Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

Источники агиографического характера распадаются на три класса: к первому относятся пространные жития преп. Максима, ко второму — краткое синаксарное житие: Synaxarium, к третьему — жития, стоящие в зависимости от синаксаря и отчасти переработанные под влиянием Vita. ^{2}

1. VITA

2. SYNAXARIUM

3. <ЖИТИЯ СИНАКСАРНОГО ТИПА>

Замечания эти приложимы ко всем другим житиям синаксарного типа, являющимися переработкой синаксаря под влиянием другого агиологического источника. Таковы:

а) Compendium Vindobonense, рукопись Венской Императорской библиотеки, [294] под заглавием «Μηνὶ Αὐγουστω ιγ΄. Ἄθλησις ἐν ἐπιτόμῳ τοῦ ὁσίου πατρὸς ἡμῶν Μαξίμου τοῦ ὁμολογήτου». Синаксарная редакция здесь расширена механической вставкой из Βίος’a о литературной деятельности преп. Максима [295] и некоторыми другими добавлениями. [296] Еще более расширена —

б) Vita Лаврентия, монаха Рутиенского монастыря (в Калабрии), начала XIII в., [297] под заглавием «βίος καὶ μαρτύριον τοῦ πατρὸς ἡμῶν Μαξίμου τοῦ ὁμολογήτου». [298] Текст этого жития в большинстве случаев совпадает с синаксарем [299] и представляет риторическое его расширение.

в) «Συναξαριστὴς» Никодима Святогорца повторяет текст синаксаря, с некоторыми исправлениями на основании других агиологических памятников. [300]

Все эти жития не привносят никаких новых существенных сведений о преп. Максиме по сравнению с теми, которые мы имеем из Vita, Synaxarium и других источников, и потому ни в каких объяснительных замечаниях не нуждаются.

4. <РУКОПИСНЫЕ ЖИТИЯ ПРЕП. МАКСИМА>

В Ватиканской библиотеке сохранилось еще особое житие преп. Максима — «Ἱστορία σύντομος τά κατὰ τὸν μακάριον Μαρτῖνον γεγονότα πάπαν Ῥώμης καὶ τὸν ὁσίου Μαξίμου καὶ τῶν σὺν αὐτῷ» (cod. Vatic. 1671, X в. — рукопись, прежде принадлежавшая Крипто-Ферратскому монастырю, fol. 143–152). [301] Житие это состоит из двух частей: в первой части передается синаксарное известие о преп. Максиме, во второй — предлагается греческий оригинал Hypomnesticum’a Феодосия Гангрского.

[б) По-видимому, особое житие составляет жизнеописание, сохранившееся в Великих Четьих-Минеях под 21 января, л. 726: «Святого отца нашего Максима Исповедника...».] [302]

5. <ЗАМЕЧАНИЕ О РИМСКОМ МАРТИРОЛОГЕ>

Мартиролог римский, составленный Баронио в 1586 г. по приказанию папы Григория XIII, [303] содержит немного сведений о преп. Максиме, притом большей частью ошибочных: «Constantinopoli S. Maximi monachi, doctrina et zelo catholicae veritatis insignis: qui cum adversus Monothelitas strenue decectaret. a Constante imperatore haeretico praecisis manibus (!) ac lingua in Chersonesum (!) relegatus, reddidit spiritum. Tunc etram duo Anastasii, ejus discipuli, aliique plures diversa tormensa et dura exilra (!) sunt experti». [304] Сообщение это важно только для определения памяти преп. Максима в Римской церкви (13 августа), а также и в том смысле, что показывает, как нужно осторожно относиться к показаниям календарных и вообще агиографических документов. Заметим, что мартиролог Баронио составлен под влиянием Menologium Sirleti.

Здесь окончим обозрение агиографических памятников, относящихся к жизнеописанию преп. Максима.

6. «ХРОНОГРАФИЯ» ФЕОФАНА

Теперь перейдем к оценке сведений о преп. Максиме, изложенным Феофаном в его «Хронографии» и перешедших в пространное житие.

Феофан Исповедник, основатель Сигрианского (близ Кизика) монастыря τοῦ μεγάλου Ἀγροῦ († 818 г.), [305] написал свою «Хронографию» по настояниям Георгия Синкелла, [306] завещавшего ему на смертном одре († ок. 811 г.) продолжать его труд, доведенный до Диоклетиана. [307] Собственные воспоминания Феофана в его «Хронографии» появляются только под 764 г. [308] Отсюда очевидно, что время, подлежащее нашему рассмотрению, он описал по письменным источникам на основе разных древних ἱστοριογράων καὶ λογογράφων, [309] о которых он сам упоминает в своем предисловии. По-видимому, он мог использовать свой материал довольно сносно, ибо он был человеком образованным, в свое время служил при дворе, [310] а в монастыре занимался литературной деятельностью. [311] Но с другой стороны, начав свой труд в 811 г., он окончил его в 813 г., [312] доведя свою хронику от Диоклетиана до своего времени (813 г.); [313] а при такой обширности материала и поспешности работы нельзя, конечно, ожидать от него ни хронологической точности, ни осмотрительности в исторической критике, [314] ни полноты исследования. И, конечно, Феофан не имел бы для нас никакого значения, если бы не было потеряно большинство источников, которыми он пользовался.

Нашему рассмотрению подлежат отрывки, приводимые в Vita, а также специальные показания хроники о преп. Максиме. Таковы отрывки: под 621 г. (по эре Феофана) [315] и 632 г., [316] 2) под 660 г. [317] и 3) даты Латеранского собора, [318] совершения казни над преп. Максимом [319] и изгнания папы Мартина. [320]

Хотя изыскания об источниках Феофана ныне умножились, [321] однако ни одно из вышедших сочинений не касается данных мест. [322] Поэтому нам придется остановиться на Феофане более, чем это было бы желательно.

Для отдела «Хронографии» Феофана под 621 г. мы уже указали источник в «Слове» ^{7} Анастасия Синаита, с которым Феофан сходен почти дословно. [323] Об Анастасии Синаите нужно сказать, что, хотя он был современником описываемых им событий, [324] однако, следил за ними издали и писал по слухам. И если он заявляет, что говорит «о том, что всем известно», [325] то, во всяком случае, осведомленность его в некоторых пунктах весьма поверхностна. Безусловно достоверен он в показаниях о событиях на Востоке (арабское нашествие); [326] в хронологических рамках этих событий он и помещает сведения о преп. Максиме и папе Мартине, вероятно, в том порядке, в каком они доходили до него путем слухов. [327] Что касается церковной истории на Западе, то сведения Анастасия Синаита оказываются здесь почти сплошь неверными. Он допускает грубый анахронизм, будто Ираклий († 641 г.) после встречи с яковитским патриархом Афанасием [328] отправил письмо папе Мартину (649–653 гг.) и получил от него отказ согласиться на формулу «μία ἐνέργεια»; будто папа Мартин (еще при Ираклии) по поводу экфесиса созвал Латеранский собор, возвестивший православное учение. [329] Очевидно, в данном случае величественная фигура папы Мартина заслонила фигуры других пап, и ему приписана та переписка между Ираклием (resp. его преемниками) и папой Иоанном, [330] которая имела место на 12 лет раньше вступления Мартина на Римскую кафедру. Так как кругозор Анастасия Синаита, в общем, простирался только на Сирию и Палестину, то, само собой разумеется, он не знал о той подготовке унии с монофизитами, которая велась с 616 г. в Константинополе и разрешилась впоследствии появлением ереси монофелитской; он сохранил известие только об униатских переговорах Ираклия с яковитским патриархом Афанасием в Сирии, и с этих переговоров и ведет начало нового лжеучения. Рассказ его о встрече Ираклия с Афанасием нужно признать в общем достоверным. [331]

Феофан, почерпнув свои сведения из Анастасия Синаита, внес в его текст свои поправки: Антиохию, [332] на основании предшествующего своего рассказа (под 620 г.), [333] заменил Иераполем; [334] папу Мартина, писавшего будто бы Ираклию по поводу нового лжеучения, [335] заменил Иоанном, [336] хотя сообщение об этой переписке неправильно отнесено ко времени до объявления «9 глав» Кира в Александрии (в 633 г.), когда папой еще был Гонорий; упоминание об экфесисе в рассказе о Латеранском соборе выпустил. [337] От этого сообщения Феофана еще более выиграли в смысле исторической их достоверности, хотя ошибки в хронологии Римских пап остались у него неисправленными и в таком виде перешли и в Vita.

Теперь остается решить вопрос о том, как нужно смотреть на Theophanes I, 330_{14–19, 29–31}; 331_1–27, которых нет у Синаита. Все эти сведения Феофана — о патриархах Софронии, [338] Пирре [339] и Павле, [340] а также о противомонофелитской деятельности пап Иоанна, [341] Феодора, [342] Мартина [343] и Агафона, [344] — равно как и все его даты, [345] надо полагать, составлены на основании константинопольских городских [346] или монастырских хроник (вроде Libellus synodicus); [347] по крайней мере, все это такого рода сведения, которые сочинены быть не могли. [348] Конечно, без проверки все эти показания приняты быть не могут, но нужно заметить, что, в общем, все они выдерживают проверку путем сравнения их с историческими показаниями других документов.

Показания Феофана относительно преемства Константинопольских патриархов подтверждаются свидетельством Ἱστορία σύντομος [349] патриарха Никифора († 829), который, по положению своему, конечно, мог знать хронологию своих предшественников; кроме того, несомненно, что он работал по документам, большей частью официальным, [350] и потому может быть принимаем за свидетеля достоверного.

Показания относительно пап Иоанна, Феодора, Мартина, Агафона подтверждаются свидетельством Libellus Pontificalis. Хотя об этой книге в науке спорили весьма много, и ни текст, ни содержание ее не установлены с безусловной точностью, [351] однако, в той части своей, из которой нам приходится черпать сведения, она заслуживает доверия. [352]

Итак, отрывок Theophanes I, 330_{14–19, 29–31}; 331_1–27 в общем достоверен. Неправильно только здесь утверждение, что преемником Мартина был Агафон; [353] кроме того, нужно осторожно относиться к показаниям Феофана о причинах удаления Пирра из Константинополя [354] и о наказании вместе с Мартином западных епископов. [355]

Что касается дат Феофана, то, прежде всего, надо заметить, что даты его ведутся по александрийской эре и потому требуют перевода на наше летоисчисление. [356] Но, помимо того, Гоар, [357] Паджи [358] и Геншен (болландист) [359] отметили у Феофана с первого года Ираклия несоответствие между годами от Р. X. и индиктами. Действительно, это несоответствие существует. 1 г. Ираклия = 14 индикту (2 октября) = 602 г. Феофана [360] = 609 г. (602+7) нашего счисления; между тем, индикт 602 г. Феофана будет 13-й, поскольку (602+14):15 = 13; 14-й же индикт соответствует 610–611 гг. нашего счисления. Отсюда видим, что с 1 г. Ираклия Феофан отстает на один год, и, следовательно, для перевода его дат на годы нашей эры надо прибавлять к его годам от Р. X. 9 лет (для сентября-декабря — 8). К сожалению, Феофан не везде отмечает индикты, так что не везде представляется возможность контролировать его хронологические показания. По-видимому, несоответствие индиктов с годами от Р. X. продолжается у Феофана непрерывно, [361] до последнего года Константина Копронима (775 г.). [362] Отсюда видно, что, полагаясь на даты Феофана, всегда можно ошибиться на один год (или даже на два — для сентября–декабря), [363] и что все хронологические указания его в нашем периоде надо исправлять.

