Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

<Место и время рождения преп. Максима. Обстановка, в которой протекала его юность>

Преп. Максим родился в Константинополе [774] в 580 г. [775] Родина преп. Максима — столица Византийской империи — в VII в. была средоточием жизни и деятельности культурного христианского мира. Здесь не только сходились все нити государственного управления и мировой дипломатии Византии, но собиралось и концентрировалось все то, что имело то или иное отношение к культурным движениям того времени. Византия была центром просвещения и образованности, средоточием промышленности и торговли, главным узлом церковной жизни того времени. В VI–VII вв. это был огромный город, «с населением свыше миллиона». [776] Жизнь шла здесь ускоренным темпом и выливалась в самые разнообразные формы. Сюда стекалось население со всех концов Империи, сходились люди самых различных национальностей. Здесь сосредоточивались богатства Империи, обнаруживавшие величие и блеск могущества государства. Взоры иностранцев поражались здесь великолепием царских палат, роскошью домов сановников, блеском и пышностью царских выходов и процессий, богатством и изобилием церквей и монастырей. Еще более поражались они шумной, кипучей жизнью города. В обширных правительственных учреждениях разных ведомств («секретах») занималась масса чиновников; на площадях суетилась пестрая толпа торговцев, промышленников, учителей и разного рода профессионалов или просто бродяг; в роскошных виллах и дворцах пировала византийская знать, родовая аристократия (δυνασταί). Но что всего больше характерно было для Константинополя — это тот религиозный колорит, которым окрашивалась вся жизнь столицы Империи. Благочестие византийцев само собой бросалось в глаза: даже праздная толпа, с увлечением предававшаяся цирковым увеселениям, [777] с усердием участвовала и в церковных торжествах. [778] Таким образом, в Константинополе, этом мировом городе, совмещались и торжественные проявления религиозной жизни, и благочестивая праздность многочисленных монастырей, и деятельная и цветущая промышленность. [779]

<Родители его>

В таком городе и в такой обстановке прошли детство и юность преп. Максима. Родители его были знатного происхождения («εὐγενεις ἄνωθεν»), [780] принадлежали к родовой аристократии и среди нее занимали далеко не последнее место. Они входили в состав того старинного землевладельческого византийского дворянства, которое только в VII в. начало уступать место чиновной аристократии. [781] Есть основания даже предполагать, что родители преп. Максима были в родстве с фамилией Ираклидов, которая впоследствии (с 610 г.) в течение столетия занимала императорский престол. Это видно из того, что император Констант II в своем указе о преп. Максиме выражается так: «διὰ τὸ εἷναι αὑτὸν προγονικὸν ἡμῶν καὶ γενόμενον αὐτοῖς τίμον»: [782] «он был в родственных связях с нашими предками и был у них в чести».

<Воспитание преп. Максима; характер и задачи этого воспитания>

Несмотря на высокое происхождение, родители преп. Максима мало принимали участия в политической жизни Империи. Их душевная настроенность влекла их к другой жизни: они стремились к тихому пристанищу Церкви; и, по свидетельству биографа преп. Максима, они более, чем знатностью, превосходили других византийских вельмож своим благочестием и любовью к добродетелям. [783] В семействе, где получил воспитание преп. Максим, царило строгое благочестие, что, впрочем, вполне понятно для той эпохи, когда умственная жизнь всецело поглощена была религиозными вопросами и религиозность была отличительной чертой общественной жизни. [784] Родители преп. Максима имели столь строгие воззрения на задачи христианского воспитания, что не дозволяли ему обычных в то время развлечений — игр и забав, находя, что они могут вести к рассеянности, легкомыслию и праздности, от которых страдали многие представители высокопоставленных константинопольских семейств. [785] Они хотели предохранить свое дитя от всякого рода увлечений и изнеженности нравов. Но этими мерами чисто отрицательного характера не ограничивались их заботы о воспитании сына. Они старались насадить в нем семена благочестия в духе Православной Церкви. В раннем возрасте, по замечанию биографа, [786] преп. Максим принял св. крещение, и нужно думать, что с тех пор родители его все время заботились о том, чтобы приучить своего сына жить жизнью Церкви, услаждаться ее богослужением, укрепляться ее тайно-действиями, возрастать и развиваться под ее покровом и водительством. Во всяком случае, мы знаем, что преп. Максим глубоко был проникнут духом церковкой жизни, глубоко пережил и перечувствовал смысл православного богослужения, постиг его величие и красоту. [787] Поэтому мы вправе думать, что с раннего возраста преп. Максим впитывал в себя дух церковности и с юношеских лет привык сознательно жить в Церкви, в духовном союзе с ней, с ее учением, таинствами, обрядами. С ранних же лет он полюбил истину Христову и так неразрывно сросся с Церковью и ее учением, что, казалось, малейшее ненормальное явление в церковной жизни больно отзывалось в его чуткой душе, а еретические различного рода лжеучения и мудрования, которыми в его время увлекались некоторые члены Церкви, глубоко терзали его сердце и доставляли ему мучительные страдания, ужаснее которых он ничего не мог себе представить. [788]

Религиозная жизнь и настроенность создала тот зародыш, из которого развилось все богатство духовной жизни преп. Максима и составила основу его нравственного развития. [789] Все заботы его родителей были направлены к тому, чтобы раскрыть в нем лучшие и благороднейшие стороны человеческого существа, вложить в юную душу его стремление к истине, благу, красоте; [790] научить сознательной оценке своих поступков и деятельности и внушить постоянное влечение к добродетели и строгое послушание велениям долга и совести. [791] Они при этом прибегали к мерам суровым (στεῤῥοτέροις τε καὶ ἀνδρώθεσι), [792] обращаясь с ним как со взрослым. И их внушения, старания и заботы не пропали даром. Из преп. Максима выработался человек долга, с твердым христианским сознанием, с непреклонной волей, неутомимой энергией, с непрестанным стремлением к высшим идеалам, к лучшей жизни. Заботы его родителей создали в нем душу, которая способна была пойти и принять подвиг исповедничества, готова была, несмотря на все препятствия, защищать правое дело, и притом — защищать до последнего вздоха. Великие черты его характера сказались еще в детстве: уже тогда он обнаружил такие наклонности и добродетели, которые намечали его будущий подвиг. [793] Несомненно, тут многое совершил живой пример и благотворное влияние родителей, их наставления и научения, их ясное сознание задачи и средств христианского воспитания; и не без основания биограф отводит целую главу (Vita II) обозрению их воспитательных воздействий на душу маленького преп. Максима. Лучшим вознаграждением за их заботы были блестящие их результаты: когда преп. Максим возрос и ум его окреп, — тогда ум и чувства его были направлены к лучшему, совершенному. [794]

<Природные черты характера и общий духовный облик преп. Максима>

Обладая необыкновенной силой воли и непоколебимой твердостью характера, преп. Максим, однако, по природным дарованиям своим не был расположен к внешней деятельности. Вся энергия его души направлялась вовнутрь. Здесь, в себе, он находил то богатство внутреннего мира, которое заменяло для него все внешние восприятия и поглощало все его силы и способности. Он имел глубокую природную наклонность к внутреннему самоуглублению и сосредоточенности. Строгое воспитание, в силу которого он лишен был обычных детских развлечений, еще более развило в нем созерцательные наклонности его духа. [795] Таким образом, сама природа предназначала его не к широкой общественной деятельности, а к созерцательной жизни и научной работе. Это был человек в полном смысле слова не от мира сего, и по дарованиям своим, и по качествам характера, и по общей настроенности своего духа, безусловно, возвышавшийся над своими современниками. Далекий от мира, он был свободен от прелести мирской — гордыни; смирение, и смирение искреннее, глубокое, иногда прямо-таки непонятное, было отличительной чертой его характера. [796] Оно служило лучшим доказательством высоты его нравственного характера и вполне, конечно, понятно было у того, кто всегда был нрава кроткого, тихого, смиренного. [797] Все богатство, все величие преп. Максима заключалось во внутреннем величии его духа. Этому вполне отвечал и внешний облик преподобного. Хотя он был слабого телосложения, малого роста, [798] однако в нем таились огромные силы: немощный телом, он велик был духом, и во всех поступках и действиях своих являл признаки истинно христианской настроенности и добродетели.

Таковы были черты нравственного характера преп. Максима, созданные под непосредственным благотворным влиянием его родителей и основанные на природном расположении его духа.

