Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

<Прибытие преп. Максима в Рим и поселение в нем>

Вместе с Пирром [1593] после своего знаменитого диспута, вероятно, в конце 645 г., [1594] преп. Максим прибыл в Рим. Здесь Пирр в присутствии клира и народа римского принес торжественное отречение от ереси и вручил папе Феодору (642–649) грамоту (λίβελλον), в которой осуждал все, что было сделано им или его предшественником против православной веры. [1595] Папа с честью принял его, признал Константинопольским патриархом и дал ему помещение и содержание в Риме. [1596] Преп. Максим, вероятно, тоже получил келью в каком-либо из римских монастырей, [1597] в которых в то время жило уже много монахов, бежавших с Востока от арабского нашествия. [1598]

Рим с тех пор стал местом постоянного жительства преп. Максима вплоть до взятия его под стражу и отведения на суд в Константинополь. Это не означает, конечно, того, что преп. отец безвыездно жил в Риме. В 647 или в начале 648 г. он посетил Сицилию и тамошние монастыри, о чем мы знаем из послания его к сицилийским монахам, [1599] но это было небольшой и временной отлучкой, вызванной особыми обстоятельствами. В общем же, Рим стал такой же родиной для преп. Максима, как раньше была для него Африка. [1600] И эта перемена жительства для преп. Максима создала еще более благоприятные условия для борьбы с ересью, чем те, какими он пользовался в Африке.

Теперь преп. Максим нашел себе убежище в Риме: в том самом Риме, который по его побуждению в свое время так решительно выступил на защиту православия. В этом мировом центре, в непосредственном общении с носителями власти апостольского престола, преп. Максим, конечно, мог гораздо более потрудиться на пользу православия, чем в Африке, где около того времени начались политические беспорядки, закончившиеся арабским нашествием.

<Благоприятные для преп. Максима условия в Риме в смысле борьбы с монофелитством. Значение и слава преп. Максима в Риме>

Само собой разумеется, что с поселением преп. Максима в Риме влияние его на церковные дела еще более усиливается. Правда, преп. Максим и теперь, как и прежде, всегда и везде на первом месте выставляет авторитет церковных предстоятелей, [1601] и особенно пап, которые и выступают теперь в качестве энергичных борцов с византийским официальным «православием». Тем не менее, это обстоятельство вовсе не означает того, что в Риме преп. Максим имел второстепенное или даже третьестепенное значение и совершенно затерялся в массе других греческих монахов, пользовавшихся покровительством апостольского престола. При всей своей скромности и смирении, преп. Максим теперь уже не мог выступить в качестве простого только монаха: его слава как ревностного поборника православия, его общепризнанный авторитет и всеобщее к нему уважение, которое он стяжал еще в Александрии, его влияние на настроение умов в Африке, наконец, его замечательные дарования и его выдающиеся познания в богословии, столь редкие в Риме, где в то время низко пало образование, [1602] его духовный опыт и политическая мудрость — все это ставило его выше обыкновенных монахов, в разряд таких людей, которые могли претендовать на весьма почетное положение в Риме. И преп. Максим действительно занял в Риме подобающее положение. Он стал незаменимым советником для пап. И хотя скромная фигура его, простого монаха, по официальному значению своему стушевывалась в сравнении с блеском предстоятелей Римской церкви, о значении которой сам преп. Максим имел несколько преувеличенное мнение, однако несомненно, что он пользовался в древней столице большим уважением и был душой всей церковной политики Рима. У него испрашивали советов папы Феодор [1603] и Мартин, [1604] его скромная келья была посещаема имперскими сановниками, приезжавшими к папам по поручению византийского правительства, [1605] к нему приходили для переговоров из Равенны чиновники экзарха, [1606] к нему за советами и научением обращались и пресвитеры (например, Феодор Мазарийский из Сицилии, [1607] Георгий), [1608] и епископы, [1609] и вообще православные жители Италии. [1610] Влияние преп. Максима при папском дворе возросло настолько, что ученик его Анастасий сделался римским апокрисиарием в Константинополе.

<Взгляд преп. Максима на Римскую церковь и ее преимущества>

Пользуясь таким влиянием и поддержкой в Риме, преп. Максим, естественно, ревниво оберегал привилегии и преимущества Римской церкви и много заботился о поддержании установившегося в это время взгляда на высокое значение этой Церкви. Никогда он не выступал самостоятельно, а всегда опирался на авторитет своих покровителей. Найдя себе такую крепкую поддержку в Римской церкви, он был вполне уверен в ее православии и не иначе называл ее, как кафолической Церковью. [1611] Еще в Африке он выразительно защищал ее православие от нападок византийцев по поводу учения о Filioque [1612] и горячо оправдывал папу Гонория [1613] от обвинений его в монофелитстве. Еще в Африке он в особенно пышных выражениях отзывался о власти Римского папы, как о власти secundum sacros canones, распространявшейся на все Церкви; [1614] и еще до прибытия в Рим он заявлял, что ничего не будет делать без воли св. престола апостольского. [1615] Таких же воззрений держался преп. Максим и по своем переселении в Рим: [1616] он думал, что теперь находится в самом центре церковной жизни, под покровительством той Церкви, которая по преимуществу заслуживает названия кафолической и, несомненно, стоит во главе всех Церквей.

<Общий (наступательный) характер противомонофелитской политики папства во время пребывания преп. Максима в Риме и под его влиянием>

В начале пребывания преп. Максима в Риме в развитии монофелитских споров не обнаруживалось заметных перемен и каких-либо новых течений. Положение дел оставалось, в общем, в прежнем виде. Православная оппозиция на Западе по-прежнему развивалась все более и более, причем монофелитство открыто отвергалось как ересь; и Запад всячески старался добиться признания своей точки зрения на экфесис и на Востоке (письма папы Феодора), т. е. отвержения экфесиса. С течением времени, ввиду упорства Востока в ереси, отношения Церквей все более и более обострялись, взаимное раздражение усиливалось, и церковная политика пап, под влиянием преп. Максима, приняла явно наступательный характер. Папы стали прибегать к более решительным мерам. Перемена эта отчасти объясняется тем, что православные сознавали свою правоту и все более убеждались в неправославии и упорном противлении истине со стороны Востока, отчасти же тем, что православные в то время чувствовали на своей стороне силу. После диспута с Пирром на Западе стало для всех очевидно, что Византия погрешила в православии. Восток в религиозном сознании Запада представлялся уже погруженным в ересь. Переговоры между константинопольским и римским предстоятелями скоро окончательно обнаружили разлад Церквей, а в конце концов, дело закончилось прекращением церковного общения и разделением θρόνοι, которое так неприятно было для византийского правительства. [1617] Разделение это было закреплено и другими решительными мероприятиями православных.

К такой решительности побуждали их, помимо ревности по вере, и благоприятные политические обстоятельства, оставлявшие перевес силы на их стороне. В это время византийское правительство было занято борьбой с арабами и потому мало обращало внимания на церковное брожение на Западе, вовсе не настаивая на признании экфесиса. Павел Константинопольский, к которому папа обращался с требованием отказаться от этого вероисповедного эдикта, предпочитал замалчивать свои убеждения, и, по-видимому, потому, что не рассчитывал еще на поддержку со стороны светской власти. Это. впрочем, и понятно. Господствующей партией в то время в Константинополе была та, которая не интересовалась особенно религиозными вопросами и более всего желала прекращения споров. [1618] Словом, в Константинополе или прямо не считались с новым религиозным движением, не предполагая его силы, или считали нужным терпеливо ожидать окончания споров в надежде, что они прекратятся сами собой, или были слишком заняты и слишком слабы, чтобы обратить свое внимание на Запад.

