Позывной "Хоттабыч"

Глава 22

Окончательно разобравшись с «хитиновыми диверсантами», я с удовольствием навалился на слегка подостывшую кашу. Наворачивая её за обе щеки, прикусывая ломтик хлеба с тонкоразмазанным слоем масла, я обратил внимание, что наша соседка по столу – Зоя Абросимова, практически ничего не ест, а только брезгливо ковыряется ложкой в тарелке. Понятно, девочка-то совсем «не пуганная», выращенная, можно сказать, в «тепличных условиях» в отличие от круглой сиротки Надюшки, которая едва ли не быстрее всех нас управлялась с «веслом»[47]!

Вона, как мечет, ажно за ушами пищит! Молодец, Надюшка, по жизни не пропадет!

– Зря ты, внучка, такой доброй пищей перебираешь! – С набитым ртом прочавкал я, обращаясь к Зое. – А ну завтра в бой? И много ты с пустым брюхом навоюешь?

– Да как вы можете сравнивать, дедушка? Обед и война – вещи совсем не совместимые!

– Ух, ты ж, больно категоричная! – фыркнул я, едва не подавившись. – Вот когда посидишь с недельку на одной водичке, а пустое брюхо начнет такие протяжные «концерты» выдавать, тогда и поговорим. Вот, послушай лучше, чего старый расскажет: служил я как-то, ишшо в молодости, на Дальнем Востоке (нет, ну не говорить же им, что на Дальнем Востоке дедушка в принудительном порядке вкалывал на лесоповале)…

– Это в Русско-Японскую, Гасан Хоттабович? – неожиданно уточнил Шапкин.

Вот ведь «деловой», недаром его дед – серьезный командир! И этот малец со временем далеко пойдет!

– Пущай будет в Русско-Японскую – не суть, – легко «согласился» я, надеясь, что никто из «слушателей» не сопоставит дальнейший рассказ с реальными событиями того времени. – Так вот, остались мы по ранней весне в тайге совсем уж без провиянту… От голодухи так ослабели, даже зверя добыть не могли! Не говоря ужо ни о каких «военных маневрах». Холодно, голодно, цинга тута же… Зубы запросто, а не фигурально, на полку положить можно… И одного лишь Еньку Кима – корейчонка из нашего отряда, никакая хворь, сука, ну никак не берет! Прижали мы его, значит, с ребятами основательно: колись, где еду заховал, гад? Деваться-то ему, стал быть, некуда, ну и повел он нас в лес, значит… недалеко совсем – пару сотен метров… Да и ту сотку с трудом ноги поднимали… Подвел он нас к старому сломанному кедру-великану, что гнил в узком овраге уж не один десяток лет. Вот, говорит, тута еда! По-русски-то не слишком кореец балакал, но понять можно было. Где, говорим, еда-то, баклан?

– И где? – Не выдержал явно заинтересовавшийся моей байкой Тимоха.

– Да вот же! – Оторвал этот сучий выкормышь большой кусок коры, а в мягкой подгнившей и трухлявой древесине короеды кишмя кишат! Толстые, жирные, что твои баварские белые колбаски… только живые!

Зоя судорожно «сглотнула», видимо, очень ярко представив эту картинку и пытаясь погасить рвотный рефлекс. Они и понятно – неженка, настоящей жизни-то, во всей её «красе» и нюхала-то! Да и не только она – весь взвод притих и перестал греметь металлической посудой. Неужели история такая завлекательная?

– И что дальше, Гасан Хоттабович? – выдохнул Шапкин, кадык которого тоже «дергался» время вот времени.

Ну этого хлопца-то, моя правда-матка не размажет? Мне еще с ним вечером общественный сортир вычищать!