Но талантливость этой богатой души была неисчерпаема. Как живо восприняла и впитала она в себя семена христианского благочестия, так же легко и скоро усвоила она и начатки учения. Преп. Максим проявил блестящие способности и во внешнем своем образовании, и в этой области успехи его были не менее поразительны. И здесь надо отметить, наряду с прирожденной талантливостью его ума, также и те благоприятные условия, в которые ставило его рождение в Константинополе, столице Империи, главном, если не единственном центре образованности. [799]

<Светское образование преп. Максима. Философское образование его>

План и ход образования преп. Максима определялся установившейся веками педагогической традицией. Низшее образование он, вероятно, получил у наемных учителей, высшее — у правительственных профессоров. Средства для этого в Константинополе были. Здесь со времени Константина Великого находились школы, в которых изучались как светские, [800] так и богословские науки, [801] здесь были и частные учебные заведения, [802] а также большие библиотеки при церквях, монастырях, [803] между которыми особенно замечательны царская и патриаршая. При царской библиотеке было высшее учебное заведение, вроде университета, во главе с экумеником и двенадцатью профессорами. [804] Таким образом, преп. Максим в Константинополе мог вполне предаться научным занятиям. К этому он склонен был по своим природным дарованиям. Он искал всегда уединения, а интерес умственный, конечно, останавливался на той пище, которую ему предлагала современная наука. При таких склонностях и необычайных умственных дарованиях науки давались преп. Максиму весьма легко. [805] Любознательный и прилежный юноша усердно посещал школы, слушал лекции, неутомимо занимался науками и черпал все, что могла дать ему эпоха.

Что касается материальной стороны образования преп. Максима, то, вне всякого сомнения, сын знатных родителей мог получить, и действительно получил, всестороннее образование. Хотя со времени Юстиниана преподавание наук перешло в руки христианских педагогов, однако светская языческая наука сохранялась [806] и необходимо включалась в план образования и в христианских школах. Здесь считалось обязательным изучение семи свободных искусств. грамматики, риторики, диалектики, арифметики, музыки, геометрии и астрономии. [807] Изучение этих наук составляло необходимый идеал образования [808] — «ἐγκύκλος παιδεία» — для того времени. По свидетельству биографа, весь этот ἐγκύκλος παιδεία был пройден преп. Максимом. [809] Он прошел курс грамматики, с которой обыкновенно соединялось изучение классических писателей (ἰστορία); [810] изучил риторику (теорию красноречия), овладев в совершенстве искусством говорить. Наверное, изучал и математику (составлявшую так называемый квадриум: арифметику, музыку (пение), геометрию и астрономию), [811] считавшуюся необходимой подготовительной ступенью к философии (диалектике). [812] Наконец, он с особенным усердием изучал и философию. Конечно, при своем усердии и талантах преп. Максим успел превосходно (даже περιττῶς) [813] изучить эти науки и стать на высоте современного ему научного знания. Учителями и руководителями его, вероятно, были люди духовного сана, которые в это время, главным образом, заведовали воспитанием юношества. [814] В общем, можно думать, что преп. Максим получил отличное светское образование. По существу, постановка преподавания наук в то время вряд ли ухудшилась (значительно) по сравнению с предшествующей эпохой. Правда, просвещение было поставлено в не совсем благоприятные условия, [815] но, тем нс менее, и эта эпоха дала блестящих писателей. И в это время были ученые люди и образованные епископы (Сергий патриарх, Феодор Фанарский, Пирр); не удивительно поэтому, что в эпоху иконоборческую это время считалось своего рода идеалом. [816] Как основательно усвоен был преп. Максимом курс светских наук, это видно из его сочинений: здесь мы встречаем многочисленные выдержки и цитаты из множества классических писателей-поэтов, историков, ораторов, философов. [817] Содержание сочинений преп. Максима поражает таким обилием многосторонних познаний в разных областях знаний, обнаруживают такую глубокую эрудицию их автора, что служит лучшим (и даже более несомненным, чем показания его биографа) свидетельством его усердия и прилежания к наукам. Конечно, нельзя сказать, чтобы по формальной стороне преп. Максим получил полное образование; он не владел ясным и легким слогом, хотя сила диалектики и убедительности его речи были непреодолимы; он не был таким всесторонним лингвистом, как Иероним <Стридонский> или Феодорит <Киррский>. Но, во всяком случае, латинский язык он знал, так что его могли предлагать в переводчики, хотя сам преп. Максим не считал, быть может — по скромности, себя сильным в этом языке. [818] Кроме того, и богатейшей греческой литературы, оригинальной и переводной, [819] было вполне достаточно для всестороннего развития душевных сил св. отца.

<Вопрос о философских влияниях, под которыми находился преп. Максим>

Из всех вопросов, касающихся светского образования преп. Максима, специальный интерес для нас представляет вопрос о том, под какими влияниями проходило философское развитие преп. Максима. Этот вопрос стоит в связи с вопросом об отношении платонизма и аристотелизма в греческой философии VI–VII вв. Одни ученые отмечают особенное влияние на преп. Максима философии Аристотеля, [820] другие — Платона. [821] Конечно, нельзя представлять этих двух лучших представителей философского идеализма у греков как две противоположности, однако, несомненно, что основная тенденция их философствования различна по существу. В силу этого различия, один из них (Платон) был сторонником учения о трансцендентальности идеального бытия, являющегося сущностью и последним основанием мира явлений, другой (Аристотель) учил об имманентности идей в вещах и реальное бытие признавал, прежде всего, за конкретными вещами, а не за какими-то отвлеченными сущностями. Словом, насколько первый обнаруживал склонность к мистицизму, идеализму, настолько второй — к реализму. Поэтому от обоих великих философов вели свое происхождение две различные философские школы. Впрочем, впоследствии воззрения той и другой школы слились, и уже во II в. по Р. X. не было ни чистых платоников, ни перипатетиков. В господствовавшей греческой и христианской философии VI–VII вв. элементы платонизма и аристотелизма тоже находились в тесной и неразрывной связи между собой. [822] Это была система неоплатонизма, где Платон дополнялся по началам Аристотелевой диалектикой.

Если иметь в виду это деление философской дисциплины того времени, то нисколько не станут странными разноречивые суждения об основном характере философствования преп. Максима и ясна будет трудность причислить его к определенному классу мыслителей. Оспаривать влияния Аристотеля на преп. Максима нельзя. Несомненно, что, с тех пор как Аристотель написал свою логику и психологию, ни один ученый грек не упускал случая мыслить «логически» и пользоваться теми приемами доказательства, которые Аристотель указал в своих «Аналитиках» и «Топике», равно употреблять его логическую и психологическую терминологию. Несомненно также то, что в христианской философии эти дисциплины получили особенное развитие, и, в то время как языческая пантеистическая онтология и стоическая этика должны были уступить место возвышенному христианскому мировоззрению, эти науки, более или менее формальные, [823] были целиком принятыми христианскими богословами и прекрасно использованы в целях систематизации и обработки христианской догматики. Вполне приемлемо поэтому утверждение, что эта чисто Аристотелева философия (логика) и получила несомненное преобладание в средневековых школах, как на Востоке, [824] так и на Западе. Но преобладание диалектики и психологической терминологии Аристотеля у преп. Максима не говорит еще за принадлежность его к школе перипатетиков.

Существенное значение тут должны играть оттенки в развитии метафизических (онтологических, гносеологических и этических) идей. Если с этой точки зрения смотреть на философию преп. Максима, то нужно будет признать, что он был платоником, или, скорее, — неоплатоником, хотя, конечно, не в собственном смысле этого слова. Подобно Платону, преп. Максим был сильным, синтетическим умом: в своей философии он старался соединить результаты предшествовавшей работы философской мысли разных направлений и создать из них стройное философское целое. Поэтому на основе христианского мировоззрения великих вселенских учителей возвышенный идеализм Платона гармонически сочетался у него с идеями Аристотеля. Он признавал реальную трансцендентальность идей, понимаемых как мысли Божества, но вместе с тем признавал и реальность вещей, и имманентность в них субстанционального принципа (идеи в вещах). В гносеологии его сохраняется мистицизм Платона, но не отрицается и эмпиризм Аристотеля. На основании этих соображений мы полагаем, что изучение Платона в области метафизики было главным предметом занятий преп. Максима по философии.