[Объяснение этому несоответствию можно найти, если обратить внимание на то, как велись летописи в царствование Ираклия и его преемников. К этому времени относится составление «Пасхальной хроники», доведенной до 18 г. Ираклия. [364] В этой хронике счет годов ведется по константинопольской эре, [365] но год начинается не с 1 сентября (как у Феофана), начала индикта, а с 1 января. [366] При таком счислении под каждым годом хроники могут быть помещены события, относящиеся к двум индиктам: если январь 610 г. относится к 13-му индикту, то сентябрь уже к 14-му. Поэтому в «Пасхальной хронике» под одним годом иногда встречается датировка двух индиктов, [367] хотя большей частью перемена индикта для сентября–декабря только подразумевается. Переводя на свою эру исчисление показаний таких памятников, Феофан всегда должен был относить события, совершившиеся в сентябре–декабре, к новому индикту и, следовательно, к новому году своей хроники. При этом вполне было возможно, что там, где не было помещено никаких событий для конца одного и начала другого года, он мог слить этот год с предшествующим и, таким образом, пропустить один год. Если обратить внимание на то, что «Пасхальная хроника» считает время царствования Фоки 8 лет, а Феофан — 7, то можно допустить, что такое сокращение (пропуск одного года) Феофан сделал между годами Фоки: вероятно, он слил четвертый и пятый год его царствования (606 и 607 гг. «Пасхальной хроники» = 598 г. Феофана). [368] Таким образом, у него и получилась ошибка в счислении, которую мы должны всегда исправлять при пользовании датами Феофана.]

Переводя указанным способом даты Феофана, указанные нами выше, на наше счисление, мы должны казнь преп. Максима отнести к 658 г., [369] ссылку папы Мартина — к 659 г., [370] Латеранский собор — к 649 г.. [371] Из этих дат верна только последняя. Из достоверных источников нам известно, что казнь преп. Максима имела место в 662 г., а ссылка папы Мартина — в 654 г. (см. ниже. гл. V и VI). Хронология Феофана тем более подозрительна, что она не согласна: 1) с показаниями Синаита [372] о том, что папа Мартин пострадал раньше преп. Максима и 2) с порядком перечисления жертв ненависти Константа у Феофана. [373] Очевидно, Феофан даты свои почерпнул из каких-то темных и неверных источников, а может быть, просто руководствовался какими-либо ложными соображениями. Поэтому показания его летописи не могут дать нам твердой опоры для хронологии преп. Максима.

Все сказанное о Феофане приложимо ко всем историкам и хронистам, стоящим от него в зависимости.

7. <ПЕРЕВОД ХРОНИКИ ФЕОФАНА У АНАСТАСИЯ БИБЛИОТЕКАРЯ>

Хронику Феофана мы имеем в древнем (ок. 874 г.) [374] латинском переводе Анастасия Библиотекаря: до времени Юстиниана — в извлечениях, а после него — лишь с небольшими пропусками. [375] После исследований де Боора [376] теперь признается всеми огромное критическое значение этого перевода для текста Феофана, [377] и он едва ли не так важен, как и оригинал. [378] Однако нового, по сравнению с Феофаном, Анастасий Библиотекарь ничего не внес (кроме варианта в числе епископов на Латеранском соборе: 110 вместо 150 Феофана). [379] Поэтому его нельзя рассматривать как особого свидетеля, как делали это ученые историки в старину.

8.

Современник Феофана, патриарх Константинопольский Никифор (806–815, † 829), [380] написал, по-видимому, в добавление к Феофану [381] Ἱστορία σύντομος, Breviarium. Патриарх Никифор — свидетель беспристрастный [382]и историк добросовестный; хронологическая ценность его показаний (по индиктам, и притом не цифрами, а словами) стоит вне всяких сомнений. [383] К сожалению, у него мы находим упоминание только о том, что преп. Максим и Феодосий были в Африке защитниками православия; [384] впрочем, у него можно видеть прямое указание на то, что диспут преп. Максима с Пирром был в Карфагене. [385]

9. <ПОСЛЕДУЮЩИЕ ВИЗАНТИЙСКИЕ ХРОНИСТЫ>

Дальнейшие византийские хронисты стояли в зависимости от Феофана и не дают нам новых сведений о преп. Максиме.

У Георгия Амартола, хрониста половины IX в., [386] находим общее упоминание о том, что Ираклий был вовлечен Сергием и Афанасием в ересь [387] и что папа Мартин сослан был в Херсонес, а у преп. Максима и двух учеников отсекли правые руки и языки [388] (без всяких дат). У Георгия Кедрина, хрониста начала XII в., [389] находим повторение Феофана. [390] Равным образом, и у Иоанна Зонары (половина XII в.) [391] замечаем пользование Феофаном. Впрочем, наряду с этим у него выступают и другие источники: так, у него находим сообщение, будто диспут преп. Максима с Пирром имел место в Риме, [392] — сообщение, по-видимому, заимствованное у Фотия. [393] Общее замечание о «жестоком наказании» преп. Максима и его учеников и о ссылке папы Мартина [394] за анафематствование на Латеранском соборе ереси монофелитской вполне объяснимо из Theophanes 332, 347 и не нуждается для своего объяснения в предположении какого-либо другого источника. Отсюда значение труда Зонары для нас не велико.

Константин Манасси (XII в.) в своих политических стихах не выходит из пределов исторических данных Феофана. [395] Такие же общие замечания о судьбе свв. Мартина и Максима находим у Михаила Глики (XII в.) [396] и Иоиля (начало XIII в.). [397] Synopsis Савы, [398] доведенный до падения Латинской империи [399], повторяет Феофана, [400] но вместе с этим, несомненно, пользуется и Vita S. Maximi, ибо упоминает, что многие слова преп. Максима (может быть, Acta?) записаны учеником его Анастасией и «переданы нам». [401] У хрониста-поэта Ефрема (начало XIII в.) [402] находим общее упоминание о ссылке свв. Мартина и Максима, [403] заимствованное у Зонары.

Таким образом, у византийских хронографов мы не находим пользования какими-либо неизвестными нам источниками, кроме, главным образом, Феофана. Отсюда — значение их ничтожно: они лишь показывают, что греческие историки не располагали другими сведениями, кроме тех, которые были сообщены Феофаном, а может быть, даже и не хотели их приобрести, ибо все хронографы не только не распространяют, а, наоборот, (более или менее) сокращают Феофана.

10. <ПОСЛЕДУЮЩИЕ ЛАТИНСКИЕ ХРОНИСТЫ>

К тем же выводам приводит нас и рассмотрение латинской хронографии.

Из латинских историков до Феофана известен Павел Диакон (род. 720 г., знавший греческий язык), написавший около 744 г. [404] «Историю лангобардов» (De gestis langobardorum), но он сообщает сведения только о политических событиях в Византии за исследуемое нами время [405] и ничего не говорит о преп. Максиме.

Что касается латинских хроник, то они или повторяют Феофана (или, вернее, его латинского переводчика — Анастасия), как Historia miscella; [406] или же, повествуя о папе Мартине (по Lib. Pontificalis), совсем молчат о преп. Максиме, как, например, хроника Регинона, [407] Гериманна Авгиенского, [408] Бернольда, [409] Мариана Скотта. [410]

Таким образом, из хроннстов-историков, писавших на классических языках, для нас имеют значение только Феофан (resp. Анастасий) и Никифор, которые составляют основу позднейшей византийской и латинской хронографии.

Однако преп. Максим был настолько значительной личностью, что его не могли обойти молчанием и восточные хронисты, и, прежде всего, сирийские.

11. <ВОСТОЧНЫЕ ХРОНИКИ>

К сожалению, мы не располагаем всеми известными в науке историческими сочинениями сирийцев: многие из них или еще не изданы, или отсутствуют в нашей библиотеке. [411]

Довольно обстоятельные сведения о преп. Максиме находим у Михаила Сирийца († 1199 г.). Для нашей эпохи он пользовался трудами (псевдо-) Дионисия Тель-Махрского, а также и другими сирийскими, греческими, арабскими и армянскими источниками. [412] Для истории вообще труд Михаила Сирийца, конечно, составляет целое «сокровище», [413] но для истории преп. Максима сообщениями его нужно пользоваться весьма осторожно. Прежде всего, нужно всегда помнить, какой широкий размах может принимать восточная фантазия: в хрониках Востока часто события, разделенные иногда даже веками, сливаются в одно, и, наоборот, разделяются события одной эпохи, смешиваются лица и т. п. [414] Во-вторых, надо всегда иметь ввиду, что авторы-сирийцы топографически отдалены от описываемых ими событий; они смотрят на них со стороны, во многом опираются на малодостоверные слухи и притом всегда понимают их в своей концепции, редко удерживаясь от привычки приукрашивать события цветами своей фантазии. [415] В-третьих, почти все восточные писатели носят яркую печать тенденциозности, поэтому их суждения об исторических фактах и их освещение событий требуют серьезной критики. На беспристрастии их суждений неблагоприятно отзывалась национальная ненависть к Византии и религиозная рознь. Известно, например, как теперь сирийцы-арабы ненавидят греков; та же ненависть существовала и в изучаемую нами эпоху. [416] Далее: большинство среди восточных писателей составляют монофизиты; понятно, что они пишут о греках-«халкидонитах» тенденциозно, сгущают краски, толкуют об их интригах, подкупах, преследованиях, [417] а себя, конечно, величают православными. [418] Понятно также и то, что они вообще недружелюбно относятся к грекам, в частности же — и к преп. Максиму, которого они прямо считают виновником новой «небывалой» ереси и последователем язычника Платона. [419]

Поэтому сообщения восточных историков требуют особенно осмотрительного отношения.

У Михаила Сирийца целая глава посвящена истории преп. Максима и его «ереси». [420] Источником для него служили: 1) «Опровержение ереси Максимина», [421] написанное Симеоном, настоятелем монастыря Кенешре, [422] 2) анонимная хроника, составленная в начале IX в., [423] и 3) сочинения, бывшие под руками у Феофана. Симеон Кинешрейский задался целью написать опровержение учения «халкидонитов», как оно выразилось в новой ереси «максимиан». Так как обычным приемом полемики в то время было сравнение с древними еретиками и указание на то, что данное учение ведет к какой-либо ереси, [424] то Симеон, опровергая учение «максимиан», старался доказать, что это учение ведет свое начало от ереси Феодора Мопсуэстийского. [425] По его мнению, посредствующим звеном между преп. Максимом и Феодором были оригенисты VI в. — палестинские монахи (близ Иерусалима). [426] Однако Симеон в пределах истории не удержался, и, увлеченный полемикой против «максимиан», смешал их с оригенистами. Отсюда у него получилась довольно своеобразная картина истории «максимиан». По его мнению, они учили об апокатастасисе, утверждали, что Христос не выше нас, ибо и мы со временем будем богами, [427] имели манихейские представления о духе и плоти и потому учили о двух (противоположных) волях во Христе. [428] Лжеучение это было разоблачено Сергием, который и донес об этом императору Юстиниану. Тогда патриарх преп. Мина (!) созвал Пятый Вселенский собор, осудивший Феодора Мопсуэстийского и агноэтов (!), которые исповедуют две воли и два действования. [429] К этим сведениям анонимный источник Михаила Сирийца добавляет, что преп. Максим был родом из деревни Гасфин в Тивериадской области, что появился он во времена Константа [430] и первый начал учить о двух волях. [431]

