преклонение этим неведомым мне «гением».

– Владимир Никитич? – проскрипел я своим слабым и дребезжащим стариковским голоском, продолжая бессовестно пялиться на ну очень добротные, или как говорила молодежь, там, в моем мире, зачетные сисяндры!

– Да-да, сам профессор Виноградов[22] вами занимался! – сообщила меж тем девушка.

Точно! Виноградов! Академик Виноградов! Или еще не академик? Вот оно знакомое сочетание имени и отчества. Так это ж, вроде как личный врач Сталина… Ох, мать твою! С такими людьми пересечься довелось!

– Повезло вам, дедушка, – продолжила «распекать» меня докторица, – что Владимир Никитич вас случайно во дворе встретил. Ну и как так можно было себя до такого состояния довести? Вам, почитай, не двадцать лет! Да и в двадцать лет с таким обморожением конечностей…

– Сто два мне, внучка, стукнуло! – натужно засмеявшись, произнес я, старясь не так откровенно исходить слюной, глядя на аппетитную молодуху.

– Сколько? – охнула, не поверив, девчушка. – Сто два?

– Увы, мне и ах! – развел я замотанными руками. – Похоже, столько не живут…

– Ну, дедушка, не впадайте в уныние! Не все еще потеряно! – Она заливисто засмеялась, отчего её крупная грудь под белым халатиком, аппетитно заколыхалась.

Да твою же дивизию! Мои забытые реакции вновь очнулись от давней спячки, и в паху опасно потяжелело. Блин, даже интересно, способен ли я еще на что-нибудь такое-разэтакое?

– Побегаете еще не один годок! Владимир Никитич в состоянии и настоящего мертвеца на ноги поставить!

Ну, это ты, красавица, хватила, – мысленно усмехнулся я, – раз умерло – так умерло… Хотя в этой странной реальности возможно многое из того, что я сказкой считал. Вот и самого-то рыльце в пушку.

– Ну, это как про меня сказано! И краше в гроб кладут…

– Поправим мы ваше здоровье дедушка! Будете молоденьким козликом еще скакать! – И она положила свою ладошку мне на грудь.

– Ох, внучка, твои слова бы, да Богу в уши! – Я растянул губы в улыбке, хотя под слоем бинтов её и не заметно.

– Зря вы так, дедушка, на Бога уповаете! – укоризненно покачала головой девчушка. – Ведь нет его! Нигде! Ни на небе, ни на земле! Все это эксплуататоры-аристократы и выдумали, чтобы рабочий и крестьянский люд в кабале и «черном теле» держать. Человек – вот настоящий венец природы! И высшая степень его развития – Силовики! Они такие чудеса способны сотворить – никаким Иисусам и не снилось!

– Ой, внучка, староват я для таких диспутов…

– Учиться новому никогда не поздно, дедушка! – наставительно произнесла она. – Даже в сто два года! Наука сейчас, знаете, какими семимильными шагами развивается?

Я мотнул перемотанной головой.

– Вот закончится война, пройдет еще лет двадцать-тридцать, когда на всей земле коммунизм построим, – добавила она с воодушевлением, – сто два года не будет казаться чем-то таким… не достигаемым…

Ага-ага, плавали, знаем! Ни через двадцать, ни через тридцать, ни даже через сто лет коммунизм не построить! Даже в отдельно взятой стране! Не достигло еще человечество такого уровня, когда каждому по потребности, а от каждого по способности! И, похоже, не достигнет этого состояния никогда!

– Я тут статью в научном журнале читала, – продолжала щебетать девчушка, – что ресурс обычного человека лет на сто пятьдесят рассчитан! А то и больше.

– Ох, не доживу я, красавица, до тех благословенных времен, – с сожалением прокаркал я. – А так хотелось бы взглянуть на эти времена хоть одним глазком. Он у меня к тому всего лишь один остался!

– Это вы о катаракте своей? – уточнила улыбающаяся докторица.

– О ней, родная, о ней падлюке!

– Да не переживайте вы так! – успокоила меня девчушка. – Как только ваше общее состояние придет в норму, можно будет попробовать избавить вас от этого неприятного заболевания. Это же не некроз с полным отмиранием тканей. Тут я и сама могу попробовать…

– И что же это моя прекрасная ученица собралась пробовать? – раздался от дверей уже знакомый мне голос.

Занятые интересной беседой, мы с молодой докторшей промухали появление в палате еще одного персонажа – выдающегося врача, или, как тут принято, Медика-Силовика Владимира Никитича Виноградова. Известный врач оказался плотно сбитым уже не молодым мужчиной, лет пятидесяти-шестидесяти, точнее определить я оказался не в состоянии. При здешнем развитии магической медицины ему вполне могло быть и много больше. Хоть и не могли Силовики возвращать ушедшую молодость, но поддерживать стареющие организмы в оптимальном состоянии, думаю, научились. Однако в памяти всплыло громкое «дело врачей-отравителей» моего мира, во время которого в 1952-ом году был арестован и сам Виноградов. На тот момент ему было, если мне не изменяла память – под семидесятник. Точно, ровно семьдесят! Вот ведь какая странная штука – старческая память: что было вчера или час назад, хрен вспомнишь, а события из детства, или, там юности, ну прямо сами перед глазами встают.