<Характеристика преп. Максима как философа>

Кто был учителем преп. Максима по философии, мы не знаем. Несомненно только то, и об этом свидетельствует биограф, что он со всем увлечением предавался изучению этой науки, любил заниматься ею, и в этом сказалась характерная черта его сосредоточенной, самоуглубленной натуры, общее направление его дарований, природная особенность его глубокого философского ума. Он благоговел перед философией, предпочитал ее всем другим светским наукам и в занятиях ею находил себе истинное наслаждение. [825] В его пытливой душе таились высшие запросы. Его занимали вопросы о сущности вещей, о тайнах бытия, о целях и смысле человеческой жизни; с ранних лет он был проникнут тем духом философского изумления, который является первым импульсом к метафизическому самоуглублению. «Как не изумляться, — писал он впоследствии, — созерцая неизмеримую и поразительную пучину благости? Или как не ужасаться, помышляя о том, как и откуда произошли разумные и духовные существа, и четыре стихии (и из них тела, хотя и не было никакого вечного (προὕπαρξάσης) вещества, из которого могло бы возникнуть все это (разумное и неразумное) бытие). Какая сила, подвигшись к действию (εἰς ἐνέργειαν), привела все это к бытию? [826] Откуда произошли мы? Что мы значим? Для какой цели существуем и куда несемся в потоке видимых вещей?» [827] Так трудился преп. Максим над выработкой миросозерцания. В философии же он искал и очищения от страстей, чистого знания и возвышения в мир сверхчувственных идей. [828] Подобно великому богослову Каппадокийскому, преп. Максим мог сказать: «Нет ничего более непреодолимого, чем философия; нет ничего более спокойного; все должно преклониться перед истинным философом. Обыкновенно указывают на два предмета, которых нельзя превозмочь: Бога и ангелов, но есть еще и третий такой же предмет — философия. В самом деле, философ есть нечто нематериальное среди материального, бесплотное среди телесного (ἐν σώματι ἀπερίγραπτος); он окружен ореолом божественности (οὐράνιος) на земле; бесстрастный в страданиях — он все предпочитает мудрости». [829]

Однако занятия философией у преп. Максима не доходили до увлечения мнениями языческих философов. Его сильный критический ум мог подметить слабые стороны греческого дуализма и, опираясь на твердую основу христианского учения, отвергнуть все ошибочные суждения языческих философов, все болезненные элементы в развитии человеческой мысли. Он слишком хорошо знал цену языческому эллинизму, чтобы позволить себе беспрекословно предаться под водительство языческих философов. [830] По словам биографа, он знал и умел отличать чистые плоды мудрости человеческой от лукавых измышлений коварного невежества: софистическая часть метафизики не выдержала его критики и была отвергнута, но основательные суждения и мнения (δόγματα), логические методы и приемы доказательства были им приняты и усвоены. [831] Философия преп. Максима подчинялась высшему принципу, определявшему ее содержание. В этом смысле преп. Максим был лучшим представителем схоластической философии. Изучение философии для преп. Максима не только имело значение в смысле выработки миросозерцания, но и оказало на него вообще формально-образовательное влияние. Формальные занятия над диалектикой необыкновенно утончили его ум, приучили его к строго логическому образу мысли; благодаря этому он был непобедим в спорах. Его железная логика сокрушала все доводы противников, его ум легко приводил их утверждения к нелепым положениям и тем разоблачал их несостоятельность. [832] Таким образом, изучение философии принесло преп. Максиму много пользы. Оно подготовило в нем победоносного борца против всех еретических мудрований, которые появились во время его жизни. Оно выработало в нем то богатство воззрений, глубиной которых так поражались даже современники преподобного; словом, оно создало в нем философский склад мысли.

Однако, что особенно характерно для мышления преп. Максима, — он всегда и во всем старался держаться православного церковного учения и на защиту его употреблял силу своей диалектики. Его мистические созерцания всегда согласовывались с общепринятыми положениями православной догматики и никогда от них не уклонялись. Он был христианским философом в лучшем смысле этого слова. В служении религии духа он соединил все то лучшее, что сделала до него человеческая мысль по общим вопросам бытия.

Уже эта черта философствования преп. Максима (по которой оно, при всей своей генетической связи с предшествовавшими трудами, созданными гением язычества, решительно, однако, возвышается над традиционным уровнем и создает идеалистическую систему на основе высших, откровенных истин) ясно показывает, что образование преп. Максима не было исключительно светским. Да этого и быть не могло в Византии, ибо не было в духе того времени. В Византии, где Церковь и государство стояли в такой тесной связи, где все стороны жизни носили религиозную окраску, где и учители были большей частью из духовного сословия, образование было вместе и духовным, и светским, и из школы выходили люди, одинаково годные как для государственной деятельности, так и для служения Церкви. [833] Поэтому, вне всякого сомнения, он, наряду со светским образованием, прошел хорошую богословскую школу. Это тем более необходимо предполагать, что богословие считалось наукой высшей, главной, идеальной, к которой даже философия служила только приготовлением. [834]

<Духовное образование преп. Максима>

Сущность и основу богословского образования (с тех пор, как оно появилось среди христиан) составляло изучение Св. Писания. И преп. Максим много времени посвятил этому предмету: он несколько раз перечитал все священные книги Ветхого и Нового Завета, [835] в совершенстве усвоил их, многие места знал и приводил наизусть. [836] Он всецело проникся библейским духом.

По философской своей натуре преп. Максим любил доискиваться главного, таинственного смысла Писания. [837] Наряду с изучением Писания, в состав христианского образования входило изучение православного богословия, богослужения, церковных правил, церковной истории. [838] Преп. Максим проходил и эти науки. Он старательно изучал творения св. отцов Церкви. [839] Пример его поразительной начитанности в святоотеческой литературе мы имеем в его Loci Communes, где им собраны по известным рубрикам цитаты из святоотеческих творений, которые он прочел. [840] Несомненно, что эти познания преп. Максим углубил и расширил впоследствии, когда он стал монахом; но знакомства его со святоотеческим учением в период его образования отрицать нельзя. Мы знаем также, что преп. Максим впоследствии обнаруживал познания и в православном богослужении, [841] и в церковных правилах, [842] и в церковной истории. [843] Отсюда можно видеть, что он изучил полный круг богословских наук.

Насколько сведущ был преп. Максим в богословии, показывают оставшиеся его творения: здесь мы видим сочинения экзегетические, догматико-полемические, нравоучительные, находим трактаты по различным богословско-философским вопросам, встречаем сочинения мистико-аскетического содержания, труды по пасхалии, изъяснению литургии, находим и священные гимны. Богатству и широте богословской продуктивности преп. Максима соответствует глубина проникновения в сокровеннейшие и возвышеннейшие тайны христианского вероучения.

<Богословские авторитеты, оказавшие на него наибольшее влияние>

Вопрос о том, кто был руководителем преп. Максима в деле христианского образования, не важен; тем более что решить его <при наших> данных нет никакой возможности; ибо там, где преп. Максим называет себя учеником («μαθητὴς»), а кого-либо — учителем, мы имеем дело только лишь со своеобразным способом выражения духовной связи преп. Максима с известным лицом. [844] Гораздо важнее указать те духовные влияния, под которыми находился преп. Максим. Из всех св. отцов наибольшее влияние на преп. Максима оказали сочинения Псевдо-Дионисия Ареопагита и великих Каппадокийцев: Григория Богослова и Григория Нисского. [845] К их творениям преп. Максим питал особенную любовь, посвятил истолкованию их сочинений несколько своих трудов и часто к ним обращался для доказательства своих мыслей. Это послужило гарантией строго церковного и кафолического образа мыслей преп. Максима и воспитало в нем будущего поборника православия. Само собой разумеется, что богословское образование преп. Максима не ограничивалось рамками школьного изучения св. отцов. Его склонность к научным занятиям, к спекулятивной работе мысли и по окончании школьного образования сделала любимых им отцов-философов настольной книгой для чтения и исходным пунктом для метафизических размышлений. Эта преданность святоотеческому учению, эта постоянная склонность в сторону спекулятивного богословия и выработали из него оригинального мыслителя-богослова и постепенно привели его к тому пути, на котором он стал исповедником и великим учителем Церкви. [846]

<Успехи преп. Максима в науках светских и духовных>

Из всего сказанного ясно, что преп. Максим получил полное и законченное образование в византийском духе: он имел тот лоск, который придает изучение «свободных искусств», он был основательно знаком и с богословием, — в том, конечно, виде, в каком только могли дать его образовательные средства Византии. Талантливый и усердный юноша за время своего обучения сроднился и постиг науку. И что же мы видим в результате долгих годов его учения?