<Смешение у него биографий преп. Максима и Леонтия Византийского>

Из сопоставления Симеона и анонимного источника видно, что они невообразимо путают события. Первый, углубившись в целях полемических в историю, отнес начало монофелитских споров ко временам споров оригенистических; [432] второй же отодвинул его ко временам Константа (641–668). Оба они согласны только в том, что всю тяжесть вины за появление нового «лжеучения» возлагают на преп. Максима. Из этого разногласия в показаниях о преп. Максиме источников Михаила Сирийца, для нас очевидно то, что в жизнь преп. Максима у Симеона в изложении Михаила Сирийца привнесены чуждые элементы, заимствованные из споров VI в., добавлены черты, не имеющие никакого отношения к личности преп. Максима. По нашему мнению, черты эти, с точки зрения монофизита, наиболее подходят к той таинственной личности, которая в истории известна под именем Леонтия Византийского: он был монахом Саввинской Лавры и был подозреваем в оригенизме. [433] Учение «Максимиана», действительно, принадлежит преп. Максиму, только оно передано усердным полемистом в уродливой форме, ввиду выводов из отдельных положений его учения, необходимо будто бы приводящих к нелепым утверждениям оригенистов, несториан, фемистиан (агноэтов), [434] а главное — покоящихся на языческой философии Платона. [435]

Но кому бы ни принадлежали все отмеченные черты (рождение в деревне Гасфин, участие в оригенистских спорах, осуждение на Пятом Вселенском соборе), они, во всяком случае, должны быть исключены из материала, годного для биографии преп. Максима. [436]

Что касается до тех сообщений «Хроники» Михаила Сирийца, которые имеют действительное отношение к преп. Максиму, то для суждения об исторической ценности этих сообщений нужно иметь в виду, что ни Симеон, ни аноним, ни другие источники Михаила Сирийца ничем и нигде не обнаруживают себя как непосредственные свидетели жизни преп. Максима: сведения дошли до них через вторые-третьи руки. Отсюда — гарантии достоверности сведений Михаила Сирийца, в общем, ничтожны, и в решении вопроса об их достоверности нужно руководствоваться общими соображениями о возможности и вероятности тех событий, о которых он говорит. С этой точки зрения, должен быть признан баснословным рассказ Михаила Сирийца о том, <что> будто бы преп. Максим по прибытии своем в Константинополь был призван на собор, здесь обличен Константином Пергийским (!) в несторианстве и в наказание заключен в женский монастырь; будто бы здесь он научил монахинь отвергнуть общение с Константинопольским патриархом, не принимать св. причастия от византийских священников и топтал св. дары; будто за это он был лишен языка, однако и после того продолжал свою нечестивую проповедь письменно; тогда у него отсекли правую руку, однако преп. Максим стал писать левой; тогда у него, наконец, отсекли и левую руку [437] и сослали его на Кавказ. [438] Во всем этом рассказе истина перемешана с ложью, или, вернее, на почве каких-то темных слухов выросла картина, нарисованная восточной фантазией. Сообщение о заключении преп. Максима в женский монастырь, маловероятное само по себе, вовсе не оправдывается показаниями достоверных источников, которые мы имеем. [439] Основу всей этой легенде, вероятно, дало известное собеседование преп. Максима с Феодосием, еп. Кесарие-Вифинским, [440] и то обстоятельство, что св. отец упорно отказывался вступить в общение с Константинопольским патриархом и причаститься (вместе с императором) из его рук, [441] и даже позволял себе сомнение в том, что Дух Св. нисходит на те дары, которые освящаются византийскими предстоятелями, осужденными и низложенными на Латеранском соборе. [442] Как бы то ни было, восточные писатели не постеснялись приписать знаменитому подвижнику-«халкидониту» кощунственное отношение к св. дарам и выставить его в невыгодном свете, причем, соответственно этому, преувеличили и меру его наказания.

Из всего сказанного видно, что «Хроника» Михаила Сирийца не может дать нам новых достоверных сведений о преп. Максиме. Она важна для нас только в трех отношениях: 1) она подтверждает показания греческих источников (например, о казни над преп. Максимом), 2) подтверждает предположение о пребывании преп. Максима в Палестине и 3) отмечает то, какое важное значение принадлежит преп. Максиму в истории Вселенской церкви в эпоху монофелитских споров. Значение преп. Максима как главного деятеля эпохи и главы «халкидонитов-максимиан» выступает в ней особенно рельефно и гораздо отчетливее, чем в византийских источниках; по замечаниям этой хроники, даже папа «следовал мнению Максима» и был «развращен его ересью», [443] а впоследствии «пагубная его ересь» [444] была принята всеми «халкидонитами».

Из последующих сирийских историков отметим Бар-Эбрея, Григория Абуль-Фаранджа (1226–1286). [445] Он обильно черпал из Михаила Сирийца и других источников.

12. «ХРОНИКА» ПАТРИАРХА ЕВТИХИЯ>

Из хроник, появившихся в Египте и Эфиопии, упоминание о преп. Максиме находим в труде патриарха Евтихия (Саид ибн-Батрика) Contextio gemmarum, написанном в середине X в. Легендарный характер этого произведения сам собою бросается в глаза; [446] хронология представляет невообразимую путаницу. [447]

О преп. Максиме в хронике Евтихия сообщается, что он, прийдя к Константу (по-видимому, в Рим) с двумя своими учениками, обличил его в неправоверии, за что Констант приказал отсечь ему и одному из его учеников руки и ноги, и вырвать язык, и затем всех (трех) вместе сослать «в далекое место». Очевидно, Евтихий весьма плохо представлял себе исповеднический подвиг преп. Максима. Во всяком случае, однако, его свидетельство, почерпнутое, вероятно, из коптского синаксаря, является лишним подтверждением рассказов греческих историков о казни преп. Максима и показывает, что даже в сжатом изложении арабской мировой хроники преп. Максим, поборник вселенской истины, может по праву занимать почетное место. [448]

13. <ЗАМЕЧАНИЯ ОБ АРМЯНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ>

Армянская историография не упоминает о преп. Максиме. Нет сведений о нем ни у Себеоса, [449] современника Ираклия (и преп. Максима), ни у зависящих от него позднейших армянских историков: Гевонда (VII в.), [450] Моисея Каганкатваци (X в.), [451] Фомы Арцруни (X в.) [452] и Стефана Асохика (X в.).] [453]

14.

Наряду с летописными сообщениями о преп. Максиме, надо поставить сведения о нем, находимые в древнем синодике (συνοδικὸν) — Libellus synodicus. [454] Здесь в таких же словах, как и у Феофана, сообщается о диспуте св. отца с Пирром, [455] о созыве по его почину Латеранского собора и о наказании его за это («γλωσσοτομία» и «ἐξοπία»). [456] Время составления этого синодика, особенно если иметь в виду первоначальную редакцию его, установить трудно. Если принимать за точку отправления настоящий вид его, то происхождение его надо отнести к IX в. [457]

Что касается источников этой книги, то, говоря вообще, таковыми, очевидно, были документы, находившиеся в соборных актах; но, по-видимому, в некоторых случаях автор пользовался готовым систематизированным материалом (хрониками, списками императоров и патриархов), однако не всегда исправным. Отсюда объясняется то, что в Libellus synodicus патриарх Петр ставится раньше Павла, [458] Констант подменяется Константином Погонатом, [459] а этот последний — Львом; [460] Агафон считается непосредственным преемником Мартина [461] и т. п.

При всем том, синодик, не давая новых сведений о преп. Максиме (по сравнению с соборными актами и Феофаном), по истории монофелитства [462] сообщает сведения, не известные нам из других источников. В этом его особенная ценность.

Документы, имеющие значение для биографии преп. Максима, можно разбить на две группы. К первой относятся те, которые всецело посвящены описанию какого-либо события в жизни св. отца. Таковы Disputatio cum Pyrrho и Acta, в которых излагается судопроизводство над преп. Максимом: Relatio motionis, factae inter domnum abbatem Maximum et socium ejus atque principes in secretario, и Tomus alter S. patris nostri Maximi ac confessoris, quae gesta sunt in primo ejus exilio, id est Bizyae: quae scilicet inter Theodosium Caesareae Bithyniae episcorum ipsumque fuerunt disputata. Вторую же группу составляют такие документы, в которых делаются о преп. Максиме более или менее значительные упоминания. Таковы: a) Scholium, sive Hypomnesticum Феодосия Гангрского; б) Adversus Constantinopolitanos, pro S. patre nostro Maximo, invectiva a quodam monacho, diri facinoris exsecratione amaro corde conscripta; в) исповедание (ἔκθεσις) веры Антиохийского патриарха (монофелита) Макария, и др.

15.

«Диспут с Пирром» (PG 91, 288–353) представляет собой протокольную запись знаменитого диспута преп. Максима с бывшим Константинопольским патриархом Пирром, состоявшегося в июле месяце 645 г. (3-го индикта) [463] в присутствии префекта Африки Григория и епископов африканских. [464]

Автор Vita S. Maximi приписывает составление Disputatio самому преп. Максиму; [465] то же, по-видимому, допускает и Фотий, [466] причем находит, что недостатки стиля и логической стройности в диалоге объясняются или желанием автора точно записать слова споривших, или же другими какими-либо соображениями. Баронио, [467] а за ним Комбефи [468] и Фабриций-Гарлес [469] держались иного мнения: они утверждали, что диспут был стенографически записан нотариями. Оба взгляда можно совместить: возможно, что преп. Максим редактировал записи нотариев и сам издал этот диспут, ибо распространение его могло много содействовать торжеству православия. Несомненно, что приписка к Disputatio о том, что Пирр исполнил в Риме свое обещание об отречении от ереси, для чего путешествовал вместе с автором Disputatio (ἡμῖν) в Рим, принадлежит преп. Максиму. [470]

Disputatio издано было, несомненно, еще до вторичного отпадения Пирра в ересь (об этом событии не упоминается), и, следовательно, — в 645–646 гг.

В исторической достоверности диспута не может быть сомнений: о нем сам преп. Максим рассказывал патрициям в Константинополе; [471] о нем допрашивали на суде его учеников. [472] Точность передачи прений в Disputatio тоже не может подлежать сомнению. Торжество православия, обнаружившееся на этих прениях, было так несомненно, что оно не нуждалось ни в прикрасах, ни в искажениях. Правда, Пирр в Disputatio оказывается слишком уступчивым, изложение речей преп. Максима представляется более связным и полным, чем изложение возражений его противника, причем, по-видимому, преп. Максим не столько заботился о том, чтобы разбирать и опровергать эти возражения, сколько о том, чтобы полно и точно изложить свои воззрения, почему между возражениями и ответами в Disputatio иногда нет прямого соответствия. [473] Однако это нисколько не уполномочивает нас объявлять запись диспута с Пирром недостоверной. Мы знаем, что уступчивость была в рассчетах Пирра (он искал помощи у <префекта Африки> Григория и искал примирения с православными), не говоря уже о том, что он не отличался твердостью убеждений; от этой уступчивости зависит, может быть, и краткость его возражений. Что же касается до некоторого несоответствия между речами диспутантов, то несомненно, что они стояли на двух различных точках зрения и не всегда заботились о том, чтобы вникнуть в аргументацию своего противника и применить к ней начала имманентной критики. Нельзя, конечно, утверждать, что Пирр в диспуте исчерпал все средства монофелитской диалектики, но, во всяком случае, весьма вероятно, что он затронул существенные пункты христологии монофелитов. [474] Точность передачи слов Пирра вне всяких подозрений (мы, по крайней мере, не знаем о них). Да православные и не могли допустить никакой подтасовки в данном случае, ибо их тотчас же уличили бы монофелиты, которые осмелились клеветнически обвинять преп. Максима в некорректном отношении к Пирру, [475] хотя ни разу не заводили речи о каких-либо искажениях в Disputatio.

Исходя из этих соображений, мы утверждаем, что Disputatio — документ вполне достоверный.