– Где? – спрашиваем еще раз. Не скажешь, прямо тут и порешим за крысятничество! Тайга большая – никто искать не будет! Спишут на раз, словно и не было тебя! Да вота же! Вота! – Испугался малец, и прямо из древесного крошева одного короеда и выудил. – Его тоже кушать! Его тоже мясо! – И в один момент пополам того короеда и перекусил! Только лапки с коричневой башкой в руке и остались! Его тоже вкусно…

Ротный спазм сложил девчушку пополам и, закрыв рот рукой, Зоя стремглав кинулась к выходу. Проняло, видать, красавицу. Ну, ничо – хорошим уроком будет! На будущее. Не стоит хорошей едой перебирать!

– И как? – осторожно поинтересовался Шапкин.

– Нормально, – пожал я плечами, – на кедровые орешки похоже. Шкура только плотная. Противная, на первый взгляд. Но жить захочешь – и не так раскорячишься[48]! В общем, на этих-то короедах мы до продовольственного эшелона и дотянули! Ну, из тех, кто не побрезговал… Остальных закопали. Ну, это еще цветочки – один мой приятель, что на северах срок мо… срочную служил, копальхем[49] по голодухе трескал. Но про это – увольте, а то заблюете еще всю столовую, а мне отвечай!

Несмотря на мои тошнотворные байки, Надюшка все так же «методично» продолжала работать ложкой. Вот кого одними историями не проймешь! Видать, и поголодать в свои невеликие-то годы успела. Вернувшаяся в столовую побледневшая Зоя схватила со стола стакан с крепким чаем и залпом его выпила.

– Молодец внучка! – Похвалил я Надюшку. – Война войной, а обед – по расписанию! Понимаешь теперь, красавица, – это я уже Зое, – всю мудрость этого изречения?

– Ну, – замялась девушка, – я постараюсь… понять…

– Мало, кто вспомнит, кто сказал эту известную всему миру крылатую фразу…

– И кто же, дедушка? – Подняла глаза от тарелки Надюшка. – Товарищ Сталин?

– Охо-хо, дела наши скорбные! – по-старчески развздыхался я. – Нисколько не умаляю заслуги товарища Сталина, но изречение сие принадлежит самому натуральному королю Пруссии – Фридриху Вильгельму Первому…

– Так это немцу, что ли? – изумленно ахнула Зоя, прикрыв ладонями рот. – Да и еще и настоящему королю? Вы в своем уме, дедушка? За такие слова можно и… – Она не договорила, видимо, испугавшись не только самих «последствий», но даже и самой мысли о них.

– Действительно, Гасан Хоттабович, – подключилась к подружке Нефедова, отодвинув опустевшую миску, – зачем нам какого-то фрица слушать? Нам их бить, как следует, нужно!

– Эх, молодо-зелено! – вновь по-старчески забрюзжал я. – Умных людей, к примеру, и послушать хоть разок, да на ус намотать – совсем не зазорно! А кто он там: немец, аль король – вообще дело десятое! А Фридриха вообще называли «королем солдат» – так что с военными проблемами он был знаком совсем не понаслышке!

После завтрака оставалось совсем немного времени до начала занятий. Я лишь успел скинуть в казарме бритвенные принадлежности, которые не успел занести утром и «вооружился» химическим карандашом и тетрадкой, которые мне выдал все тот же начхоз Пасичник. Вдруг какую дельную мысль услышу – так и записать будет не грех. Глядишь, где в жизни и пригодится. Однако, судя по названию единственного на сегодняшний день предмета – «История Силового дела», практикой здесь и не пахнет. Но, матчасть, как говориться, нужно изучать со всех сторон! И история здесь абсолютно не повредит! Как говориться, знать истоки предмета – это учиться будущей «профессии» настоящим образом.

Уже через несколько минут все наше отделение расселось за партами в чистеньком учебном классе, расположенном по соседству с казармой. Расселись все по одному – мест хватало. Так-то нас, будущих Силовиков, совсем не густо – полтора десятка душ на весь взвод. А судя по величине класса, здесь вполне могло разместиться и в два, а то ив три раза больше слушателей. Я, по слабости зрения, занял первую парту, напротив доски. Пусть и подогнал мне товарищ оснаб мощные «окуляры», а прекрасная Медичка Аннушка немного поправила слабое зрение и подлечила катаракту, видел я до сих пор так себе. Так что первая парта – самое оно.