Пользуясь этим инертным отношением, православная оппозиция в свое время окрепла, а теперь прямо повела наступательную борьбу против монофелитствующего Востока. К сожалению, при этом был допущен (впрочем, по необходимости) целый ряд слишком резких и решительных действий, которые лишь раздражали византийское правительство и вызвали сильную реакцию с его стороны, а вместе с тем побудили его энергичнее выступить на защиту монофелитства. Прежде всего, православные особенно резко затронули Константинопольского патриарха Павла. Принятие Пирра в Риме и признание его законным Константинопольским патриархом, конечно, не могло не вооружить Павла против Рима и вообще поборников православия. Раздражение его могли усиливать и другие выступления со стороны православных. Так, папа Феодор с обычной папской притязательностью стал вмешиваться в церковные дела на Востоке, который Константинопольские патриархи уже в то время привыкли считать своей областью. Он, например, назначил своим викарием в Иерусалиме Стефана Дорского с поручением низлагать монофелитских епископов, поставленных византийским правительством. [1619] Мало того, православные никак не хотели оставить Павла в покое, а всячески старались вынудить у него осуждение экфесиса. Отсюда естественно, что в церковных сферах Константинополя создалось раздражение на православных, поддержанное еще давними счетами с Римом Далее, православные затронули и византийское правительство: разумеем восстание префекта Григория, поднятое якобы во имя православия. Все подобного рода осложнения и резкости имели роковое влияние на дальнейший ход монофелитских споров и на судьбу главнейших его участников с православной стороны.

<Церковное разделение Востока и Запада; разбор мнений, ставящих преп. Максиму в вину это разделение>

После этих общих замечаний можно перейти к изложению истории разрыва между Западом и Востоком, совершившегося в начале пребывания преп. Максима в Риме. Под влиянием упреков, сделанных в свое время папой Феодором Павлу, со всех сторон посыпались к папе жалобы с просьбой побудить Павла отказаться от нового лжеучения. Кроме известного уже послания Сергия, архиеп. Кипрского, от 29 мая 643 г., [1620] в 646 г. [1621] папа получил такого же рода послания [1622] от африканских соборов в Нумидии, Визакии, Мавритании [1623]и от примаса Виктора, избранного на соборе епископов проконсульской Африки. [1624] При этом африканские епископы просили папу передать их увещательное письмо к Павлу через своих апокрисиариев. Папа отправил эти письма вместе со своим собственным письмом, [1625] вероятно, через ученика преп. Максима Анастасия, [1626] сменившего бывшего до сих пор апокрисиария Мартина. [1627] Эта политика и настояния апокрисиариев папы [1628] побудили, наконец, Павла дать папе свой ответ [1629] через послание. Однако это послание его только показало, насколько справедливы были обвинения его в ереси. [1630]

Отвечая папе Феодору, Павел сознавался, что исповедует во Христе одну волю, [1631] причем заявлял, что он мыслит так для того, чтобы не признавать противоборства воль во Христе и не ввести двух волящих. [1632] При этом он добавлял, что, говоря «ἕν θέλημα», он не смешивает двух естеств во Христе, но разумеет, что «разумно-душевная плоть Господа, обогащенная высочайшим соединением, приобрела Божескую волю соединившегося с ней Логоса и всегда Им руководится и движется, так что она никогда не действует по своему побуждению, а когда, как и поскольку желает Бог Слово». [1633] В учении о двух естественных волях Павел видел богохульную мысль, будто человечество Христа было подчинено законам необходимости, и в подтверждение своего монофелитского исповедания ссылался на святоотеческое толкование Гефсиманской молитвы и κατ’ οἰκείωσιν, и на авторитет Сергия и Гонория. [1634] «Так мыслим, так проповедуем, такова надежда нашего спасения», — заключал Павел свое послание. [1635] Папа отвечал на это его низложением. [1636] Это было, вероятно, во второй половине 647 г. [1637] Павел, со своей стороны, запретил римским апокрисиариям совершать богослужение и разрушил алтарь в папском константинопольском дворце, [1638] Так произошло прекращение церковного общения между Востоком и Западом, и начатая преп. Максимом борьба привела к разделению Церквей.

Обычно преп. Максима обвиняют в том, что он по излишней ревности довел дело до разделения Церквей, [1639] повторяя те упреки, которые делали по адресу преп. Максима в Византии. [1640] Но на самом деле, ни преп. Максим, ни Римские папы не спешили объявлять Византию еретичествующей: к этому только впоследствии привело их упорство монофелитов и отвержение ими принятого на Западе православного взгляда, поборником которого впервые выступил преп. Максим. Даже зная о том, что виновником экфесиса был Сергий, преп. Максим не был склонен требовать его осуждения, [1641] хотя и не считал его, как прежде, православным. [1642] Папы тоже не сразу выступили с обвинением Константинопольских патриархов в ереси. Они на первых порах только требовали удаления экфесиса, церковного же общения не прерывали и признавали Константинопольских патриархов своими сослужителями. Так, Иоанн IV, обращавшийся с просьбой об удалении экфесиса к императору Константину, называл Сергия venerandae memoriae episcopus. [1643] Феодор признавал Павла Константинопольским патриархом, [1644] рекомендуя только для большей прочности своего положения добиться законного низложения Пирра. Отсюда ясно видно, что нельзя православных всецело винить в разрыве общения Церквей: они были достаточно терпеливы для своего времени и применили все средства увещания по отношению к своим противникам. [1645] Поэтому вина разделения <лежит на Константинополе, так> как им первым принадлежит и возбуждение спорного вопроса. Их упорство заставило православных идти на более резкие меры и все более и более обостряло их отношения, так что, в конце концов, после перерыва общения дело закончилось взаимными анафемами. Таким образом, догматическое разногласие Церквей, осложненное некоторыми иерархическими счетами, повело к разделению Востока и Запада, которым (разделением) отличается стадия наивысшего обострения монофелитских споров.

<Осложнение положения противомонофелитской оппозиции на Западе возмущением префекта Африки Григория. Раздражение в Византии против православных, и частности против преп. Максима>

Само по себе церковное разделение было весьма неприятно для византийского правительства; [1646] но скоро православное движение на Западе осложнилось таким событием, которое невольно заставило и светскую власть в Византии обратить на него серьезное внимание. К несчастью для православной оппозиции, религиозным движением, поднятым преп. Максимом против официального византийского исповедания, изменническим образом воспользовался префект Африки — патриций Григорий, друг преп. Максима. Может быть, не зная, как спастись от постоянных подозрений со стороны византийского правительства, которое в то время было слишком придирчиво ввиду многочисленных восстаний в разных провинциях, [1647] Григорий в 646 г. поднял знамя восстания и объявил себя независимым. [1648]

Были ли папа и преп. Максим в сношениях с бунтовщиком или нет, [1649] рассчитывали ли они найти в Григории поддержку православию или вовсе не были причастны к этому восстанию — сказать трудно. Можно с достоверностью полагать, что никакого православного заговора против Византии со стороны Рима и Африки здесь не было [1650] и преп. Максим в нем никакого участия не принимал. Но несомненно, что предприятию Григория много способствовало возбуждение против Византии, подготовленное противомонофелитской деятельностью преп. Максима. Монофелитский спор, таким образом, принял весьма опасный оборот для константинопольского двора: Кипр, Африка и Рим находились в церковном отделении от Византии, а Африка к тому же не признавала и светской ее власти. [1651] Поэтому в Византии стали придавать православному церковному движению политический характер и на поборников православия смотреть как на государственных изменников. [1652] Раздражение в Константинополе против православных росло все более и более. Церковное отделение Африки и Запада стало насущным вопросом византийской политики, и в Византии решили принять строгие меры против православных.