16. <АКТЫ ПРЕП. МАКСИМА: RELATIO И TOMUS ALTER>

Акты преп. Максима (Relatio и Tomus alter) и некоторые другие документы дошли до нас в нескольких рецензиях: 1) переводе Анастасия Библиотекаря, в его «Collectanea de iis, que spectant ad historiam Monothelitarum», [476] изданных в 1620 г. в Париже Яковом Сирмоном (Sirmond); 2) в подлиннике — греческом тексте cod. Seguieranus [477] (теперь Coislinianus № 267 Парижской Национальной библиотеки), изданном в 1675 г. Комбефи (PG 90, 109 squ.); и 3) в переводе Морина в «Анналах» Баронио.

Во всех трех названных рецензиях текст Relatio и Tomus alter во многих местах сильно варьирован.

Тексту Баронио подвергся наиболее значительным искажениям. Прежде всего, у него Relatio поставлено под 657 г. после Tomus alter (под 656 г.), вопреки порядку, в котором находятся эти два документа в Collectanea Анастасия Библиотекаря и в сокращенном изложении Vita.

Ошибочность такой перестановки очевидна, во-первых, из того, что в Tomus alter [478] прямо делается ссылка на разговор, изложенный в Relatio; [479] во-вторых, из того, что у самого Баронио Relatio повторяется два раза: до Tomus alter (в кратком изложении Vita, под 650 г., [480] в качестве первого допроса преп. Максима) и после Tomus alter, под 657 г., [481] в полном тексте Relatio, в качестве последнего допроса св. отца. Раз допущенная ошибка повлекла и другие. Сообразно с перестановкой указанных документов у Баронио, в Relatio 1) приставляется начало, [482] имеющее целью связать его с предшествующим изложением истории преп. Максима (Tomus alter): «postquam vero multum temporis praeteriisset, ac sanctus esset in exilio: rursum misit imperator, eumque accersivit»; 2) отбрасывается конец Relatio (гл. XV), говорящий о ссылке преп. Максима в Визию, [483] которая, по заглавию Tomus alter, была его первой ссылкой.

Относительно приставляемых у Баронио в начале Relatio слов надо сказать, что они не подлинны: их нет ни в тексте (греческом) Комбефи, ни у Анастасия Библиотекаря. Так же ошибочно у Баронио и опущение Relatio XV. В пользу подлинности этой главы говорит то, что 1) она находится у Анастасия Библиотекаря [484] и в греческом тексте; 2) стоит в тесной связи с предыдущими главами по содержанию (καὶ μῇ ἐπανριον) и стилю (γέρον о преп. Максиме, σεκρέτον; построение речи); заверяется Vita, в которой она находится в сокращении; [485] сообщает Relatio характер целостности, законченности, стройности и, следовательно, составляет необходимую часть этого документа.

Так как греческий текст Relatio у Комбефи (кроме указанных вариантов Баронио) подтверждается и переводом Анастасия Библиотекаря, и текстом Баронио, [486] то в нем мы, очевидно, располагаем подлинным и неповрежденным текстом Relatio, который нигде не нужно ни дополнять, ни урезывать, и который вполне годен для исторического пользования.

Гораздо больше вариантов (впрочем, мелких) находим в Tomus alter. У Баронио к тексту этого документа сделаны прибавки (под влиянием Vita), [487] хотя есть и пропуски; [488] добавления эти и пропуски, впрочем, не имеют значения, ибо они не оправдываются авторитетным текстом перевода Анастасия Библиотекаря, [489] по некоторым чтениям которого должен быть исправлен греческий текст. [490]

Весьма сомнительна подлинность XXXIII главы Tomus alter. Этой главы нет ни у Анастасия Библиотекаря, ни у Баронио. Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы такой добросовестный переводчик, как Анастасий Библиотекарь, [491] опустил эту главу, да и нельзя указать и подходящей причины, которая могла бы побудить его оставить без перевода рассказ об исповедничестве преп. Максима, в то время как он перевел даже заключительное славословие [492] Tomus alter, которое можно было бы опустить без ущерба для повествования. Таким образом, мы необходимо должны считаться с этим внешним свидетельством против подлинности XXXIII главы Tomus alter. Эти же внешние свидетельства подтверждаются и внутренними. Прежде всего, подробное заключительное славословие по своему содержанию более примыкает к XXXI главе Tomus alter, где говорится о том, как преп. Максим победоносно опроверг клеветы своих врагов (будто он не исповедует Пресвятой Девы Марии Богородицей) и после этого был почтен местными клириками, [493] чем к XXXIII главе, где излагается приговор о жестокой казни и ссылке преп. Максима с двумя его учениками: «Gloria tibi, unigenite Deus, — qui eos, qui propter te cum te pelluntur et patriuntur [494] verbo et opere confortas [495] et sapientes lacis in Spirito Sancto. Eos vero, qui tui, et revera proprie semper Virginis [496]matris tuae inimici et veritatis calumniatores sunt, [497] semper confundis [498]— Gloria tibi, Trinitas Sancta — spes et salus universorum, qui in orthodoxa fide adorant te et sermiunt tibi in veritate usque in finem». [499] Далее, из I главы мы видим, что описание мученического подвига преп. Максима вовсе не входило в задачу автора Tomus alter и даже не имелось им в виду; кроме того, во всем Tomus alter речь идет только об одном преп. Максиме; выступление в XXXIII главе обоих учеников его является неожиданностью. Наконец, между Tomus alter и XXXIII главой есть заметное различие и в характере литературной обработки материала: точное указание дат, мест, имен в XXXIII главе исчезает; стиль ровный, ясный и простой заменяется тяжелым, спутанным, периодичным (впрочем, часть этой главы представляет копию официального документа); преп. Максим, обыкновенно называемый «ὁ ἀββᾶ», становится здесь уже «ὁ ἐν ἁγίοις Μάξιμος». [500]

Все это делает для нас несомненным, что XXXIII глава не принадлежит тому автору, который написал Tomus alter, а добавлена позднее, причем этот дополнитель отбросил заключение, как не имевшее теперь смысла, и, таким образом, получился теперешний греческий текст (Комбефи) I–XXXIII, без заключительного славословия. По сходству Tomus alter XXXIII с Adversus Constantipolitanos (в обоих документах казнь распространяется на двух Анастасиев) и по месту нахождения их в одном cod. Regurerianus можно заключать, что оба эти документа принадлежат одному автору.

Ознакомившись с состоянием текста актов преп. Максима, мы должны теперь перейти к изучению Relatio и Tomus alter I–XXXII как исторических источников.

Оба документа, излагающие судопроизводство над преп. Максимом, не представляют собой официальных судебных протоколов и в них много страниц посвящено не столько описанию допроса св. исповедника, сколько беседам его с разными лицами. Однако оба документа, несомненно, написаны современниками и почитателями св. отца. От них веет эпической простотой рассказа, неподдельной искренностью, которая возможна только у современника, а различные детали, [501] точные даты, [502] точное указание лиц [503] выдают в авторе непосредственного очевидца событий. В Relatio автор сам дает ясно понять, что ему вместе с преп. Максимом приходится переносить всевозможные бедствия в отдаленном изгнании. [504] В Tomus alter автор говорит в одном месте [505] как участник в событиях, хорошо осведомленный о положении вещей. В обоих документах автор выражает свое глубокое уважение и благоговение перед личностью преп. Максима. [506] Отсюда видно, что все внутренние признаки говорят за происхождение означенных документов от современников и почитателей св. исповедника. [507]

Несколько труднее решить вопрос, принадлежат ли эти два документа перу одного автора или написаны двумя различными лицами. Нам думается, что всего вероятнее первое предположение. Правда, стиль и общий характер обоих документов немного различен, [508] однако не настолько, чтобы заставлять предполагать непременно двух авторов. Разница между двумя документами легко может быть объяснена, с одной стороны, довольно значительным промежутком времени, которым разделялось их написание, а с другой — различным их назначением. Задача Relatio в некотором роде апологетическая: здесь раскрывается вся несправедливость обвинений, возведенных на преп. Максима на неправедном судилище византийском, [509] и вся незаслуженность назначенного ему наказания — бедственной ссылки. Страдание за истину Христову, страдание от клевет и неправды людской — вот основная идея Relatio, которое в этом отношении можно сравнить с древними мученическими актами. Несколько сложнее задача Tomus alter’a; тут преследуется строго историческая цель: точным изложением описываемых событий автор хочет отнять у врагов истины всякую возможность создавать и распространять превратные слухи о преп. Максиме, а вместе с тем и оттенить на примере св. исповедника, как Господь помогает боящимся Его. [510] Этим различением задачи обоих документов и объясняется то обстоятельство, что в Relatio элемент апологетический преобладает над строго историческим, а в Tomus alter — наоборот.

С другой стороны, за принадлежность обоих документов одному автору говорит тесная связь их (по предмету), в силу которой в одном документе можно находить более или менее ясные намеки на другой. [511]

Кто же автор этих документов?

По свидетельству биографа преп. Максима, оба документа написаны учеником его Анастасием. [512] Так как у преп. Максима было два ученика с именем Анастасий, причем один обычно назывался апокрисиарием римским, [513] а другой — монахом [514] или аввой, [515] то является вопрос, кому из них принадлежит авторство Relatio и Tomus alter. [516] Исследователи, большей частью не указывая своих оснований, решают этот вопрос различно. Одни (например, Баронио, [517] св, Димитрий Ростовский, [518] Галланди, [519] архиеп. Филарет, [520] Зефиров, [521] Орлов, [522] архиеп. Сергий, [523] Эргардт [524] и Штигльмайр) [525] приписывают написание названных документов Анастасию Апокрисиарию, другие (как Пиний, [526] Монфокон) [527] — Анастасию Монаху. [528] Последнее мнение правильное, и вот почему.

Прежде всего, из такого достоверного источника, как Hypomnesticum, нам известно, что Анастасий Апокрисиарий был схвачен и отправлен в ссылку (в Трапезунт) еще в 648 г. [529] (следовательно, раньше преп. Максима), и притом схвачен не в Риме, а в Константинополе. Отсюда ясно видно, что он не был тем Анастасием, которого, по Relatio, привезли в Константинополь и судили вместе с преп. Максимом. Далее, из того же документа [530] мы знаем, <что> Анастасий Апокрисиарий из Трапезунта был переведен в Месимврию и жил там до последней ссылки в Лазику (в 662 г.). Поэтому он не мог быть непосредственным свидетелем ни допросов преп. Максима в Константинополе (655 г.), ни беседы его с еп. Феодосием в Визии (656 г.). [531] Таким образом, остается предположить, что свидетелем и участником первых уз преп. Максима (и, следовательно, автором Relatio и Tomus alter) был Анастасий Монах. [532] За это предположение говорит и сходство стиля Relatio с письмом к каларийским монахам, несомненно, принадлежащим Анастасию Монаху. [533]

Анастасий был верным другом и неразлучным спутником преп. Максима до самой смерти. [534] До принятия монашества он занимал при дворе константинопольском невысокую [535] должность нотария (писца) при императрице Евдокии, супруге императора Ираклия. [536] Здесь он, вероятно, подружился с преп. Максимом, протоасикритом Ираклия. По смерти Евдокии оба они, вероятно, постриглись в монахи (ок. 613 г.). Затем мы встречаем Анастасия в Африке вместе с преп. Максимом: здесь он был свидетелем блестящего диспута св. отца с Пирром [537] и позорного поведения одного трибуна (притворявшегося православным) — византийского шпиона, выступившего впоследствии на суде с обвинениями против преп. Максима. [538] Вместе со своим учителем он переселился в Рим (ок. 645 г.) и здесь был ревностным поборником православия. [539] В 649 г. он присутствовал (в числе 37 греческих авв) [540] на Латеранском соборе, и не только подписался под осуждением типоса, но и составил против него λίββελον. [541] В Риме же в 653 г. [542] он был схвачен вместе с преп. Максимом и в 655 г. судим [543]и предназначен к ссылке в Перверы, [544] но, по-видимому, предварительно около года был продержан под заключением вместе с преп. Максимом в Визии [545] и, следовательно, был свидетелем его беседы с еп. Феодосием. [546] Во время отведения преп. Максима в Константинополь в 656 г. Анастасий оставался в ссылке, не сопровождал своего учителя, и, вероятно, был переведен в Перверы. [547] Сведения о том, что случилось за это время со св. исповедником, он мог почерпнуть у самого преп. Максима, [548] когда они 6 лет (656–662 гг.) прожили вдвоем в Перверах до последней ссылки в Лазику. В 662 г. Анастасий вместе с преп. Максимом был приведен в Константинополь, здесь подвергся жестокой казни [549] и был сослан в Лазику (теперь Кутаисской губернии), где и умер 22–24 июля 662 г. [550]

Когда написаны Анастасием Монахом Relatio и Tomus alter?