Рядом со мной, на соседней парте первого ряда расположились девчонки – Надюшка с Зоей. Абросимова уже немного отошла от моего «леденящего душу» примера о выживании, но её немного смазливая мордашка до сих пор отливала зеленцой. А ведь это была всего лишь красочная байка старого деда! Не приведи Господь ей на деле испытать эти «щекотливые» ощущения! Помрет ведь с голодухи, голуба…

Сразу за мной расположился Тимофей Шапкин – прибивается потихоньку паренек к нашей компании. Пацан, вроде, правильный – не из этих оболтусов-подпевал Варфоломеева, и если с ним поработать, как следует, может, какой-никакой, а толк выйти. Я-то все прекрасно вижу – глаз-то давно наметан!

Ну, а веселая гоп-компания Кольки Варфоломеева, расположилась на «Камчатке», оккупировав последние парты. Они громко шушукались, отпуская сальные шуточки в адрес девчонок. И меня, естественно, не забывая. Я на это спокойно реагировал, на провокации не велся, не позволяя взять чувствам над собой верх. Хотя с удовольствием всыпал бы этим молокососам ремня! Да так чтобы сидеть на жопе спокойно не могли! А вот девчонки не выдерживали особо извращенных «нападок», особенно Надюшка, которая время от времени оборачивалась и грозила малолетним ушлепкам маленьким крепким кулачком.

Но вот, наконец, в класс зашел преподаватель – сухонький невысокий старичок в больших круглых очках с мощными диоптриями. Отчего его глаза, сильно увеличенные линзами, расплылись, казалось, на пол-лица. Прическа моего «коллеги» по возрасту пребывала в полнейшем беспорядке, словно он совсем не заботился о своих седых жиденьких волосенках. Мятый кургузенький костюм-тройка неопрятно топорщился на его костлявой фигуре, придавая старичку слегка нелепый вид этакого «профессора кислых щей» немного не от мира сего.

– Взвод, встать! – при появлении препода зычно скомандовал Шапкин, произведенный в дежурного несколько минут назад старшим наставником Болдырем.

С шумом и грохотом отодвигаемых стульев взвод поднялся, приветствуя учителя.

– Здравствуйте, ребята! – умильно улыбнулся историк. – Садитесь-садитесь – в ногах правды нет!

Курсанты вернулись на места, с интересом поглядывая на старичка, раскрывшего большой «гроссбух», по всей видимости, заменяющий классный журнал и погрузившегося в чтение. По привычке, либо по слабости зрения, «профессор» елозил по строчкам, едва ли не касаясь бумаги, своим, довольно-таки внушительным шнобелем[50].

– Ну-с! – Шустро потер маленькие сухие ладошки историк. – Будем знакомиться, ребятки! Меня зовут Шильдкнехт Вильям Карлович. Доктор исторических наук, доцент кафедры истории…

– Хы-ы-ы! – Донесся громкий шепот с последней парты – один из подпевал Варфоломеева – Егорка Толоконников – сын какого-то не очень значимого партийного «бонзы» – что-то на уровне вторых секретарей обкомов, решил выслужиться перед Колькой. – Карла! Как есть – карла! Да еще и немчура поганая! Сдалося нам его слушать?

Однако престарелый доцент, невзирая на слабость зрения, совсем не страдал отсутствием слуха. Да тут бы и глухой расслышал это явно нарочито-громкий пренебрежительный шепот.

– Молодой человек, – невозмутимо произнес доцент, опустив очки на кончик носа, – карла – это человек невысокого роста, карлик. Если это намек на мой невысокий рост, то это выражение, несомненно, соответствует действительности. Однако, настойчиво не советую вам педалировать этим моим недостатком! Я и обидеться могу!