– Ну-с, как наш пациент, Анечка? – пощипав кончики седоватых усов, залихватски закрученных кверху, словно у гусара, поинтересовался Виноградов.

– Просто замечательно, Владимир Никитич! – с придыханием произнесла Анечка, пожирая глазами своего кумира. – Он очнулся с полчаса назад.

Да, блин, деточка, вижу, что запала на старого профессора. Но ведь не обломится тебе ничего… Хотя, чего это я так опрометчиво сужу? Мало ли случаев, когда престарелые пердуны: профессора, да академики, молоденьких девчонок-медичек-ученичек с превеликим удовольствием пользуют? И женятся на них, бывало… И детей заводят, когда по всем понятиям уже в белые тапки наряжаться пора. Так что мне ли судить?

– Ну что, милейший… – Виноградов сделал паузу, ожидая, что я назовусь.

Интересно, что ему на мой счет успели наговорить?

– Старик, – произнес я. – Называйте меня Стариком, или товарищем Стариком, уважаемый Владимир Никитич.

– Ага! – отчего обрадовался Виноградов. – Вы здесь, так сказать, инкогнито?

– Можно и так сказать, – ответил я в тон старому профессору. Не такому старому, как ваш покорный слуга, но все-таки.

– Что ж мне остается только принять правила игры, – не стал спорить Виноградов. – А на мой счет, я гляжу, вас уже Анечка просветила, товарищ Старик?

– Да кто же вас не знает, товарищ Виноградов? – решил я подсластить ему «пилюлю». – Я был просто поражен, что мной занялись именно вы.

– Вам просто повезло, голубчик! – воскликнул Владимир Никитич. – Не наткнись я на вас во дворе… – слово в слово повторил он рассказ девушки. – И где вы так умудрились обморозиться, товарищ Старик? Такое ощущение, что вы босиком на льду в мороз несколько часов простояли.

– Двое суток, – прокаркал я. – Практически босиком по снегу… Мороз минус тридцать… Ноги ветошью пытался обматывать, но это не сильно помогло…

– И где же вас так угораздило? – заинтересовался Виноградов. – Весна…

– В Ура… в Рипейских горах дело было, – слегка приоткрыл я перед ним завесу тайны. – Большего, увы, сказать не могу – секретная информация!

– Понимаю, понимаю… – задумчиво произнес профессор, положив руку мне на грудь и слегка прикрыв глаза.

Я почувствовал, как от его руки разбегается по всему моему телу некая «вибрация», только не ярко-зеленого, цвета молодой листвы, как у Егорова, а насыщенно-лазурного, как у ленивой морской волны. Это он мне так текущий диагноз ставит? Если да, то у них до развития всякого диагностического медицинского оборудования типа томографов-кардиографов никогда дело не дойдет.

– Ну, что ж, – убрав руку, довольно произнес Медик, – ваше состояние вполне удовлетворительное! Однако повязки пока снимать рановато – до завтра побудете у нас в роли этакой египетской мумии фараона…

– Хорошо, доктор, побуду еще для вас Тутанхамоном или Аменхотепом.

– Похвальные знания в египтологии, товарищ Старый. Только давайте уж обойдемся без Посмертных Проклятий, – на полном серьезе произнес он, сплюнув через левое плечо. – Вскрытие гробницы Тутанхамона едва не привело к глобальной катастрофе для всего Египта! Ну, об этом много писали в свое время. Вам ли не знать?

Ек, он чего сейчас, серьезно? Проклятие Фараонов? Этот безумный, безумный мир!

– Ну-да, ну-да! – поспешно кивнул я. – Помню, как такое забудешь? А как вы считаете, – неожиданно я решил немного похулиганить, – вскрытие гробницы Тамерлана перед самой войной…

– Не будем об этом, товарищ Старик! – мягко, но настойчиво заткнул меня Виноградов, бегло переглянувшись с Анечкой. Докторица даже с лица немного сбледнула. – Это не наше с вами дело! Хотя, на ваш счет я ничего сказать не могу. Но впредь попрошу в нашем присутствии такие темы не поднимать! – сурово припечатал Владимир Никитич. – Для этого специальные органы у нас имеются!

– Простите, профессор! Брякнул, не подумавши! – Пошел я на попятную. Ну, его в задницу, такие шутки. Если я за себя не боюсь, так стоило хотя бы о других подумать. Ведь им легко и прилететь может! Время-то суровое. И если Посмертные проклятия имеют в этом мире реальные последствия… Головой думать надо, старый ты, дебил! – Больше такого не повториться! – поспешно заверил я Медика.