Судя по указаниям, содержащимся в этих документах, [551] надо признать, что они составлены «по живым следам событий» [552] и в том самом году, когда произошли эти события. Так как события, описываемые в Relatio, имели место 18–26 апреля 655 г., а события Tomus alter I–XXXII 24 августа — 18 сентября 656 г., [553] то отсюда написание первого документа надо относить к середине 655 г., а второго — к концу 656 г.

Историческая достоверность обоих документов, после того, что сказано об их происхождении, не может подлежать никакому сомнению. Автор их — непосредственный очевидец событий, написавший свой труд под живым впечатлением тех происшествий, которые он сам наблюдал или о которых узнал от лиц, заслуживающих доверия (например, от преп. Максима). Задача автора не оставляет сомнений в его правдивости, бесстрастие его нисколько не умаляется его благоговейным отношением к своему учителю, ибо оно является только верным отражением обаятельного влияния этой личности. Изложение автора поражает своей документальностью, [554] а по местам обилует замечаниями, вводящими нас в сферу внутренних переживаний славных изгнанников. [555] Неудивительно поэтому, что документы эти всегда и у всех пользовались полным доверием, а на Седьмом Вселенском соборе, наряду с отеческими цитатами, был прочитан и отрывок из Tomus alter XV1I1 и XXVI. [556]

17. ANONIMUS ROMANUS

Так мы называем автора небольшого отрывка, помещенного в Collectanea [557] после писем папы Мартина под не отвечающим содержанию его заголовком: «en ergo quae scripta sunt a beatissimo apostolico ad charissimum suum». Здесь вовсе не содержится письма папы (как думали некоторые ученые), а находится увещевание оказать помощь страдальцу за веру — Мартину, причем заявляется, что он, как и преп. Максим и Анастасий (апокрисиарий), претерпел изгнание ob rectam fidem, [558] а не за политические преступления (Nunquid et isti rebelles sunt?). [559]

Увещание принадлежит римлянину, называющему папу Мартина «sacerdos noster» — своим иерархом, совершившим свое мученическое sacrificium в Константинополе — in ecclesia vestra. Увещание написано после смерти Пирра, 1 июня 654 г. (о ней здесь упоминается), но до смерти папы Мартина — 16 сентября 655 г. Литературная деятельность римлянина-анонима весьма важна для нас: кроме означенного отрывка, составлявшего как бы комментарий к составленному им сборнику, он сохранил нам в своем сборнике переписку папы Мартина с Феодором, спудеем Св. Софии, [560] и составленное этим Феодором описание исповедничества папы Мартина (Commemoratio eorum, quae saeviter — acta sunt in S. Martinum papam), [561] а также и Relatio. Его сборник явился основой для еще более обширного сборника Феодосия Гангрского, составившего (в переводе) Collectanea Анастасия Библиотекаря. Для биографии преп. Максима Romanus Anonymus важен в том отношении, что подтверждает повествования о нем других документов, а также показывает, какой у православных с самого начала страданий св. отца был взгляд на его исповеднический подвиг.

18.

Hypomnesticum — очень важный по богатству точных дат и других указаний документ. К сожалению, текст его чрезвычайно неисправен: в одном месте [562] мысль автора обрывается, и, конечно, трудно сказать, насколько значителен этот пропуск. В некоторых случаях смысл документа можно уловить только при исправлении текста или введении новой пунктуации. [563] Литературная обработка памятника стоит тоже ниже всякой критики: написан он беспорядочно и бессвязно; конструкция речи необычайно запутана и неуклюжа; [564] там и сям встречаются совершенно не идущие к делу вводные замечания [565] (прерывающие мысль автора), помимо вставок, за которыми можно еще признать сравнительное значение. [566] По местам изложение автора настолько неясно, что приходится только по догадке указывать, кто разумеется под qui III главы [567] или utrosque VII главы; [568] наконец, по местам речь автора становится прямо непонятной. [569] Поэтому извинения автора за литературные дефекты своего труда нужно признать вполне своевременными, а его ссылку на свою indisciplinatio [570] — <вполне> основательной.

Автором Hypomnesticum’a был Феодосий, монах [571] и пресвитер. [572] Анастасий Библиотекарь называет его «гангрским», [573] вероятно, по месту рождения. [574] Монахом он был в Иерусалиме (in sancta Christi nostri civitate), [575] однако, по всей вероятности, долго жил в Константинополе, может быть — в Диомидовском (resp. Иерусалимском) [576] монастыре. В Византии он вступил в тесный кружок [577] почитателей преп. Максима и стал учеником Анастасия Апокрисиария. [578] В то время, как преп. Максим и другие поборники православия подверглись правительственному преследованию, Феодосий остался на свободе, был свидетелем [579] их жестокой казни и ссылки в Лазику [580] и по мере сил старался оказать им помощь. [581] С тех пор он не переставал посещать вообще всех св. изгнанников–страдальцев за веру (secundum consuetudinem). Так, около 666 г. он посетил Крым, где томился ученик Анастасия Апокрисиария Феодор; [582] в 668 г. (20 августа) [583] — Лазику, где получил от Григория, настоятеля Ватарарского монастыря, письмо Анастасия Апокрисиария и оставшиеся после его смерти сочинения (Doctrina Patrum), [584] которые были потом им изданы. [585] В Лазике, между прочим, Феодосий беседовал с разными лицами (каковы Леварникий, губернатор Лазики, [586] и Мистриан, войсковой старшина [587] Схимариса) о преп. Максиме и Анастасии. Вообще Феодосий собирал материалы о св. исповедниках, например о папе Мартине, [588] и, по всей вероятности, он составил те Collectanea, которые перевел Анастасий Библиотекарь. [589] Вернувшись в 669 г. из Лазики (indictionis undecimae, quae praeteriit), [590] в то время, когда скорбное гонение на православных еще продолжалось, [591] Феодосий в виде схолии на письмо к нему Анастасия Апокрисиария [592] написал Hypomnesticum, в котором изложил известные ему сведения о поборниках православия в целях воздать им должную похвалу и сохранить потомству память об их делах. [593] При этом Феодосий, судя по заглавию его труда, преследовал и более частную задачу: он хотел сообщить сведения главным образом об Анастасии Апокрисиарии, ибо этот последний в своем письме почти ничего не сообщил о себе. В Hypomnesticum без особенной логической связи излагаются сведения об Анастасии Апокрисиарии и его учениках (гл. I–III), о папе Мартине (гл. IV–V), о преп. Максиме и Анастасии Монахе (гл. VI), после чего следуют автобиографические заметки (об отношении Феодосия к указанным лицам) и обращение к читателям (гл. VII–XI).

Что касается до достоверности сведений, сообщаемых в Hypomnesticum, то она вряд ли может быть оспариваема. Это — документ magnae fidei et auctoritatis. [594] Мы знаем, что Феодосий был или сам очевидцем описываемых событий, [595] или слышал о них от других лиц, которых он называет по имени. [596] Поэтому мы можем смотреть на него как на свидетеля достоверного, тем более что, хотя он писал неважно, однако всегда хотел быть верным истине. [597] Его неприязненное отношение к Византии и константинопольцам [598]и своеобразные эпитеты по отношению к преследователям-монофелитам, [599] конечно, не могут ввести в заблуждение историка. Во всяком случае, труд его весьма важен, особенно по обилию дат — индиктов, из которых одни относятся к «прошедшему кругу» (643–657 гг.), [600] а другие — к «настоящему» (658–672 гг.). [601]

19.

Adversus Constantinopolitanus и Tomus alter ХХХIII дошли до нас только в греческом тексте cod. Seguieranus, и, по-видимому, в исправном виде. [602] Автором их был неизвестный по имени монах, горячий поклонник преп. Максима, хорошо знакомый с его творениями. [603] Хотя у нас нет никаких прямых данных утверждать, что он был непосредственным очевидцем исповеднического подвига преп. Максима, однако, несомненно, что он писал не слишком долго спустя после этого события. При чтении Adversus Constantinopolitanus чувствуется, что его написал современник: так живо говорит в этом документе чувство негодования против неправедных гонителей, так сурово и решительно бросаются в глаза им горькие упреки. [604] Такие упреки уместны только в устах современника и по адресу современников. Они могли возникнуть лишь под влиянием того ужасного впечатления, которое в последние годы царствования Константа было вызвано жестоким преследованием выдающихся поборников православия.

Судя по горьким упрекам византийцам, можно думать, что оба эти документа составлены до Шестого Вселенского собора, ибо тогда и в Византии восторжествовало православие (следовательно, до 680 г.). С другой стороны, нельзя отодвигать времени их составления раньше написания Hypomnesticum, ибо Феодосий Гангрский, который был в курсе дела по всей литературе о преп. Максиме и его учениках, не знал этих документов, и в частности — не знал Tomus alter ХХХIII, [605] почему и счел себя вынужденным написать схолию на письмо Анастасия Апокрисиария (Hypomnesticum) и в начале этой схолии сказать и о казни, совершенной над преп. Максимом (что вовсе не было бы так необходимо при наличности Tomus alter XXXIII). Таким образом, надо признать, что указанные документы написаны между 670 и 680 гг. Отсюда следует, что сообщения их заслуживают полного доверия. Tomus alter XXXIII имеет тем большую ценность, что в нем автор сохранил для нас копию с последнего обвинительного приговора над преп. Максимом и его двумя учениками.

20. <«ИСПОВЕДАНИЕ» ПАТРИАРХА МАКАРИЯ>

«Исповедание» патриарха Макария, [606] поданное им императору Константину Погонату на Шестом Вселенском соборе 680 г., [607] содержит упоминание о соборе против «максимиан» при Ираклии [608] и соборе против преп. Максима при Константе. [609] Автор «исповедания» — ревностный защитник ереси монофелитской; поэтому суждение его о преп. Максиме весьма неблагоприятное. [610] Однако «исповедание», как документ, поданный официально власти, не могло заключать в себе вымышленных сообщений, да они и, по существу, неуместны были в такого рода акте. Поэтому «исповедание», несмотря на свою монофелитскую окраску, сохраняет для нас огромную историческую ценность и является подтверждением тех сообщений о последнем суде над преп. Максимом, которые находим в Tomus alter XXXIII.

<Выводы>

Подводя итоги сказанному, мы должны отметить, что рассмотренный нами отдел (III) является самым богатым по материалу и наиболее ценным по исторической достоверности. Все наши сведения о преп. Максиме должны опираться на вышеприведенные документы, написанные или очевидцами-современниками, или лицами, прекрасно осведомленными о том, о чем они писали. На основе сообщений этих документов должны быть проверяемы сообщения житий и позднейших византийских хронистов. Словом, они должны составлять базу для биографии преп. Максима, тогда как другие источники должны иметь только вспомогательное значение. Важным дополнением к указанным документам, и притом не менее ценным по исторической достоверности, являются письма преп. Максима и его учеников, к рассмотрению которых (по адресатам и в хронологическом порядке) мы теперь и переходим.

