Приключения мальчика с собакой (Художник И. Архипов)

Часть четвертая
Глава 1. Возвращение вилика

Александр и Береника стояли рядом, опершись о перила террасы, выходящей на дорогу.

— Как я рад, что Лев жив! — сказал Александр. — Не понимаю только, откуда у тебя взялись силы, чтобы дотащить его до пастбища! Сознайся: тебе кто-нибудь помогал?

Береника покраснела. Она не любила лгать, но ей не хотелось говорить, что ей помог Гефест.

— Ну, помогал… Ну конечно, помогал… Один мой друг… — Видя, что брат хитро прищурился, она зарделась еще больше, и чтобы избежать расспросов, быстро заговорила: — Льва спрятали пока на пастбище. Ночью мы вместе пойдем за Львом и спрячем его еще лучше… Странно, что юноша, которого ты встретил на дороге, так долго не едет… Он очень молод?

— Видно, что еще ни разу не касался бритвой щек.

— Ну, значит, его не пустила мать… И почему ты не поговорил с Хризостомом? — посетовала девушка.

— Сама бы пошла и поговорила! — огрызнулся Александр. — Посмотрела бы ты, как он спешил к господину! Он и слушать меня не стал бы. Вот выйдет от хозяина, тогда скажу.

Он хмурился и кусал губы, волнуясь, что ничего еще не сделано для Клеона, а день близится к концу и с ним приближается час экзекуции. Понимая огорчение брата, Береника умолкла.

Не зная, откуда мог появиться юноша, с которым Александр повстречался у кузницы, брат и сестра смотрели то в одну сторону, то в другую. По всем тропинкам, закончив дневной труд, возвращались на виллу усталые рабы. Только дорога к кузнице Германика была пустынна, как серая река среди зеленых берегов.

— Кто-то едет! — вдруг сказал Александр, указывая на розовато-серое облако, появившееся на этой дороге. — Только это не он: он проехал домой мимо нашей виллы туда… — Александр кивнул в сторону деревни.

Несколько минут брат и сестра наблюдали, как облако пыли растет…

— Это, кажется, отец. Иди встречай его.

Александр побежал открывать ворота.

Сойдя с лошади, Сильвин, вопреки обыкновению, не приласкал сына.

— Все благополучно? — отрывисто спросил он, передавая поводья Александру.

— Ох, нет! — Тут же, у ворот, Александр пересказал отцу все происшествия сегодняшнего дня.

Слушая сына, Сильвин неодобрительно покачал головой. «В такое время, — думал он, — надо быть осторожнее. Хозяин уж слишком жесток с людьми, а подчас и несправедлив».

— Люди уже вернулись с полей? — спросил он. — Ужинают?

— Да.

— Сведи лошадь в конюшню. Я доложу господину о делах, потом расскажешь мне все еще раз, более подробно.

— Отец, попроси его простить Клеона. Клянусь богами, ни в чем сицилиец не виноват!

— Не мое дело вмешиваться в распоряжения господина. Но, если придется к слову, попрошу, — пообещал Сильвин.

Александр разочарованно посмотрел вслед отцу. «Германик прав: он не попросит. Он это сказал просто так, чтобы утешить меня, — думал мальчик, ведя лошадь. — Да, видно, случилось что-то недоброе: даже не забежал домой умыться, а как был, весь в пыли, пошел к хозяину».

Солнце уже садилось, и Александр, передав конюху лошадь, пошел посмотреть, как идут приготовления к экзекуции. Втайне он надеялся, что боги не допустят несправедливости и предотвратят наказание невиновного: они могли бы, например, вывернуть столб, к которому привязывают раба при бичевании, или Зевс мог бы послать в Мардония свою смертоносную стрелу… Тогда хозяин понял бы, на чьей стороне правда, и отменил бы экзекуцию, боясь разгневать богов еще больше.

Но перед эргастулумом все было, как обычно, если не считать мягкого ложа, поставленного для Станиена неподалеку от столба. Мардоний, хоть и прихрамывая после схватки со Львом, расхаживал с таким довольным видом, словно его отпустили на волю. Очевидно, боги не хотели заниматься делами рабов, и Александр обратился с мольбой к ларам:

«О лары, покровители этого дома! Превратите Мардония, старшего пастуха, в хорька!.. Он вор и кровопийца. Пошлите ему мучительную смерть! За это я принесу вам в жертву своего лучшего голубя, белого и легкого, как пушинка… того, что летает вожаком в стае. Я не пожалел бы для вас и козла, но у меня его нет».