Такое настроение в правительственных сферах Византии послужило к усилению монофелитства на Востоке. Опираясь на поддержку константинопольского двора, монофелиты выступили против православия. На принятие Пирра в Риме Павел ответил анафемой на своего предшественника, [1653] на угрозы пап — открытым исповеданием монофелитства, на свое низложение в Риме — преследованием папских апокрисиариев. Постепенно монофелитская реакция начала отбирать у православных те плоды, которые были приобретены ими после долгих трудов. В этом ей благоприятствовали и политические обстоятельства. Наиболее резкое проявление противомонофелитского движения — восстание Григория — прекратилось само собой благодаря тому, что патриций был убит во время похода на сарацин в 647 г., [1654] и после временного нашествия арабов Африка снова перешла под власть Византии. Скоро монофелитам удалось переманить на свою сторону и Пирра. Последний, разочаровавшись в своих планах, связанных, может быть, с успехом восстания Григория, перешел в Равенну к экзарху Платону [1655] и опять принял монофелитское исповедание, или, как выражались в Риме, «возвратился как пес на свою блевотину». [1656] Это было, вероятно, в конце 647 или начале 648 г. [1657]

Инцидент с Пирром еще более усилил раздражение борющихся сторон. В Риме на это завоевание монофелитства отвечали новыми энергичными мерами. Пирр был предан анафеме и отлучение его подписано евхаристической кровью на гробнице ап. Петра. [1658]

<Усиление монофелитской реакции на Востоке и издание типоса>

Скоро церковные споры осложнились еще более. По интригам Павла Константинопольского, который хотел добиться от Рима признания его законным патриархом Константинопольским и погасить начавшееся на Западе религиозное движение, в Византии решено было издать указ, воспрещающий религиозные прения и разделения по спорному вопросу. Сам Павел был и автором нового указа — типоса (τύπος). [1659] Вот его содержание:

«Заботясь и вникая, по обыкновению, во все то, что может служить к благу нашего христолюбивого государства, и особенно в отношении к непорочной нашей вере, от которой — как мы веруем — зависит все наше благополучие, мы узнали, что наш православный народ приведен в большое смущение: одни в отношении домостроительства великого Бога и Спаса нашего Иисуса признают одну волю и утверждают, что Один и тот же <Господь наш Иисус Христос нераздельно желает и> действует <как> Божеское и <как> человеческое; другие принимают две воли и два действования; при этом первые защищают свой взгляд тем, что Господь наш Иисус Христос есть одно Лицо в двух естествах и неслитно и нераздельно желает и производит как Божеское, так и человеческое; вторые же говорят, что при нераздельном соединении в одном и том же Лице двух естеств, в силу сохранения их свойств и различия, Один и тот же Христос в соотношении с природами производит как Божеское, так и человеческое. Отсюда произошел большой спор и разногласие среди граждан нашего христолюбивого государства, так что они в силу разногласий не желают входить во взаимные сношения и, отсюда, приносят много вреда государственным интересам. Посему, руководимые Богом, мы полагаем, что надо погасить разгоревшееся пламя раздора и не позволять ему еще далее растравлять души. Мы объявляем, поэтому, нашим православным подданным, чтобы они с настоящего момента отнюдь не позволяли себе спорить и состязаться друг с другом об одной воле и действовании или о двух волях и двух действованиях. Это повелеваем мы не для того, чтобы отбросить что-либо из благочестивых учений святых признанных отцов относительно воплощения Бога Слова, но в том намерении, чтобы прекратилось всякое дальнейшее любопрение по данному вопросу, и чтобы следовать только Св. Писанию и преданиям пяти Вселенских соборов, и простым словам и выражениям св. отцов Церкви — ничего не прибавляя и не отнимая, и не объясняя их вопреки их собственному смыслу. Повсюду должно быть сохраняемо существовавшее до этих споров учение (σχῆμα) так, как если бы не было никаких таких споров. Пусть никто из тех, кто доселе учил об одной воле и одном действовании и о двух волях и двух действованиях, не подвергается ради этого порицанию или обвинению. Для полного же единения и общения Церквей и для того, чтобы не оставалось никакого повода для желающих бесконечных любопрений, определяем мы, чтобы вывешенное в нарфиксе Великой церкви нашего престольного града с давних пор по спорному вопросу изложение (ἔκθεσις) было снято. Кто осмелится преступить настоящее повеление, подлежит, прежде всего, страшному суду Всемогущего Бога, но на него (кроме того) падет и наказание за нарушение царских повелений. Если он епископ или клирик, то ниспадает из своего места, если монах — отлучается и изгоняется из своего обиталища, если воинский или гражданский чиновник, то теряет должность и достоинство, если частный человек, то, если он знатного происхождения, наказывается конфискацией имущества, а если простого, то подвергается телесному наказанию и вечной ссылке». [1660]

Типос выгодно отличается от экфесиса тем, что обнаруживает видимое беспристрастие к спорному вопросу (запрещает не только δύο θελήματα, но и ἕν θέλημα) и представляет из себя не столько Символ <веры>, сколько <правительственный> указ, [1661] изложенный в юридической форме. Но беспристрастие это только видимое: по существу, он требовал примирения православных с монофелитами без всякой компенсации со стороны последних, и, кроме того, не просто требовал повиновения (как ἔκθεσις), но и угрожал жестокими наказаниями, приведение которых в исполнение в Константинополе показывало, что византийское правительство решилось со всей строгостью осуществлять типос.

<Преследования православных в Константинополе>

Типос был издан в сентябре 648 г. [1662] Если экфесис имел в виду унию с монофизитствующим Востоком, то типос — с диофелитствующим Римом. Как и всякая униатская попытка, типос делает уступки Риму (удовлетворяет его требованиям об удалении экфесиса), но, со своей стороны, требует компромисса — молчания о спорном вопросе и примирения с Константинопольским патриархом. Очевидно, в Константинополе вовсе не отказывались от начал монофелитской политики, полагали, что церковное разделение вызвано ничтожными причинами, и думали, что православные должны примириться с ними, отказавшись от того, что они признавали церковной истиной и ради чего допустили разрыв церковного общения. Разумеется, такое общее направление византийской политики, монофелитская тенденция которого была слишком очевидна, не могло понравиться православным. Они упорно отказывались принять типос. Однако вскоре события показали, что византийское правительство вовсе не намерено равнодушно смотреть на нарушение своих постановлений. Уже в 648 г. в Константинополе начались преследования православных за отвержение типоса. Так. в 648 г. [1663] был схвачен апокрисиарий Анастасий Пресвитер, ученик преп. Максима, и сослан в Трапезунт. Двое знатных юношей, Феодор и Евпрепий, не признавшие типоса и бежавшие в Рим, арестованы были на пути, лишены чинов и имуществ, наказаны плетьми и сосланы в Крым. [1664] Другие православные тоже подвергались гонениям: [1665] заключениям в тюрьму, ссылкам, телесным наказаниям, штрафам и т. п.