Преп. Максим стал ученым мужем, который образованием своим превосходил всех своих современников и глубиной своих познаний изумлял все последующие поколения. Закончив высшее образование, которое у греков завершалось философией и богословием, [847] он настолько возвышался над своими современниками, что они не щадили похвал его учености и знаниям и не переставали поражаться богатством и глубиной его мыслей. [848] Его обычно называли философом, [849] «res omnia sapiens», [850] и с таким наименованием он перешел в память последующей истории. [851] Даже враги его не отрицали его учености, и только, желая набросить тень на чистоту его богословско-философских воззрений, называли его оригенистом. [852] К нему за советами обращались люди сведущие и образованные. [853] Става о его учености все время оставалась непререкаемой, и за VII в. мы не можем указать ни одного лица, которое можно было бы поставить наравне с преп. Максимом. «В нем была та полнота истинной мудрости, которая делает обладателей ее предметом удивления и соревнования и которая доставляет им блестящее имя на все времена». [854]

<Общая характеристика преп. Максима>

Если бы мы могли перенестись в VII в., то в лице преп. Максима предстала бы личность необычайная, привлекательная, невольно внушающая уважение. Мы сразу бы заметили, что это личность особенная, не принадлежащая к типу обыкновенных, рядовых людей. Исключительное благочестие и искренняя религиозная настроенность, чистота жизни, сознание святости христианского долга, твердость и непоколебимость убеждений, несокрушимая энергия воли, не способной останавливаться в страхе ни перед каким подвигом или препятствием, а вместе необычайная для времени ученость, — все это в одной цельной натуре, проникнутой одними живыми идеальными стремлениями, живущей одними высшими запросами духа, чуждыми всяких мелочей жизни, — все это невольно выдвигало преп. Максима и возвышало его в глазах всех, кто хотя бы сколько-нибудь уважал и ценил нравственное достоинство человека. Лучшим украшением и как бы венцом этого замечательного характера была необычайная скромность, смирение, самоуничижение преп. Максима. [855] При всех своих познаниях и добродетели он чужд был даже мысли о самопревозношении. «Ни знатность рода, — говорит биограф. — ни образование, в котором ему не было равного, ни высокие добродетели, и ничто другое не могло возбудить в нем высокого мнения о себе: он настолько был проникнут скромностью, что только ее и считал похвалой и украшением жизни и предпочитал ее людской славе». [856] Мало того, при всех своих познаниях преп. Максим не решался выдавать свои решения за безусловные, догматически верные и всегда обращался за советами к другим лицам и старался добиться одобрения с их стороны. [857]

<Вопрос о времени поступления преп. Максима на государственную службу>

Такой-то человек возрос в Византийской империи в начале VII в. в знатной константинопольской семье. По обычаю того времени, он должен был вступить в жизнь, т. е. выступить на арену общественной деятельности. Сын знатных родителей, он мог получить видное место при дворе. Занимал ли он какую-либо должность до возведения в звание протоасикрита, мы не знаем. Некоторые ученые [858] предполагают, что и до этого времени он состоял на государственной службе. Однако вряд ли можно согласиться с этим предположением: дело в том, что в то время, когда преп. Максим мог принять участие в общественной деятельности, события в Византии приняли такой оборот, что всякий, кто дорожил своей совестью и честью, старался держаться подальше от двора и власти. [859]

<Общее политическое положение Византии за время царствования Маврикия и Фоки>

Первые годы жизни преп. Максима вообще были самым смутным и тяжелым временем в истории Византии. Это была эпоха различных политических треволнений и внутренних смут. Еще царствование бережливого, умного и осторожного Маврикия (14 августа 582 г. — 23 ноября 602 г.) не было особенно тяжелым для Византии. Если Империя и должна была напрягать все свои силы в борьбе с внешними врагами, военная сила которых при Хосрое I Нуширванде (532–579) достигла высшей степени развития, то все же внутренние междоусобия в Персии, окончившиеся возведением на шахский престол Хосроя II Парвиза при помощи Маврикия, обеспечили мир на восточной границе. [860] Маврикий даже заботился об упорядочении внутреннего управления Империей. Однако все благие начинания этого государя были стерты военной революцией: на престол вступил ужасный тиран Фока (602–610), начавший свое страшное царствование убийством свергнутого императора и всей его многочисленной семьи. [861] Преп. Максиму в то время было 22 года. Лучшие годы юношеской жизни его в Константинополе пали на страшное время правления этого узурпатора. Даже теперь страшно себе представить то, что делал в Византии этот жестокий государь. Он беспощадно преследовал своих врагов и всех лиц, для него подозрительных, предавал их самым мучительным и даже отвратительным по своей гнусности казням. От его злобы не спасали ни заступничество предстоятелей Церкви, ни стены монастыря, ни одежда инока. [862] Если верить известию «Пасхальной хроники» [863] — документа современного, — то кощунственное убиение св. Анастасия, патриарха Антиохийского, совершено не евреями, [864] а солдатами императорской гвардии (схоластиками). Деспот во внутреннем управлении, своими пороками и жестокостью вызывавший у всех отвращение (даже у родных), Фока нанес непоправимый удар административному механизму и военным силам Византии, а его позорная внешняя политика уступок и постоянные военные неудачи довершили картину бедственного положения Империи. Народ, возмущенный жестокостью императора и бедствиями страны, сжег претории, в которых погиб и императорский архив; [865] в провинциях начались восстания. [866] Персы, как бы в месть за убийство Маврикия, начали ряд победоносных походов. [867] Провинции отпадали одна за другой в руки победителей. Наконец, в 609 г. персы явились под стенами Халкидона. [868]

Как бедствия отчизны отразились на душе преп. Максима, мы не знаем; но в свое время он горько оплакивал опустошения, произведенные нашествием арабов. [869] Можно, поэтому, думать, что они произвели потрясающее впечатление на его душу. Может быть, все эти события еще более утвердили его в стремлении к уединенной, самозаключенной жизни и поселили в нем отвращение к жизни мирской и к суетной мирской власти.

<Вступление на престол Ираклия и назначение преп. Максима на должность протоасикрита>

Царствование Фоки продолжалось восемь лет. В 610 г. Империя уже не могла более выносить его тирании. Сенат пригласил сына африканского префекта Ираклия [870] (по имени — также Ираклия) освободить страну от тирана и получить императорскую корону. Ираклий прибыл с флотом под Константинополь и легко завладел столицей. Фока предан был вместе с некоторыми министрами жестокой казни. [871] Теперь, 6 октября 610 г., на престол вступил один из самых энергичных императоров, которых когда-либо видела Империя. [872] Однако на первых порах своего царствования он не мог проявить надлежащей энергии. Фока оставил Империю без финансов, без войск, с расстроенной администрацией, [873] с врагами на Востоке и севере. Бедственное положение Империи, поэтому, нисколько не улучшилось. Ужасные набеги персов и аваров продолжались; население тысячами [874] уводимо было в плен. [875]

В это самое время молодым императором был отмечен и выдвинут молодой и талантливый вельможа, 30-летний Максим, и сразу сделан царским протоасикритом. [876] Протоасикритство было не только определенной государственной должностью (ὁφφίκιον, ἀρχή), но и связывалось обыкновенно с придворным чином (ἀξίωμα) патриция, [877] дававшим право на титул (τιμή) illustris [878] — «ваше сиятельство» и на звание сенатора (συγκλητικός).

<Обязанности, возложенные на преп. Максима должностью протоасикрита>

По должности своей протоасикрит был одним из первых чиновников государства и, в сущности, в ряду министров занимал едва ли не первое место. Он стоял во главе самого важного «секрета» [879] — «собственной Его Величества канцелярии, где сосредоточивалось делопроизводство по всем делам, поступавшим на Высочайшее усмотрение». [880] Секрет этот (ἀσικρητεῖα) помещался во дворце, близ ипподрома; [881] здесь докладывались императору важные дела, [882] здесь иногда давались аудиенции. [883] Так как в Византии суд и администрация не отделялись друг от друга, то здесь решались и судебные дела, [884] Протоасикриту была подчинена масса чиновников, высших и низших: великие и малые царские нотарии, [885] диаллакты, меситы, фесмографы, мистографы, хартуларии, протонотарии. [886] Одни из них занимались приготовлением приказов по военному ведомству и вели переписку о войне и войсках, другие вели дела о гарнизонах и крепостях, третьи разбирали дела о незакономерных поступках областных правителей, четвертые изготовляли указы и рассылали их практорам (областным представителям финансовых интересов государства), [887] и т. п. В подчинении у протоасикрита были также и важные сановники: ливеллисий, изготовлявший царские грамоты (λίβελλα), ὁ ἐπὶ δεήσεων, принимавший прошения на Высочайшее имя и жалобы на должностных лиц, [888] ὁ ἐπὶ τοῦ κανικρείου — хранитель императорской чернильницы. [889] Сам протоасикрит составлял царские хрисовулы, [890] редактировал и просматривал все бумаги секрета, [891] вел судопроизводство императорского суда, [892] производил суд: по преимуществу, по делам исковым, [893] иногда замещая особу императора, иногда помогая высшим чиновникам Империи; [894] наконец, исполнял разные чрезвычайные поручения императора. [895] В случаях отправления императора в поход, протоасикрит с некоторыми другими сановниками обыкновенно отправлялся вместе с ним. [896] Словом, в административном отношении протоасикрит пользовался большим влиянием, [897] занимал необычайно важную должность, которая составляла предмет зависти многих честолюбцев. [898] С этой должности многие вступали на патриаршую кафедру, [899] иногда же и на императорский трон. [900] Несколько ниже должность протоасикрита помещалась в ряду придворных чинов — участников церемоний, но и здесь (после кесаря, доместика, протостратора(обер-шталмейстера), конюшего и других) протоасикрит занимал довольно видное место. [901]

<Положение преп. Максима при дворце в должности протоасикрита>

Протоасикритство было такой заманчивой должностью, на которую, верно, без приглашения и с радостью пошел какой-нибудь Пселл. Совсем не то видим мы у преп. Максима. По свидетельству биографа, знатный юноша стремился бежать от мира, удалиться от житейских забот, столь опасных для добродетели. [902] Однако ему, вероятно, суждено было послужить родине в трудную для нее годину. Ираклий, принявший бразды правления в расстроенном государстве, не мог не заметить скромного, но талантливого питомца богатой патрицианской фамилии. И преп. Максим, вопреки своему желанию, должен был сделаться первым императорским секретарем и принять в свои руки обширное ведомство.

