— Сережа, ты хорошо помнишь тот день, когда тебя положили в больницу?
— Помню.
— В какое время ты проснулся?
— Утром. У меня болел живот. Я плакал, и меня увезли на «скорой помощи» в больницу.
— Кто был дома, когда ты проснулся?
— Мама была дома.
— А папа?
— Его не было.
— Ты в этот день его видел?
— Нет, не видел.
— Это было одиннадцатого числа, так? Одиннадцатого августа?
— Наверно…
— А ты помнишь, что было в предыдущий день, десятого августа? Когда ты проснулся утром десятого, папа был дома?
— Был.
— Что он делал?
— Спал в другой комнате. Анька тоже спала.
— А мама?
— Она уехала на работу. Еще бабушка была дома.
— Ну, ты встал. И что было дальше?
— Бабушка покормила меня, и я пошел гулять.
— Днем ты заходил домой?
— Один раз. Когда мама с работы приехала. Она покормила меня, и я опять пошел гулять.
— А мама осталась дома?
— Нет, она опять уехала на работу.
— Папа был дома, когда ты днем заходил домой?
— Нет, его не было.
— И ты его больше не видел в тот день?
— Видел.
— Расскажи об этом подробнее.
— Я гулял с ребятами во дворе, а папа вышел вместе с дядей Аликом и Ольгой из их подъезда.
— А затем куда они направились?
— Наверное, в магазин за вином. Потом папа вернулся пьяный и долго сидел на песочнице во дворе. Рядом с ним сидели дядя Алик и Ольга. Тоже пьяные.
— И что дальше было?
— Дальше я с ребятами ходил на Ильича, а когда вернулся, папы во дворе не было. И дома его тоже не было.
— Когда же он пришел домой?
— Поздно. На улице давно уже было темно.
— Он один пришел?
— Нет, с дядей Аликом. Они сидели на кухне, пили вино и разговаривали. Очень громко. Потом пришла мама и заругалась на дядю Алика. Дядя Алик ушел, а папа начал ругаться с мамой. Что она выгнала дядю Алика. Потом папа стал бить маму.
— Он сильно бил ее?
— Сильно. Мама кричала и плакала.
— А вы с сестрой что делали? Стояли и смотрели, как папа бьет маму?
— Нет, мы хотели заступиться за маму.
— Почему же не заступились?
— Потому что папа нас тоже стал бить. Мы стали громко кричать, и тогда он убежал совсем из дому.
— Но позднее он вернулся домой?
— Нет, не вернулся. Я его больше никогда не видел.
Вопрос педагога: — Сережа, мама тебя учила, как надо отвечать на допросе?
— Учила, но я не все запомнил.
— Но что-то все-таки запомнил?
— Немного.
— А именно?
— Ну, что папа бил маму.
— На самом деле этого не было?
— Не-ет! Он только плакал. И все.
— И вас с Аней тоже не избивал?
— Папа никогда нас не бил. Он был хороший. Я еще вспомнил: мама не велела говорить, что дядя Гера был у нас дома. Что он еще при папе приходил к нам.
— Он часто бывал у вас при папе?
— Часто. Папа с ним ругался.
— Когда это было, Сережа?
— Не в тот день, когда папа плакал, а раньше.
— Папа плакал десятого, так? Значит, дядя Гера приходил девятого?
— Да. Уже темно было.
— Дядя Гера пришел, а папа где был в это время?
— Он спал.
— И что было дальше?
— Папа потом проснулся. Он ругался на кухни с дядей Герой. Но я не видел, что они там делали.
— Ты в это время спал?
— Нет, я проснулся, когда мама пришла к нам в комнату. Она села на кровать и заплакала. А папа и дядя Гера кричали на кухне. Потом они перестали кричать, и мама побежала на кухню. Я тоже побежал. И Анька побежала.
— Что вы там увидели?
— Папа лежал на полу, а мама помогала ему подняться. Она отвела его в комнату и уложила спать.
— А дядя Гера что делал?
— Он ушел.
— Папа говорил что-нибудь?
— Нет, он хрипел. И ругался.
И снова Брянцев вызвал Митрофанова на допросы и подводил разговор к той ночи, когда был убит Полунин.
— Вы хорошо помните, что не выходили из дому?
— Спал, как пропастина! Хоть чем поклянусь! — Митрофанов прижимал руки к груди, а глаза бегали пугливо и тревожно.
— Язык врет, а глаза говорят правду! — наседал на него следователь. — Они говорят, что вы просыпались в ту ночь.
— Дрых, как пропастина! — Как заклинание повторял и повторял Митрофанов, вытирая потное красное лицо ладонью.
— Убийца скоро будет изобличен и даст показания, — говорил ему Брянцев. — И начнет с того, что выдаст сообщника. По крайней мере, постарается свалить на него большую часть вины, а сам прикинется овечкой. Нам известно, что он один из близких Полунину людей, которых, наверное, можно пересчитать по пальцам: Щеглов, Надежда Васильевна, вы с Ольгой… Лично вас ведь многое связывало с Алексеем, не так ли? Вы даже говорили, что он был вам как брат…
Митрофанов завороженно слушал, округлив рот и молитвенно прижимая руки к груди.
— Поймите: если вы невиновны в смерти Алексея, то вам лучше сказать всю правду до того, как убийца начнет давать показания, — бесстрастным размеренным тоном продолжал внушать ему следователь. — А там ведь уж будет поздно! Будет поздно… Допустим, вы знаете, кто убийца, и вовремя не сообщили об этом — ваше молчание будет истолковано на суде, как недонесение о преступлении. Статья стодевяностая Уголовного кодекса…
— Сколько? — встрепенулся Митрофанов.
— До трех лет лишения свободы!
Митрофанов сокрушенно помотал головой.
— У вас еще есть время подумать над тем, что я сказал. Посоветуйтесь с Ольгой. Прикиньте все «за» и «против». Я думаю, что чистосердечное признание в любом случае будет вам на руку. В любом случае! — многозначительно протянул Брянцев. — Даже если ваши руки выпачканы в крови вашего друга…
— Никогда! — в отчаянии выкрикнул Митрофанов и закрыл лицо ладонями.
Больше ничего не смог Брянцев от него добиться.
Зато Квасова «вспомнила», как второго (или третьего) августа Полунина угощала Щеглова и Ястребкова коньяком. И как, вроде бы шутя, предложила Щеглову составить ей компанию в Сочи. Он в ответ спросил: «А сколько денег с собой возьмешь?». Ответила: «Сколько надо, столько и возьмем. Тонны две хватит?». И Щеглов сказал: «Тогда поехали!».
— Думаете, они и до этого были знакомы?
— Конечно! Всю дорогу в гляделки играли, а один раз даже — я сама видела, ей-богу! — Герман ущипнул ее за мягкое место, и она ничего, будто так и надо. Ну потом Надя поднялась и сказала: «Допивайте без меня». И пошла. А Герман догнал ее, и они еще постояли у калитки, о чем-то поговорили. Он ее за руку держал все это время. Я спросила у Алика: «Неужели они это всерьез — насчет юга?». И Алик сказал: «Теперь уж он от нее не отстанет!»