[611] 21. Письмо преп. Максима к Константину сакелларию [612] (Ер. 24 ad Constantinum sacellarium // PG 91, 608)

Письмо это написано в ответ на сообщение о заключении мира. Так как сакелларием около 631–633 гг. был уже Филагрий, [613] а при Константе (641–668 гг.) Вуколеонт, то очевидно, что мир, о заключении которого говорится в данном письме, завершил собой Персидскую войну (620–628 гг.). Отсюда заключаем, что письмо Константину сакелларию написано было в 628 г., из места убежища преп. Максима (от нашествия персов) — о. Крита (или Кипра). Кроме указанного письма, вероятно, тому же лицу написано Ер. 5 ad Constantinum: [614] это видно как из сходства содержания, [615] так и общего назидательного характера обоих писем; при этом можно думать, что Ер. 5 есть ответ на просьбу Константина о дальнейших наставлениях (т. е. о продолжении переписки, начатой Ер. 24).

22. Письма преп. Максима к Иоанну кубикуларию

Иоанн кубикуларий, которому преп. Максим написал девять писем, [616] занимал в Константинополе при дворе важную должность κουβικουλάριος (впоследствии παρακειμωμένος τοῦ κοιτῶνος, a sacro cubiculo), т. e. камергера, [617] и пользовался большим влиянием. [618] По убеждениям он был православным, по характеру своему — человеком набожным и благочестивым. Он глубоко почитал преп. Максима и часто с ним переписывался, [619] сообщая ему новости из Константинополя [620] и испрашивая себе назиданий от него. Их связывали между собой отношения тесной дружбы и духовной любви. В одном из писем преп. Максим называл его λίαν ἠγαπημίνε καὶ πάτῶ μοι τιμιώτατε. [621]

Εp. 43 к Иоанну кубикуларию [622] тождественно с Ер. 24 ad Constantinum sacellarium, и, следовательно, — написано с ним одновременно, в 628 г.

Ер. 44 (PG 91, 641 squ.) и 45 (PG 91, 648) представляют собой рекомендацию префекта Георгия (Григория), отозванного в Константинополь из Африки по каким-то обвинениям [623] для отчета в своей деятельности. Так как в письмах этих упоминаются οἱ εὐσεβέστατοι βασιλεῖς, [624] то они, по всей вероятности, написаны или в последние годы царствования Ираклия († 11 февраля 641 г.), или в царствование Константина III (11 февраля — 25 мая 641 г.), ибо Констант II (641–668 гг.) царствовал один и не имел титулярных βασιλεῖς-соправителей, как упомянутые государи. Отозвание префекта Григория имело место, по всей вероятности, в 639 г.: немного ранее отозвания Кира из Египта. [625] В пользу этого говорит то обстоятельство, что в письмах преп. Максима по делу диакона Косьмы находим упоминание о Кире как полноправном еще папе Александрийском, [626] наряду с сетованиями по поводу клевет, распространяемых про Григория, префекта Африки. [627] (Что отозвание префекта Григория нужно относить к последним годам царствования Ираклия, это видно из письма преп. Максима к Григорию, [628] где ясно намекается на арабское нашествие.] Вряд ли можно относить отозвание Григория к кратковременному царствованию Константина, ибо с этим государем Григорий находился в лучших отношениях и добился от него указа против севириан. Во всяком случае, совершенно неприемлема датировка И. Орлова, [629] относящего вызов префекта к 647 г.; еще в 646 г. префект Григорий отложился от Византии, а в 647 г. пал в неудачной битве с сарацинами. Нельзя согласиться с предположением Комбефи, [630] будто Григорий был вызван в Константинополь Мартиной в 641 г. за то, что он не принял ее указа: правление Мартины было так кратковременно, что ослушание ее указа не могло повлечь за собой каких-либо серьезных последствий. Вообще такой решительный и энергичный шаг, как вызов могущественного карфагенского экзарха (префекта Африки), более всего подходит к царствованию Ираклия, когда центральная власть была крепка, а не к царствованию его преемников, когда, наоборот, усилилась власть областных начальников и начались частые их восстания. На основании всего сказанного, мы относим отозвание префекта Григория в столицу к 639 г. и к этому же времени приурочиваем и Ер. 44, и <Ер> 45 к Иоанну кубикуларию, из которых первое представляет собой рекомендательное письмо, врученное преп. Максимом префекту при отозвании его из Африки, а второе является простым посланием, отправленным в Константинополь через какого-то старца и повторяющим первое письмо.

Ер. 12 (PG 91, 460–509) написано преп. Максимом в ноябре 641 г. [631] из Карфагена по поводу указа императрицы Мартины в пользу [632] севирианских монахинь. [633]

23. Письма преп. Максима к Иоанну, еп. Кизическому

Ер. 28 и 29 (PG 91, 620) носят заглавие ad Cyrisicium; [634] Ер. 30 и 31 — ad Ioannem episcopum. [635] Что касается до первого надписания, то оно, несомненно, испорчено. Это видно 1) из того, что в нем существуют варианты: [636] «Суricio scu» и «Cyriscio», и 2) из того, что такого имени — Кирисикий — нет. Поэтому весьма вероятно мнение Комбефи, [637] что вместо «πρὸς Κυρισίκιον» надо читать «πρὸς Κυξικινὸν ἐπίσκοπον». За это мнение говорит не только полная возможность порчи «Κυξικινὸν» в «Κυρισίκιον», [638] но и сходство Ер. 28–29 и Ер. 30–31 по содержанию; а особенно — то обстоятельство, что в них рекомендуются преп. Максимом одни и те же лица и по одному и тому же поводу. [639] Что преп. Максим был вообще знаком и состоял в переписке с еп. Кизическим Иоанном, это видно из его Ер. 6 ad Ioannem archiepiscopum [640] и предисловия к огромному богословско-философскому сочинению св. отца «Ἄπορα εἰς Γρήγοριον» (изъяснение трудных мест Григория Богослова), посвященному этому епископу («πρὸς Ἰωάννην ἀρχιἐπίσκοπον Κυξίκου»). [641] Отсюда можно считать несомненным, что все пять писем (Ер. 6, 28–31) написаны к одному и тому же лицу. Что касается Ер. 28–31, то все они однородны по своему содержанию: они представляют собой переписку с епископом Иоанном относительно возвращения на родину (в Кизическую епархию) тех иноков (например, преп. Максима и пресвитера Георгия) и инокинь (например, Евдокии), [642] которые в свое время бежали оттуда из опасения вражеского нашествия. [643] Так как Кизику угрожала опасность только в период персидских войн при Фоке и Ираклии (609–628), то под врагами в данном случае надо разуметь персов, и, отсюда, время возвращения иноков и данную переписку нужно относить к 628 г., когда с персами был заключен мир и прошла всякая опасность вражеского нашествия. [644] Местом написания этих писем нужно считать острова Кипр или Крит, где преп. Максим нашел себе убежище после своего бегства (в 616 г.) от персов из Хрисополя. [645]

Из этих писем Ер. 28 имело своей целью забрать справку о положении вещей на Востоке (об этом преп. Максим просит еп. Иоанна сообщить ему письменно); [646] Ер. 30 написано, вероятно, по получении ответа от Иоанна: в нем преп. Максим просит епископа принять иноков и испрашивает произволения и себе прибыть на родину (об этом он просит сообщить ему письменно); [647] Ер. же 29 и 31. написанные одновременно с Ер. 30, представляют собой рекомендательные письма, врученные преп. Максимом пресвитеру Георгию [648] и Евдокии [649] при отправлении их на родину (здесь тоже повторяется просьба преп. Максима о разрешении и ему вернуться на родину).

24. Письма преп. Максима к Марину, пресвитеру кипрскому

Ер. 20 ad Marinum monachum (PG 91, 597) посвящено нравственным вопросам и написано в ответ игумену Марину. [650] По всей вероятности, это тот Марин, который был пресвитером Кипрской церкви [651] и которому посвящено 6 писем и трактатов преп. Максима догматико-полемического характера. С ним преп. Максим, может быть, познакомился во время своего пребывания на о. Кипр в 616–628 гг., и, вероятно, в его монастыре он нашел себе в это время приют и убежище. Впоследствии Марин был пресвитером и экономом митрополии Константин на о. Кипр, [652] т. е. — весьма важным лицом в администрации Кипрской церкви, непосредственно близким к самому архиепископу Кипрскому.

Ер. 20 является, вероятно, самым ранним из всех сочинений, адресованных Марину. Это видно из того, что в нем догматический элемент почти отсутствует, и притом делается заявление св. отца, что он намерен молчать и не будет писать более аскетических сочинений; [653] между тем как в сочинениях, написанных в разгар монофелитских споров, сильно преобладает догматикополемический элемент и сам преп. Максим развивает неутомимую, прямо-таки поразительную литературную деятельность. Отсюда можно заключать, что данное письмо написано до начала монофелитских споров, и, следовательно, — до 633 г. Местом написания этого письма была, вероятно, Палестина, в которой преп. Максим жил до своего переселения в Александрию в 633 г.

Вторым <посланием к Марину> по времени написания надо считать tomus dogmaticus, missus in Cyprum insulam ad Marinum diaconum. [654] Написано это послание после издания экфесиса (о котором в нем делается ясное упоминание), [655] т. е. — после конца 638 г., и не позднее 640 г., ибо в этом году Марин был уже пресвитером. [656] Вероятнее всего, что tomus ad Marinum diaconum написан в 639 г., в начале пребывания преп. отца в Карфагене.

Третьим <посланием к Марину> по времени написания надо считать tomus dogmaticus ad Marinum presbyterum. [657] О времени написания этого документа можно судить по тому, что преп. Максим, защищая в нем православие папы Гонория, ссылается не на «апологию» [658] папы Иоанна (24 февраля 640 г. — 12 октября 642 г.) к императору Константину 111 (11 февраля — 25 мая 641 г.), написанную в защиту Гонория в начале 641 г., а на устное свидетельство Анастасия, пресвитера римского [659] (впоследствии апокрисиария). Очевидно, tomus написан раньше апологии, вероятно, — в начале 640 г. [660] Местом написания его был Карфаген. [661]

Четвертым по времени написания надо считать то послание к Марину, от которого сохранились Fragmentum ad Marinum presbyterum. [662] Послание это весьма важно в историческом отношении, но, к сожалению, дошло до нас только в отрывках. В нем, между прочим, затрагивается вопрос о Filioque, ввиду тех упреков, которые делали в Византии по адресу Рима по поводу синодики папы Иоанна IV (640–642 гг.) [663] и находившегося в ней учения о Filioque. Письмо написано в Карфагене [664] и, вероятно, в 641 г., ибо синодика Иоанна дошла в Константинополь, несомненно, только в середине 640 г. В начале письма преп. Максим отклоняет те похвалы, которыми Марин осыпал его предшествующие письма, [665] а в конце обещает Марину написать трактаты на его вопросы «περὶ ψυλῆς καὶ τῶν λοιπῶν κεφαλαίων». [666] Обещание было исполнено.

Пятым мы имеем от преп. Максима письмо о волях во Христе к пресвитеру Марину [667] и фрагмент (50 и 51 главы) его трактата, посвященного .Марину, περί ἐνεργεῶν καὶ θελημάτων. [668] Оба документа, по-видимому, написаны вскоре после письма, в котором они были обещаны, в 643–644 гг. [669]

В шестой раз Марину преп. Максим написал ответ на две ἀπορίαι. которые поставил в упрек православному диофелитскому учению монофелит Феодор, ритор и синодикарий патриарха Константинопольского Павла (641–653 гг.). [670] Так как ἀπορίαι представляют новые возражения монофелитов против православного учения, по сравнению с теми аргументами, на которые бесплодно ссылался Пирр в диспуте с преп. Максимом (645 г.), то можно думать, что означенный ответ преп. Максима написан после 645 г., и, следовательно, из Рима.