<Продолжение в Риме деятельной борьбы с монофелитством. Литературная деятельность преп. Максима по раскрытию православного учения о двух волях во Христе>

В это время в Риме преп. Максим, под покровительством пап, ревностно продолжал борьбу с ересью и неустанно трудился на защиту православия. Он составлял по-прежнему полемические сочинения, в которых разъяснял для италийцев сущность православного учения и раскрывал смысл богословско-философской терминологии по спорному вопросу. Мы не можем отнести ни к какому другому периоду, как именно к 646–648 гг., письма преп. Максима к игумену Георгию, [1666] к монаху Феодору, [1667] к еп. Карфагенскому Виктору, [1668] к Стефану, еп. Дорскому, викарию апостольского престола в Иерусалиме, [1669] в которых преп. Максим раскрывал и обосновывал православное учение о двух волях. Таковы такие трактаты преп. Максима, служащие к уяснению аргументации православного учения от Св. Писания (изъяснение Гефсиманской молитвы) [1670] и основных (диофелитских) предпосылок православного учения, каковы: «О двух волях единого Христа Бога нашего»; [1671] «Десять глав о двух волях Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа»; [1672] «Тринадцать глав о волях против монофелитов»; о видах «противоположения» и «соединения», [1673] «различные определения», [1674] «о качестве, свойстве и различении» Феодору Мазарийскому (в Сицилии), [1675] «главы о сущности и естестве, ипостаси и лице». [1676] В них преп. Максим делал краткие разъяснения употребляемой им терминологии, развивал главную мысль о воле как свойстве естества и приводил святоотеческие свидетельства и тексты Св. Писания, подтверждающие православное учение. [1677]

<Литературная деятельность преп. Максима по раскрытию православного учения о двух волях во Христе. Литературная борьба преп. Максима с ересью. Клеветнические наветы на преп. Максима в Сицилии и его путешествие на этот остров>

В то время, как преп. Максим усиленно вел защиту православного учения, монофелиты, оправившись от того подавляющего впечатления, которое произвела победа преп. отца над Пирром, начали пропагандировать свое учение и выставлять новые возражения против защищаемого преп. Максимом православного воззрения. В противовес их деятельности, преп. Максим писал краткие трактаты, в которых подвергал разбору их доводы [1678] и разрешал те недоумения, которыми они хотели поколебать православных в правоте их убеждений. Так, он написал к Марину кипрскому разрешение двух ἀπορία против православного учения, выставленных диаконом константинопольским Феодором, синодикарием патриарха Павла. [1679] Слава преп. Максима в то время была так велика, и творения его пользовались среди православных таким уважением, что даже монофелиты следили за его сочинениями и читали их, думая как-либо найти в них подтверждение своим мнениям. Конечно, сделать такую находку в творениях преп. отца было очень трудно. Однако монофелиты, при помощи разного рода уловок и перетолкований, сумели найти в писаниях преп. Максима нечто такое, что, по их мнению, говорило против его воззрений и обличало его в самопротиворечии. Опираясь на письмо преп. Максима к Пирру, они стали распространять слухи, что и сам преп. Максим прежде считал допустимым выражение «μία ἐνέργεια», не объявлял принимающих это выражение еретиками, не прерывал с ними общения, а в письмах своих удостаивал даже больших похвал. [1680] Было ими также изготовлено подложное письмо преп. отца к Марину, в котором он будто бы учил о двух волях во Христе по естествам, и одной — по соединению, или, как назвал подобное учение преп. Максим, о «трех волях» во Христе. [1681] Подобные слухи и послания распространились особенно среди сицилийских монахов и многих из них привели в соблазн. Узнав об этом, преп. Максим поспешил отправиться в Сицилию, где лично опроверг все клеветнические наветы врагов, [1682] рассеял все подозрения сицилийских иноков и, оставляя остров, написал к ним послание, в котором раскрыл всю нелепость «троеволия», объявив распространяемое под его именем письмо к Марину подложным; [1683] и объяснил, что Пирр спрашивал его мнения о μία ἐνέργεια не как догматически принятом им положении, а κατ’ ἐξέτασιν, [1684] что похвалы его Пирру были взаимностью на похвалы со стороны последнего и имели в виду обращение Пирра на путь истины. [1685] Преп. Максим предлагал рассматривать эти похвалы как οἰκονομία с его стороны. При этом он заявил, что если теперь они кого-либо соблазняют, то он решительно отказывается от них, ибо они и ему самому неприятны после окончательного отпадения Пирра от православия. [1686] Так отразил преп. Максим попытки врагов соблазнить православных его именем.

<Более строгий взгляд преп. Максима на монофелитство и его защитников; взгляд его на типос>

Видя одно такое упорное противление истине своих противников, их неизменное желание поддерживать и распространять всеми средствами свои еретические мысли, преп. Максим стал суровее и строже относиться к монофелитам. «Не отеческое, а еретическое это учение», — решительно говорил он об их воззрениях. [1687] Теперь он никак не мог допустить мысли о возможности вступления в общение с еретиками без их обращения в православие [1688] и склонен был требовать, вместе с осуждением лжеучения, анафемы на всех поборников ереси. [1689] Само собой разумеется, что преп. Максим вовсе не был расположен к примирению с Византией на тех началах, которые предлагались типосом, и сам типос считал отвержением православия. [1690] Привыкнув считать Византию еретической, он в типосе справедливо увидел только новые козни монофелитов, новые вылазки против православия. И это было справедливо. Трудно было допускать, что византийское правительство, так любившее догматизировать и определять религиозные убеждения своих подданных, отказалось в данном случае от этой многовековой привычки, на что будто бы указывал типос. Новый вероисповедный указ совсем отнимал свободу исповедания по данному вопросу. Поэтому он не понравился даже некоторым монофелитам, которые соглашались на него, скрепя сердце, из-за государственных интересов. [1691] Тем более он был невыносим для православных, ибо он был прямо направлен к тому, чтобы подавить диофелитство. Для православных было весьма оскорбительным, что типос ставил их учение наравне с ересью и святоотеческое учение запрещал наравне с нечестивыми измышлениями еретиков. [1692] По существу, типос требовал от православных отказа от православного учения и примирения с теми, которых они считали еретиками. Отсюда преп. Максим делал вывод, что типос, запрещая говорить об энергиях Христа, совсем лишает Его энергии, делает каким-то бездушным идолом, [1693] чего не решались утверждать и худшие еретики. Поэтому понятно, что он никак не мог согласиться на принятие типоса, и когда типос был доставлен в Рим, преп. Максим много содействовал здесь отвержению его.

<Отношение преп. Максима и Рима к типосу>

Типос стал известным в Риме, вероятно, в начале 649 г. В этом году в Рим к папе был послан асикрит Григорий [1694] с дарами к апостольскому престолу. Он привез с собой типос и должен был убедить папу войти в общение с Константинопольским патриархом и принять указ, изданный «благим и богохранимым императором в заботах о мире Церквей». [1695] Этот Григорий, ознакомившись с положением вещей в Риме, счел необходимым переговорить с преп. Максимом. [1696] Он зашел к нему в келью, и здесь между ними произошла беседа, которая заслуживает внимания уже потому, что послужила впоследствии основанием для обвинения преп. Максима на суде. Дело было, по словам св. отца, так. Когда Григорий вошел в келью преподобного, тот, по своему обыкновению, пал ниц, поклонился гостю, облобызал его и затем, усадив, спросил его о причине посещения. Григорий рассказал, в чем дело и с какими поручениями он прибыл в Рим. «Слава Богу, — сказал преп. Максим, — удостоившему тебя такого служения. Но каким образом, по приказанию боговенчанного владыки, должно произойти соединение Церквей?» «На основании типоса», — ответил Григорий. Преп. Максим тогда решительно объявил такое соглашение неприемлемым. «Думаю, — сказал он, — что этого быть не может; ибо римляне не потерпят, чтобы вместе с мнениями (φωναῖς, т. е. об одной воле) нечестивых еретиков были уничтожены светоносные слова св. отцов, или чтобы истина погасла вместе с ложью, или свет был рассеян вместе с тьмой. Мы никогда не признаем допустимым принятия того, чем уничтожаются богонаученные слова». Григорий на это возразил: «Типос не уничтожает священных выражений, а только требует молчания для мира Церквей». «Молчание противно Писанию, — сказал преп. Максим. — Бог глаголет через Давида: „Нет языка и нет наречия, где не слышится голос их“ (Пс. 18:4)». Григорий возразил, что не хочет запутываться в тонкости вопроса и довольствуется <ранее принятым> Символом <веры>. Преп. Максим, однако, настаивал на том, что принятие типоса невозможно, при этом он заявил, что «типос уничтожает Символ». «Ради Бога, как?» — удивился Григорий. Преп. Максим предложил читать Символ, и когда тот (Григорий) прочитал «верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым», преп. Максим прервал его, сказав: «Погоди немного и увидишь, как отрицается вера наших отцов. Бог не был бы Творцом, если бы был лишен естественной воли и энергии: ведь Он по воле, а не по принуждению создал небо и землю, и, как в Духе говорит Давид, „Вся елика восхотел (ἠ θέλησεν) Господь, сотвори на небеси и на земле, в морях и во всех безднах“ (Пс. 134:6). Если ради снисхождения (οἰκονομία) вместе со зловерием уничтожена будет и спасительная вера, то это поистине будет совершением отделения от Бога, а не единением с Ним. Пожалуй, завтра же нечестивые иудеи скажут <нам>: „Окажем друг другу снисхождение, помиримся и соединимся. Мы уничтожим у себе обрезание, а вы — крещение, и не будем нападать друг на друга“. Так и ариане некогда письменно предлагали Константину Великому уничтожить <разницу в смысле слов> ὁμοούσιος и ἑτεροούσιος для соединения Церквей. Но не приняли этого богоносные отцы наши, предпочли лучше быть преследуемы и умереть, чем отказаться от слова, подтверждающего единое пресущественное Божество, Отца, Сына и Святого Духа; и это — несмотря на то, что сам великий Константин согласен был на те предложения, как повествуется об этом в сочинениях трудолюбивых историков. И вообще никто из царей не мог убедить богоглаголевых отцов, чтобы они вошли в общение с еретиками, приняв двусмысленные изречения: св. отцы всегда пользовались ясными и точными выражениями, приличествующими исследуемому догмату, ясно говоря, что дело иереев (а не царей) исследовать и определять спасительные догматы кафолической веры». Григорий прервал его возгласом: «Как, разве христианский император — не священник?» «Нет, — ответил преп. Максим. — Он не приступает к алтарю и по освящении хлеба не возвышает его, говоря: „святая святым“, и не крестит, не совершает миропомазания, не рукополагает епископов, пресвитеров, диаконов, не освящает храмов (χρίει), и носит не омофор и Евангелие — символы священства, а корону и пурпуру — символы царства». «Но как же, — возразил Григорий, — Писание называет Мелхиседека царем и иереем?» «Мелхиседек был образом единого по естеству царя и Бога всяческих, ставшего ради нас по естеству и архиереем. Если ты говоришь, что и кто-либо другой (кроме Христа) может быть царем и иереем по чину Мелхиседекову, то ты должен дерзнуть сказать про него и все остальное: именно, что он будет без отца, без матери, без рода, не имеет ни начала дней, ни конца жизни (Евр. 7:3). И посмотри, какое отсюда получится зловерие. Ибо окажется, что есть другой Бог воплотившийся, по чину Мелхиседекову совершающий наше спасение». Далее преп. Максим сослался на то, что за богослужением императоры поминаются после лиц иерархических. [1697]

Чем окончилась эта беседа, нам неизвестно. Несомненно только, что старания Григория склонить преп. Максима на свою сторону, а через него воздействовать на папу Римского не увенчались успехом. Преп. отец не только считал типос противным вере церковной и общепринятым Символам, но и отрицал (может быть, в некотором противоречии с теми взглядами, каких он придерживался в африканский период своей деятельности) за императором право вмешиваться в религиозные вопросы. Взгляды преп. Максима разделяли и римские клирики и папа. Осуждение типоса было только дальнейшим шагом, который могли сделать православные, защищая свое учение. Это и произошло, — только не при Феодоре, умершем 12 мая 649 г., [1698] а при его преемнике Мартине, друге преп. Максима, бывшем апокрисиарии при константинопольском дворе.

<Посвящение папы Мартина и влияние преп. Максима на церковную политику нового папы>

Мартин вступил на папский престол 5 июля 649 г., [1699] по-видимому, без всякого утверждения со стороны императора. [1700] Что побудило папу на такой шаг, сказать трудно. [1701] Впрочем, можно предположительно утверждать, что здесь тоже сказалось влияние преп. Максима. Св. отец, как мы видели из его беседы с Григорием, был резким противником византийского цезарепапизма и горячо оспаривал право императоров на вмешательство в церковные дела; [1702] он был защитником идеи самостоятельной церковной власти, поэтому он и ставил <столь> высоко авторитет папы. Преп. Максим придерживался убеждения, что император — не священник, что не его дело определять и исследовать догматы. [1703] Соборы, по мысли св. отца, не нуждаются в санкции императора и могут собираться без его воли, [1704] их значение и авторитет обусловливаются единственно чистотой их догматического учения и верностью их православию. Это — единственный критерий, от которого зависит признание собора [1705] и, следовательно, его кафолическое значение. [1706] Власть императора в этом случае совершенно не при чем. Таким образом, преп. Максим решительно отрицал право светской власти на вмешательство в церковные дела. Этот взгляд, так хорошо подходивший к идее папского монархизма, вероятно, был воспринят и Мартином. Отсюда, в Риме, под влиянием преп. Максима, решили держать себя еще более независимо, чем прежде, и первым признаком этого было посвящение папы без всякого утверждения со стороны императора.

<Латеранский собор. Преп. Максим как инициатор собора. Влияние его на ход дел на соборе; подготовка им догматического материала к собору. Непосредственное участие его в заседаниях собора>

Под тем же влиянием преп. Максима, в Риме теперь осмелились еще решительнее выступить против византийской вероисповедной политики. [1707] Теперь, когда в Византии было решено во что бы то ни стало подавить диофелитское движение, в Риме сочли необходимым утвердить его законным путем и созвать большой собор для осуждения ереси и подтверждения православного учения. Инициативу созвания собора источники всецело приписывают преп. Максиму; он побудил папу решиться на такой шаг. [1708] Пространное житие прямо говорит, что папа Мартин, «любя добродетель преп. Максима, часто бывал у него и беседовал сообразно с обстоятельствами (церковной жизни). Преп. Максим и побудил его собрать отовсюду православных (епископов) и составить многочисленный собор, чтобы от столь многих и божественных мужей св. вера приобрела крепкое и нерушимое исповедание, и чтобы ясно и определенно были отвергнуты измышления врагов». [1709] Эти внешние свидетельства подтверждаются внутренними: стоит только перечитать акты Латеранского собора, чтобы убедиться, что на нем лишь различным способом варьировались мысли преп. Максима. Речи папы Мартина в этом отношении особенно характерны: бо́льшая часть их содержания имеет в себе параллель в сочинениях преп, Максима, изданных до Латеранского собора. [1710]

Ход дел на соборе также, несомненно, направлялся мыслью преп. Максима. Все деяния и отдельные выступления папы и членов собора [1711] являлись осуществлением взглядов преп. Максима, тех формальных требований, которые он считал необходимыми для законности собора. Так. преп. Максим полагал, что на соборе должны выступать обвинители еретиков, как возбудители дела. [1712] С подобным предложением выступает на соборе папа Мартин [1713] и Деусдедит Каларийский; [1714] собор с этим соглашается, [1715] а на следующем заседании оказывается, что таких обвинителей есть больше, чем надо, и, кроме того, в запасе имеются многочисленные со всех сторон жалобы на распространение ереси с просьбой пресечь зло. Далее, преп. Максим считал необходимым осудить не только ересь, но и лжеучителей, в том числе и Павла; [1716] с тем же предложением выступил на соборе и Бенедикт Айяччский. [1717]

Преп. Максим не только дал инициативу созвания собора, не только давал советы о собрании его и о порядке ведения дел на нем, но он также подготовил и весь необходимый документальный материал для соборных рассуждений. Получив доступ к богатой папской библиотеке, [1718] преп. Максим подыскал многочисленные свидетельства из отцов Церкви в пользу учения о двух волях и привел массу цитат, показывающих, что выражение «ἕν θέλημα» есть выражение, по существу, еретическое и употреблялось уже древними еретиками. [1719] То же самое сделал он и по вопросу о двух действованиях во Христе. [1720] Все эти цитаты были впоследствии использованы и на Латеранском соборе. [1721]

Определения Латеранского собора были также сформулированы преп. Максимом: по крайней мере, в них раскрыто то учение, которое еще до собора разъяснял и защищал св. отец в борьбе с севирианами и монофелитами. [1722]

Таким образом, несомненно, что преп. Максим был «душой собора». [1723] Несмотря на такое неоспоримое влияние преп. Максима на течение дел на Римском соборе, он, по самому скромному сану своему, не выступал на нем. За него говорил его друг, папа Мартин, который официально сам вел все дело, но который разделял взгляды и воззрения преп. Максима и во всем слушался его внушений и разъяснений.

Сам преп. Максим, несомненно, присутствовал на соборе. [1724] Правда, его подписей нет под актами Латеранского собора, но это и понятно: монахи на соборах имели право совещательного, а не решающего голоса. [1725] Мы определенно знаем, что он был в числе тех греческих монахов, которые на втором заседании были допущены на собор; [1726] отсюда несомненно, что он принимал участие в соборных заседаниях.

Собор в Риме, созванный усилиями Мартина и преп. Максима, продолжался с 5 по 31 октября 649 г. [1727] На нем присутствовало 105 епископов, [1728] большей частью из Италии, хотя были епископы из Сардинии, Корсики, Сицилии и даже Палестины (Стефан Дорский). Кроме того, на соборе было много пресвитеров, диаконов и весь клир римский. [1729] При таком обширном составе собор мог поместиться только в большой Латеранской церкви Спасителя (ecclesia Salvatoris), построенной Константином Великим [1730] и служившей (как и теперь) папским кафедральным собором. Собор имел пять заседаний. [1731]

Что особенно обращает на себя внимание в деяниях этого собора, так это то, что все речи, все действия на соборе были наперед обдуманы, взвешены, подготовлены. [1732] Акты этого собора, по справедливому замечанию Флёри, [1733] мало походят на акты других соборов: здесь нет ни восклицаний, ни перерывов, ни живых и естественных разговоров. На Латеранском соборе выступают два или три лица, которые произносят длинные речи, с многочисленными цитатами, с учеными рассуждениями. По всей вероятности, речи эти заготовлялись наперед и читались с рукописи. [1734] Большинство членов молчало и только соглашалось с предложениями ораторов, главным образом папы Мартина. Гораздо энергичнее на соборе выступали восточные иноки, среди которых был и преп. Максим. На втором заседании они были допущены на собор [1735] и подали прошение (δέησιν ἤτοι λίβελλον), [1736] в котором настойчиво требовали осуждения не только монофелитского учения, но и всех защитников его, а также типоса, [1737] угрожали не принять собора, если отцы не провозгласят и не утвердят соборно (κυρῶσαι συνοδικῶς) православного учения о двух волях, [1738] и просили немедленно перевести для них на греческий язык акты собора, чтобы они могли дать свое согласие (συγκατάθεσιν) на его определения. [1739] Прошение было подписано 37 греческими иноками. Среди этих подписей на 35 месте мы видим и скромную подпись преп. отца: «Максим монах тоже (подписался)» («Maximus monachus siniliter»). [1740] Что преп. Максим был автором этого прошения, не может подлежать никакому сомнению: из самого прошения ясно видно, что писал его тот, кто прежде жил в Африке и там защищал православное учение, [1741] а таковым и был преп. Максим. Если он подписался не на первом месте, то вовсе не потому, что он не был автором прошения. Преп. Максим был простым иноком, не имел даже сана диакона, поэтому он и не мог подписаться выше пресвитеров, не говоря уже о его необычайной скромности. Первыми подписались на прошении Иоанн, игумен Лавры Саввы, Фалассий, настоятель армянского андреевского (св. Репарата) монастыря в Риме, [1742] Георгий, настоятель киликийского монастыря в Риме; все — лица, в Африке (кроме Фалассия), вероятно, вовсе не бывшие. Стиль прошения вполне напоминает сочинения преп. Максима, особенно его любимые выражения о природах Христа: «ἐξ ὦν, καὶ ἐν οἶς καὶ ἅπερ αὐτὸς ὁ εἶς Κύριος». [1743] Таким образом, благодаря указанному прошению, и преп. Максим, несмотря на свое простое звание монаха, выступил на соборе в роли активного деятеля. И, следовательно, помимо того влияния, которое он опосредованно оказывал на течение дел соборных, он принял в них и непосредственное участие.

На первом заседании преп. Максим не присутствовал. Оно имело подготовительный характер: папа в пространной речи изложил историю возникновения новой ереси, начиная с «глав» Кира и кончая типосом, изданным по внушению Павла; заявил, что к апостольскому престолу со всех сторон поступили жалобы на еретиков, принесенные или устно, или письменно; указал на то, что его предшественники предпринимали все меры к устранению ереси, хотя и безуспешно, и объявил, что теперь он созвал собор для окончательного решения вопроса о вновь появившемся лжеучении. [1744] Собор решил выслушать обвинителей и разобрать сочинения новых еретиков. [1745] На втором заседании (8 октября) были прочитаны доношение Стефана Дорского и прошение 37 греческих монахов, выступивших в качестве обвинителей ереси и допущенных на собор. [1746] Были прочитаны также послания Сергия Кипрского от 643 г. и африканских соборов 646 г. [1747] На третьем заседании (17 октября) [1748] было проведено расследование сочинений монофелитов: были прочитаны выдержки из сочинений Феодора Фаранского, [1749] 7-й член александрийских «глав» Кира [1750] и письмо Сергия по поводу заключения унии. [1751] Было прочитано также место из послания Дионисия к Гаию о θεανδρική ἐνέργεα, причем установлено, что монофелиты понимают это место точно так же, как и севириане. [1752] Наконец, был прочитан экфесис, [1753] выдержки из деяний Константинопольских соборов Сергия и Пирра (638 и 639 гг.) [1754] и письмо Кира к Сергию по поводу экфесиса. После этого отцы собора убедились, что обвиняемые лица действительно виновны в ереси. На четвертом заседании (19 октября) предложено было осудить и Павла; [1755] прочитано было письмо его к Феодору и установлено было, что и он одобрял экфесис и употреблял его слова в своем послании. [1756] Затем был предложен типос, причем собор высказался в том смысле, что цель издания типоса — прекращение споров — хороша. но осуществление ее неправильно: нехорошо доброе уничтожать вместе со злым, учение отеческое — вместе с еретическим, ибо никто, отказываясь от ереси, не может отказаться от веры. [1757] После того как определенно была установлена справедливость обвинения в ереси Феодора Фаранского, Кира, Сергия, Пирра, Павла, отцы собора перешли к установлению правильного воззрения на воли и действования Христа. Предварительно были прочитаны Символы никейский, цареградский, анафематизмы св. Кирилла, определения Четвертого и Пятого Вселенских соборов. [1758] На пятом заседании (31 октября) прямо уже приступили к обоснованию православного учения о волях во Христе так, как это делал в своих письмах преп. Максим. Были прочитаны многочисленные святоотеческие свидетельства, подтверждающие то положение, что воля и энергия относятся к природе; затем — ряд доказательств, что обе природы во Христе имеют волю Божественную и человеческую, и ряд таких же доказательств об энергиях во Христе. [1759] Из этих свидетельств собор вывел православное учение о двух (естественных) волях и действованиях (энергиях) во Христе. [1760] После этого были прочитаны выдержки из сочинений прежних еретиков, учивших так же об одной воле и энергии Христа, [1761] и мнения их были признаны сходными с вновь появившимся учением монофелитов. [1762] После этого решено было утвердить соборно православное учение о двух волях, и на соборе был принят Латеранский символ, в котором халкидонский ὅρος был распространен через прибавление учения о двух естественных волях и двух естественных действованиях во Христе. [1763] Кроме того, на соборе было составлено двадцать анафематизмов (canones), [1764] из которых десятым осуждался всякий, кто не исповедует две соединенные во Христе воли, Божественную и человеческую, так что Один и тот же по каждому из своих естеств являлся желающим нашего спасения (διὰ τὸ καθ’ ἑκατέραν αὐτοῦ φύσιν θελητικὸν κατά φύσιν τὸν αὐτόν ὑπάρχειν τῆς ἡμῶν σωτηρίας); а восемнадцатым предавались анафеме, наряду с другими еретиками, Феодор Фаранский, Кир, Сергий, Пирр, Павел, [1765] а также экфесие, изданный Ираклием по внушению Сергия, и нечестивый типос, изданный по убеждениям Павла царствующим самодержцем Константином (Константом). [1766] Преп. Максим вместе с другими греческими аввами подписал эти определения. [1767]

<Участие преп. Максима в обширной переписке папы Мартина после собора>

Несмотря на резкое отвержение (анафематствование) типоса на Латеранском соборе, в Риме все же старались держать себя корректно по отношению к царствующему императору. Ему, как «благочестивейшему владыке» (δεσπότῃ εὐσερεστάτῷ), было составлено послание от собора, в котором сообщалось об утверждении на соборе православного учения [1768] и осуждении еретиков и излагалась просьба об осуждении ереси и жалоба на врагов истины, осмеливающихся говорить, что нечестивый типос издан по повелению императора; [1769] при послании были приложены акты собора в греческом переводе. [1770] Впрочем, в Риме не рассчитывали на поддержку собора со стороны императора, да, по существу, там и не считали утверждение соборных определений императором необходимым для признания его авторитетности и кафолического значения. [1771] В Риме искали поддержки в другой области — в области религиозного сознания верующих. Папа Мартин приложил все усилия к тому, чтобы обеспечить признание Латеранского собора. Он повсюду рассылал энциклику ко всем христианам, [1772] в которой, сообщая о постановлениях Латеранского собора, предлагал всем осудить ересь; [1773] кроме того, им были рассылаемы и особые, специальные послания. Так, во Францию, кроме энциклики, было отправлено особое послание Аманду, еп. Трайэктенскому (Тунгернскому, в Австразии), с просьбой соборно утвердить постановления Латеранского собора и просить французского короля послать в Рим двух епископов, которые бы вошли в состав римского посольства в Константинополь. [1774] Отправлены были послания и в Африку [1775] — к Карфагенскому епископу с увещанием к настойчивости в вере. Что касается Палестины, то сюда папа вместо Стефана Дорского, на которого поступили жалобы, [1776] назначил викарием апостольского протосинкелла Иоанна, еп. Филадельфийского, с полномочиями низлагать еретиков-клириков в патриархатах Антиохийском и Иерусалимском. Об этом папа писал Иоанну Филадельфийскому, посылая ему акты Латеранского собора. [1777] Кроме того, он писал Феодору, еп. Есвунтскому, Антонию, еп. Вакафскому, [1778] архимандриту палестинского монастыря св. Феодосия [1779] Георгию, [1780] сенатору Петру, [1781] некоему Панталеону, [1782] прося их оказать поддержку новому викарию. Христианам патриархатов Иерусалимского и Антиохийского папа отправил особую энциклику, в которой предостерегал от незаконно поставленных византийским правительством Македония Антиохийского [1783] и Павла Александрийского, [1784] принявших типос, [1785] и убеждал их держаться православия и признавать викарием Иоанна Филадельфийского. В это время в Фессалоникийском экзархате новоизбранный еп. Фессалоникийский Павел обнаружил в своей синодике сочувствие монофелитству. Папа хотел низложить его, [1786] но, уступая просьбе послов, решил отправить своих легатов к Павлу с исповеданием для подписи. Однако Павел не принял исповедания и вручил папским послам свое исповедание явно монофелитского характера, которое пришло в Рим 1 ноября 649 г., [1787] по окончании Латеранского собора. Тогда папа анафематствовал Павла, о чем писал ему [1788] и фессалоникийской общине, [1789] увещая ее не вступать в общение с Павлом. [1790] Во всей этой переписке, несомненно, ближайшее участие принимал преп. Максим. Весьма возможно, что он составлял все эти письма, как некогда авва Иоанн составлял послания для пап Гонория и Иоанна IV, [1791] и как сам преп. Максим составлял письма по поручению префекта Григория. [1792] По крайней мере, в этом нет ничего невероятного. Кроме того, несомненно, по крайней мере, то, что преп. Максим руководил этой перепиской, поскольку она касалась Востока; доказательством этому служит то обстоятельство, что в числе адресатов папы находился сенатор Петр, известный почитатель преп. Максима. Очевидно, и в данном случае св. отец решился обратиться к прежним светским своим связям, к помощи которых он неоднократно прибегал и прежде. [1793] Участием преп. Максима в этой переписке, которая от лица папы велась в целях признания Латеранского собора, объясняется то весьма странное обстоятельство, что после такой блестящей победы православия над ересью преп. Максим, по-видимому, совершенно прекратил свою литературную деятельность. Мы имеем фрагмент только одного письма, относящегося к этому периоду: ἐκ τῆς ἐπιστολῆς τῆς ἐν Κώμῃ γραφείσης, [1794] где преп. Максим восхваляет православие Римской церкви и торжественно говорит о вере, утвержденной шестью Вселенскими соборами, разумея под шестым, вероятно, Римский, Латеранский. [1795] Отсюда естественно предположить, что вся энергия преп. Максима пошла, главным образом, на переписку, которую он вел от лица папы и по его поручению.

<Признаки приближения мщения со стороны византийского правительства за созвание Латеранского собора. Дело с экзархом Олимпием>

Однако в то время, как свв. Мартин и Максим заботились о признании Латеранского собора, этого величайшего плода их усилий, в Константинополе готовилась решительная реакция против всех действий православных на защиту своей веры. Еще до Латеранского собора в Италию был послан равеннским экзархом кубикуларий Олимпий с поручением от византийского правительства принять решительные меры к введению типоса в том случае, если он найдет расположенными к этому итальянские провинции. [1796] При этом дано ему было приказание, что, если ему удастся привлечь на свою сторону римское войско, то он должен немедленно арестовать Мартина и заставить всех епископов подписаться под типосом. Если же римское войско будет против этого, то подождать с осуществлением данного ему приказа, собрать равеннские войска, а затем все же привести его в исполнение. [1797] Очевидно, в Константинополе узнали о противодействии типосу в Риме, а также о том, что папа собрался созвать собор для осуждения монофелитства. Византийское правительство, рассматривая эти стремления как политическую измену, как неповиновение и даже восстание против законной власти, решило пресечь их самыми энергичными мерами. Однако оно, в то же время, опасалось восстания в Риме и вообще боялось политических осложнений, которые могли возникнуть под влиянием насильственных мер против пользующегося на Западе огромным авторитетом папы; поэтому Олимпию внушено было действовать осторожно.

Олимпий прибыл в Рим как раз во время Латеранского собора. Но потому ли, что общее настроение тогда в Риме было не в пользу типоса и византийского правительства, [1798] или потому, что он уже в то время составил план отделения от византийского правительства и желал быть в мире с папой, [1799] Олимпий не исполнил императорского приказа. [1800] Латеранский собор продолжал свою деятельность беспрепятственно и довел свое дело до конца. Между тем, в Константинополе были необычайно раздражены действиями папы, [1801] особенно анафемой на типос. [1802] Там теперь решено было не останавливаться перед мерами жесточайшего наказания. Однако на первых порах византийское правительство было бессильно. Италия в 650–652 гг. находилась в восстании: экзарх Олимпий, объявивший себя независимым, не признавал власти византийского императора. В это время папа и преп. Максим беспрепятственно развивали свою деятельность, писали послания, поддерживали православие, например, посылали деньги православным христианам, жившим под игом сарацин, [1803] и т. п. В каком отношении папа стоял к восставшему экзарху, сказать трудно. Во всяком случае, вряд ли он оказывал ему непосредственную поддержку, как впоследствии обвиняли Мартина на суде в Константинополе, [1804] и вряд ли он был бунтовщиком в собственном смысле этого слова. [1805] Но, во всяком случае, несомненно, что он открыто не противодействовал Олимпию, хотя и знал о его планах и, может быть, даже рассчитывал на то, что Олимпию удастся его восстание и он, как и другие бунтовщики, взойдет на императорский престол. [1806] Как бы там ни было, восстание Олимпия было непродолжительным: в одну из экспедиций против сарацин в Сицилии он умер от моровой язвы. [1807]

<Арест и суд над папой Мартином; ссылка и смерть>

Это развязало руки византийскому правительству; и к тому же в 652 г. оно заключило мир с арабами на два года [1808] и могло все свое внимание сосредоточить на внутренней политике и улаживании своих отношений к Западу. Скоро началась эра преследований православных в Риме. [1809] В Италию был послан новый экзарх Феодор Каллиона с кубикуларием Феодором Пеллурием, которым был вручен приказ об аресте Мартина и избрании на его место другого папы. [1810] Феодор Каллиона прибыл в Рим 15 июня 653 г. [1811] Папа был болен и не мог встретить экзарха. 17 июня Каллиона после обыска в папском дворце приказал арестовать Мартина, лежавшего в Латеранской церкви. [1812] При этом он передал клиру римскому указ о низложении Мартина и об избрании нового папы. [1813] 19 июня (в среду) Мартин был тайно отправлен из Рима и после трехмесячного плавания 17 сентября прибыл в Константинополь. [1814] Здесь он был заключен в Прандеарий, 20 декабря был судим сакелларием как государственный изменник [1815] и объявлен лишенным сана. В то время процесс по обвинениям в государственных преступлениях совершался очень быстро, причем в Византии не любили стеснять себя никакими формальностями. От смертной казни Мартина спасла просьба к императору Константинопольского патриарха Павла, лежавшего на смертном одре; [1816] Мартин подвергся жестоким истязаниям и поруганиям и 17 марта 654 г. был сослан в Крым, где, томимый голодом и лишениями, 16 сентября 655 г. скончался. [1817] В Риме в то время, по настоянию византийского правительства, получившего теперь полную свободу распоряжаться в нем по-своему, был избран папой, еще при жизни Мартина, Евгений I и посвящен 10 августа 654 г. [1818]

<Взятие под стражу преп. Максима в Риме, и вопрос о времени этого события>

Таким образом, мщение византийского правительства постигло главу православной оппозиции. Не могло оно не коснуться и преп. Максима, [1819] который был вдохновителем всей церковной политики Рима и участвовал во всех мероприятиях против официального византийского «православия». [1820] Он также был схвачен, заключен под стражу и отправлен в Константинополь. Ученые обычно спорят, раньше или позже папы Мартина или одновременно с ним постигла преп. Максима кара византийского правительства. Баронио, опираясь на Феофана, [1821] полагает, что преп. Максим был схвачен в одном году с папой Мартином, но раньше его, ибо для византийских властей нетрудно было арестовать простого монаха и при этом чужестранца. [1822] Другие ученые ставят взятие преп. Максима под стражу после заключения Мартина и относят его к 655 г. [1823] Наконец, большинство ученых полагает, что преп Максим был схвачен одновременно с папой Мартином в 653 г.. [1824] За это говорит пространное житие преп. Максима, на что обыкновенно и ссылаются исследователи. Однако само по себе это показание жития мало заслуживает доверия с нашей стороны: прежде всего, житие относит взятие св. исповедников под стражу к 9 г. Константа, т. е. к 650 г.. [1825] Потом, судя по этому житию, вместе с преп, Максимом были арестованы и два его ученика — оба Анастасия, [1826] между тем как известно, что Анастасий Апокрисиарий еще раньше (в 648 г.) был схвачен в Константинополе и с тех пор томился в ссылке в Трапезунде; участь же преп. Максима в Риме разделил только Анастасий Монах, который, по-видимому, все время был его неразлучным спутником. [1827] Так как из вполне достоверного источника [1828] известно, что Анастасий Монах схвачен 11-го индикта (1 сентября 652 — 31 августа 653 г.), то отсюда можно положительно утверждать, что исповеднический подвиг преп. Максима начался в 653 г., вероятно, одновременно с взятием под стражу папы Мартина. [1829]

<Начало исповеднического подвига преп. Максима>

Так началось для преп. Максима время великого исповедания истины. Правда, на первых порах (говорим вообще) с ним не обращались так сурово, как с папой, и не спешили подвергнуть его тому жестокому наказанию, которое было впоследствии применено к нему со всей строгостью. Объясняется это тем, что преп. Максим не занимал, как папа, выдающегося административного положения в Церкви, что его авторитет зависел не от его высокого положения, а всецело покоился на том глубоком нравственном влиянии, которое он имел на народные массы. Это влияние нельзя было сломить внешней силой, как это сделали по отношению к Римскому папе; нельзя было устранить его и отправить в ссылку. Поэтому в Византии приняли все меры к тому, чтобы склонить преп. Максима на свою сторону. Только видя его непреклонную верность православию, стали подвергать его преследованиям; причем его постоянно обвиняли и судили как политического преступника. Как это ни казалось странным, особенно по отношению к скромному монаху, [1830] однако в Византии, как мы сказали выше, смотрели на деятельность преп. Максима с политической точки зрения и оценивали ее как противление мероприятиям правительства. Впрочем, несмотря на эту официальную точку зрения, от Церкви не скрылся истинный смысл подвига преп. Максима и он навеки удостоился наименования «исповедника» веры Христовой.