По всей вероятности, преп. Максим был возведен в должность протоасикрита в первом же году царствования Ираклия, т. е. в 610 г. По крайней мере, мы не можем отодвинуть этого события дальше, ибо, как мы увидим, есть основания предполагать, что преп. Максим принял монашество гораздо раньше, чем это обычно предполагают, и, в общем, протоасикритом был недолго. За это говорит и обычай царей при вступлении на престол назначать новых чиновников или утверждать старых. [903] Ираклию в его затруднительном положении естественно было искать помощи и окружать себя талантливыми людьми. Поэтому, можно думать, преп. Максим в 30 лет возвышен был в звание протоасикрита и, таким образом, получил влиятельное положение при дворе.

Вся масса дел, которая была сосредоточена в царской канцелярии по различным отраслям управления, перешла теперь в его руки. [904] (Во время допроса преп. Максим обнаружил знакомство со светской юриспруденцией. Это говорит за то, что ему не раз приходилось выступать на суде в ἀσικρητεῖα). [905] При восстановлении финансов, административного и военного строя Империи, за которое взялся Ираклий, всем секретам было много дела, особенная же трудоспособность требовалась от императорского секрета. Преп. Максим оправдал возлагавшиеся на него надежды. Он оказался хорошим и дельным советчиком и скоро выдвинулся среди сановников. Он обнаружил удивительную проницательность (συνετώτατος), административную сообразительность, деловую добросовестность. Его беседами наслаждались и царь, и вельможи и всегда изумлялись его мудрости. В это время преп. Максим познакомился с вельможами Иоанном Кубикуларием, сенатором Петром, сакелларием Константином, с которыми впоследствии состоял в переписке. По своему высокому званию преп. Максим должен был принимать участие и в придворной жизни. Таким образом, из тихого уединенного пристанища науки он сразу попал в поток самой суетной жизни и должен был стать под власть византийского этикета с его бесчисленными мелочными правилами, нарушать которые не решались сами императоры. И среди придворных преп. Максим занял видное положение: в торжественных случаях он мог без подготовки сказать приличное слово, [906] как этого требовало его положение. Эти ораторские таланты его все товарищи по службе высоко ценили. Таким образом, преп. Максим выступил в роли государственного деятеля и придворного чиновника.

<Оставление преп. Максимом должности протоасикрита и принятие монашества>

Однако, по-видимому, высокое положение тяготило его; тяжела была также для него и вся придворная атмосфера: вся эта суетливая, роскошная, разгульная жизнь. Тяжело было бороться с теми злоупотреблениями, обычной продажностью, неправдами в администрации, [907] которая в беспорядочное управление Фоки достигла наибольшего развития. Серьезно настроенного юношу не влекла шумная жизнь во дворце, где повседневно происходили торжества, парадные пиры, где царил мелочный этикет, [908] безумная роскошь, бесстыдная лесть. Сами по себе занятия в секрете были обременительны: здесь вся жизнь, кажется, протекала в постоянных интригах, жалобах, доносах, заговорах, [909] сплетнях; [910] словом, здесь во всю наготу открывалась человеческая неправда, которая отталкивала всякую чистую душу. Ничто не могло привязать преп. Максима к этой жизни: его философская натура не ценила ни почестей, ни богатства, ни славы. И мы видим, что пышное одеяние протоасикрита преп. Максим переменил на убогую рясу скромного монаха.

Вопрос о том, когда преп. Максим оставил дворец и принял монашество, решается исследователями различно, как и вопрос о мотивах принятия монашества. Одни ученые, следуя показаниям синаксаря и биографа, [911] отмечают, что преп. Максима побудила оставить службу и поступить в монашество любовь к уединению, с одной стороны, и боязнь потерять чистоту веры в общении с монофелитствующим двором — с другой. И отсюда это событие относят к 631 г. (к 50 году жизни преп. Максима) — времени усиления монофелитства при дворе, когда Кир был возведен на Александрийскую кафедру. [912] Другие, подозревая историческую достоверность житийных показаний, утверждают, что монофелитские споры были тут ни при чем; время же принятия преп. Максимом монашества определяют приблизительно тем же самым годом. [913]

В этом споре правда, безусловно, стоит на стороне последнего мнения. Показания биографа, как мы видели, [914] в данном случае заимствованы из синаксарного жития. Последнее же явно грешит против исторической правды, поскольку ставит оставление преп. Максимом двора в связь с опубликованием экфесиса (638 г.) (актом, свидетельствовавшим о том, что весь византийский двор был увлечен ересью); [915] между тем как еще в 633 г., во время опубликования «глав» Кира, мы застаем преп. Максима в Александрии уже монахом. [916] Следовательно, по крайней мере, за пять лет до издания экфесиса (638 г.) преп. Максим уже поступил в монастырь. Если около 634 г. преп. Максим писал в послании к игумену Пирру: «νεάζω ἔτι τοῖς πάθεσι» [917] («во мне еще свежи страсти»), — то те же жалобы — результат необыкновенного его смирения — встречаются и в других, гораздо позже написанных письмах; [918] отсюда указанные слова преп. Максима не могут дать точки опоры для определения времени принятия им монашества. [919] Если показание синаксаря, при своей определенности, сразу выдает свою несостоятельность, то менее определенная ссылка биографа на усиление монофелитства не может быть использована в целях хронологических. В самом деле, нельзя же считать усилением монофелитства назначение Кира папой Александрийским, как делают те ученые, которые хотят следовать показаниям биографа, [920] почерпнутым из явно неверного источника и основанным на тенденции освещать все события в жизни преп. Максима с точки зрения борьбы его с монофелитством. С одинаковым правом можно сослаться на указ императора от 626 г. или на назначение яковитского патриарха Афанасия на Антиохийскую кафедру в 634 г. [921] Далее: несомненно, что преп. Максим, — по крайней мере, до издания экфесиса, — не считал двора и патриарха константинопольских преданными ереси. Это показывают его письма: так, еще в 634 г. он состоит в дружеской переписке с игуменом Пирром, впоследствии ярым монофелитом. При этом в словах последнего о преп. Максиме он видит только мнение («κατ’ ἐξετασιν, καὶ οὐκ ἀπόφασιν») [922] и не порывает своей связи с ним, осыпая его тысячами похвал. [923] Он же считает Сергия православным [924] и из Константннополя ожидает только поддержки православию. [925] Очевидно, что преп. Максима побудили стать монахом не распространившиеся в то время при дворе догматические мнения, а нечто другое. [926]

Единственным мотивом принятия монашества — мотивом, указанным и в пространном житии, [927] — была любовь преп. Максима к жизни уединенной, подвижнической, созерцательной (φιλοσοφία). Этот мотив он сам указывает в одном из своих писем, где говорит, что лучше и почетней занимать низший чин у Бога, чем первую должность у земного царя [928] (изречение заимствовано из надгробного слова Григория Богослова брату Кесарию). Понятно отсюда, что преп. Максим, и ранее расположенный к строгому образу жизни, чуждый стремления к почестям и славе, тяготился треволнениями и суетой придворной службы. Подобно преп. Нилу, который из префекта столицы стал монахом Синайским, он решился идти в монастырь (φροντιστήριον) и там предаться желанным подвигам. [929] Христианское воспитание, которое получил преп. Максим, его склонность к созерцательной подвижнической жизни достаточны сами по себе, чтобы объяснить столь смелый и решительный шаг с его стороны.

Теперь нужно решить вопрос о времени оставления преп. Максимом должности протоасикрита и принятия монашества. Здесь нужно принять во внимание следующие соображения. Несомненно, что преп. Максим не сопровождал Ираклия в качестве протоасикрита во время его походов (622–628 гг.) [930] в Персидскую войну: сведения о заключении Ираклием мира 628 г. он получил от своих друзей письменно. [931] Несомненно также то, что уже монахом преп. Максим принужден был спасаться бегством от нашествия варваров [932] и покинуть родину (т. е. Константинополь и его окрестности — Хрисополь, где подвизался преп. Максим). Это может относиться только к 616 г., когда персы осадили и взяли Халкидон. [933] Отсюда заключаем, что уже в 616 г. преп. Максим был монахом.

Мало того, пространное житие и синаксарь свидетельствуют, что преп. Максим был настоятелем-игуменом в монастыре, [934] И так как нет никаких данных утверждать, что свою должность преп. Максим получил по своем возвращении из бегства, [935] напротив, сам он представляется главой бежавших с ним монахов и монахинь, [936] то надо полагать, что аввой монастыря он стал до своего бегства в 616 г. Отсюда необходимо заключать, что преп. Максим принял монашество еще раньше 616 г. [937] Когда же именно?

Думается, здесь надо принять во внимание ту тесную связь, которая соединяла преп. Максима с учеником его Анастасием Монахом, бывшим во время его протоасикритства писцом у супруги Ираклия Евдокии. [938] Последняя умерла 13 августа 612 г. [939] Вскоре после этого Ираклий допустил противозаконный брак на своей же племяннице Мартине в 613 г. [940] Вероятно, оскорбленный этим кровосмесительным браком Анастасий не пожелал продолжать службы в канцелярии императрицы и, отказавшись от общественной деятельности, принял монашество. Вероятно, в это же время, на 33 году жизни, и преп. Максим оставил двор и поступил в Хрисопольский монастырь после трехлетнего управления императорской канцелярией. По крайней мере, на основании существующих документов мы не можем высказать никакого другого предположения об этом важном моменте в жизни преп. Максима, что и заставляет нас остановиться на этой дате.

<Хрисопольский монастырь и пребывание в нем преп. Максима>

Монастырь, в котором преп. Максим начал свою подвижническую жизнь, находился в константинопольском предместье Хрисополь, [941] расположенном на азийском берегу Босфора и с XIII в. известном под именем Скутари. [942] Он был основан в 594 г. кесарем Филиппиком, зятем императора Маврикия — в честь Пресвятой Богородицы. [943] В этом монастыре впоследствии, при тиране Фоке, Филиппин принял монашество [944] и был похоронен. [945] Вот в этот монастырь пришло и другое знатное лицо: протоасикрит Максим «постриг власы и надел власяницу», [946] и стал монахом. Тут началась для него обычная подвижническая жизнь: он изнурял тело свое подвигами, носил власяницу, проводил время в посте, всенощных бдениях и напряженной молитве, [947] исполняя все предписания монашеского устава. Преп. Максим не был невольным пострижеником, какими часто бывали византийские вельможи. Он пришел в монастырь по призванию, по внутреннему влечению своего сердца: поэтому тяжелые подвиги монашеской жизни были для него желанным упражнением, [948] и он не только не тяготился ими. но и стремился к ним всей душой. ^{9}

<Основные черты аскетических воззрений преп. Максима; его жизнь и занятия в монастыре>

Имея возвышенное представление о монашестве, он все силы своей души сосредоточил на том, чтобы осуществить, по возможности, начертанный им идеал монашеской жизни. [949] Предавшись жизни по Богу, он совершенно отрекся от мира, всех мирских привязанностей и благ [950] и всякий помысел о мире считал клятвопреступлением. [951] По его убеждению, монах уже не имеет на земле ничего, кроме тела, но и к нему он должен обуздать привязанность и вверить попечение о себе Богу и благочестивым людям. [952]

Но внешние подвиги самоотречения были только низшей ступенью монашеского совершенства, на которой не мог остановиться преп. Максим. Его чуткая душа, по природе склонная к сосредоточенности, мистической созерцательности, постоянно обращалась к внутреннему миру духовной жизни и стремилась очистить, возвысить и усовершенствовать «внутреннего человека» в борьбе с помыслами. [953] Он оставил позади требования общежительного монашества и устремился к высшим подвигам духа, к внутреннему деланию, которому он придавал главное значение в подвижнической жизни. С непоколебимой настойчивостью вел он внутреннюю духовную борьбу со страстями, помыслами, влечениями [954] и в посте, труде и молитве всегда старался непрестанно предстоять Богу. [955] Так он достиг бесстрастия — того состояния душевного мира, когда душа не тревожится страстями; [956] и проникся той божественной любовью, [957] которая возвышает ум человека над всем тварным, делает его равнодушным к миру и мирской славе [958] и возводит к жизни высшей, небесной, делая способным к духовной («умной») молитве, мысленному созерцанию Божества, просвещению божественным светом [959] и откровению божественных тайн. [960] В этих подвигах духовного борения возросла в преп. Максиме та сила воодушевления, которая сделала его вдохновленным певцом любви христианской, [961] носителем высокого аскетического идеала и лучшим представителем практического мистицизма.

Наряду с монашескими подвигами преп. Максим не оставлял и своих научных богословских занятий. К ним влекло его теперь не только природное расположение, но и жизненное призвание и обязанность монаха. [962] В своих богословских занятиях преп. Максим по-прежнему искал духовного света, источника назидания, утверждения в истине. Он всецело погрузился в глубины ареопагитской мистики и высоты богословских созерцаний Григория Богослова.

<Возведение преп. Максима в сан игумена Хрисопольского. Вопрос о времени этого события>

Необычайная ученость и усердие к монашеским подвигам скоро обратили на него внимание монахов Хрисопольского монастыря, и ему скоро, и даже раньше, чем этого можно было ожидать (θαυμασίως), была поручена в монастыре начальственная власть (πρεσβεῖον): [963] по смерти игумена он был избран монахами на его место. Когда это было, сказать с точностью трудно: по всей вероятности, вскоре по вступлении в Хрисопольский монастырь, в период времени 613–616 гг. Некоторые ученые, исследователи жизни преп. Максима, обыкновенно относят возведение его в сан игумена к 639 г., считая преп. Максима преемником Пирра, [964] который, как известно, был архонтом (ἅρχών) монастырей константинопольских и игуменом Хрисополя [965] до возведения своего на патриарший престол в 639 г. Но это мнение решительно не может быть принято. Прежде всего, известно, что около 633 г. преп. Максим был уже не в Хрисополе, а в Александрии. Если принимать означенное мнение, то необходимо надо предположить, что преп. Максим снова отправился из Александрии в Константинополь, чтобы в 639 г. принять игуменство хрисопольское. [966] На самом деле, преп. Максим с 633 г. уже не был в Константинополе, а непрерывно находился в Александрии и Африке (провинции), [967] как показывают его письма к сенатору Петру (Ер. 13–14), Пирру (Ер. 19), Иоанну Кубикуларию (Ер. 44–45) и др., [968] написанные оттуда в течение 634–640 гг. [969] Далее, Пирр, несомненно, был настоятелем Хрисопольского монастыря, по крайней мере, — с 633 по 639 гг.; [970] к нему, как к игумену и, конечно, — Хрисопольского монастыря, [971] писал ответное письмо преп. Максим около 634 г. Если признать достоверным, что из Александрии преп. Максим не возвращался в Константинополь, то очевидно, что Пирр был игуменом хрисопольским не прежде преп. Максима, а после него. [972] Об этом также можно заключать из того, что преп. Максим ни в письме к Пирру, [973] ни в послании к сицилийцам [974] нигде не называет Пирра своим игуменом и ничем не обнаруживает, чтобы у них существовали какие-либо отношения помимо данной переписки. Наконец, сам Пирр в диспуте с преп. Максимом засвидетельствовал, что он не знал лично преп. Максима и не имел с ним никаких личных столкновений, [975] что решительно было бы невозможно, если бы преп. Максим жил в Хрисопольском монастыре в его игуменство. [976] Поэтому данное мнение мы должны отвергнуть [977] и допустить, что преп. Максим был аввой еще до путешествия своего в Египет (вероятно, до 616 г.). [978]

Скромный, смиренный инок преп. Максим долго отказывался принять звание игумена и только уступая настойчивым просьбам братии согласился стать игуменом хрисопольским. [979] Но при этом он не принял священного сана, что, впрочем, не было обязательно, хотя и было в обычае. [980] Поэтому впоследствии преп. Максим называл себя «ψυλὸς μοναχὸς, [981] ταπεὸς μονάζων». [982]

<Общая характеристика преп. Максима как игумена>

Преп. Максим приступил к исполнению своих обязанностей аввы с полным сознанием важности своего долга и ответственности своего служения. [983] Чувствуя все величие своего служения, он усугубил свои подвиги, зная, что он теперь должен заботиться не о своем только духовном преуспеянии, но и подавать пример подчиненным и руководить их в религиозно-нравственном развитии, не допуская никакого соблазнительного упущения. [984] В подвигах преп. Максим не щадил себя и в заботах об учениках терял последние силы своего слабого организма. [985] Строгий к себе, хрисопольский игумен и от подчиненных требовал точного исполнения заповедей [986] и силой убеждений стремился достигнуть того, чтобы они добровольно и охотно шли по путям добродетели. [987] При этом он пользовался и ласковым, и суровым словом, [988] всегда от сердца готов был простить кающегося, как бы он ни провинился, [989] безразлично любил всех и был всем для всех.

<Слава преп. Максима на Востоке>

Хотя преп. Максим был скромным иноком, однако слава о хрисопольском игумене получила широкое распространение. Ученость и богоугодная жизнь еще молодого подвижника скоро стала известна не только в монастыре, но и в столице. Уже тогда утвердился за ним почетный титул «раба Божия» («ὁ δοῦλος Θεοῦ»), которым называли его и почитатели, и враги. [990] Слава о нем дошла и до царского дворца: неоднократно приходили к нему в келью вельможи, чтобы почерпнуть назиданий от его духовной мудрости и насладиться его наставлениями. [991] И когда преп. Максим принужден был оставить Хрисополь, духовные узы, соединявшие его с ними, не порвались: между ними продолжалась переписка, которая доставляла радость св. изгнаннику и вселяла в него веру в крепость духовной любви. [992] При полном отчуждении от мирской суеты, преп. Максим не прерывал сношений с людьми, связанными с ним по духу, и своими наставлениями приносил им посильную помощь. [993] Вероятно, к этому времени относится большинство аскетических трактатов, которые он написал по побуждениям разных лиц и в которых запечатлел богатство собственного подвижнического опыта. [994] Сочинения эти уже в то время получили широкое распространение [995] и доставили их автору всеобщую известность и уважение. На всем Востоке преп. Максим пользовался большим почетом и уважением; почитали его и патриархи, [996] и епископы, [997] и монахи, и вельможи, [998] и простолюдины. [999]

<Оставление преп. Максимом Хрисопольского монастыря>

Однако не долго трудился преп. Максим в хрисопольской своей пастве. Печальный оборот, который приняла для Византии Персидская война еще со времени Фоки и который продолжался и при Ираклии, отразился и на судьбе скромного инока. Персы с успехом продолжали наступательную войну. Одна провинция за другой переходили в их руки. В 611 г. была потеряна Антиохия, [1000] в 613 г. — Дамаск и Сирия, [1001] 19 мая 614 г. был взят Иерусалим и захвачена <главная> святыня христианского мира — честный Крест Господень. [1002] Наконец, в 616 г. персы появились у вод Босфора и начали осаду Халкидона, который и был взят ими в следующем году. [1003] Путь этих варваров сопровождался ужасными грабежами и опустошениями: [1004] они не щадили греков, безжалостно убивали их, тысячами уводили в плен. [1005] Все православные епископы («халкидониты») были прогнаны из завоеванных провинций; [1006] бо́льшая же часть их спешила бежать еще до появления врагов. [1007] Насилий со стороны персов не избежали и смиренные иноки: в Александрии в 617 г. было разрушено 600 монастырей и убито свыше 700 монахов. [1008] Нашествие арабов было игрушкой по сравнению с этими опустошениями, ибо арабы все же на первых, по крайней мере, порах оставляли в неприкосновенности имущество и свободу совести своих новых подданных. [1009] Положение Империи было отчаянное. Искать помощи было не у кого. Сам император, при всей своей энергии, впал в отчаяние и собирался переехать в Карфаген (πρὸς λιβύην) и сделать его столицей Империи. [1010] На пути движения варваров граждане в ужасе спасались бегством. В эту пору, когда в 616 г. стала угрожать опасность Халкидону и Хрисополю, преп. Максим и другие иноки принуждены были покинуть родину [1011] и искать спасения в бегстве. Не из страха перед врагом они так поступили: нет, они боялись только того, чтобы нашествие варваров и плен у них не стали препятствием к осуществлению иноческих обетов и аскетических подвигов. [1012]

<Разбор существующих в науке мнений о причинах и времени оставления преп. Максимом Хрисопольского монастыря>

О причинах и времени удаления преп. Максима из монастыря ученые разногласят. Некоторые из них, не вникая в обстоятельства событий жизни преподобного, утверждают, опираясь на свидетельство жития, [1013] что причиной удаления было усиление и распространение ереси. [1014] Другие, опираясь на письма преп. Максима, утверждают, [1015] что причиной бегства был страх перед врагами (персами или арабами); третьи соединяют и то, и другое объяснение. [1016] Наконец, некоторые [1017] пытаются частнее определить хронологию событий и признают два удаления преп. Максима из Константинополя, причем, обычно первым удалением считают путешествие в Египет в 633 г., причиной к которому будто бы послужило нашествие сарацин, и после которого преп. Максим возвратился в Константинополь; а второе удаление преп. Максима (в Карфаген) относят к 640 г., когда причиной удаления преп. Максима послужило, согласно с житием, усиление в Константинополе монофелитства. [1018] Так как после 633 г. преп. Максим не возвращался в Константинополь, то, конечно, второго путешествия из Константинополя не было. За это говорит и тот факт, что, судя по письму преп. Максима, написанному в 640 г. из Африки, об издании экфесиса (638 г.) он узнал по письмам из Константинополя, и сам, следовательно, там он в это время не был. [1019] Что касается первого путешествия в Александрию, то вряд ли можно исходной точкой его считать Константинополь: об этом, по крайней мере, молчат источники. Притом совершенно непонятно, почему преп. Максим решился отправиться в Александрию, которой, во всяком случае, больше угрожала опасность от сарацин, чем Константинополю и его окрестностям. Более всего вероятным представляется мнение (Комбефи), что преп. Максим оставил монастырь ввиду нашествия врагов (персов); монофелитство имело при этом столь же мало значения, как при поступлении св. отца в монастырь. Это мнение подтверждается безусловно верным документом — письмами преп. Максима. [1020] Так как несомненно, что врагами, заставившими преп. Максима оставить родину, были персы, [1021] то отсюда точно определяется и время бегства преп. Максима: именно 616 г., когда персы начали угрожать Халкидону и Хрисополю.

<Вопрос о месте, где преп. Максим нашел себе убежище. Жизнь и деятельность преп. Максима на о. Кипр и Крит>

Что касается места, в котором преп. Максим и другие иноки, бежавшие от врагов, нашли себе приют, то определенных указаний на это в документах нет. Однако можно предположительно утверждать, что таким местом убежища для преп. Максима послужил о. Кипр или Крит. По крайней мере, мы знаем, что на эти острова бежали многие из греков во время персидского нашествия, например, Иоанн Милостивый, [1022] папа Александрийский. Кроме того, из слов самого преп. Максима мы знаем, что он жил на Крите и вел там полемику с севирианами в беседах с их епископами. [1023] Он, несомненно, был на о. Кипр, где познакомился с Марином, которому адресовано столько его сочинений. Если принять во внимание, что около 625–626 гг. императором Ираклием был издан на имя Кипрского митрополита Сергия эдикт против севириан, [1024] усилившихся на о. Кипр, то можно предположить, что полемика преп. Максима была вызвана особым усилением севирианской пропаганды на о. Кипр и, следовательно, совпадала по времени с изданием упомянутого эдикта. Это тем более вероятно, что сам преп. Максим в одном из писем говорит, что за время своего пребывания на чужбине он со своими спутниками вел победоносную борьбу с еретиками. [1025] Поэтому можно думать, что местом пребывания преп. Максима по оставлении монастыря были именно острова Кипр и Крит. Борьба с севирианами на этих островах — первый факт ревности преп. Максима по вере. [1026] При таком предположении будет понятно, почему в указе Ираклия Аркадию запрещалось проповедовать о двух действиях во Христе: очевидно, в полемике с севирианами преп. Максим защищал это православное положение, а вместе с ним его защищал и проповедовал и первосвятитель Кипрский.

<Переписка преп. Максима с друзьями>

Как долго пробыл преп. Максим на чужбине, об этом можно заключать из того, что о мире с персами в 628 г. [1027] его письменно уведомили его придворные друзья. [1028] Все двенадцать лет (616–628 гг.) преп. Максим провел на чужбине вдали от родины. Может быть, на это время падает его переписка с аввой Полихронием, [1029] с Иоанном Кубикуларием, [1030] Авксентием и Стефаном пресвитером. (Может быть, Стефан был настоятелем монастыря св. Георгия, который послал преп. Максиму средства на содержание). [1031] Судьбу изгнанников с преп. Максимом разделяли другие бежавшие с ним иноки и инокини, например, пресвитер Георгии [1032] и Евдокия, по-видимому — игуменья. [1033]

<Возвращение преп. Максима на родину>

В 628 г. императором Ираклием после ряда блестящих побед над врагами был заключен мир: персы отказались от всех завоеваний и обещали возвратить Крест Господень. [1034] О заключении мира друзья преп. Максима (Константин Сакелларий и Иоанн Кубикуларий) поспешили уведомить его письмами. [1035] С радостью принял изгнанник, томившийся по отчизне, весть о мире и ответил обоим вельможам посланиями, дословно сходными одно с другим, наставляя их, как, достигнув мира внешнего, нужно стремиться к миру духовному, к высшему нравственному совершенству. Получив весть об окончании войны, преп. Максим и его спутники стали помышлять о возвращении. Вероятно, в том же 628 г. преп. Максим написал краткое послание к архиепископу Кизическому Иоанну, [1036] осведомляясь у него о положении дел на Востоке и прося призвать их к себе, если совершенно прошел страх перед врагами, о чем просит сообщить письменно. Получив успокоительный ответ, преп. Максим повторил свою просьбу об иноках, бывших с ним, и вместе испрашивая позволения прибыть самому. [1037] Наконец, отправив своих друзей в Геллеспонт с рекомендательными письмами для пресвитера Георгия [1038] и Евдокии, [1039] опять просил архиепископа или снова принять его к себе, или же укрепить его своими молитвами в перенесении тяжелой разлуки с друзьями. [1040] Вероятно, просьба его была удовлетворена, и он вернулся на родину (на 48 году жизни) и поселился около 628 г. в одном из монастырей, находившихся под властью Кизического архиепископа. [1041] Здесь он имел случай часто встречаться с архиепископом, и они вместе читали творения Григория Богослова, причем преп. Максим изъяснял глубокие догматические созерцания св. отца. [1042]

<Путешествие в Палестину>

Пребывание преп. Максима в этом монастыре не было особенно продолжительным: он скоро предпринял путешествие в Палестину. Говорить о причинах этого поступка не приходится. В то время сам царь отправлялся в Иерусалим, чтобы повторить празднество воздвижения Креста Господня (6 марта 630 г.). [1043] Вообще, в это время началось усиленное паломничество христиан в град Христов. И, конечно, всякий инок мог считать священной своей обязанностью и долгом посетить места, освященные страданиями Спасителя, а также побывать в монастырях, прославившихся великими подвигами палестинских иноков. Понятно поэтому, что и преп. Максим около 630 г. решил переселиться в Палестину. [1044]

<Отношение преп. Максима к св. Софронию>

Там в это время проживало лицо, которому суждено было впоследствии стать во главе православной партии в борьбе с монофелитством и которого преп. Максим называл своим отцом и учителем. [1045] Это — инок Софроний, после многих путешествий (Александрия, Кипр, Константинополь, Рим) поселившийся в 619 г. в обители св. Феодосия. [1046] Преп. Максим скоро сошелся с ним и стал его другом и учеником; он глубоко почитал его, [1047] высоко ценил его ум и православные убеждения, восхвалял его начитанность в святоотеческой литературе и познания в божественных догматах. [1048] Они вместе проводили время в подвигах воздержания и поста и в изучении святоотеческих творений. Вероятно, в это же время в Палестине преп. Максим сошелся с Анастасией Апокрисиарием, известным по своим сношениям с аскалонскими монахами. [1049] Этот Анастасий стал учеником преп. Максима и вместе с другим Анастасией («Монахом») был постоянным спутником преп. отца, как впоследствии разделил с ним и одну судьбу — преследования и мучения. [Вероятно, в Палестине же преп. Максим познакомился и с игуменом и пресвитером Кононом, которому впоследствии написал письмо.] [1050]

Судя по показаниям «Хроники» Михаила Сирийца, преп. Максим имел более или менее продолжительное пребывание в Палестине, иначе трудно было бы объяснить ту сирийскую легенду, будто он родился в одной тивериадской деревне. [1051]

<Предположения о литературной деятельности преп. Максима в Палестине>

Вероятно, за время своего пребывания в Палестине преп. Максим написал письмо к неизвестному по имени епископу Кидонии, [1052] на о. Крит (Кане), [1053] а также письмо к Марину, [1054] на которые можно смотреть как на завершение нравоучительно-аскетической литературной деятельности преп. Максима, поскольку он здесь сообщает о своем намерении не говорить и не писать более о делах благочестия. В это время преп. Максим уже начал интересоваться более специальными богословскими вопросами. Уже около этого времени вокруг него сосредоточивался кружок иноков, которые под его руководством изучали православное богословие и святоотеческие творения. Уже в то время преп. Максим стоял во главе богословского движения в Палестине. Вероятно, по его побуждению, Феодор, пресвитер палестинский (раифский), составил около этого времени трактат в защиту подлинности сочинений Дионисия Ареопагита. [1055] Сам преп. Максим в то время по поручению Иоанна Кизического написал обширное толкование на трудные места св. Григория Богослова (Ἅπορα εἰς Γρηγόριον). [1056]

<Путешествие св. Софрония и преп. Максима в Александрию. Вопрос о причинах этого путешествия>

В палестинских монастырях преп. Максим прожил до 633 г.; в этом году он вместе со св. Софронием и другими монахами был уже в Александрии [1057] и здесь защищал дело православия против «глав» Кира, [1058] папы Александрийского. Какая была цель этого путешествия, мы не знаем. Может быть, св. Софроний хотел повторить свое путешествие в Александрию и поближе познакомиться с тамошними подвижниками, что ему не удалось в первое путешествие по причине нашествия персов, [1059] или же он хотел продолжить свою борьбу с монофелитами, которые успешно пропагандировали свое учение среди египетских монахов. [1060] Во всяком случае, вряд ли можно согласиться с предположением Гфрёрера, [1061] будто преп. Максим, сохранивший свои связи со двором, узнал, что в Александрии готовится уния с монофизитами в ущерб православию и потому специально отправился в Египет, чтобы противостоять новому учению. Преп. Максим, повествуя о своем пребывании в Александрии, вовсе не ставит в такую связь эти события и не говорит о такой цели своего путешествия в Африку. [1062] Напротив, он настойчиво опровергает обвинения противников, будто св. Софроний первый начал спор о действиях во Христе, [1063] и, скорее, представляет дело совершенной неожиданностью для св. Софрония. [1064] Святые Софроний и Максим на первых порах так мало осведомлены были о тех тайных сношениях, которые велись между Сергием и епископами по новому возбужденному им вопросу, что преп. Максим еще в 634 г. считал Сергия православным, [1065] а св. Софроний искал поддержки против Кира именно у Сергия. [1066] Живя в своем уединении иноческом, св. иноки не знали о том, что творилось в высших церковных сферах: только в Александрии их поразило страшное сообщение о замыслах Кира, сделанное самим папой Александрийским. И только впоследствии — во время упорной борьбы с монофелитами, после ознакомления с разными деяниями и известиями соборов — для них выяснилась та роль, какую играли в начале этих споров представители церквей Константинопольской и Александрийской. [1067]

<Начало церковно-общественной деятельности преп. Максима; общие замечания касательно ее>

Здесь впервые преп. Максим со св. Софронием выступил на защиту православной веры и начал борьбу с ересью, которая с тех пор составила призвание его жизни и продолжалась до самой смерти. Скромный авва, ученый и плодовитый писатель-аскет выступает теперь перед нами на 53-м году своей жизни как церковно-общественный деятель, и с тех пор все более и более обнаруживает себя в том славном чине, в каком он, главным образом, и остался известным в христианском мире: как δογματιστής ἀκριβὴς καὶ θεολόγος. [1068]

С этих пор преп. Максим, по своим выдающимся талантам, образованию и ревности, становится во главе православного движения, ведет неутомимую борьбу с ересью, «и, подобно Афанасию Великому, своим словом и деятельностью приводит в движение Восток и Запад». [1069] С этих пор перед нами выступает как бы другой преп. Максим: муж, полный энергии, несокрушимой твердости, столько же великий в церковно-общественной деятельности, сколько велик и силен он был в иноческих подвигах. Преп. Максим теперь неутомимо ведет борьбу с ересью, следит за всеми перипетиями ее развития, отзывается на малейшие проявления церковной жизни. Впрочем, и в этой деятельности сохранился общий дух и характер преп. Максима — философа, человека науки. Если он и принужден был покинуть свое келейное уединение и выступать в роли церковно-общественного деятеля, то и в данном случае он не вмешивается в церковно-общественную жизнь, так сказать, лично, непосредственно. Он руководит деятельностью других лиц, составляет план борьбы, который исполняют другие, обращается с просьбами к разным лицам, пишет послания, трактаты, исследования; он являлся душой движения, хотя действуют, главным образом, другие лица. В личной деятельности преп. Максима момент научной, кабинетной работы берет перевес над моментом чистой практики. Однако при всем том, преп. Максим был главой и руководителем всего православного движения против монофелитства, и в истории догматических споров VII в. ему, бесспорно, принадлежит выдающееся место.

Чтобы выяснить это значение преп. Максима в связи с исторической ситуацией борьбы его с монофелитством, мы переходим теперь к обозрению истории тех христологических споров, живое и горячее участие в которых доставило преп. Максиму такое славное имя на страницах истории Православной Церкви. ^{10}