Пока сын вилика старался хоть молитвой помочь Клеону, сам вилик медленно шел к господскому дому. С плохими вестями спешить не стоило. Он только делал вид, будто так торопится, что даже умыться с дороги не успел.

Чтобы оттянуть неприятное свидание с хозяином, Сильвин заглянул в кухню, где ужинали рабы. При появлении вилика разговоры прекратились. У многих были смущенные лица, точно они говорили о запретном. Заметив это, Сильвин кивком головы подозвал Калос, как всегда раздававшую пищу, и, выйдя с нею во двор, спросил:

— Все наши люди вернулись?

— Все, — недоумевая, кивнула Калос.

— Что это они такие странные?

— Не знаю, отец… Они о чем-то шепчутся. С утра здесь проезжали женщины из деревни. Они везли в город детей и рассказывали, что между деревней и виллой Помпония легионеры сражаются с войсками Спартака. Может быть, наши об этом шепчутся?

— Эх! — крякнул Сильвин. — Плохо! Ну иди, постарайся выведать, что у них на уме. — Задумчиво почесав бороду, он вздохнул и направился к господскому дому.

Сильвин нашел хозяина в молельне, которую тот устроил рядом со своей спальней.

— Возносит мольбы богам!.. И Хризостом с ним, — сообщил вилику раб, всегда сидевший (на случай, если понадобится господину) в маленькой передней, отделявшей комнату Станиена от святилища.

Откинув ковер, закрывавший вход, Сильвин остановился на пороге и склонил голову: Станиен, бормоча молитвы, жег благовония перед статуэтками богов и бронзового змея — гения дома.

Хризостом прислуживал хозяину, подавая ему то щипцы, то кусочки душистой смолы. Толстяк подбрасывал смолу в маленькую курильницу. Вилик почтительно ждал, когда он закончит молитву.

— Ну? — обернулся к нему Станиен. — Ты тоже неприятность какую-нибудь привез?

Вилик низко поклонился:

— Да, господин. Гладиаторы угнали сотню коней, что у нас воспитывались для военного дела.

— Что-о?! — крикнул Станиен. — Как смели отдать? Кто? Ты перепорол конюхов и управляющего?

— Они не могли отстоять коней, господин. У них не было оружия, а гладиаторы имели мечи и копья. Но мне кажется…

— Тебе «кажется»?! — Станиен набросился на вилика с кулаками, но на полпути опустил руки и, оглянувшись на божницу, приказал: — Иди за мной.

Круто повернувшись, Гней Станиен вышел из святилища. Его дряблое тело колыхалось под лиловой домашней туникой. После недавней вспышки он задыхался. Хризостом и Сильвин, понурившись, шли за хозяином.

Они вошли в просторную комнату, стены которой какой-то раб-художник расписал веселыми приключениями олимпийцев.[103] Кроме этих картин, единственным украшением ее была высокая ваза с букетом темно-красных, почти черных роз. Сквозь полуоткрытое овальное окно в потолке вливался вечерний свет и мягко, без блеска, ложился на бронзовые подлокотники массивного кресла и на два — три стула с удобно изогнутыми спинками. От этого освещения комната казалась прохладной и спокойной. На Сильвина повеяло таким покоем, точно он и впрямь вступил в обитель олимпийцев и все неприятности остались за порогом.

На Станиена привычная обстановка не произвела никакого впечатления.

— Ну? — прохрипел он, опускаясь в кресло. — Выкладывай, что там тебе «кажется».

— Рабы на пастбище не могли отстоять лошадей, потому что у них не было оружия. Но мне кажется… — вилик опасливо посмотрел на хозяина: — лучше их не вооружать.

Сенатор надменно вскинул голову: давать советы господину?… Какая наглость! Видя его неудовольствие, Сильвин поспешил пояснить свою мысль:

— Дать им в руки оружие опасно. Многие коневоды ушли к гладиаторам.

— Что-о?! — Станиен вскочил и снова бессильно упал в кресло.

— Время тревожное, господин, — вмешался Хризостом, стоявший за спинкой кресла. — Я уж докладывал тебе, что рабы повсюду волнуются.

— Сейчас я заходил посмотреть, как наши люди ужинают, — подхватил ободренный его поддержкой Сильвин. — Они шепчутся и прячут глаза. Мне кажется… прости, господин, я говорю это, оберегая твое спокойствие… мне кажется, лучше бы отложить бичевание сицилийца до того времени, когда Спартак уйдет из наших мест.

Внезапно Сильвин оборвал речь и, остолбенев, уставился на хозяина. Даже Хризостом, пользовавшийся в доме привилегиями, глядел на господина с испугом. Побагровев от бешенства, Станиен выпучил глаза и махал руками, не в силах произнести ни слова. Все точно сговорились в этот день изводить его разговорами об этом сицилийце!..

Наконец толстяк овладел собой и, сощурив глаза, смерил Сильвина презрительным взглядом:

— Ты диктуешь мне, как я должен поступать?…

Лучше бы он набросился с кулаками! Сильвина охватил страх: сейчас хозяин отрешит его от должности вилика… может быть, отправит в эргастулум… Александра пошлет пасти овец… Билитис с дочерьми из просторного жилья переведут в крохотные каморки, в каких спят рабы… Сильвин опустился на колени:

— Прости, господин… Смею ли я… Мной руководила только преданность. Да защитит меня Сатурн[104] от твоего гнева!

Хризостом с неудовольствием смотрел на эту сцену. Вначале он было испугался, что толстяк может умереть от волнения, и тогда его и вилика обвинят в убийстве господина. Но как только Станиен заговорил, Хризостом успокоился. «Ишь надулся, как индюк! — презрительно усмехнулся он, следя за хозяином. — До чего эти знатные господа глупы! Вот и служи им после этого верой и правдой. А по мне, пусть лезет в волчью пасть, если ему нравится. Луция я, во всяком случае, спасу, а до остальных мне и дела нет».

— Не гневайся, господин, — спокойно сказал он. — Вилик много раз доказывал тебе свою преданность. Не от дерзости, а потому, что напуган, решился он предостеречь тебя. Вспомни, что мы — рабы и не обладаем твоим мужеством.

Станиен в раздумье пожевал губами.

— Это верно, — согласился он. — Вы рабы и потому трусливы и не способны видеть дальше своего носа. Встань, — обратился он к Сильвину, — я прощаю тебя. Если бы ты имел хоть немного хладнокровия, то вспомнил бы, что собаки накидываются на тех, кто от них бежит. Отмени я экзекуцию — и рабы решат, что я испугался их. Тогда они совсем обнаглеют и могут забыть, что нити их жизней в моих руках. Теперь понимаешь, до какой степени потерял ты голову? — милостиво сказал он. — Сицилиец будет наказан, как я повелел, только немного позднее указанного часа, после того, как маленького господина уложат спать. Бичевать сицилийца будет старший пастух, а ты, вилик, объяснишь невольникам, что мальчишку наказывают за воровство. Теперь иди и, пока есть время, раздай самым надежным людям оружие, которое привез Хризостом.

— Оно заперто в кладовой у вилики, — добавил домоправитель.

Сильвин вспомнил хмурые лица рабов и подумал, что ни за кого из них поручиться не может, но, из осторожности, промолчал и, низко поклонившись господину, вышел.

— Этот вилик какой-то… нерешительный, — проворчал Станиен. — Подыщи другого. А сейчас поезжай на конские пастбища и прикажи там всех бичевать. Какая дерзость! Увести лучшую сотню! Почему до сих пор не обуздали этих негодяев, не понимаю! Сколько месяцев разгуливают они по Кампании, и наши легионы не могут с ними справиться! Это же смешно! Тут какая-то измена, не иначе…

— Говорят, к ним присоединилось много свободных италиков, — заметил Хризостом, — из тех, что разорены кредиторами. А легионеры после этого стали неохотно драться с мятежниками, боясь, как бы не убить в их рядах собственного отца или брата. Я слышал даже, будто и легионеры перебегают к этому Спартаку.

— Пустая болтовня! — надменно оборвал его Станиен, поднимаясь с кресла. — Идем, помоги мне надеть панцирь, что ты привез, а затем отправляйся.

— Дозволь мне, господин, остаться возле тебя, — попросил Хризостом, добавив про себя: «и возле Луция». — Коней уж все равно не вернуть, а расправиться с мошенниками я могу и завтра. Здесь же неизвестно, что может произойти, и я, быть может, пригожусь тебе.

— Сто коней!.. — жалобно сказал Станиен. — Какой убыток!.. Хорошо. Можешь остаться.