– Вот и ладненько! – Вновь повеселел Владимир Никитич, а Анечка облегченно выдохнула. – Лучше скажите мне, как практикующему Медику и не слабому Силовику, как вы с таким мощным резервом… Я даже затрудняюсь определить его величину, – как на духу признался Винорадов, – а такого со мной никогда не было… Как вы умудрились, дожив до вашего почтенного возраста, не инициировать ваши возможности, как Силовика? Вы поймите, это не праздный интерес! Человеческий организм, а особенно организм осененных… э-э-э Силовиков, подлежит скрупулезному изучению! Только так можно выяснить причины, по которым у одних дар просыпается, а у других – нет.

– А не все ли наши способности от Всевышнего, Владимир Никитич?

– Ну, уважаемый, этим вы озвучиваете официальную позицию Русской Православной Церкви… И не только её – это общая религиозная доктрина. И Христианство, и Иудаизм и Ислам придерживаются именно озвученной вами точки зрения. Но нет! Нет! И нет! Это я вам как ученый говорю! В исходной точке всех человеческих способностей, одной из который и является оперирование Силой, стоит именно человек! Ни бог, ни дьявол тут абсолютно, ни! При! Чем! Только человек! А религия – это всего лишь предрассудки!

– И опиум для трудового народа! – закончил я его мысль.

– А вот это абсолютно здравомыслящая позиция! – согласился со мной Виноградов.

Конечно, а как еще? Мы же в СССР! А ведь именно осенью этого, 1943-го года, по личному распоряжению Сталина при СНК СССР будет создан Совет по делам Русской Православной Церкви. Ни сказать, чтобы с этого момента для нее наступят золотые денечки, но враждебность и давление власти на церковников основательно ослабнет. Поживем, как говориться, увидим.

– Так вот, – вернулся к мучившему его вопросу Виноградов, – как вы умудрились столь долгое время прожить без инициации? В истории не зарегистрировано ни одного случая пробуждения Силы после сорока лет? А вам – сто два года, уважаемый Старик!

– Я бы с радостью рассказал, Владимир Никитич, как оно такое недоразумение со мной произошло… Но… не знаю, могу ли поделиться с вами этим секретом?

– Хм… – Не на шутку призадумался Виноградов. – Давайте повременим делиться секретами, товарищ Старик. А то еще залезем с вами, куда не следует. Я, вроде бы, и не совсем посторонний человек в наших запутанных «коридорах власти», и секреты хранить умею. Но не в свои дела предпочитаю не вмешиваться!

Оно и понятно – личному врачу Сталина многие секретные вопросы «по карману». И совать нос не в свои дела тоже вполне себе позиция. Только не защитила она тебя, товарищ Виноградов от тюремного каземата в пятьдесят втором. И если бы товарищ Сталин не помер бы скоропостижно, то валить бы тебе лес, уважаемый профессор, где-нибудь в районе вечной мерзлоты… А то и к стенке поставили бы. Судьба, она такая – в одночасье своим неприглядным местом повернуться может. Хотя, для этой реальности может и по-другому все сложится. По крайней мере, мне очень этого хотелось бы.

Стук во входную дверь отвлек нас с профессором от «душевной» беседы.

– Заходите! – Слегка повысил голос Виноградов.

Дверь приоткрылась и в мою «палату» (хотя думается мне, что это просто чистенькая такая камера, да еще и со всеми мыслимыми и немыслимыми степенями защиты от таких вота «Сенек») заглянул Петр Петрович.

– Разрешите, Владимир Никитич? – поинтересовался оснаб, осторожно проходя внутрь.

– А что же вы, Петр Петрович, как неродной? – усмехнулся Виноградов. – Это ведь ваш «пациент»!

– Э, нет, Владимр Никитич! – вернул ответную любезность оснаб. – Пока он в таком виде – это ваш пациент. И я никоим образом не хочу вмешиваться в его лечение! Как он, кстати? – Внимательный взгляд командира прошелся по моим бинтам.

– Так вы сами у него спросите, – ответил Медик. – Он вполне себе в памяти. И на данный момент его здоровью и жизни ничего не угрожает. Разве что возраст…

– А как же все это? – Оснаб изобразил жестом повязки по всему телу.

– Ах, это! – правильно расшифровал выразительную пантомиму особиста Владимир Никитич. – Еще денек пусть поносит эти «вериги» – восстанавливающая мазь. Очень сильно повреждены кожные покровы из-за сильнейшего охлаждения организма. Я вообще не понимаю, как вам его из Сибири удалось доставить живым. Организм очень сильно изношен. Я сделал все, что мог, – развел руками Виноградов. – Дедушка старенький, а я, к сожалению, не господь Бог!

Не знаю почему, но слова доктора пробудили из «небытия» моего мозга именно эту песню из моего мира, отчего запавшую мне в душу. И не придумав ничего лучшего, я хриплым и прерывающимся голосом запел: