Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

<Вопрос о времени прибытия преп. Максима в Константинополь>

Летом 653 г. преп. Максим был manu militari схвачен в Риме вместе с учеником Анастасией Монахом и взят под стражу. Из Рима он вместе с Анастасией был отправлен в Константинополь, [1831] где и начался над ним суд, а затем и страдания за веру Христову.

Время прибытия преп. Максима в Константинополь и время его первого допроса на суде определяются учеными различно, в зависимости от того или иного понимания актов (Relatio, Tomus alter) преп. Максима и хронологии Римских пап и Константинопольских патриархов. Одни [1832] относят прибытие преп. Максима в Константинополь к 653, другие [1833] — к 655 г. Причем одни вынуждаются признавать, что до времени допроса в Константинополе в 655 г. преп. Максим провел больше года в заключении в какой-либо из столичных тюрем; другие, опираясь на показания Relatio, [1834] что преп. Максим был отведен на суд через несколько дней по своем прибытии в Константинополь, утверждают, что он провел время до суда в Риме или где-нибудь в не известном месте. Наконец, некоторые ученые [1835] стараются занять срединное положение между указанными взглядами и относят к более раннему времени или время допроса (Пиний), или время прибытия преп. Максима в Константинополь (И. Орлов). Последнее, компромиссное решение вопроса решительно неприемлемо. Если в пространном житии (Vita) преп. Максима и говорится, что в первой своей ссылке до диспута с епископом Феодосием (656 г.) преп. Максим прожил много времени, [1836] то это еще не значит, что суд над преп. Максимом был в 654 г., [1837] не говоря уже о том, что показания Vita всегда нуждаются в строгой проверке. Равным образом, нельзя считать невероятным и того, что преп. Максиму долго пришлось ждать суда: для этого могли быть все основания (см. ниже).

<Время первого допроса преп. Максима и прибытия его в Византию>

Первый допрос преп. Максима, несомненно, происходил в 655 г. Это видно из указания Relatio XIV [1838] на то, что во время первого допроса преп. Максима папа Мартин уже находился в ссылке (в которую он был отправлен 17 марта 654 г.), и его преемник [1839] имел сношения с Византией через своих апокрисиариев. Это были апокрисиарии папы Евгения, [1840] посвященного 10 августа 654 г., [1841] прибывшие в Константинополь с письмами к императору. Отсюда ясно, что суд над преп. Максимом был после 10 августа 654 г. Далее, на суде преп. Максима обвиняли в том, что 9 лет тому назад он имел сношения с префектом Африки Григорием, готовившимся к восстанию. [1842] Восстание это началось в 646 г., [1843] следовательно, судебное разбирательство дела преп. Максима происходило в 646 + 9 = 655 г.

Наконец, на суде преп. Максиму еще предъявили обвинения в том, что 22 года назад он отклонил нумидийского претора от похода на сарацин, объявленного Ираклием; [1844] впервые сарацины начали угрожать Империи с 634 г., [1845] а с этого времени до 655 г., действительно, прошло неполных 22 года. Таким образом, допрос преп. Максима в Константинополе был не раньше 655 г. По приведенным основаниям, его нельзя относить к 654 г., равно как нельзя относить его и позже 656 г., ибо в этом году преп. Максим, по точным указаниям источников, находился уже в первой своей ссылке, [1846] а в конце его был отправлен во вторую ссылку.

Упоминание об апокрисиариях папы Евгения, заключивших унию с византийским престолом, [1847] дает возможность ближе определить время суда над преп. Максимом. Об унии этой преп. отца известили во время судебного разбирательства его дела в праздник Преполовения в 655 г., т. е. 22 апреля. [1848] Все судопроизводство над преп. Максимом, как видно из актов, продолжалось не более недели. [1849] На этот промежуток времени мы и должны полагать прибытие к преп. отцу депутации от Константинопольского патриарха с извещением о заключении унии. Отсюда, если в Преполовение, среду четвертой седмицы, т. е. 22 апреля 655 г., к преп. Максиму являлась названная депутация, то второй допрос преп. Максима был в ближайшую субботу (Relatio XII) — 25 апреля, первый же на неделю раньше — т. е. 18 апреля. Так как папские послы прибыли накануне первого допроса преп. Максима, в пятницу, [1850] т. е. 17 апреля, а вступили в общение в воскресенье, то уния, очевидно, была заключена 19 апреля 655 г., на следующий день после первого допроса преп. Максима. Весь же судебный процесс преп. Максима тянулся целую неделю, с 18 по 25 апреля 655 г. [1851]

О времени прибытия преп. Максима в Константинополь можно заключать на основании показаний актов, что через несколько дней по прибытии его в столицу он был уже отведен на суд: [1852] следуя данному показанию, события этого нельзя отодвигать раньше марта месяца 655 г. [1853]

<Вопрос о месте пребывания преп. Максима за время от взятия его под стражу в 653 г. и до прибытия в Константинополь, а также о причинах замедления в суде над преп. Максимом>

Мы же не можем, за недостатком каких бы то ни было свидетельств, сказать, где и как провел преп. Максим время от своего ареста в Риме в 653 г. и до прибытия в Константинополь в 655 г. Можно думать, что все это время (около полутора лет) он провел в Риме или Равенне под стражей, в строгом заключении. О том. как обращались с престарелым узником, можно заключить на примере Мартина, подвергшегося одновременно с ним мести византийского правительства: его, вероятно, третировали как бунтовщика, не допускали к нему друзей, томили холодом и голодом и непрестанно наносили всевозможные оскорбления. [1854] Между прочим, известно, что преп. Максима лишили книг, единственного его сокровища, над чтением которых он обычно проводил все свободное время, изучая глубины богословия св. отцов. [1855] После ареста о преп. Максиме византийское правительство, по-видимому, на некоторое время забыло: вероятно, все внимание его в то время заняла вновь разгоревшаяся война с арабами, которую византийцам приходилось вести теперь не только на суше, но и на море. [1856] В то же время, на Константинопольской кафедре также произошли перемены: Пирр, вторично занявший кафедру по смерти Павла, после четырехмесячного правления умер (1 июня 654 г.), и на Константинопольский престол взошел бывший патриарший эконом и периодевт Фракии Петр (15 июня 654 г. — 13 октября 666 г.). [1857] Все эти события политической и церковной жизни Византии на некоторое время отвлекли внимание византийского правительства от скромного монаха — преп. Максима, который в то время томился в заключении. Лишь после того, как положение дел в Византии приняло обычный оборот, решили разобрать дело монаха, деятельность которого вызвала такое опасное для византийского правительства движение. И вот преп. Максим вместе с учеником Анастасием был привезен в Константинополь.

<Прибытие преп. Максима и Анастасия в Константинополь и судебное следствие над ними; характер судебного процесса против преп. Максима>

Они прибыли без одежды, обуви, почти нагие; к вечеру на корабль, привезший их, явилось два мандатора [1858] с 10 экскувиторами. [1859] Они взяли преп. узников, разделили их друг от друга и отвели в темницу, находившуюся при императорском дворце, причем поместили их в разных камерах (κούβιτα). [1860] После этого началось предварительное следствие.

Судебное следствие над преп. Максимом продолжалось несколько дней. Оно заключалось в том, что выискивали различные вины за преп. Максимом и подбирали лиц, которые могли бы выступить в качестве обвинителей на суде. Стараниями византийских чиновников-следователей скоро «выяснили», что преп. Максим своей деятельностью способствовал отпадению африканской провинции под власть арабов; что он побуждал префекта Григория к восстанию против царя; что он в беседах своих не отзывался об императоре с должным почтением и отрицал за верховной властью право решать церковные вопросы; что, наконец, он не признавал типос. В общем, преп. Максима обвиняли в ненависти к царю и его правлению [1861] и в том, что он своей деятельностью произвел разделение Церквей. [1862] Все обвинения преп. Максима, как видим, носили, главным образом, политический характер. Очевидно, в Византии вовсе не хотели впутывать в судопроизводство над св. исповедником религиозные вопросы, которые вызвали такое мощное движение на Западе. Предусмотрительные византийские политиканы менее всего желали представить дело преп. Максима религиозным преследованием, [1863] и отчасти они на то имели основания. По существу, конечно, преп. Максим, как и Мартин, пострадал за свои религиозные убеждения. Однако нельзя поведение византийского правительства по отношению к св. исповедникам представлять лишь одним официальным лицемерием. По всей видимости, оно искренне считало преп. Максима и Мартина своими политическими врагами. Уже важным преступлением со стороны св. исповедников было то, что они осмелились анафематствовать указ царствующего императора — указ, угрожавший такими строгими наказаниями за <его> невыполнение. По мнению одного историка, «даже при самом кротком императоре такое оскорбление не могло бы остаться безнаказанным». [1864] Отсюда можно понять, почему во всем процессе преп. Максима политический момент выступает в качестве главного, руководящего мотива всех обвинений.

Конечно, от наказания преп. Максима византийское правительство выигрывало очень мало: влияние этого скромного подвижника, повторяем, покоилось не на внешнем авторитете, каким, например, мог пользоваться папа, а на внутреннем, которого он не терял и в узах, и в темнице. Поэтому в Византии всеми силами старались добиться от преп. Максима, к слову которого так прислушивалось общественное мнение, [1865] если не согласия на ересь, то, по крайней мере, признания типоса и принятия общения с Константинопольским патриархом. [1866] И если бы преп. Максим согласился на это, то он не только получил бы помилование, но и был бы осыпан милостями и почестями со стороны императорского двора. [1867] Таким образом, ведя политический процесс против преп. Максима, византийское правительство не столько желало наказать его как политического преступника, сколько хотело склонить его на свою сторону. Впрочем, на первых порах, отчасти, может быть, потому, что византийское правительство еще не успело ознакомиться с непреклонной твердостью своего узника, отчасти же и потому, что значение преп. Максима еще не выяснилось для него во всем своем объеме, в Византии думали подействовать на преп. Максима строгостями и угрозами. К этим мерам прибегли на первом допросе в Константинополе.

<Судебные инстанции, на которых разбиралось дело преп. Максима>

Так как обвинения, возводимые на преп. Максима, были политического характера, и между ними одно классифицировалось как crimen laesae majestatis (преступление, за которое в Византии без всяких долгих рассуждений предавали смертной казни), то хотя преп. Максим был монахом, [1868] однако он был судим светским, а не духовным судом. В соответствии с важностью преступления, преп. Максима судили в присутствии членов сената, [1869] в секрете при императорском дворце [1870] — в том самом секрете, в котором некогда преп. Максим был начальником в должности протоасикрита. Председательствовал на суде в дворцовом секрете обычно <сам> император [1871] или какой-либо важный чиновник, непосредственно им назначаемый. [1872] В суде над преп. Максимом председателем был сакелларий [1873] Вуколеонт [1874] — тот самый, который судил и папу Мартина. [1875] Это был не патриарший великий сакелларий, ведавший столичными монастырями, [1876] как предполагают некоторые, [1877] а сакелларий императорский — начальник финансовых секретов, [1878] один из самых важных чиновников государства. [1879] Независимо от своей должности, этот сакелларий, вероятно, занимал при Константине положение первого министра (ὁ πρωτεύς). [1880] Этим, может быть, объясняется его высокое положение на суде. [1881]

<Первый допрос преп. Максима>

Первый допрос преп. Максима на суде происходил таким образом. Через несколько дней по прибытии в Константинополь преп. Максима вместе с монахом Анастасием отвели в судебную палату (секрет) во дворце, где к тому времени собрались члены сената и многочисленная публика [1882] из жителей столицы. Председателем был сакелларий Вуколеонт. Он с гневом посмотрел на стоявшего передним 75-летнего старца [1883] и спросил его: «Христианин ли ты?» [1884]

Этот жестокий и бесчувственный (по словам пространного жития) человек не побоялся ни престарелости, ни сияющей на лице его благодати, ни серьезного его вида, ни скромности и чистоты его души: он готов был возводить на преп. Максима самые страшные обвинения. [1885] В глазах синклита тоже светились злоба и неприязнь. Но, предстоя перед таким судилищем, преп. Максим был спокоен духом, полон твердости и уверенности. На вопрос сакеллария он спокойно отвечал: «По благодати Христа, Бога всяческих, я (εἰμι) христианин». «Неправда!» — вскричал сакелларий. [1886] «Это ты так говоришь, — отвечал преп. Максим, — Бог же говорит, что я был и пребываю христианином». «Но если ты действительно христианин, — сказал сакелларий, — то как же ты ненавидишь царя?» «Откуда это известно, — возразил преп. Максим, — ведь ненависть — это сокровенное душевное настроение, как и любовь?» «Из дел твоих, — громко сказал обвинитель. — всем стало ясно, что ты ненавидишь царя и царство (πολιτείαι), ибо ты один предал сарацинам Египет, Александрию, Пентаполь, Триполи и Африку». Это обвинение ясно показывало, что византийское правительство в религиозном возбуждении, поднятом против Византии преп. Максимом, видело причину потери африканских провинций. Таким образом, в Византии придали противомонофелитской деятельности преп. Максима исключительно политический характер и объясняли ее ненавистью к императору и Греческой империи. Разумеется, преп. Максим менее всего руководствовался в своей деятельности такими побуждениями, и, конечно, равно никаких сношений с сарацинами не имел. Поэтому он потребовал от сакеллария подтверждения своих слов.

Против преп. Максима уже было заготовлено несколько свидетелей, они готовы были подтвердить, что преп. Максим — политический враг Византии, не признавал власти императора, возбуждал к восстанию против него и препятствовал обороне Египта от арабов. Сперва ввели Иоанна, бывшего сакеллария нумидийского претора (стратега) Петра. Он сказал, что когда 22 года тому назад дед царствующего императора Ираклий приказал покойному (μακαρία) Петру собрать войска и идти в Египет против сарацин, то Петр, доверяя преп. Максиму как святому человеку, письменно спрашивал у него совета, стоит ли ему предпринимать военную экспедицию или нет. На это будто бы преп. Максим ответил: «Не делай ничего подобного, ибо Богу неблагоугодно споспешествовать римскому государству в царствование Ираклия и рода его». [1887] Выслушав это обвинение, преп. Максим обратился к клеветнику и ответил ему: «Если ты говоришь правду, то, конечно, ты имеешь письмо Петра ко мне и мое к нему; представь их здесь — и я приму достойную по закону казнь». Смущенный этим предложением Иоанн ответил, что он не имеет этих писем и даже не знает, существовала ли действительно переписка между преп. Максимом и Петром, но сослался на народную молву: «В <военном> лагере тогда все говорили так», — сказал он. Этим, на самом деле, он отказался от обвинения–слухи не могут быть принимаемы судьями во внимание, а только показания очевидцев; лишь непосредственные свидетели преступлений могут выступать в качестве обвинителей. «Если весь лагерь говорил так, то почему же ты один клевещешь на меня в этом?» — возразил преп. Максим своему обвинителю. «Видел ли ты меня когда-нибудь, или я — тебя?» «Нет», — признался клеветник. Тогда преп. Максим, обратившись к сенату, сказал: «Судите сами, справедливо ли представлять в обвинители или свидетели таких людей. „Каким судом судите, таким будете судимы; и какой мерой мерите, такою и вам будут мерить“ — сказал Господь и Судия всех (Мф. 7:2)». [1888]

Обвинение в предании Египта и Африки было отвергнуто. Но в Византии помнили об отношении преп. Максима к префекту Африки Григорию, известному своим восстанием в 646–647 гг. Поэтому преп. Максима не замедлили обвинить и в соучастии с восставшим префектом и даже в подстрекательстве к восстанию. После Иоанна в здание суда ввели Сергия Магуду. Достойно замечания, что и этот обвинитель тоже не был свидетелем в собственном смысле этого слова, а говорил с чужих слов. «Девять лет тому назад, — сказал он, — авва Фома, придя из Рима, сказал мне: папа Феодор посылал меня к патрицию Григорию сказать ему, чтобы он не боялся никого, ибо раб Божий авва Максим видел во сне хоры ангелов на Востоке и на Западе; первые кричали: „Константин Август, ты победишь! (βίγκας)“, а вторые взывали: „Григорий Август, ты победишь!“ — и голос с Запада пересилил голос с Востока». После этих слов, так наглядно уличающих преп. Максима в измене, сакелларий сказал старцу: «Вот, Бог послал тебя в этот город, чтобы ты был здесь сожжен огнем». [1889] Как видим, обвинение было тяжелое; оно было тем более тягостно для преп. Максима, что было совершенно несправедливо. Со скорбью отвечал синклиту св. старец: «Благодарение Богу, — смиренно сказал он, — очищающему меня от вольных грехов невольными страданиями, однако „горе миру от соблазнов, горе человеку тому, через которого соблазн приходит“ (Мф. 18:7). Подобные клеветы вовсе не должны иметь место у христиан, и не нужно оставлять безнаказанными тех, которые допускают их в угоду людям, которые сегодня есть, а завтра их нет. Пусть бы сказал он <это> при жизни Григория и тем обнаружил свою преданность царю... Тогда бы следовало призвать Фому и блаженного (μακαρίον) папу Феодора, и тогда я спросил бы папу: „Скажи, владыко, рассказывал ли я когда-либо тебе такой сон?“ И пусть бы даже папа уличил меня (в том, что я рассказывал ему такой сон), виновен был бы он (разгласивший это сновидение), а не я, хотя бы и видел сон; ибо сновидение — дело непроизвольное, а закон наказывает только за дела, совершаемые по воле, и притом ему противные». [1890] Этими словами преп. Максим желал показать вовсе не то, что обвинения Сергия имеют под собой реальную почву и только неправильно перетолковываются его врагами по отношению к нему. Напротив, как заявил преп. Максим в дальнейших своих словах, они ^{18} не имели никаких оснований. В своем возражении Сергию он только хотел показать всю несостоятельность обвинения даже в том случае, если бы он действительно видел подобное сновидение. Не так поняли его судьи. Один из присутствующих сенаторов патриций

Троил, префект претории Востока, [1891] сказал преподобному: «Шутишь, авва, не знаешь, где ты». С глубоким вздохом ответил на это преп. Максим: «Не шучу, но оплакиваю жизнь свою, сохранившуюся до сих пор, чтобы получить испытание в подобных вымыслах». На эти слова Епифаний патриций [1892] заметил, что предосудительно делать такие шутливые и странные отговорки, если бы даже обвинение было несправедливым. Председатель суда, однако, не склонен был верить заявлениям преподобного старца. «Проще сказать, — с гневом воскликнул он, — все лгут, а ты один прав?» Со слезами на глазах ответил на это преподобный: «Власть имеете в жизни и смерти, по попущению Божию. Однако, если обвинители мои говорят правду, то тогда сатана на самом деле (φύσει) есть Бог. Но если сатана — не Бог, но отступник (ὥσπερ οὖν οὐδέ ἐστιν), то и они не говорят правды. [1893] Да не удостоюсь я вместе с христианами созерцать пришествие Бога, Творца, Содетеля, Создателя, Промыслителя, Судии и Спасителя всяческих, если я когда-либо рассказал такой сон или слышал от кого-нибудь прежде этого часа, когда узнал об этом от господина Сергия, ревнителя царства». [1894]

После этого ввели третьего обвинителя, Феодора, сына кандидата [1895] Иоанна. В данном случае обвинителем было лицо знатное: Феодор был зятем патриция Платона, [1896] бывшего равеннского экзарха. [1897] Он сказал: «Когда мы в Риме вели между собой беседу об императоре, он (т. е. Максим) выругался неуважительно, сопровождая свою речь гримасами и плевками». [1898] Смысл обвинения заключался в том, что преп. Максим непочтительно отзывался в Риме об императоре и вообще не оказывал должного почтения к особе умершего самодержца. Но преп. Максим решительно отклонил от себя это обвинение: «Никогда не говорил я с тобой, — сказал он, — разве только один раз в присутствии претора Феохариста, [1899] брата экзарха, и то по письменному приглашению примикирия. [1900] И если окажется, что я солгал, то получу возмездие». [1901]

Наконец, ввели последнего обвинителя — асикрита Григория, сына Фотина. Он сказал, что, будучи в Риме, зашел в келью аввы преп. Максима и здесь в беседе, между прочим, упомянул, что императора до́лжно считать священником: но на это ученик его Анастасий возразил: «Не имеет он достоинства священнического». «Побойся Бога, Григорий, — возразил св. старец, — мой сораб (σύνδουλος) ровно ничего не сказал в этой беседе». [1902] И, бросившись на землю, преп. Максим сказал сенату: «Позвольте рабу вашему, и я расскажу вам все, как было сказано нами, и пусть он обличит меня, если скажу неправду». И преп. Максим передал свою беседу с Григорием, повторив опять свою мысль о том, что император — не священник и не должен вмешиваться в церковные дела. [1903] Таковы были убеждения преп. отца, и от них он не мог отказаться. [1904] Таким образом, обвинение асикрита Григория было отчасти справедливым. Однако преп. Максиму не дали окончить свою речь: присутствовавший на суде Мина выступил с новым обвинением, и слова преп. Максима прервал восклицанием: «Говоря так, ты разделил Церковь!» [1905] Очевидно, преп. Максима обвиняли в том, что он своей деятельностью в Риме вызвал разделение Церквей, в частности — побудил папу созвать Латеранский собор и этим содействовал крайнему обострению отношений между Востоком и Западом. Очевидно, преп. Максиму хотели внушить мысль, что деятельность его была вредна для Церкви, что он по излишней ревности внес разделение в церковную жизнь, что, наконец, он без всяких разумных оснований противодействовал принятию на Западе императорского типоса и примирению Церквей. Однако подобного рода внушения не могли поколебать св. исповедника. Преп. Максим был тверд в своих убеждениях: «Если тот, кто говорит на точном основании слова Божия и св. отцов, разделяет Церковь, то что же делает Церкви тот, кто ниспровергает отеческие догматы, без которых не может существовать Церковь?» Ответ был смел и решителен, отношение к типосу было высказано вполне определенно. Ясно было, что преп. Максим решительно отвергал императорский указ. Это до крайности раздражило судей, знавших только униженное лицемерие и обычную в придворной атмосфере лесть. Приведенный в бешенство, сакелларий с криком сказал людям экзарха: [1906] «Скажите экзарху: как он мог потерпеть, чтобы такой человек жил в его области?!» [1907]

После этого преп. Максима вывели; на суде представили ученика его Анастасия. От него хотели добиться признания, что преп. Максим в свое время притеснял и оскорблял Пирра, однако Анастасий сказал, что никто так не почитал Пирра, как его наставник. Сакелларий приказал ему говорить громче, однако Анастасий не хотел отказаться от приличествующего монахам смиренного голоса. Тогда по приказанию сакеллария начали его бить и толчками выбросили из зала суда едва живым. Обоих исповедников сакелларий приказал отвести обратно в темницу. В то время как суд начал расходиться, Мина подошел к преп. Максиму и стал обвинять его в оригенизме. Св. отец, однако, скоро отверг это обвинение анафемой Оригену и всем догматам его. При этом патриций Епифаний заметил Мине, что после этого подобное обвинение не может быть направляемо против преп. Максима. Таким образом, первый допрос окончился, и преп. Максим и Анастасий были отведены в прежнее место своего заключения. [1908]

С точки зрения сакеллария, суд вполне выяснил виновность преп. Максима. Теперь оставалось поступить с ним по всей строгости законов; crimen laesae majestatis каралось обычно смертной казнью. [1909] Однако в Византии прекрасно понимали значение преп. Максима и считали гораздо более выгодным иметь его на своей стороне, чем подвергать его заслуженному наказанию. После устранения Мартина Запад должен был склониться перед Востоком; в Константинополе думали добиться восстановления связей с Западом, порванных в свое время по внушениям преп. Максима. По-видимому, обстоятельства этому благоприятствовали. Новый папа Евгений I готов был пойти на уступки. 17 августа 655 г. от него прибыли к императору апокрисиарии. [1910] Петр Константинопольский повел с ними переговоры относительно унии. Переговоры увенчались успехом: апокрисиарии обещали вступить в общение с Константинопольской церковью на основе «троевольной» формулы, предложенной Петром, т. е. согласились признать во Христе две воли по различию естеств и одну по единству Лица (διὰ ἕνωσιν). [1911]

<Переговоры с преп. Максимом о вступлении в общение с Константинопольским патриархом: беседа его с двумя патрициями и с депутацией от патриарха>

Торжество восстановления церковного общения Церквей было отложено на воскресенье, 19 апреля. Таким образом, успех монофелитов был несомненный. Однако в Византии знали, каким огромным авторитетом пользовался на Западе преп. Максим, поэтому для прочности унии решились употребить все средства, чтобы вынудить у него согласие на новую униатскую формулу и склонить его вступить в общение с Константинопольским патриархом. В самый день допроса, вечером 18 апреля, в темницу к преп. Максиму было отправлено двое вельмож, Троил патриций и Сергий Евкрат, начальник царской трапезы, [1912] пришедшие как бы для дружеской беседы, по старому знакомству с преп. Максимом. [1913] Войдя в камеру к преп. Максиму и поздоровавшись с ним, они заставили преп. Максима сесть и сели сами. Они имели своей целью подготовить и склонить преп. Максима к принятию общения с Константинопольским патриархом. Однако они не сразу перешли на эту тему. Сперва они заговорили о диспуте преп. Максима с Пирром. «Расскажи нам, авва, о своем разговоре с Пирром в Африке, а также о том, какими средствами ты убедил его анафематствовать свое учение и согласиться с твоим». Преп. Максим рассказал им по порядку все, что сохранила память. Свой рассказ он заключил, однако, словами: «Я своего собственного догмата не имею, а общий всей кафолической Церкви, и вовсе не я высказал учение о двух волях, чтобы можно было назвать его моим догматом». [1914] После этого посланные его спросили: «Скажи нам, не вступишь ли ты в общение с престолом Константинопольским?» «Нет», — твердо отвечал преп. Максим. «Почему?» «Потому что предстоятели сей Церкви отвергли четыре Вселенских святых собора объявлением в Александрии „глав“, изданием в этом городе экфесиса и, наконец, изданием типоса; потому, далее, что сами они постоянно переменяли свое учение: что утверждали они догматически в „главах“, то отвергли в экфесисе, что определили в экфесисе, то отринули в типосе, и сами себя столько раз осудили; потому, наконец, что они, осужденные самими собой, низложены и на Римском соборе 8-го индикта (649 г.); как же после этого могут они совершать тайнодействия и какой дух снизойдет на их служение?» «Значит, ты один спасешься, а прочие все погибнут?» — упрекали преп. Максима собеседники. [1915] «Никого не осудили три отрока (Дан. 3:18), — возразил преп. Максим, — отказавшись поклониться истукану, когда все поклонялись, ибо не смотрели они на поступки других, а заботились о том, чтобы самим не отпасть от благочестия. Так и Даниил, брошенный в ров львиный, не осудил тех, которые исполняли указ Дария, но соблюдал свой долг и предпочел лучше умереть, чем совершить преступление перед Богом и быть бичуему своей совестью. И мне не дай Бог осуждать кого-либо или говорить, что я один спасусь. Но я предпочитаю скорее умереть, чем терпеть муки совести, отступив в чем-либо от правой веры в Бога». [1916] После этих слов преп. Максима патриции решили обратиться к вопросу об унии: они сообщили преп. Максиму, что на следующий день, в воскресенье, римские апокрисиарии вступят в общение с Константинопольским патриархом. «Тогда всем станет ясно, — добавили они, — что ты один совратил римлян, ибо как только тебя взяли оттуда, они тотчас согласились на мир». Преп. Максим, однако, усомнился, чтобы апокрисиарии явились от папы с такими полномочиями. Он не допускал и мысли, чтобы римляне согласились вступить в общение с византийцами, разве только если последние примут православное учение о двух волях. [1917] «А если вступят в общение и без этого условия, что ты тогда будешь делать?» — спросили св. отца царедворцы. «Дух Святой устами апостола анафематствует даже ангелов, вводящих что-либо новое, вопреки их благовестию», — решительно ответил преп. Максим. [1918] «Неужели так необходимо признавать во Христе две воли и два действования?» — спросили патриции. «Совершенно необходимо», — ответил преп. Максим и показал им, что никакое существо не может ни существовать, ни быть познаваемо без существенно принадлежащего ему действования, и что, следовательно, и Господь не был бы истинным Богом и истинным человеком, если бы не имел Божественного и человеческого действования. «Знаем, что это так, — сказали патриции. — Однако, не огорчай императора, который ради мира, и только ради него, издал типос и вовсе не думал отвергать того, что мыслится во Христе, предписывая молчание о вызвавших споры выражениях». [1919] Такое упорное непонимание духовного настроения св. старца, такая настойчивость на признании типоса со стороны патрициев глубоко огорчили преп. Максима. Может быть, его опечалило так же индифферентное отношение к вере православной патрициев, из которых один, по крайней мере, был его другом, почитателем и раньше разделял его убеждения. [1920] Со слезами на глазах, повергшись на землю, сказал св. старец: «Не следовало бы огорчаться доброму и благочестивому государю на меня, смиренного. Я не могу прогневить Бога, молча о том, что Он Сам приказал говорить и исповедовать. Если, по божественному апостолу, Сам Он „положил в Церкви первое убо апостолы, второе же пророки, третьи учителя“, ^{19} то ясно, что Сам Он и говорит через них. Из всего Писания Ветхого и Нового Заветов, из творений св. учителей Церкви и из определений соборов мы научаемся, что воплощенный Бог имеет волю и энергию и по Божеству, и по человечеству, ибо Он никак не потерял того, благодаря чему познается как Бог и как человек (кроме греха). Если же Он совершенен и в том, и в другом естестве без всякого ущерба (ὡς οὐδενὸς καθ’ ἐκάτερον ἔλλείφεως), то очевидно, что совершенно извращает тайну тот, кто не исповедует Его так, как Он есть, т. е. с присущими Ему по обоим естествам естественными свойствами». [1921]

После этих слов собеседники преп. Максим замолчали и некоторое время сидели, сохраняя тишину и обмениваясь взглядами. Потом они спросили у преподобного, как он может доказать, что Константинопольские патриархи отвергают соборы. Св. отец сослался на свою речь на суде в ответ на обвинение асикрита Григория, но кроме того, просил дать ему книги, обещая доказать это без всякой двусмысленности. После этого они долго беседовали по спорному вопросу, и патриции, умилившись, поблагодарили преп. Максима за назидательность его беседы; при этом Сергий вспомнил и о прежних своих беседах с ним. «Да поможет тебе Христос! — заключил Сергий. — Не унывай! Одним только ты огорчаешь всех, именно, что многие из-за тебя не хотят иметь общения со здешней Церковью». «Но кто может утверждать, — возразил преп. Максим, — что я когда-либо и кому-нибудь говорил: не вступай в общение с Византийской церковью?» «Да одно уже то, — ответил Сергий, — что ты не вступаешь в общение с ней, сильнее всякого слова отдаляет многих от общения с ней». [1922] Преп. Максим, однако, ответил, что совесть не позволяет ему пойти на какие-либо компромиссы с византийским двором. Среди разговора преп. Максим как-то заметил, что типос Константа анафематствован по всему Западу. Троил по этому поводу обратился к преп. Максиму с упреком: «Хорошо ли, что имя нашего благочестивого государя так бесславится?» На это преп. Максим возразил, что Констант не виноват в издании типоса. «Да простит Бог тем, — сказал он, — которые внушили императору и допустили его издать типос». «Кто это?» — спросили посланцы. «Это — предстоятели Церкви, внушившие ему эту несчастную мысль, и сенат (ἄρχοντες), согласившийся на ее осуществление. И вот, нечистота от виновных перешла к чистому». Преп. Максим полагал, что Констант может очистить себя от всякой укоризны за издание типоса, и предложил патрициям посоветовать государю поступить по примеру Ираклия, который, узнав, что на Западе многие недовольны экфесисом, тотчас в письме к папе Иоанну объявил, что экфесис написан не им, а Сергием, и опубликован по его настоянию. Патриции, однако, объявили это невозможным и, поговорив еще о разных предметах, дружелюбно расстались с преп. Максимом. [1923]

Переговоры с преп. Максимом царедворцев, как видим, не привели к желанным результатам. Однако в Византии не теряли еще надежды на успех переговоров, тем более что 19 апреля осуществилась уния с Римом и папские апокрисиарии вступили в общение с Константинопольским патриархом. Поэтому 22 апреля, в день Преполовения, патриарх Петр [1924] отправил к преп. Максиму от себя новую депутацию с предложением вступить в общение с церковью Константинопольской. Депутаты сказали преподобному: «Какой ты Церкви? Византийской? Римской? Антиохийской? Александрийской? Иерусалимской? Вот, все они соединились. Если хочешь быть в кафолической Церкви, то соединись с нами, чтобы, оставаясь упорно при своем новом учении, ты не потерпел того, чего и сам себе не ожидаешь». [1925] В ответ на пышную речь депутатов преп. Максим, прежде всего, ответил, что кафолической Церковью Христос назвал правое исповедание, за которое он и ублажил апостола Петра. После этой оговорки он сказал: «Однако, узнаю, на основе какого исповедания произошло соединение, и если оно хорошо, то и я не откажусь вступить в общение». Депутаты, хотя и не считали себя уполномоченными говорить о спорном вопросе, предложили ему униатскую формулу, принятую римскими апокрисиариями. Вопреки их ожиданиям, преп. Максим решительно отверг эту формулу. Он разъяснил им, что если мы будем сливать две энергии в одну по единству Лица и затем снова разделять их по различию естеств, то не получим ни двойства, ни единства, так что уничтожатся энергии, а вместе с ними и естества; ибо то, что не имеет энергии, не имеет сущности и бытия. Новая формула, по его мнению, проповедует несуществующего Бога, и он никогда не позволит себе согласиться на нее. Тогда депутаты объявили ему, что император и патриарх, с согласия папы, решились предать его анафеме и затем подвергнуть смертной казни. Однако и эта угроза не подействовала на преп. Максима. Он остался при своих убеждениях и сказал, что с радостью примет все, определенное ему Богом. [1926] После этого депутаты ушли ни с чем. [1927]

<Твердость и непоколебимость св. исповедника>

Однако и положение преп. Максима было весьма тяжелым. Он теперь один оставался поборником истины, и притом уже находился в узах и должен был ждать себе скорой казни. Кругом себя он видел одно только недоброжелательство и вражду; даже друзья его (придворные) не решались выступить на защиту истины, но готовы были примириться с типосом, и самого преп. отца они склоняли к тому же. Они, как и многие на Востоке, предпочитая жизненное благополучие правому исповеданию, молчаливо приняли типос. Но, что было всего хуже, даже Рим, на помощь которого так надеялся преп. Максим, готов был войти в общение с монофелитствующим Востоком. Православная истина, за которую боролся преп. Максим, готова была померкнуть. Однако св. отец, несмотря на всю тяжесть своего положения, не упал духом и нисколько не поколебался в своих убеждениях. В эти тяжелые дни своей жизни он явил то геройство духа, которое заставляет преклоняться перед ним даже лиц, к нему не благорасположенных. [1928] Его твердости не могли сломить ни льстивые беседы царедворцев, ни страшные угрозы византийского правительства, ни широковлиятельные предложения Константинопольского патриарха. Оставленный и покинутый всеми, видя на Востоке и на Западе измену православной истине, преп. Максим обнаружил удивительную стойкость духа и необычайную твердость убеждений. Он не только не согласился на делаемые ему с разных сторон предложения, не только не одобрил унии, заключенной римскими апокрисиариями, но и постарался разрушить униатские планы византийского двора, возбудить снова Запад к борьбе с ересью и, таким образом, парализовать пагубную деятельность монофелитов.

<Старания преп. Максима возбудить Запад к новой борьбе против ереси, вопреки унии, заключенной папскими апокрисиариями>

Находясь сам в тесном заключении и под строгим надзором, преп Максим решил действовать через своего ученика Анастасия. Он написал ему краткое письмо с извещением о бывшей к нему депутации от патриарха, прося принять соответствующие меры против униатских попыток Константинопольского патриарха и написать об этом кому следует. [1929] Анастасий, по-видимому, пользовавшийся большей свободой, чем преп. Максим, поспешил исполнить волю своего наставника. Он написал к римским (по-видимому) инокам послание, в котором убеждал их к твердости в православии и давал копню письма, полученного им от преп. Максима. [1930] Кроме того, он отправил к калабрийским монахам в Сардинию обширное письмо, в котором, обличая новое «троевольное» учение, сообщал о том, что в Византии сумели этим учением обольстить римских апокрисиариев, заставив их вступить в общение с Константинопольским патриархом, и теперь отправили к папе с посланием, содержащим «троевольное» учение. «Кафолическая истинная Церковь, — писал он, — находится в большой опасности; просим поэтому вас помочь ей... Идите как можно скорее в Рим, как бы для другого дела, к тамошним покровителям нашим и горячим поборникам истины; заклинайте их с плачем и слезами, чтобы они предохранили православную веру от новых учений и ничего не одобряли, кроме одобренного св. отцами и соборами». [1931]

Ни преп. Максим, ни Анастасий не успели еще узнать о результатах этой переписки с западными монахами, как по делу их было вынесено окончательное решение. Византийское правительство, в это время вполне уверенное в успехе церковной политики по отношению к Риму, решило покончить дело с упрямыми монахами, на которых не действовали ни увещания, ни угрозы.

<Второй допрос и первая ссылка преп. Максима и Анастасия>

25 апреля 655 г, преп. Максима и Анастасия снова повели во дворец на второй допрос. Теперь на заседании сената присутствовали и два патриарха: Петр Константинопольский и Македоний Антиохийский, проживавший в столице ввиду занятия Антиохии арабами. [1932] Оба они присутствовали, вероятно, как члены сената, и в течение допроса не проронили ни одного слова. Так как преп. Максим упорно отрицал все возводимые на него обвинения и в то же время резко и твердо отказался от принятия типоса, то главным обвинением, около которого вращалось все судопроизводство на втором допросе, было обвинение в непринятии типоса.

Сперва в зал суда ввели преп. Анастасия. У него спросили, не анафематствовал ли он типос? Тот сказал, что не только анафематствовал, но и составил против него книгу (λίβελλον), [1933] и, несмотря на все укоризны судей, не хотел признать свой поступок предосудительным. По окончании допроса его вывели из секрета. Тогда перед судом предстал преп. Максим. Один из судей, префект Троил, предупредил его, что если даже одно из возводимых на него обвинений окажется справедливым, он по закону должен будет понести смертную казнь. Слова эти, однако, не устрашили св. отца; в полном сознании своей правоты он решительно объявил все обвинения против него ложными и ни на чем не обоснованными. «Впрочем, — добавил он, — делайте со мной, что хотите; благочестно почитая Бога, я не страшусь неправды людской». «Но разве ты не анафематствовал типоса?» «Я уже много раз вам говорил, что анафематствовал». «В таком случае, ты анафематствовал императора». «Я не императора анафематствовал, но хартию, чуждую православия и истинной веры». «Где анафематствовал ты типос?» «На соборе в Риме, в церкви Спасителя и Богоматери». Этими словами преп. Максима ясно было доказано, что он не принимал и не желал слушаться императорского типоса. Оставалось теперь только практически убедиться в этом. «Имеешь ли ты общение со здешней Церковью или нет?» — спросил его эпарх. «Нет», — решительно отвечал преп. Максим. «Почему?» «Потому что она отвергла соборы». «Если отвергла, то как они поминаются в диптихах?» «Что пользы в именах, — возразил преп. Максим, — если отвергнуты их догматы?»; и обещал доказать это. После этого водворилось молчание. Наконец, сакелларий сказал преп. отцу: «Почему ты любишь римлян и ненавидишь греков?» «Мы имеем заповедь никого не ненавидеть, — отвечал преп. Максим, — люблю римлян как единоверных со мной, а греков — как говорящих на одном со мной языке». После этого был задан формальный вопрос о летах преподобного (ему было 75 лет). В это время один из присутствовавших клириков воскликнул: «Да воздаст тебе Бог за все, что ты сделал покойному Пирру!» Однако, на это обвинение преп. Максим ничего не ответил, да на него никто и не обратил внимания. [1934] Когда далее во время допроса было упомянуто о Латеранском соборе, Демосфен, секретарь, принимавший активное участие в суде над папой Мартином, [1935] крикнул: «Не имеет собор силы, ибо созвавший его низложен!» На это преп. Максим возразил: «Не низложен папа, а подвергнут гонению. Где канонический соборный акт, содержащий его низложение? Да, наконец, допустим, что он канонически низложен, все же это не имеет значения для опровержения собора, с которым согласны и писания блаженного папы Феодора». На это Троил сказал Максиму: «Не знаешь, что говоришь, авва; что уже сделано, то сделано». Так и закончился суд над преп. Максимом [1936] — его отвели в темницу.

В воскресенье, 26 апреля, церковные власти после совещания (вероятно, на σύνοδες ἐνδημόνσα) убедили императора отправить обоих старцев в ссылку, отделив их друг от друга, т. е. предать их наказанию, преднамеченному в типосе. [1937] Преп. Максима сослали в город Визию во Фракии, в 118 верстах к западу от Константинополя, [1938] а преп. Анастасия — в Перверы, малоизвестное пограничное военное поселение во Фракии (близ Олимпа). [1939] В это время, вероятно, и другого ученика преп. Максима — Анастасия Апокрисиария — перевели из Трапезунда [1940] в Месимврию. [1941]

<Тяжелое положение св. изгнанников; успех, достигнутый ими на Западе в смысле противодействия унии>

Положение изгнанников было весьма тяжелое: их отправили без пищи, одежды, почти без всяких средств к жизни; при этом всячески старались воспрепятствовать друзьям преп. Максима оказать помощь несчастным страдальцам. Однако св. исповедники не пали духом. В мрачной ссылке своей они возложили все упование на Бога и проводили в молитвах все время; молитвой же они облегчали и свое положение. [1942] Впрочем, друзья не переставали оказывать им поддержку; скоро у преп. Максима появились книги, [1943] равным образом, присылали ему иногда немного денег и съестных припасов. [1944] Так свыше года прожил преп. Максим в первой ссылке своей в Визии.

В Византии на первых порах после ссылки преп. Максима, по-видимому, торжествовали полную победу монофелитства. Там в то время еще не знали, каким опасным врагом вероисповедной политики Византии являлся преп. Максим даже в узах и отдаленной ссылке. Уверенные в том, что уния с римскими апокрисиариями поведет к соединению Церквей и полному забвению о прошедших спорах и разделениях, руководители византийской политики, по-видимому, забыли о скромном монахе, закинутом в укромный уголок Фракии. Однако новое религиозное движение на Западе вскоре снова заставило их почувствовать силу преп. Максима. Письма преп. Максима и Анастасия, в свое время направленные против униатских попыток византийского правительства, оказали свое действие. Калабрийские монахи и другие почитатели преп. Максима приняли все меры, чтобы не допустить принятия «троевольной» формулы в Риме. И старания православных увенчались успехом. Когда римские апокрисиарии вернулись в Рим с синодикой от Петра к папе Евгению I, общественное мнение там было уже так настроено против каких бы то ни было униатских сделок с Византией, что папа Евгений I, по требованию народной массы, не принял синодику Петра. [1945] Таким образом, скромные иноки, заброшенные и забытые в дикой фракийской стране, оказали мощное влияние на ход дел на Западе. Папа, прежде колебавшийся и, по-видимому, готовый на уступки, опять стал вести прежнюю церковную политику Рима. В Византии, несомненно, этим были очень недовольны и собирались расправиться с ним, как и с Мартином. [1946] Скоро в Константинополе узнали, что причиной перемены настроения на Западе и препятствий для унии были преп. Максим и его ученики. Об этом написал в Константинополь консиларий Иоанн, вероятно, член римского сената (resp. магистрата), [1947] адресовавший свое послание или монаху Мине, известному обличителю преп. Максима, игравшему какую-то важную роль во дворце, или даже и к префекту Троилу. [1948] Само собой разумеется, что в Византии после этого не могли равнодушно смотреть на тех, кто разрушил все планы византийского правительства и расстроил так хорошо наладившиеся униатские сношения с Римом. Можно было бы ожидать для преп. Максима и его учеников новых репрессий. Однако в Византии ясно понимали, что эти репрессии вряд ли могут содействовать успехам византийской политики. Нужно было считаться с тем фактом, что ссыльные иноки, несмотря на позор изгнания, не были забыты миром и продолжали оказывать сильное влияние на общественное сознание. Нужно было привлечь преп. Максима на свою сторону и как-либо сломить его упорство.

<Посольство к преп. Максиму депутации от императора и патриарха: беседа св. исповедника с епископом Феодосием>

В этих целях для переговоров с преп. Максимом в Визию была снаряжена целая депутация. [1949] В состав ее входили: от лица патриарха — Феодосий, еп. Кесарии Вифинской, [1950] от лица императора — консулы (ὕπατοι) и патриции [1951] Павел и Феодосий. 24 августа 656 г. [1952] эти лица явились в Визию и вместе с местным епископом посетили знаменитого изгнанника. Епископ Феодосий был человеком не лишенным гуманности и при всех недостатках придворного епископа обладал, по-видимому, чутким сердцем; во всяком случае, он был самым образованным епископом среди монофелитов. [1953] От почитателей преп. Максима он принес ему денег, одежды и некоторые другие подарки. [1954] После приветствия преп. Максиму он спросил о его здоровье. Преп. отец ответил, что чувствует себя так, как предопределил о нем Господь. По этому поводу епископ завел с ним речь о предопределении, [1955] но затем перешел к цели своего посещения и просил св. старца принять то, что они ему предлагают, и тем самым доставить радость вселенной. «В чем дело? — спросил преп. Максим. — Да и кто я такой, и откуда я, чтобы мое соизволение могло обрадовать весь мир?» «Император и патриарх, — ответил Феодосий, — желают через нас узнать от тебя, почему ты не имеешь общения с престолом Константинопольским?» [1956] В ответ на это преп. Максим указал на нововведения, сделанные Киром, Сергием, Пирром и Павлом. «Пусть уничтожены будут эти соблазны вместе с введшими их, — прибавил он, — и я войду в общение с Константинопольской церковью без всякого увещания человеческого. А пока ее предстоятели будут держаться этих нововведений и ублажать введших их, никакое слово или дело не убедит меня вступить в общение с ними». [1957] «Но что же худого в нашем исповедании, что ты не хочешь общения с нами?» — спросил Феодосий. «Вы исповедуете, — сказал преп. Максим, — во Христе одно действие Божества и человечества и тем самым смешиваете тайну троичности и воплощения. Если следовать св. отцам, которые говорят, что у кого одно действие, у того и одна сущность, то вы Троицу делаете четверицей, ибо по-вашему выходит, что плоть Христа стала единосущностной с Ним и перестала быть тождественной с нашей плотью (поскольку она не имеет человеческой воли). И опять, уничтожая энергии и утверждая единство воли Его Божества и человечества, вы лишаете Его свободной самодеятельности в делании добра... С другой стороны, вы плоть Его делаете по воле создательницей всех веков, между тем. по естеству она создана. Или, лучше сказать, вы делаете плоть по воле безначальной, как безначально Божество, тогда как она по естеству создана во времени. Это потому, что вы говорите не просто „одна воля“, но и „воля Божественная“. Опять, вы вводите другое новшество, совершенно отнимая у Христа все обнаружения и свойства Его Божества и человечества, приказывая законами и типосами не говорить ни об одной, ни о двух волях или энергиях, что допустимо только по отношению к тому, что вовсе не имеет никакого существования. Ибо ничто из сущего не лишено соответствующей энергии: духовно-разумные существа не лишены способности воли и энергии, животные — способности ощущения и движения и т. д. Если ничто из сущего не лишено естественной энергии, Господь же наш и Бог не имеет никакой естественной воли или энергии по каждому из Своих естеств, то как можете вы называться благочестивыми, говоря, что Он не имеет ни энергии, ни воли? Ведь мы ясно научены от св. отцов, что то, что не имеет никакой силы, не существует вовсе». [1958] На эти слова Феодосий возразил, что типос издан не как догматическое изложение, а в видах правительственных для прекращения споров. «Зачем же в таком случае, — возразил преп. Максим, — сослали меня без чести в страну варваров и безбожных народов, а также и учеников моих?» При этом преп. Максим указал на то, что замалчивание православного учения противно христианскому долгу исповедовать веру Христову и следовать учению Св. Писания. В заключение св. отец сказал, что он не может слова истины отвергнуть вместе с учением еретиков, и что он никогда не вступит в общение с теми, которые принимают такие нововведения. [1959]

Пораженные этими словами, собеседники преп. Максима долго молчали, опустив головы. Потом Феодосий прервал молчание: «Мы заявляем тебе от лица государя, что если ты вступишь в общение, то он отменит типос». Преп. Максим указал, что надо отвергнуть и экфесис, и когда Феодосий заметил, что этот указ уже удален, сказал ему: «Он удален с каменной стены, но не из душ человеческих. Пусть примут определения Римского собора, осудившего, на основании правил церковных, все эти нововведения, — и тогда средостение ограды будет разрушено, и я не буду нуждаться в увещаниях». Таким образом, преп. Максим ставил условием примирения признание Латеранского собора (осудившего монофелитство). Монофелиты, конечно, не признавали этого собора и не хотели принимать его определений. Поэтому на требование преп. Максима Феодосий ответил: «Не имеет значения этот собор, потому что он созван не по повелению императора». Преп. Максим со всей основательностью разобрал это утверждение: «Если признавать, что соборы утверждаются царскими указами, а не благочестивой верой, — говорил он, — то надо принять и соборы против ὁμοούσιος, ибо они были созваны по царским указам, именно: в Тире, Антиохии, Селевкии, в Константинополе при Евдоксии, в Нике Фракийской, в Сирии, и спустя долго после них второй собор в Ефесе, под предводительством Диоскора. Все эти соборы созваны по царским указам, и, очевидно, все были отвергнуты, ибо на них были составлены безбожные и нечестивые догматы. С другой стороны, почему вы не отвергаете собора, низложившего Павла Самосатского, при свв. Дионисиях Римском и Александрийском и Григории Чудотворце, который и председательствовал на соборе, ведь этот собор был созван вовсе не по приказанию императора? Да, наконец, какой канон гласит, что нужно принимать только соборы, созванные по повелению императора, или что все соборы должно созывать по царским указам? Церковный канон те соборы считает святыми и признанными, на которых установлены правильные догматы. [1960] Он повелевает, — как знает и господин мой, — чтобы дважды в год были соборы в каждой епархии для утверждения нашей спасительной веры и исправления всего не согласующегося с Божественным законом Церкви, но не делает упоминания о царском приказании». [1961] Феодосий согласился с тем, что правильность догматических определений на соборе придает нм общеобязательное значение, однако в подтверждение монофелитского учения сослался на послание Мины, а затем на изречения признанных (со времени Пятого Вселенского собора) учителей Церкви: Юлия Римского, Григория Чудотворца и Афанасия Великого. Но преп. Максим отверг послание Мины как проникнутое севирианскими мыслями и противное Халкидонскому собору, приведенные же Феодосием цитаты св. отцов объявил подложными: «Всякий знает (οὐδείς ἀγνοῦ), что они — нечестивого Аполлинария», — сказал он. Феодосий привел еще цитату из св. Златоуста, но преп. Максим объявил ее принадлежащей Несторию и доказал это на основании книг. [1962] После этого он истолковал в прямом смысле изречение св. Кирилла: «μίαν τε καὶ δογγενῆ καὶ δι΄ ἀμφοῖν επιδεικνὺς ἐνέργειαν» (хотя добавил, что это изречение, может быть, является прибавкой Тимофея Элура); причем опроверг ту мысль Феодосия, что изречения надо принимать в их прямом смысле, без исследования их внутреннего смысла. [1963] Опровергнув учение монофелитов об одном ипостасном действии, преп. Максим силой своего убежденного слова привел Феодосия к признанию полной несостоятельности монофелитского учения, а для большего убеждения в истинности православного учения он дал консулам акты Латеранского собора и предложил прочесть собранные в них святоотеческие свидетельства в пользу учения о двух волях. [1964] После этого Феодосий окончательно уступил преп. Максиму. «Бог свидетель, — сказал он, — что если бы этот собор не анафематствовал <высоких правительственных и иерархических> лиц, то я охотнее всякого другого принял бы его. Но чтобы не тратить напрасно времени, я, следуя отцам, признаю и представляю письменное исповедание двух природ, двух воль и двух энергий, а ты войди в общение с нами и пусть будет мир». [1965] Однако преп. Максим отклонил это предложение, говоря, что, как простой монах, он не осмеливается принять от епископа исповедание. «Если Господь действительно разбудил в вас раскаяние, — предложил он, — то пошлите об этом, как требует канон, письмо в Рим от имени патриарха, и императора, и собора. Пока это не будет исполнено, я не могу вступать в общение с Церковью, в которой за св. приношением поминаются лица, подвергнутые анафеме». Феодосий согласился с предложением преп. Максима и только затруднялся тем, как можно привести его в исполнение. Тогда преп. Максим указал, что надо обратиться к Римскому папе с увещательным посланием от императора и соборным приглашением от патриарха, и выразил надежду, что папа примет их в общение через православное исповедание, если тому не воспрепятствуют правила Церкви. [1966] После этого Феодосий уже более не колебался: он уже настолько был уверен в вероятности осуществления предложения преп. Максима, что даже хотел взять со св. исповедника слово, что, если он будет послан в Рим для восстановления церковного общения, то и преп. Максим отправится с ним туда же. Преподобный сперва отказывался от этого предложения, указывая на Анастасия Апокрисиария как наиболее подходящее к тому лицо (знающее латинский язык), но, наконец, согласился. После этого все встали с радостью и слезами, сотворили молитву, и каждый из них поцеловал св. Евангелие, крест и икону Спасителя и Богоматери, положив руки свои на Евангелие в подтверждение сказанного. [1967]

Началась мирная беседа между епископом и св. подвижником по вопросам благочестия. При этом преп. Максим опять раскритиковал всю нелепость учения об одной воле и энергии, [1968] особенно в том утверждении монофелитов, что одна воля исповедуется в силу единства Лица (ἕνωσις). На вопрос Феодосия, что же в таком случае произошло во Христе в силу ипостасного соединения, если следствием его не было единство воли, преп. Максим развил учение о взаимном проникновении (περιχώρησις) естеств и свойственных им качеств и доказал, что воля и действие принадлежат природе, а не лицу. [1969] Собеседники преп. Максима были удовлетворены. Правда, они высказали опасение, что вряд ли император обратится к папе с увещательным посланием, однако преп. Максим возразил, что смирение всегда необходимо в деле спасения человека, ибо и сам Бог, хотя по природе спасает нас, однако спас нас только тогда, когда добровольно смирил Себя. «Дай Бог, чтобы память сохранила у меня эти слова, — сказал консул Феодосий. — Надеюсь, что император вполне убедится, когда я передам ему эту речь».

После этого собеседники любезно простились с преп. Максимом. Они оставили ему дары, присланные его почитателями из Константинополя. Правда, преп. Максим не мог воспользоваться всеми этими дарами: епископ Визии тотчас отнял из числа их стихарь, однако все-таки победа в переговорах, веденных в Визии, безусловно, осталась на стороне Максима. [1970] Неотразимая сила убедительности его слова сказалась и на его собеседниках. Они не только не сумели склонить его на свою сторону, но и сами принуждены были отказаться от своих убеждений и согласиться во всем с преп. Максимом. Они, в конце концов, обещали ему устроить воссоединение еретиков с православием. Таково было впечатление, произведенное на них речами преп. Максима. Однако в Византии вовсе не хотели идти навстречу требованиям визийского изгнанника. Там не оставляли еще надежды склонить его на свою сторону, но при этом вовсе не хотели отказываться от принципов своей вероисповедной политики и, в частности, от типоса. Поэтому снова решились взяться за переговоры с преп. Максимом; при этом были употреблены и лесть, и угрозы, и издевательства, и опять эти средства оказались бессильными перед непоколебимой твердостью св. исповедника.

<Приведение преп. Максима в константинопольский пригородный монастырь и новая депутация к нему от императора>

Через 15 дней [1971] после беседы с Феодосием и патрициями. 8 сентября 656 г., в Визию опять явился консул Павел. [1972] Он принес императорский указ, изданный на его имя относительно преп. Максима, следующего содержания: «Повелеваем твоей чести идти в Визию и привести оттуда монаха Максима с великой честью и уважением, как по причине его старости, так и потому, что он был близок и дружественен с нашими предками (καὶ τὸ εἷναι αὐτὸν προγόνικον ἡμῶν καὶ γενόμενον αὐτοῖς τίμιον), и поместить его в честном монастыре св. Феодора близ Ригия (Ρηγίου), и прийти и возвестить нам о его прибытии. Мы пошлем к нему от лица нашего двух патрициев, мужей, душевно нас любящих и любимых нами, чтобы они передали ему наши повеления. Итак, повелеваем тебе прийти и возвестить нам о прибытии его». [1973] Павел исполнил императорский указ и 12 сентября [1974] перевел преп. Максима в константинопольское предместье Ригий, [1975] в монастырь св. Феодора Тирона. [1976]

Здесь преп. Максима поместили на катехуменах церкви св. Феодора, т. е. на хорах и прилегающих к ним помещениях, находившихся на втором этаже церкви. [1977] Преп. Максиму позволили взять с собой книги и некоторые другие предметы житейской необходимости, которыми его окружили в первой ссылке заботливые руки его почитателей. [1978] Предоставляя преп. Максиму все удобства и окружая его почетом и уважением, думали расположить его к принятию типоса и вступлению в общение с Константинопольской церковью. На следующий день по прибытии преп. Максима в Ригий к нему было отправлено торжественное посольство от лица императора. В состав его входили патриции Троил и Епифаний и епископ Феодосий, окруженные блестящей свитой. Они поднялись в катехумений к преп. Максиму, поздоровались с ним и сели, принудив и его сесть. Переговоры начал Троил. Он сказал, что они посланы самим императором, чтобы передать преп. Максиму его волю. «Но скажи прежде, — добавил он, — исполнишь ли ты приказание императора или нет?» Преп. Максим хотел узнать содержание указа и отказывался наперед обещать свое на него согласие, а когда увидел гнев и раздражение на лицах патрициев, то прямо заявил, что исполнит все, что прикажет государь, но только то, что касается временных и преходящих дел мира сего. Тогда Троил быстро поднялся и собрался уходить: «Простите мне, я ухожу, — сказал он. — Этот муж ничего не сделает». Троил был слишком хорошо знаком с непреклонной твердостью преп. Максима, чтобы рассчитывать на то, что он пойдет на какие-либо компромиссы. Однако делегация не могла поступить так, как предлагал Троил. Нужно было объявить волю государя. Феодосий стал особенно настаивать на этом, «ибо, — говорил он, — нехорошо уйти, так ничего не сказав и не выслушав». Тогда выступил патриций Епифаний и объявил преп. Максиму волю императора: «Вот что приказывает объявить тебе государь. Так как весь Запад и те на Востоке, которые увлечены в соблазн, взирая на тебя, производят смуты и нестроения и не желают иметь общения с нами в вере, то да вразумит тебя Бог войти в общение с нами на основе типоса. Тогда мы сами выйдем к тебе в Халкею, [1979] и поцелуем тебя, и подадим тебе нашу руку, и с великой славой и честью введем тебя в Великую церковь, и поставим тебя с нами на нашем императорском месте, [1980] вместе выслушаем литургию и приобщимся пречистых и животворящих тайн Тела и Крови Христовой; потом провозгласим тебя отцом нашим, и будет радость не только христолюбивому царствующему граду, но и всей вселенной. Ибо мы твердо уверены, что если вступишь в общение со св. Константинопольским престолом, то соединятся с нами все те, которые ради тебя и твоего учения отпали от общения с нами». [1981]

<Отказ преп. Максима принять типос и вторая ссылка его в Перверы>

Из этих слов преп. Максим ясно убедился, что все те клятвенные обещания, которые давали ему Феодосий и патриции в Визии, брошены были на ветер, и что в Константинополе вовсе не думали отрекаться от типоса и вовсе не помышляли о принятии православного учения. Наоборот, самого преп. Максима хотели здесь заставить вступить в общение с монофелитствующей Церковью. По прочтении императорского указа для преп. Максима стало ясно, что все обещания Феодосия оказались сущим обманом. Поэтому он обратился с упреком к Феодосию и сказал ему со слезами: «Все мы, владыко, ожидаем великого дня судного. Ты знаешь, что́ было недавно утверждено и обещано перед св. Евангелием, животворящим Крестом и иконами Спасителя и Божией Матери». Епископ был смущен этим упреком; потупив взор, он ответил с печалью в голосе: «Что же я могу сделать, если государь хочет другого?» «Зачем же вы касались св. Евангелия, если не в силах были исполнить обещанного? — сказал св. отец и затем решительно прибавил. — Поистине, все силы небесные не убедят меня сделать то, что вы предлагаете. Ибо какой ответ дам я — не говорю: Богу, — но моей совести, если ради временной и суетной славы людской отрекусь от спасительной веры?» [1982] Непоколебимая твердость преп. старца вывела из себя патрициев: ярость и гнев овладели ими. Вскочив, они начали бить и толкать св. исповедника. Скоро издевательства над своей жертвой они повели дальше: они стали плевать на неподвижно стоявшего перед ними смиренного старца, и плевками своими покрыли всю его одежду, так что от нее пошел смрад. Наконец, Феодосий вмешался в эту дикую расправу, указывая патрициям на то, что они посланы только выслушать ответ преп. Максима и донести о нем императору, но не уполномочены делать ничего другого. После этих увещаний они перестали бить старца и уселись опять, понося преп. Максима тысячами оскорблений и изрыгая на него всевозможные проклятья. Мало того, они не постыдились после такого неблаговидного поступка возвеличивать свое «православие». «Скажи, злой старик, — грубо сказал патриций Епифаний, — ты, конечно, считаешь нас еретиками? Знай, что мы более тебя христиане и более тебя православные и исповедуем во Христе и Божественную, и человеческую волю, и разумную душу, и не хуже тебя понимаем, что всякое разумное существо имеет по природе волю и действие, что движение есть свойство жизни, а воля — свойство духа (ума). Поэтому и мы признаем Его имеющим волю не по Божеству только, но и по человечеству; не отрицаем и двух воль Его и энергий». [1983] «Если так веруешь, — возразил преп. Максим, — то зачем же принуждаешь меня вступить в общение на основе типоса, который отрицает эту веру?» Патриции начали говорить, что типос издан для примирения Церквей и прекращения споров, что он предписывает только молчать о спорном вопросе, но не отрицает воль во Христе. Но преп. Максим стоял на своем и утверждал, что молчание есть отречение, что, напротив, христиане обязаны исповедовать свою веру, ибо спасение зависит не от одной сердечной веры, но и от исповедания ее. [1984] Не слушая его, патриций Епифаний резко спросил: «Подписал ли ты определения Латеранского собора (λίβελλον)?» Преп. Максим ответил утвердительно. «Как осмелился ты подписать и анафематствовать исповедание кафолической Церкви?! По моему мнению, следует тебя привести в город, поставить связанным на площади и призвать комедиантов, актрис, блудниц и всю городскую чернь, и пусть бы каждый из них бил тебя по щеке и плевал в твое лицо». На эти дерзкие угрозы преп. Максим указал, что он согласен понести какое угодно наказание, если действительно правильны слова Епифания, и он на самом деле анафематствовал кафолическую веру и всех, признающих два естества и две воли. «Но, — заявил преп. Максим, — я и те, которые подписали акты и определения Латеранского собора, анафематствовали тех, которые, подобно Арию и Аполлинарию, исповедуют во Христе одну волю и одну энергию». Патриции, однако, не хотели более говорить с ним. «Если станем слушать его, — сказали они, — то не удастся нам ни поесть, ни попить. Встанем, позавтракаем, и пойдем и скажем, что́ слышали. Он предал себя сатане». И сказав это, они вышли, направившись в столицу, в свои палаты.

Надежды византийского правительства привлечь преп. Максима на свою сторону теперь окончательно были разбиты. Ни продолжительная, тянувшаяся свыше года ссылка, со всеми ее лишениями, ни лесть, ни обещания славы, ни угрозы — ничто не могло поколебать преп. Максима. Между тем, смотря на его стойкость, православные, особенно на Западе, решились твердо отстаивать свои убеждения от посягательств византийского правительства. Такое противление планам византийского правительства, и без того обремененного упорной и продолжительной борьбой с арабами, страшно озлобило его против всех поборников православия. В Константинополе готовы были пойти против них на самые энергичные меры (и не остановиться перед теми средствами, которые были применены по отношению к Мартину). Впрочем, пока император решил отправить преп. Максима в ссылку, усугубив его лишения, для чего решено было вместо Визии отправить его в Перверы, [1985] где уже в то время томился в заточении ученик преподобного Анастасий Монах. [1986] Вполне же расправиться с преп. Максимом в Византии решили по окончании войны с арабами.

14 октября 656 г. к преп. Максиму явились консул Феодосий и патриции Троил и Епифаний для исполнения нового императорского указа. Феодосий прочел ему указ: «Так как ты не захотел чести, то она и удалена от тебя. Иди в изгнание, на которое ты осудил себя по достоинству, и раздели осуждение учеников своих, находящихся в ссылке в Месимврии и Перверах». После этого консул велел отнять у преп. Максима книги и все, что он имел с собой из пожертвований деньгами, одеждой и съестными припасами. [1987] При этом патриций Епифаний высказал преп. Максиму угрозу, что со временем в Константинополе как следует покарают его учеников за то, что они противодействовали принятию унии в Риме. [1988] «А ты, авва, — сказал он преп. Максиму, — знай, что как только нам удастся немного уладить отношения с варварами (арабами) и добиться покоя, то, клянемся Св. Троицей, мы присоединим к вам и теперешнего папу (Евгения), и всех, говоривших там (на Латеранском соборе) против нас, и остальных твоих учеников; и всех вас мы отправим в ссылку, каждого — в свое место, как был сослан Мартин». После этого преп. Максима отдали воинам, и они повели его до Силимврии, где была сделана двухнедельная остановка. [1989]

Здесь произошло событие, которое еще более показало, каким влиянием пользовался преп. Максим на народные массы. Враги преподобного, желая возбудить против него общественное мнение, распространяли про него слухи, что он не исповедует Пресвятой Девы Богородицей. Слух о том, что пришел в Силимврию монах, не признающий Θεοτόκος, был занесен одним из стражей преп. Максима в лагерь, расположенный около города, и вызвал там большое волнение среди солдат. Все знали преп. Максима как великого поборника православия и не хотели допустить и мысли, чтобы он разделял заблуждения Нестория. Однако соблазн был произведен. Воины захотели лично увидеть преп. Максима и проверить распространяемые против него слухи. Вероятно, по их настоянию, солдат, распустивший этот слух, через два дня привел преп. Максима в лагерь. Тогда начальник военного поселения (τοποτηρητής) отправил к св. старцу центурионов, [1990] пресвитеров, диаконов и почетных людей (σιγνοψύλακες, вероятно — знаменщиков). [1991] Видя их приближение, преп. Максим встал и сделал им низкий поклон. Посланники ответили тем же; потом один из них — глубокий старик — сказал преподобному почтительно: «Отче, некоторые соблазнили нас о твоей святости, говоря, будто ты не признаешь Пресвятой Девы Богородицей. Заклинаю тебя Святой и Единосущностной и Животворящей Троицей сказать нам истину и изъять соблазн из сердец наших». Выслушав эти слова, преп. Максим пал на колени и, подняв руки к небу, со слезами на глазах сказал: «Кто не исповедует Пресвятую Деву истинной матерью Бога, Творца неба и земли, тот да будет анафема от Отца и Сына и Святого Духа, от всех сил небесных, от апостолов, пророков, мучеников и всех святых, аминь!» [1992] После этого посланники со слезами на глазах ответили св. исповеднику: «Господь да укрепит тебя, отче, и да сподобит достойно совершить поприще». В это время к ним подошло много воинов; они окружили преп. Максима и слушали его речи. Все принимали близкое участие в судьбе преп. старца и расспрашивали о том, что случилось с ним в Константинополе. Это заметил доместик (офицер) начальника поселения. Видя, что число слушателей преп. Максима растет, и опасаясь, чтобы ознакомление с обстоятельствами суда над ним не вызвало среди них возбуждения, он приказал немедленно отвести преподобного от лагеря и вести его далее в Перверы. Клирики около трех верст провожали св. исповедника пешком, своими руками посадили на коня и затем простились с ним, высказав ему теплые благопожелания. Преп. Максим был отведен в Перверы и там содержим в стеснительном заключении. [1993] В этой второй своей ссылке преп. Максим провел более пяти лет, с сентября 656 г. по 662 г.

<Благоприятные обстоятельства, способствовавшие усилению монофелитствующего византийского правительства>

За это время положение Византии значительно улучшилось. Среди врагов Империи (арабов) начались междоусобия, и они не только прекратили наступательное движение на Византию, но в 659 г. заключили с ней мирный договор, по которому даже обязались платить дань. [1994] Папа Евгений, которым так недовольны были в Византии, в 657 г. умер, а его преемником стал Виталиан (30 июля 657 г. — 27 января 672 г.), [1995] который оказал необычайную уступчивость Византии в религиозных вопросах. Он восстановил общение Рима с Константинопольской церковью и с тех пор состоял в дружеской переписке с патриархом Петром. [1996] Торжество монофелитства было полное. Православная оппозиция, созданная на Западе трудами преп. Максима, была подавлена. Сам преп. Максим находился в отдаленной ссылке и томился в темничном (крепостном) заключении. Казалось, авторитет его теперь упал, и можно было окончательно осудить его и подвергнуть позорной казни. Окрепшее монофелитство могло теперь выступить с соборным осуждением св. отца и к прежним политическим обвинениям присоединить церковные анафемы. Упоенные своей победой, враги решились излить на преп. Максима и его учеников всю свою злобу и гнев.

<Последний суд над преп. Максимом. Собор против него и осуждение его с двумя учениками на казнь (отсечение языка и руки) и пожизненную ссылку>

В 662 г. [1997] преп. Максима и Анастасия Монаха привезли из Первер в Константинополь, [1998] туда же доставили из Месимврии Анастасия Апокрисиария. [1999] В это время здесь Констант составил собор, на котором председательствовали патриархи Константинопольский Петр и Антиохийский Македоний, местоблюститель Александрийского престола Феодор и много епископов, а также члены сената. [2000] ^{20}

На соборе, по исследовании того, что монофелитами было написано против преп. Максима, его предали анафеме, а также его учеников Анастасиев и вообще всех последователей новой ереси «максимиан»; [2001] кроме того, на этом соборе анафематствовали также Мартина, Софрония и всех православных, единомыслящих с ними. [2002] Анастасий Апокрисиарий, как пресвитер, конечно, был лишен сана. [2003] Так как на всех трех анафематствованных поборниках веры тяготели еще обвинения в политических преступлениях, то они были преданы собором в распоряжение светской власти — на суд сената. Все три св. исповедника виновны были в отвержении императорского типоса: преп. Максим и Анастасий Монах анафематствовали его в Риме, Анастасий Апокрисиарий резко выступал, в свое время, против него в Константинополе. [2004] Все они, конечно, отказывались принять его и теперь. [2005] Судебное разбирательство, по свидетельству грузинского жизнеописания, за достоверность которого, впрочем, поручиться нельзя, происходило на следующий день после церковного отлучения. [2006] По совокупности всех этих преступлений сенат, опираясь на решение собора, вынес свое определение о св. исповедниках. Оно было изложено в форме императорского указа и читалось так: «По произнесении над вами, сообразно с канонами, по содействию всемогущего Христа, истинного Бога нашего, соборного осуждения, вас, Максим, Анастасий и Анастасий, следовало бы предать всей строгости законов за ваши нечестивые действия и слова, если только есть наказание, достойное ваших прегрешений и хулений. Но, предоставляя праведному Судии достойно наказать вас, мы в настоящей жизни ослабляем для вас силу закона и даруем вам жизнь. Определяем только, чтобы присутствующий при нас светлейший эпарх тотчас взял вас в свою преторию, воловьими жилами побил вам спины и с корнем вырвал вам богохульный язык ваш, орудие вашей необузданности. Потом (повелеваем) и служившую вашим богохульным вымыслам скверную десницу вашу отсечь мечом; и по лишении этих мерзких своих членов провести вас по двенадцати кварталам этого царствующего города; и после предать вас вечному изгнанию и непрерывному темничному заключению, чтобы там вы весь остаток своей жизни могли оплакивать свои богохульные ошибки, после того как вымышленное вами против нас проклятие перейдет на вашу голову». [2007]

<Исполнение жестокого приговора, и вопрос о достоверности этого события>

Префект города, вероятно, Григорий Евнух [2008] взял преп. Максима и двух Анастасиев и заключил их в темницу своей претории. [2009] По свидетельству грузинского жития, префект, воссев на престоле судном, велел позвать св. исповедников и объявил им жестокий указ. Выслушав его, преп. Максим и ученики его сказали: «Честь и поклонение, слава и благодарение Творцу всяческих, Отцу и Сыну и Святому Духу». По закону Феодосия II, приговоры, соединенные с членовредительством, должно было исполнять через 30 дней по их произнесении. Но закон этот обычно не соблюдали и с исполнением приговора обыкновенно не медлили. [2010] Поэтому можно думать, что вскоре после произнесения приговора над преп. Максимом и его учениками он был и исполнен.

Сперва подвергли св. исповедников бичеванию — низшей ступени наказания. [2011] Палачи, не обращая внимания ни на старость преподобного, ни на истощенное постом и трудами тело подвижника, растянули св. старца на доске и начали бить его воловьими жилами. [2012] Удары были так сильны, что весь пол покрылся потоками крови, лившихся из нанесенных преподобному ран, а на теле св. исповедника не осталось ни одного здорового места. [2013] Такому же наказанию подверглись и ученики преподобного — Анастасий Монах [2014] и Анастасий Апокрисиарий. [2015] Во время этой жестокой экзекуции стоявшие близ претории глашатаи кричали: «Противящиеся царским велениям и остающиеся непокорными достойны терпеть такие страдания!» [2016] На следующий день (дата пространного жития) св. исповедников подвергли и другому, еще более тяжелому и мучительному наказанию. В присутствии Феодора, первого секретаря претории эпарха константинопольского, палачи отрезали преподобным языки их и отсекли руки. [2017] Феодор, как сам он впоследствии расскажет, был поражен мужеством и терпением, с каким преп. Максим, глубокий старик, несмотря на немощность своих телесных сил и слабость телосложения, перенес это жестокое наказание. Он сам открыл рот свой, и бесчувственные палачи до корня отсекли язык его. [2018] Он сам подал им правую свою руку, и они отрубили кисть ее. [2019]

Жестокие палачи не приняли при этом никаких медицинских мер предосторожности для того, чтобы задержать лившуюся потоками кровь св. исповедника: они лишь, оторвавши клочки от одежды св. страдальца, приложили <их> к его отрубленной руке для удержания крови. [2020] Только сила Божия, оживляющая и мертвых, сохранила его, на изумление врагам, и он не скончался сразу же после таких истязаний. [2021] Впоследствии почитатели св. исповедника (Феодосий Гангрский), как священную реликвию, хранили его разорванные одежды и обагренные его кровью клочки полотна, которые были приложены к его ранам. [2022] Такому же жестокому истязанию подверглись и ученики преподобного — Анастасий Апокрисиарий и Анастасий Монах. [2023] Одним этим не окончились их страдания. Они были подвергнуты еще общественному позору. Согласно с приговором сената, изувеченные поборники православия, подобно тяжким преступникам, были проведены по 12 кварталам столицы [2024] на посмешище народу. [2025]

Жестоко то наказание, которому подвергли св. старца и его учеников. Оно глубоко возмущает и теперь, когда прошло уже более 1000 лет со времени этого зверского поступка. Негодование вызвал он и среди православных, негодование искреннее, неподдельное, которое сквозит в каждой строчке одного дошедшего до наших дней документа под названием «Против константинопольцев». [2026] Наказание преп. Максима, взятое само по себе, представляется таким жестоким, что некоторые ученые [2027] даже сомневались в том, что оно действительно было применено к св. исповедникам. Однако мученичество преп. Максима в Византии — факт, который не может подлежать сомнению. [2028] Мы имеем ясные об этом свидетельства в безусловно достоверных документах, каковыми являются Hypomnesticum, [2029] Tomus alter XXXIII, [2030] Adversus Constantinopolitanus, [2031] не говоря о многочисленных показаниях житий, синаксарей, хроник (греческих, латинских, сирийских, арабских). [2032] Заметим при этом, что в Византии увечья (отсечение руки, ноги, языка, носа, ослепление) были весьма распространены. [2033] Вполне поэтому вероятно применение жестокой кары по отношению к преп. Максиму. Это тем более вероятно, что Констант был государем жестоким, деспотичным; он, например, приказал убить брата своего Феодосия, [2034] а то обстоятельство, что сам он (Констант) был убит одним из своих придворных, [2035] показывает, что даже приближенные к нему лица не могли выносить его тяжелого характера. [2036] Поэтому нет ничего удивительного, что над преп. Максимом и его двумя учениками было совершено такое жестокое наказание.

Некоторое время после совершения казни св. исповедники жили в городской тюрьме (Диомидовой). [2037] В это время почитатели их старались облегчить, насколько было это возможно, их положение: они посещали их [2038] и доставляли им некоторые средства к жизни: пищу и одежду. [2039] Однако больше всего поддерживала св. исповедников благодать Божия: несмотря на лишение языка, они могли говорить [2040] и награждали приходящих к ним своими беседами. [2041]

<Ссылка св. исповедников в Лазику и блаженная кончина преп. Максима>

По истечении некоторого времени всех св. исповедников отправили морем в ссылку на Кавказ, в Лазику. [2042] Св. изгнанники прибыли в Лазику 8 июня 662 г. [2043] Вероятно, они пристали к главному городу Фазису, лежавшему при впадении реки Фазиса в Черное море (= Поти). [2044] Тотчас по их прибытии начальник Лазики приказал отделить их друг от друга и отправить в разные крепости для заточения; при этом у них отнято было все, до последней нитки, что они получили для необходимых жизненных потребностей от православных в Византии. [2045] Преп. Максим в то время уже настолько ослабел от перенесенных им лишений, бедствий и страданий, что не мог сидеть ни на седле, ни в телеге. Солдаты принуждены были положить его на плетеные носилки и на руках отнести в место заключения — крепость Схимарис (Σχιμάρις, по-грузински h’Имар), впоследствии Мури (Лехчумский уезд Кутаисской губернии). [2046] Крепость эта находилась на границах Алании (Осетии), на склоне Кавказского хребта, в диком и суровом климате. Учеников преп. Максима посадили на коней, и Анастасия Монаха отвезли в крепость Scotini — Σκοτόριν (в Апсилии), [2047] а другого Анастасия в лагерь Buculus — Βουκόλοι, на границе с аланами (в Месимиане). [2048] Потом места заключения их переменили: Анастасия Монаха отправили в Сванетию (Suania), а Анастасия Апокрисиария в Thacyra (Θακηρία). [2049] 18 июля [2050] они еще могли в последний раз видеться в лагере Mucursin (Μουκαρίσιν; Мухири Сухумского округа) на пути в новые места своего заключения. Анастасий Монах уже в то время был полуживым от множества истязаний и ударов, вынесенных им в Византии, а также от тех лишений и бедствий, которым его подвергли в Лазике. Вскоре после того, вероятно, на пути в место заключения, 22 или 24 июля он скончался. [2051] Ненадолго пережил своего ученика и преп. Максим. В конце июля, за 15 дней до смерти, св. исповедник удостоился Божественного видения, [2052] в котором было открыто ему о дне его блаженной кончины. Преподобный сообщил об этом видении некоторым из бывших в лагере Схимарис и сказал им: «13 августа настоящего пятого индиктиона в субботу возьмет меня Господь». [2053] Так и случилось. 13 августа 662 г. преп. Максим отошел к Господу. [2054] По свидетельству синаксария [2055] и грузинского жития, честны́е останки св. праведника похоронили в монастыре св. Арсения, находившемся близ крепости Мури, под горой, над которой возвышалась эта крепость. [2056]

<Чудеса на его гробнице>

Так кончилась долгая подвижническая жизнь преп. Максима, полная скорбей и лишений. Восьмидесятидвухлетний старец завершил свой жизненный путь в далеком изгнании, осужденный под якобы церковным проклятием, в полном одиночестве, среди варваров. Великий подвиг исповедничества за веру Христову был скрыт от жителей Лазики тяжкими политическими обвинениями и недостойными слухами, распущенными про преп. Максима и его учении. [2057] В Византии сумели представить гонения на поборников православия как наказание не за веру, а за те или иные преступления, [2058] так что простые люди, которых легко было обмануть, и не знали этого и действительно считали преп. Максима великим преступником. Но Господь скоро явил славу Своего праведника в чуде, совершившемся над могилой его близ Схимариса. Каждую ночь три светлые лампады сияли над местом его вечного упокоения. [2059] Первым увидел этот чудный свет начальник (comes) Схимариса Мистриан, который многократно видел его во время ночных обходов крепости вместе с воинами. [2060] Слух о чуде над могилой преподобного разнесся по всей стране, и многие начальники и дворяне Лазики с клятвой передавали рассказ об этом событии. [2061] Об этом писал и Анастасий Апокрисиарий Феодосию Гангрскому, повествуя о том, как дивно прославляет Господь святых Своих. [2062]

Само собой разумеется, что после таких событий мнение о преп. Максиме в Лазике совершенно переменилось; скоро Анастасий Апокрисиарий и Стефан, иерусалимский миссионер, [2063] рассеяли все те обвинения, которые распространяли против него враги православия, и начали распространять, в противовес еретическому зловерию, православное учение. [2064] Впрочем, надо заметить, что в Византии не скоро еще признали преп. Максима в его истинном значении исповедника Христова: слишком долго закрывало подвиг преподобного от глаз византийцев официальное покрывало политических обвинений, которые возвели на него противники православия. При Константе († 668 г.) все еще продолжалось гонение на православных, и явилось много других исповедников веры Христовой. [2065] Православные принуждены были молчать. Анастасий Апокрисиарий, так горячо защищавший честь и славу своего учителя, умер через четыре года по смерти преп. Максима. [2066] Голоса других православных были малочисленны, а из лиц официальных никто еще не выступал в защиту памяти св. исповедника.

<Вопрос об отношении к памяти св. исповедника на Шестом Вселенском соборе>

Даже на Шестом Вселенском соборе, когда окончательно восторжествовало православное учение, на защиту которого так много потрудился преп. Максим, никто не вспомнил о нем, [2067] кроме патриарха Антиохийского Макария — монофелита, который в своем «Исповедании» упомянул о преп. Максиме как о проклятом еретике. Не говорили св. отцы о св. исповеднике, конечно, потому, почему они обошли молчанием и Латеранский собор, и папу Мартина, и экфесис Ираклия, и типос Константа. Собор, как известно, был созван Константином Погонатом, сыном Константа; он не должен был, да и не мог касаться личности отца и деда царствующего императора, принимавших такое печальное участие в спорах. Если Константин представлял монофелитские споры делом исключительно церковным и не хотел вмешиваться в них, подобно своим предшественникам, то, с другой стороны, он желал, чтобы собор не впутывал в свои рассуждения политики; а это, конечно, было бы неизбежно, если бы на соборе повели речь о преп. Максиме, который за противодействие экфесису и типосу был осужден как политический преступник. И собор умолчал о преп. Максиме, св. Мартине, типосе. Это, может быть, было единственным давлением, оказанным со стороны светской власти на собор, который, в общем, пользовался большой свободой в своих догматических изысканиях и рассуждениях.

<Канонизация преп. Максима и приблизительное определение времени этого события>

Прошло много времени, пока Церковь в своих песнопениях возгласила преподобного «столпом православия», [2068] «светильником вселенной», «учителем благочестия и чистоты» [2069] и объявила его «мучеником веры Христовой», [2070] а Константа — «тираном и служителем нечестивым». [2071] Мы не можем точно определить время канонизации преп. Максима за недостатком исторических свидетельств. Несомненно, что Церковь чтила память его уже в начале иконоборческих споров, и, во всяком случае, — до Седьмого Вселенского собора, на котором уже с почтением упоминали о «приснопамятном Максиме, добрая слава которого распространилась по всем Церквям». [2072] Авторитет преп. Максима в это время был общепризнанным: на него ссылались, наряду со св. Кириллом и св. Софронием, [2073] называя его св. исповедником. [2074] После чтения выдержки из Tomus alter на Седьмом Вселенском соборе один из отцов собора, Петр Никомидийский, заметил: «И это сказал не какой-либо человек, а богомудрый Максим, подобный св. отцам, и, сверх того, исповедник и поборник истины». [2075] Можно думать, что канонизация преп. Максима имела место, по крайней мере, за несколько десятков лет до Седьмого Вселенского собора. Мы знаем, что канон преп. Максиму составлен Иоанном монахом, может быть, св. Иоанном Дамаскиным [2076] († ок. 750 г.). Несомненно также и то, что Дамаскин обильно наполнил свое «Точное изложение православной веры» цитатами из сочинений преп. Максима, пользуясь им наравне с творениями общепризнанных отцов Церкви. [2077] Отсюда признание преп. Максима вселенским церковным авторитетом надо относить самое позднее к середине VIII в., хотя не ранее падения династии Ираклидов и окончательного торжества православия после Филиппика Вардана. [2078] В это время, вероятно, составлена была служба (ἀκολουθία). [2079]

Память преп, Максима прежде всего начали чтить на Востоке, а именно в странах, находившихся под арабским владычеством: в Палестине и на Синае. [2080] Затем чествование преп. Максима перешло в Константинополь и на Запад. [2081] Память преп. Максима Православной Церковью празднуется 13 августа и 4 января. [2082]

<Значение преп. Максима>

Это чествование памяти преп. Максима лучше всего показывает то значение, которое он имел в жизни Церкви во время христологических споров VII в. Нельзя, конечно, утверждать, что только он один (со своими учениками) был в это время православным, а бо́льшая часть его современников сочувствовала ереси. Самый успех движения, поднятого преп. Максимом на защиту православия, показывает, что большинство членов Церкви имело, по существу, православный образ мысли. [2083] Халкидонское учение вело, по существу, к диофелитству. Однако несомненно, что это большинство было массой инертной, что религиозное сознание его было непрочным и неустановившимся. Необходим был человек, который бы выяснил православную точку зрения на вопрос и повел бы всех за собой в борьбе против ереси. Таким человеком и явился преп. Максим, и в этом его истинное церковно-историческое значение. Он был единственным выразителем православного воззрения во время монофелитских споров, единственным поборником и защитником истины, [2084] возбудившим своей энергией и деятельностью и других лиц к защите православия. [2085] Он как бы самим Промыслом был предназначен к тому, чтобы утвердить истину православия против новых еретиков и в своих писаниях положить конец спорам о Лице Господа Иисуса Христа, начавшимся за 200 лет до него. Эту свою историческую миссию он исполнил с необычайной ревностью и при этом явил такие примеры непоколебимой твердости и духовного геройства, что и под градом обвинений со стороны своих врагов он вышел победителем из продолжительной борьбы с ересью и стал духовным вождем всего христианского мира. Вся его деятельность, все его мысли, желания, труды имели одну великую цель — торжество православного учения. Никакие препятствия, страдания, лишения не могли поколебать его верности своему призванию. Свое дело защиты православия он довел до конца и подвиг свой завершил истинным исповедничеством. Его мужество во время гонений, его верность своим убеждениям, его непобедимая стойкость в исповедании, напоминавшие силу духа первых христианских мучеников и верность долгу великого Афанасия, могли доставить полную победу православию и «недостойную ересь Максима» сделать украшением православного исповедания. Несомненно поэтому, что «импонирующее влияние преп. Максима» подготовило торжество православия на Шестом Вселенском соборе, [2086] хотя имя его и замалчивалось на нем из политических соображений. Как велико значение преп. Максима для христологии, это показал Фотий — великий научный авторитет Византии. Он говорил, что ни у одного св. отца Церкви не раскрыто так ясно и подробно учение о Христе и, в частности, о Его волях и действиях, как у Максима. [2087] Фотий высоко ценил преп. Максима как поборника православия и называл его «божественным мужем и неустрашимым исповедником» («ὁ θεῖος ἀνὴρ καὶ γενναῖος ὁμολογητης»). [2088]

Однако преп. Максим оставил глубокий след не в одной только истории христологических споров. Его имя золотыми буквами начертано на истории христианской мистики и православного богословия вообще, а его многочисленные творения занимают почетное место в сокровищнице святоотеческой письменности. В Византии с увлечением читали его сочинения, поражались возвышенности его созерцаний [2089] и хвалили его писания. [2090] На Западе лица, читавшие его сочинения, считали его «достопочтенным учителем» и «божественным философом» [2091] и выделяли его, вместе с Василием Великим, из ряда других отцов. [2092] Это и понятно. Преп. Максим был ученейшим человеком своего времени; это был «самый сильный после Оригена философский ум на христианском Востоке». [2093] Если по необычайной твердости своего характера и устойчивости своих убеждений, нравственной честности и высоте своей жизни он резко выделялся из ряда своих современников, готовых ради мирских выгод и интересов идти на всевозможные компромиссы, на уступки даже в священнейшей области религиозных убеждений, то по своим дарованиям и образованию, по всесторонней учености, по глубине и богатству своих мыслей он тоже представлял исключительное явление эпохи. [2094] Его называли «философом», [2095] «богомудрым поборником истины», [2096] также как и «мучеником», [2097] и «исповедником». [2098] По значению для богословия его сравнивали с великими отцами Церкви и называли «третьим богословом» («τρίτος θεολόγος» — после апостола Иоанна Богослова и Григория Богослова), [2099] «новым Златоустом» [2100] и «великим учителем Церкви». [2101] Справедливо замечает Комбефи, что «все последующие догматисты и моралисты с великой честью для себя обращались к творениям Максима». [2102] В области богословской мысли учение св. исповедника было крупным явлением. Преп. Максим оказал огромное влияние на Иоанна Дамаскина и Иоанна Эригену, а через них и на миросозерцание Востока и Запада. [2103] Поэтому, может быть, Биго (Bigotius) слишком мало ценит заслуги преп. Максима для богословия и философии, когда сопоставляет его в этом отношении с Фомой Аквинатом («преп. Максим для греков то же, что и Фома для латинян»). [2104] Глубокий и всесторонний дух преп. Максима соединил в себе все течения своего века. Он усвоил идеи великих учителей Церкви, особенно Григория Богослова и Григория Нисского, и от них почерпнул свои богословские идеи. Огромное влияние на него оказала мистика Псевдо-Дионисия Ареопагита. Однако преп. Максим не следовал рабски своим авторитетам; напротив, он органически переработал их идеи в стройную систему христианского мировоззрения, а учение Дионисия Ареопагита, в котором еще заметно было влияние идей неоплатонизма, он «привел в согласие с церковным учением и этим оказал большее влияние на церковное учение, чем Иоанн Дамаскин»]. [2105] Примыкая к Ареопагиту в своих богословско-философских воззрениях, он, однако, сумел сохранить в них «большее равновесие между мистическим и рационалистическим направлениями умозрения» [2106] и, таким образом, стал лучшим представителем церковного мистицизма.

Итак, преп. Максим велик не только как церковный деятель, но и как писатель и христианский мыслитель. Но особенно он велик тем, что во всех родах и видах своей деятельности он служил и хотел служить одной только Церкви. За то и Церковь достойно ублажает и восхваляет его: «Православия наставниче, благочестия учителю и чистоты, вселенныя светильниче, монашествующих богодухновенное удобрение, Максиме премудре, ученьями твоими вся просветил еси, цевнице духовная, моли Христа Бога спастися душам нашим» (тропарь). Трудно найти лучшую оценку для преп. Максима. В этом церковном песнопении кратко, сжато и образно и в то же время верно и рельефно выражено все великое значение св. отца в Православной Церкви.