25. Письма преп. Максима к сенатору Петру

Петр Illustris, судя по титулу, принадлежал к числу сенаторов [671] и был важным, знатным и влиятельным вельможей в Константинополе Он был почитателем преп. Максима и по его настояниям оказывал поддержку православным (например, св. Софронию) в Константинополе В свое время (ок 649–650 гг.) к этому высокопоставленному лицу писал Римский папа Мартин, рекомендуя его вниманию (и прося поддержки) своему викарию в Иерусалиме Иоанну, еп. Филадельфийскому. [672] Преп. Максим посвятил ему свое сочинение по пасхалии [673] и написал к нему три послания

Ер. 13 ad Petrum Illustrem, λόγος επίτομος κατὰ τῶν Σευήρου δογμάτων. [674] Письмо это написано (в ответ на письмо Петра) [675] из Александрии в 633 г. что видно из указания на пребывание монаха Софрония в Константинополе. [676] К 634 г. это послание относить нельзя, ибо в этом же году «авва» Софроний был уже Иерусалимским патриархом.

Ер. 14 ad Petrum Illustrem dogmatica [677] представляет рекомендацию александрийского диакона Косьмы, лишенного сана [вероятно, по подозрению в ереси], [678] с просьбой походатайствовать перед папой Киром о восстановлении его в сане. Замечание в этом письме о нашествии арабов («ἔθνον ἐρημικόν καὶ βάρβαρον») [679] заставляет предполагать, что оно написано под свежим впечатлением слухов о нашествии сарацин, заставивших преп. Максима в конце 638 г. переселиться из Александрии в Африку (Карфаген). Отсутствие полемики против экфесиса делает вероятным предположение, что письмо написано раньше, чем преп. Максим узнал об издании экфесиса, следовательно, — в начале 639 г. Во всяком случае, времени написания этого письма нельзя отодвигать дальше 640 г., ибо в конце этого года Кир Александрийский подвергся обвинению в государственной измене, был отозван в Константинополь и подвергнут заключению в темнице; и, следовательно, просьба преп. Максима (обратиться с ходатайством за Косьму) к Киру после 640 г. теряла всякий смысл, В Ер. 14 преп. Максим упоминает о своем догматическом труде, написанном на вопросы Косьмы, в 12 главах (= Ер. 15 περὶ κοινοῦ καὶ ἰδιόυ κτλ.). [680]

В переводе (латинском) Анастасия Библиотекаря (в Collectanea) и в отрывках дошло до нас еще одно письмо преп. Максима к Петру (Diffloratio ex epistola S. Maximi ad Petrum Illustrem). [681] Послание это написано по поводу письма Петра, в котором тот ходатайствовал перед преп. Максимом за Пирра, Константинопольского экспатриарха, незадолго перед тем (29 сентября 641 г.) бежавшего из Константинополя ввиду народного мятежа. Из послания видно, что оно написано при жизни папы Феодора [682] (642–649 гг.); предположение в нем (преп. Максимом) возможности искреннего обращения Пирра [683] в православие говорит за то, что оно написано до известного ренегатства Пирра, а также и до знаменитого диспута 645 г., результатом которого было обращение Пирра. Весьма возможно, что данная переписка преп. Максима с сенатором Петром (о Пирре) имела место в 643–644 гг. Diffloratio богато ценными историческими сведениями и характерно еще в том отношении, что в нем преп. Максим в преувеличенных выражениях отзывается о преимуществах Римской церкви.

26. Письмо преп. Максима к Пирру игумену (Ер. 19 ad Pyrrum presbyterum et hegumenum) [684]

Пирр до возведения своего на патриаршую кафедру был блюстителем (ἄρχων) всех столичных монастырей и игуменом в Хрисополе. Он был другом патриарха Сергия и императора Ираклия и ревностным монофелитом. Он написал к преп. Максиму письмо, в котором восхвалял мудрость и подвиги преп. Максима и спрашивал его мнения относительно учения о μία ἐνέργεια. [685] Ответом на это письмо и является Ер. 19 преп. Максима. Оно было написано еще при жизни Сергия Константинопольского (которого Пирр был преемником) (610–638), о котором в письме делается упоминание, [686] но после объявления «9 глав» Кира в Александрии в 633 г. [687] Так как в этом письме преп. Максим отзывается о Сергии как о православном вселенском иерархе, [688] то можно думать, что письмо написано очень рано, еще в 633–634 гг., когда Сергий не заявил еще открыто о своем сочувствии монофелитству и даже вынес благоприятное для православных решение по вопросу, поднятому Киром и св. Софронием, запретив Киру проповедовать о μία ἐνέργεια (по-видимому, об этом решении Сергия, столь восхваляемом в Ер. 19, и говорилось в письме Пирра к преп. Максиму). [689] Отвечая Пирру, преп. Максим наделяет его высокими похвалами [690] и с великим уничижением и смирением говорит о себе. [691] Комплименты Пирру он заключает ссылкой на одного греческого поэта. [692] Впоследствии похвалы Пирру в Ер. 19 вызвали большой соблазн среди православных, и преп. Максим должен был написать в объяснение своих отношений к Пирру Epistola ad Siculos. В этом послании он подтвердил подлинность письма к Пирру. [693]

27. Письма преп. Максима к Иоанну пресвитеру

К Иоанну (Иордану) [694] пресвитеру имеются два письма преп. Максима. Водном ид них (Ер 7 ad Ioannem presbyt.), [695] написанном 2 августа 643 г. [696]в Африке, преп Максим опровергает появившееся в то время лжеучение относительно воскресения мертвых. В другом (Ер. 8), [697] свидетельствуя о своей любви и уважении к пресвитеру Иоанну, дает отрицательный ответ на приглашение последнего вернуться к своим друзьям, указывая на то, что вряд ли миновала опасность вражеского нашествия арабов. [698] Упоминание в тождественном этому последнему письму послании преп. Максима к Софронию Евкрате (см. Прилож.) о возвращении из Константинополя префекта Григория позволяет относить данное письмо к 639–640 гг. Это подтверждается соотношением писем к Иоанну пресвитеру. Так как во время написания первого (Ер. 7) письма — в 643 г. — арабы уже владели не только Сирией и Палестиной, но и Египтом, то отсюда нужно предполагать, что второе письмо (Ер. 8). в котором говорится только об опасности от арабов, написано раньше первого, т. е. раньше 643 г. Нет никаких оснований предполагать, что адресат послания жил в Константинополе или в Иерусалиме: первому не угрожало в то время никакой опасности, а второй уже в 633 г., когда в руки арабов перешли τὰ στόμια τῆς ἐρήμου, [699] никогда не мог рассчитывать на безопасность. Всего вернее, что Ер. 7 и 8 адресованы были в Александрию, где с 633 по 638 г. прожил преп. Максим и откуда принужден был переехать в (проконсульскую) Африку из страха перед нашествием арабов. [700] В таком случае, Ер. 8 написано около 639–640 гг., когда в Египте еще считали возможным предотвратить опасность со стороны арабов путем различных переговоров (см. IV главу) и дипломатических сношений. |В письмах преп. Максима к Иоанну пресвитеру поражает читателя его глубокое смирение и самоуничижение, [701] необычайный аллегоризм [702] в истолковании и сильная диалектика [703] в полемике с лжеучением.

28. Письма преп. Максима к Косьме, диакону александрийскому

Косьме, диакону александрийскому, имеются два письма преп. Максима. Ер. 15 [704] написано из Карфагена, немного ранее Ер. 14 (в котором о нем упоминается), и, вероятно, в конце 638 г.: до споров, поднятых появлением экфесиса (противомонофелитской полемики в этом письме-трактате нет). Ер. 16 относится, по всей видимости, к 640 г. Это видно из того, что в нем упоминается о клеветах, возводимых на префекта Григория, [705] resp. об отозвании его в Константинополь.)

29. Письма преп. Максима к Юлиану, схоластику александрийскому

Ер. 17 ad Julianum scholasticum [706] написано в ответ на письма адвокатов Юлиана и Феопемпта (Χριστοπέμπτου), просивших у преп. Максима походатайствовать перед префектом Григорием по какому-то делу. [707] Весьма возможно, что дело это касалось александрийских отшельниц, [708] которые раньше разделяли заблуждения Севира, но затем перешли в православие [709] и жили в построенном на средства префекта Григория монастыре [710] (κτίσιν). Впоследствии они опять отпали от православия (αποστατία) [711] в севирианство. Тогда префект Григорий послал в Александрию своего адвоката Феопемпта [712] и велел передать ему помещения и все поместья (δωρεάς) монастыря, отняв их у монахинь. Тогда монахини, очевидно, решили смириться, и, вероятно — по их просьбе, Юлиан и Феопемпт просили преп. Максима походатайствовать за них перед префектом. Ходатайство преп. отца оказалось успешным, о чем он извещал Юлиана в Ер. 17, приложив к своему письму краткое опровержение севирианских заблуждений. Одновременно в Ер. 17 преп. Максим написал от лица префекта и письмо к монахиням-отступницам, в котором обещал им подтверждение всех прав, если только они останутся верными православию: Ер. 18 ex persona Georgii praefecti, ad moniales, quae Alexandriae a catholica fide discesserant. [713] Время этой переписки преп. Максима определяется указанием в Ер. 18 на совместное царствование двух императоров: [714] конечно, время царствования Ираклия († 11 февраля 641 г.) [715] с Константином († 25 мая 641 г.). Эти письма написаны еще до отозвания префекта Григория (ибо упоминается, что он состоял в дружественной переписке с императорами), вероятно — в 639 г., в начале африканского периода жизни преп. Максима.

30. Письмо преп. Максима к Фалассию игумену ^{8}

Важное в историческом отношении письмо преп. Максима к Фалассию (Ер. ad abbatem Thalassium) сохранилось только в отрывках и переводе Анастасия Библиотекаря (Collectanea). [716] Адресат послания — пресвитер и игумен Фалассий, которому посвящено огромное экзегетическое сочинение преп. Максима Quaestiones dubiae ad Thalassium, [717] — был настоятелем африканского монастыря в Ливии [718] и состоял в переписке с преп. Максимом. Время написания письма к нему св. отца ясно определяется из упоминания в этом письме о посвящении папы Северина (28 мая — 1 августа 640 г.) [719] под условием подписания экфесиса (charta). [720] Кроме данного письма, мы имеем еще 5 писем преп. Максима к Фалассию. [721] Все они написаны, очевидно, в Африке, в период пребывания там преп. Максима (639–645 гг.).

31. Письмо преп. Максима к Григорию, префекту Африки

Ер. 1 ad praefectum Africae Georgium [722] написано во время отозвания Григория (Георгия) в Константинополь в 640 г., после того как в Африке получили благоприятные вести об исходе его дела. [723] Отсюда его нужно относить к концу 640 г.