На этих слова в «группе поддержки» Варфоломеева оскорбительно зафыркали, видимо, не принимая слова престарелого преподавателя всерьез. Дескать, видали мы таких обидчивых! Ладно, поглядим, чем весь этот цирк в итоге закончится? Есть у меня какое-то смутное предчувствие, что старичок-доцент не так прост и нелеп, как это кажется на первый взгляд. Да и абы кого приглашать читать лекции на Силовое отделение училища Красных командиров явно не станут.

– Что касаемо «поганой немчуры»… – продолжил Вильям Карлович, не обращая внимания на ядовитые подхихикивания, продолжающие доноситься с последнего ряда. – Я не скрываю своей национальности, несмотря на военное противостояние моей родной страны против нацистского Рейха! Да-да! – Перекрикивая усилившуюся «возню» после этих слов, продолжил Шильдкнехт. – Вы не ослышались: Советский Союз, и в частности Поволжье России – моя родина! И я, так же, как и вы готов за нее бороться и защищать! Мои предки, как и я сам, вот уже двести лет верой и правдой служат России, невзирая на то, что прибыли когда-то из Германии!

«Интересно, – подумалось мне в тот момент, – а как в этом мире обошлись с Поволжскими немцами после начала войны? После издания Указа Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» в моем мире была ликвидирована Автономная Республика немцев Поволжья и произведена тотальная их депортация в отдалённые районы Сибири, Казахстана и Средней Азии».

– Вот и вали в свою Германию, фриц! – злобно прошептал Толоконников.

И это услышали все, и преподаватель в том числе. А вот это настоящий залет, курсант! И я буду не я, если этот сморчок-препод спустит все «на тормозах». Так оно и оказалось, не меняя своего умильного выражения «чокнутого профессора», Вильям Карлович вытянул вперед свою хилую ручонку с растопыренными веером пальчиками. С них сорвался какой-то «желеобразный» прозрачный сгусток, который стремительно преодолел расстояние между партами и натурально прилип к мордашке охреневшего от вседозволенности нахала, размазавшись по всей его поверхности.

Буквально через мгновение кожные покровы лица Толоконникова «дрогнули» и, как будто, смазались и потекли. Великовозрастный нахальный недоросль враз растерял всю свою невозмутимость, испуганно схватившись ладонями за «размягчающуюся» на наших глазах физиономию. Но даже из-под судорожно шарящих по лицу рук было прекрасно видно, что ротовая щель напрочь заросла, словно её никогда и не было! Исчезли губы, заменившиеся сплошной кожаной «заплаткой» растягиваемой в истерике челюстями Егорки. Для неподготовленного неофита – страшно! Даже меня, такого непоколебимого старикана до мурашек проняло!

Да, а профессор, оказывается, еще тот выдумщик! Думаю, что после такой наглядной демонстрации любителей перешептывания и передразнивания на его занятиях не будет. Вон, его дружки приятели, дрисьнули по углам от корефули, словно от чумного! Я еще раз бросил взгляд на мычащего в испуге Толоконникова и сам вздрогнул:

– Мама мия!

Да у него и зенки напрочь заросли! Хулигана еще и зрения лишили! Ай да профессор, ай да молодца! Вот это по-нашему! Такую науку век помнить будешь! И захочется забыть – не забудешь!

Ослепленный Толоконников вскочил со своего места и, отчаянно мыча и размахивая руками, кинулся, куда «глаза глядят». А глядят они, правильно, никуда! Запнушись о лавку он с грохотом сдвинув пару парт, рухнул на пол и начал извиваться, словно насажденный на рыболовный крючок червячок. На шум дверь класса распахнулась, и на пороге появился старший наставник Болдырь:

– Вильям Карлович, у вас все в порядке?

– В полном Никифор Фомич! – мило улыбаясь, ответил доцент. – Учебный процесс в самом разгаре!

– А! – понятливо кивнул Болдырь, брезгливо пробежавшись взглядом по извивающемуся на полу Толоконникову. – Тогда не буду мешать! Продолжайте… – И закрыл за собой дверь.