Приключения мальчика с собакой (Художник И. Архипов)

Глава 8. В римском лагере

Едва умолк сигнал к смене стражи, трубач заиграл «сбор».

— На сходку!.. Военная сходка!..

Оставляя начатые дела, легионеры бросились к преториуму. Через минуту улицы и переулки между палатками заполнил поток бегущих людей, словно в лагерь хлынула разлившаяся река. Выкатившееся из-за горы солнце заискрилось металлическим блеском на оружии и нагрудниках воинов. У Клеона зарябило в глазах. Он зажмурился. Лев же угрожающе обнажил клыки при виде такого множества дротиков и копий, которые он принимал за палки.

Широкая преторская улица делила лагерь на две неравные части: в той, которая была больше, теснились кожаные палатки легионеров, а в меньшей белели палатки полководца, его личной охраны и военачальников. Здесь было гораздо просторнее, чем в остальной части лагеря: перед преториумом — возвышением, на котором стояла палатка вождя, — расстилалась довольно большая площадь, принципиум; здесь хранились знамена легионов, здесь стоял жертвенник, на котором совершались богослужения и гадания об исходе предстоящих сражений. Здесь же с ораторской трибуны полководец говорил со своими солдатами.

Опоясавшись мечом, центурион поспешил на принципиум. Клеону он приказал никуда от его палатки не уходить. Но мальчик скоро соскучился в одиночестве и, шепнув Льву: «Тихо!» — двинулся в ту сторону, куда ушли все. Вот из-за спин воинов он увидел ораторскую трибуну, на которой стоял полный смуглый человек в золоченой кольчуге и пурпурном плаще.

— …Не искусство, а выгодная позиция помогла презренным рабам разбить когорту капуанцев! — Полководец взмахнул рукой, и пурпурные складки плаща заколыхались вокруг его позолоченной кольчуги.

Клеону это показалось очень красивым. Вначале внешность военачальника занимала пастуха больше, чем речь, в которой он не все понимал. Но мало-помалу до Клеона стал доходить общий смысл того, что говорил претор, и он начал вслушиваться.

— Легионерам Тита Сервилиана негде было развернуться. Они были вынуждены сражаться среди леса и скал на узкой тропинке. Каждому понятно, что в такой обстановке нельзя предпринять правильное наступление. И нельзя винить в этом наших солдат: храбрость их известна всему миру. Да, они дрогнули и побежали перед камнями и дротиками головорезов, засевших на вершине. Но всякий, услышавший об этом, скажет: «Позор вождю, пославшему своих воинов в ловушку! Он должен был выманить разбойников из их гнезда, окружить их на ровном месте и уничтожить». Вот как рассудит каждый разумный человек. Мне странно, что приходится объяснять такие простые вещи вам, среди которых столько убеленных сединами ветеранов! Вы должны понимать, что такое невыгодная позиция! А вы, вместо того чтобы извлечь из позора капуанцев урок, распаляетесь, видя близкую цель и кричите: «Почему мы медлим?!» Какое неразумное нетерпение! И какое недоверие к вождю!.. — Полководец обвел глазами ряды легионеров, как бы приглашая их высказаться. Солдаты, потупившись, молчали. — Не всегда, — снова заговорил он, — вождь должен поощрять войско к бою. Порой необходимо дождаться благоприятного часа. — Он протянул руку, указывая на спускающуюся с Везувия дорогу: — Теперь мы их поймали в ловушку!.. Вот единственный путь, по которому бунтовщики могли бы сойти с вершины. Но путь этот прегражден нашим лагерем. Мы охраняем также северную и восточную сторону горы, хотя там обрывы и скалы, по которым почти невозможно спуститься, тем более — целому отряду! Только с юга не разбили мы лагерь, и вы знаете почему: там пропасть неизмеримой глубины. Надо обладать крыльями, чтобы через нее перебраться.

Кто-то в толпе легионеров крикнул:

— Вот и я это самое говорил! А наши выдумали — будто мальчишка послан оттуда разведчиком!

Клеон подался назад, испугавшись, что «золотой центурион», как окрестил он полководца, спросит, что это за мальчишка. Но военачальник поднял руку, чтобы его не перебивали, потому что сейчас он скажет самое главное.

— Они заперты со всех сторон! — торжествующе заключил он. — Нам остается только следить, чтобы ни к ним, ни от них никто не проходил. Через некоторое время они или погибнут от голода, на что вряд ли эти бродяги способны; или сдадутся, что гораздо вероятнее; или, наконец, спустятся с горы, дабы умереть сражаясь. В первых двух случаях мы добьемся победы, не оскверняя лаше оружие черной кровью рабов; в последнем — раздавим их несокрушимой мощью наших когорт, ибо тут есть где развернуться для боя, а за спиной у нас будет укрепленный лагерь. А кроме того, нас три тысячи, их — две или три сотни. Не такая уж доблесть рваться с ними в бой! Помните это и спокойно ждите, ибо время за нас!

Легионеры разразились криками:

— Да здравствует Клодий!

— Да здравствует претор Клодий!..

— Голод хоть кого усмирит!

— Слава претору Клодию!..

Клеон поторопился убраться к тому месту, где его оставил центурион. Уловив общий смысл речи полководца, он был возмущен: «Три тысячи против трехсот! Вот подлость! Как я хотел бы пробраться к ним и предупредить… А что, если попроситься слугой в обоз и ночью как-нибудь убежать на гору?… Боги бессмертные, помогите мне раскрыть гладиаторам замыслы этого коршуна!»

Он и не подозревал, что вождь гладиаторов уже разгадал вражеский план и нашел, как выйти из ловушки: своим воинам приказал он сплести из крепких лоз дикого винограда длиннейшую лестницу. И в эту минуту отряд его спускался в пропасть, чтобы, отдохнув и собравшись с силами, обойти лагерь претора Клодия и напасть на него с тыла, через те ворота, у которых стража задержала Клеона.

И в лагере не догадывались о приближающейся опасности. За исключением часовых, все беспечно отдались повседневным делам и забавам. Усердные солдаты принялись за чистку оружия, починку обуви и платья, носили воду и дрова или, вытащив из палаток ручные мельницы, мололи на них пшеницу, чтобы приготовить себе лепешки и сухари,[34] разводили костры и варили кашу. Три небольших отряда отправились за фуражом для лошадей и мулов. А несколько завзятых игроков, пренебрегая завтраком, улеглись в тени палаток играть в кости. Два таких бездельника расположились неподалеку от Клеона. Из их восклицаний мальчик понял, что они играют на еще не полученное жалованье и долю в добыче, которая, возможно, достанется им после победы над гладиаторами. Клеон презрительно отвернулся от них. Гораздо интереснее было смотреть на тех благоразумных людей, которые начинали свой день с приготовления пищи. Запах дыма от их костров напомнил Клеону родной дом. Как заботились мать и сестры, чтобы он и Лев были сыты!.. Здесь же все заняты своими делами, и никто не думает о пришельцах. Глупый Лев этого не понимает и так умильно шевелит хвостом, глядя на ближайшего кашевара, словно тот для него варит свою полбу![35]

Клеон дернул собаку за ухо:

— Как не стыдно глазеть!.. Перестань!

Лев взвизгнул, и Клеон пожалел, что обидел своего единственного друга. Чтобы доставить Льву удовольствие и загладить свою вину, мальчик стал почесывать его за ухом.

— Эй ты, колдун!.. Чего нос повесил? Я тебе говорю, слышишь? Как тебя?… Сицилиец с пиратского корабля!

Клеон поспешно обернулся. Стоя у костра, один из легионеров четвертой стражи махал ему рукой:

— В моем котелке хватит каши и на твою долю — валяй сюда! Ведь проголодался?…

— Идем, Лев! — обрадовался мальчик.

Но, едва они сделали несколько шагов, появился центурион.

— Куда! — остановил он Клеона. — Тебе было сказано: ждать, не отходя от палатки.

— Нас позвал тот добрый легионер… Он хотел дать нам каши.

— Успеешь. Каша не убежит. И добрый легионер — тоже. Следуй за мной!

Клеон со вздохом повиновался, и они побрели за центурионом. Он привел их к преториуму и, откинув полу палатки, сказал:

— Вот мальчик, которого ты желал видеть.

Клодий отложил в сторону покрытую воском дощечку, на которой что-то писал заостренной палочкой, и кивнул Клеону:

— Подойди.

Клеон сделал шаг в палатку. Лев — за ним.

— Это еще что за зверь? — удивился претор.

— Собака, — ответил Клеон, кладя руку на шею Льва.

— Я это вижу. Но почему она здесь?

— Мы никогда не разлучаемся с тех пор, как я нашел ее.

— Вот как? Но теперь вам придется расстаться. Прикажи твоему псу выйти и ожидать тебя возле палатки.

— Только чтобы его не дразнили! — предупредил Клеон.

— Ого! Ты ставишь условия? — усмехнулся претор.

Клеон вспыхнул и, указывая на преториум, сказал Льву:

— Иди туда и сиди смирно. Слышишь?

Лев приподнял ухо и вопросительно посмотрел на хозяина: неужели тот серьезно требует, чтобы он ушел?

— Иди, иди, — настойчиво повторил мальчик. — Жди меня там.

Лев с недовольным видом направился к выходу и уселся на преториуме мордой к палатке, чтобы по первому зову броситься на помощь хозяину.

Претор приказал центуриону опустить полу палатки и, повернувшись к Клеону, исподлобья оглядел его:

— Итак, ты лазутчик Спартака?

Мальчик, приготовившийся к этому вопросу, возмущенно вздернул голову:

— Не сам ли ты только что говорил, что спуститься с горы невозможно?… Об этом Спартаке я впервые услышал здесь, в лагере.

— Да?… — Претор недоверчиво прищурился. — Странно! Все пастухи и дровосеки в окрестностях только и говорят, что о нем. А ты, судя по твоей собаке, пастух.

— Да, я был пастухом дома, в Сицилии. Я пас овец… своих овец. И Лев со мной. А потом нас схватили пираты.

— Послушай, мальчик, говори правду. Все равно мы ее узнаем. Из какого имения ты бежал?

— Боги свидетели, я не лгу! Я жил с отцом и матерью еще два дня назад… Позволь рассказать тебе все по порядку.

Претор в знак согласия наклонил голову, и Клеон рассказал свою историю, вплоть до той минуты, как он, услыхав, что пираты собираются требовать выкуп с отца своей пленницы, имение которого где-то здесь, неподалеку, возле города Нолы, решил его предупредить и бежал с корабля пиратов. За исключением конца, рассказ был правдив, и Клодий, казалось, поверил ему.

— Хорошо, — сказал он. — Предположим, все это истина. А знаешь ли ты имя этого римского гражданина или его дочери?

— Нет, пираты не называли его.

— Как же ты хотел его разыскать? В окрестностях Нолы много имений.

— Я ходил бы из одной усадьбы в другую, пока не нашел бы ту, которая мне нужна.

Клодий насмешливо улыбнулся:

— Ты надеялся настолько опередить пиратов?

— Да… — прошептал Клеон, поставленный в тупик этим вопросом.

— Не имея понятия ни о дороге, ни об имени владельца латифундии?[36]

Клеон покраснел и, не зная, что ответить, растерянно глядел на претора. Клодий брезгливо пожал плечами.

— Явная и притом неумная ложь! Может быть, ты и убежал от пиратов, но не для того, о чем рассказываешь. — Давая понять, что разговор с Клеоном окончен, он повернулся к центуриону: — Аполлодор, кажется, здесь?

— Да, на лугу, вместе с другими торговцами…

Клеон стоял, потупив голову, с трудом удерживая слезы. Он часто слышал, как отец говорил, что ложь всегда откроется и унизит лжеца. Слова эти крепко запомнились мальчику. Конечно, бывало, что Клеон иногда солжет и ему за это достанется, но еще никто с ним не разговаривал так высокомерно, как Клодий. Стоя в палатке претора, Клеон с любовью вспоминал родной дом и даже затрещины, которые порой получал от матери. Он думал о доме и совсем не слушал, что говорил Клодий. Лишь бы этот «золотой центурион» не вздумал снова обратиться к нему! Мальчику казалось, что он не в состоянии будет больше вынести надменной насмешки полководца… Ну, а если тот заговорит?… Надо выдержать! Клеон гордо поднял голову… но увидел только спину претора Клодия. Тот придвинул к себе дощечку для письма и небрежно махнул рукой, отпуская центуриона. При этом он сказал загадочные слова (по крайней мере, Клеон их понять не мог):

— Собака тоже стоит денег. Отдашь их легионерам четвертой стражи.