32. Письмо преп. Максима к епископу «Никандру» (Πρὸς τοῦ ἁγιώτατον ἐπίσκοπον κύριον Νίκανδρον)

Заглавие письма к епископу Никандру, как видно из слов этого заглавия «παρὰ τοῦ ἐν ἁγοις Μαξίμου», [724] принадлежит не преп. Максиму, а переписчику (ἴσον ἐπιστολῆς κτλ.); возможно отсюда, что и само имя «Νίκανδρος» составлено переписчиком же на основании начальных слов письма, в которых преп. Максим обращается к епископу, который с «ἀνδρεία» соединил «ἱερωτάτην νίκην». [725] Как бы то ни было, в данных словах преп. Максим, несомненно, указывает, по существовавшему тогда обычаю, [726] φερονύμως — значение имени своего адресата. Отсюда, «Νίκανδρος» является таким же нарицательным именем для этого адресата, как например, «μέγιστος» для преп. Максима. [727] Кого же надо разуметь под «Никандром» данного письма? Орлов [728] предполагает, что Ер. ad Nicandrum было адресовано папе Мартину после Латеранского собора (νίκη), около того времени, когда в Рим дошли слухи о намерении византийского правительства низложить папу, почему в письме (будто бы) излагается молитва о том, чтобы Господь явил правый исход дела. [729] Но с этим мнением согласиться нельзя. 1) Имя Мартина «φερονύμως» скорее указывает на языческого бога Марса, чем на ἱερωτάτην νίκην. 2) Мы знаем, что преп. Максим жил в Риме и оставлял его только раз, в 647 г., до Латеранского собора; поэтому вряд ли Мартин нуждался в каких-либо письменных наставлениях от преп. Максима, [730] ибо он всегда имел его при себе и, наконец, всегда мог вызвать его к себе. 3) Предметом молитвы в письме служит долголетие иерарха, «правый же исход дела» представляется уже свершившимся фактом [731] (с союзом «ὅτε»), Отношение иерарха к преп. Максиму изображается в чертах общих — таких же, как и отношения между преп. Максимом и другими пастырями, [732] и обычных взглядов св. отца на преимущества Римской церкви здесь мы не видим. Поэтому представляется более естественным другое предположение: что данное письмо написано Виктору, еп. Карфагенскому, поставленному 17 августа 646 г. [733] на место (низложенного) монофелитского епископа Фортуната. В пользу этого предположения говорит 1) сходство имен: Νίκανδρος = Victor fortis; 2) упоминание о церковной победе («ἱερωτάτην νίκη») над врагами кафолической Церкви, о борьбе с ними («ἅγων πόλεμον»), завершившейся изгнанием их из Церкви («τῆς ἀγαθῆς γῆς ἐξελαύνειν, ἥτις εσπν ὁ Κύριος ἡμῶν — καὶ — ἡ — τῶν εὐσεβῶν δογμάτων ἕδρα (cathedra!) καὶ σύστασις»); [734] указание на получение благодати — залог будущего спасения, [735] являющееся ясным намеком на епископскую хиротонию Виктора. Африканский собор 646 г. был, действительно, утверждением православного учения о Христе («τῆς φύσει καὶ ὄντως Ἀληθείας τὴν πρόῤῥησιν») и правильным решением монофелитских споров (т. е. осуждением ереси: «ἡ κατὰ τὴν ἔκθρασιν τῶν πραγμάτων ἀλήθεια»), [736] как это представляется в Ер. ad Nicandrum. По отношению к хиротонии Виктора лучше всего подходит радость преп. Максима, выражаемая в данном письме, [737] по тому поводу, что теперь православные имеют пастырем лицо, могущее наставлять жезлом, и руководить в учении, и быть опорой против нападений врагов, которые, пользуясь удобным случаем, стараются слить тайну Воплощения.

На основании указанных соображений мы полагаем, что Ер. ad Nicandrum написано было из Рима в 646 г. в Карфаген.

Письмо преп. Максима к Стефану, епископу Дорскому

Судя по заглавию (весьма подробному) этого послания, оно написано из Рима, [738] следовательно — после 645 г.; с другой стороны, несомненно, что оно написано до Латеранского собора (649 г.), ибо Стефан Дорский был викарием Апостольского престола в Иерусалиме (а так он титулуется в заглавии) только до этого собора (см. гл. V).

Письмо преп. Максима к сицилийцам

Это послание преп. Максима (Ad catholicos per Siciliam constitution) [739] имело целью опровергнуть распространяемые против него слухи, будто он наряду с δύο θελήματα (ἐνέργειαι) находит возможным исповедовать и c ἕν θέλημα (т. е. учит «о трех волях»), и удостоил великих похвал Пирра, предложившего ему учение о μία ἐνέργεια. [740] Слухи эти ходили на о. Сицилии. Узнав о них, преп. Максим прибыл в Сицилию, опроверг распространяемые про него клеветы и слова свои записал в настоящем послании, [741] которое справедливо поэтому озаглавливается: «τοῖς κατὰ τήνδε τὴν Σικέλων — νῆσον κτλ.» (как написанное на о. Сицилии). Упоминание об окончательном отпадении Пирра от Церкви [742] (ренегатство его в 647 г.) говорит за то, что письмо написано после 647 г. [743] (однако до Латеранского собора, о котором нет никакого упоминания).]

Письмо преп. Максима Анастасию Монаху

Ер. ad Anastasium monachum дошло до нас в двух рецензиях: в греческом тексте cod. Seguieranus (у Комбефи) [744] и в переводе (в Collectanea) Анастасия Библиотекаря. [745] В последнем встречаем важный вариант: «ἡ ἁγία Πεντίκόστη» передано в нем: «solemnitas mediae Pentecostes». Думаем, что чтение перевода надо предпочесть не только в виду сравнительной его древности, но и ввиду того, что гораздо легче предположить, что «meso» (mediae) выпало в греческом тексте, чем объяснить, как оно было вставлено на Западе, где праздник Преполовения неизвестен. [746] Впрочем, независимо от того, какое чтение нужно признать более правильным, дата, находящаяся в письме (18-е число месяца), должна быть признана испорченной. Дело в том, что Пятидесятница падала на 18 мая только в 610 и 682 гг., а Преполовение на 18 апреля — в 658 г., а на 18 мая — в 634 и 645 гг., между тем как ни один из указанных годов не может быть признан подходящим к году написания данного письма.

В этом письме сообщается об унии, заключенной папскими апокрисиариями с Константинопольским патриархом, [747] а это было во время судебного разбирательства дела преп. Максима в Византии [748] в 655 г., в каковом Преполовение падало на 22 апреля. Отсюда мы должны признать, что письмо к Анастасию написано 23 апреля 655 г. в Константинополе, в темнице. Анастасий в это время тоже находился в Константинополе, но в другой темнице.

Переписка эта имело место, так сказать, в разгар событий: преп. Максим и Анастасий были их непосредственными участниками; а потому св. отец и не называет в своем письме ни месяца, ни года, а прямо пишет: «χθὲς ὀκτωκαιδεκάτῃ τοῦ μηνός».

Остальные письма преп. Максима не доставляют никакого исторического материала, притом обстоятельства их происхождения могут быть определены только с весьма великой степенью приблизительности, а потому мы их здесь не касаемся (замечания о них passim, см. в гл. II–VI).

36. Письмо Анастасия Монаха к каларийским монахам (Epistola Anastasii monachi, discipuli S. Maximi, ad cotnune monachorum apud Calarim constitutorum collegium)

По получении письма преп. Максима, Анастасий поспешил исполнить волю своего учителя и отправил к каларийским монахам послание, прося их противодействовать принятию заключенной в Константинополе унии. Письмо это написано после 23 апреля 655 г. (получения письма преп. Максима) и до второго допроса — 25 апреля, после которого св. исповедники были отправлены в ссылку.

Кроме указанного Ер. ad Calaritanos, Анастасий Монах написал еще краткое препроводительное письмо, с которым он переслал послание преп. Максима (Anastasius: Наес mini jussit transseribere... см.; PG 90, 133А и в Collectanea), вероятно, римским инокам, как об этом можно заключать из упоминания о semen pietatis в seniori Romae, о котором говорится в данном письме. Таким образом, он исполнил просьбу преп. Максима написать τῷ κυρίῳ θείῳ καὶ τοῖς συν αὐτῷ πατράσιν, [749] τ. е., по всей видимости, настоятелю греческого монастыря в Риме, которому Анастасий мог написать письмо свое на греческом языке, не прибегая к помощи переводчика.

37. Письмо Анастасия Апокрисиария к Феодосию Гангрскому (Ер. Anastasii presbyteri et apocrisiarii Romae ad Theodosium presbyterum Gangrensem); биографические сведения об Анастасии и замечание о достоверности его сообщений

Анастасий Апокрисиарий, пресвитер римский [750] и монах, [751] был учеником преп. Максима. [752] По происхождению своему он был римлянином и хорошо знал латинский язык; [753] однако за свое долговременное пребывание на Востоке он успел прекрасно усвоить греческий язык, мог быть хорошим переводчиком [754] и писать сочинения на греческом языке. [755] Неизвестно с точностью, когда он познакомился с преп. Максимом; может быть — в Палестине (в 630–632 гг.), с монахами которой он имел близкие связи (см. его послание к аскалонским монахам). Несомненно только то, что около 639 г. он по поручению преп. Максима ездил в Рим из Африки для расследования на месте дела о папе Гонории. Вернувшись оттуда (ἐπανελθὼν), [756] он, по-видимому, был спутником и сотрудником преп. Максима в Африке и в Риме до тех пор, пока не был назначен папой Феодором в апокрисиарии [757] при константинопольском дворе Анастасий стал апокрисиарием, вероятно, после Мартина, который около времени вступления Павла Константинопольского на патриаршую кафедру был апокрисиарием папы Феодора [758] (т. е. около 7 октября 641 г.). Анастасий был отправлен в Константинополь, вероятно, в 646 г. с поручением отнести Павлу Константинопольскому послания Африканских соборов (646 г.) и самого папы и добиться от этого патриарха отвержения экфесиса и изложения своего исповедания по вопросу о волях во Христе. Анастасий исполнил это поручение так ревностно, что Павел скоро ответил посланием папе, в котором изложил свое монофелитское исповедание, за что и был низложен папой. Кроме исполнения официальных поручений папы, Анастасий Апокрисиарий старался по личной инициативе вести ревностную защиту православия в Константинополе и скоро приобрел себе здесь учеников в лице Феодора и Евпрепия (сыновей одного важного придворного сановника) [759] и иерусалимского монаха Феодосия (Гангрского). Однако натянутость отношений между Римом и Константинополем скоро сказалась на его судьбе. В 648 г., когда был издан типос, Анастасий отказался принять его; кроме того, он, вероятно, отказался вступить в общение с Константинопольским патриархом, как низложенным уже еретиком; при этом он имел объяснения с придворным епископом Феодосием Кесарие-Вифинским. [760] Ученики его Феодор и Евпрепий тоже не признали типоса и хотели бежать в Рим. Но на пути их схватили и отправили в ссылку в Крым. [761] Анастасий Апокрисиарий был в том же 648 г. [762] отправлен в свою первую ссылку в Трапезунд. [763] Оттуда к 656 г. он был переведен в Месимврию, [764] город во Фракии. В 662 г. он вместе с преп. Максимом и Анастасией Монахом был снова приведен в Константинополь и подвергнут суду, после чего у него отсекли, как и у преп. Максима, язык и руку и сослали в Лазику. [765] Здесь он переменил семь мест изгнания и скончался 11 октября 666 г. [766]

В последние два года [767] перед смертью он получил некоторое облегчение в своей тяжелой судьбе благодаря вниманию местного военного начальника (патриция Лазики Григория); [768] при его помощи он даже пользовался некоторыми удобствами и мог предаваться литературной деятельности, [769] приспособив к своей изуродованной руке особый инструмент для писания. [770]

От Анастасия Апокрисиария мы имеем письмо к Феодосию Гангрскому, в котором сообщены самые точные подробности о последних днях жизни преп. Максима и об участи других исповедников Христовых. Писал он об этом, удовлетворяя желанию Феодосия, [771] переданному, вероятно, через иерусалимского миссионера Стефана (сына священника Иоанна, кимилиарха (сосудохранителя) иерусалимского храма Воскресения), [772] путешествовавшего в Лазику для проповеди Евангелия кавказским инородцам. Послание это написано в сентябре 665 г. [773] Подлинность документа и искренность автора стоят вне всяких сомнений, ввиду положительного свидетельства адресата послания (Феодосия) в его Hypomnesticum’e.