Проклятие памяти

Глава 17

Уже в третий раз Эллен слушала, как муж с нескрываемой яростью зачитывает условия договора. Но даже сейчас, после долгих споров, она была уверена — Марш все преувеличивает.

— Марш, ты стал настоящим параноиком, — произнесла она, когда тот закончил. — Мне совершенно все равно, какие там цели преследует Раймонд Торрес, потому что это все придумал ты сам. Никаких таких целей у него на самом деле нет, поверь мне. Он — врач, который лечит Алекса, и делает все исключительно в его интересах.

— Тогда почему он не дает мне ознакомиться с данными? — уже не в первый раз спросил Марш. Эллен лишь устало вздохнула.

— Не знаю. Но уверена, что причина для этого есть. И в любом случае мне кажется, что тебе лучше обсудить это с Раймондом, а не со мною.

Марш, стоявший у потухшего камина, облокотившись о решетку, резко обернулся к жене. Нет, до нее все-таки не доходит. Что бы он ни говорил ей — о завесе секретности, которой окружил Торрес операцию, сделанную их сыну, об условиях договора, дающих Торресу права юридической опеки над Алексом, — она оставалась просто непробиваемой. Мало этого, она кидалась на защиту Торреса. Для нее существовало только одно обстоятельство — Раймонд спас Алексу жизнь.

— Кроме того, — услышал он голос жены, — такое ли уж это имеет значение? Почему эти самые данные так важны для тебя? Что бы он ни сделал с Алексом — это помогло ему! — Неожиданно с нее словно упала маска тщательно сохраняемого спокойствия, она раскраснелась, голос стал жестче. — Мне кажется — тебе прежде всего следовало бы быть благодарным ему! Ты всегда говорил, что Алекс одаренный мальчик, но не кто иной, как Раймонд, тебе это доказал!

— Да дело ведь вовсе не в этом… Господи Боже, Эллен! Ты что, совсем не видишь, какой Алекс теперь? Он же похож на робота! Он ничего не чувствует. Ему ни до чего и ни до кого нет дела. Он… знаешь, он чем-то стал даже похож на твоего драгоценного Раймонда Торреса. И он не меняется. И не будет меняться.

В глазах Эллен промелькнул внезапный гнев.

— Ах вот, значит, в чем все дело! Я так и знала! Я с самого начала подозревала — к договору все это не имеет ни малейшего отношения. Все дело в Раймонде — так ведь? В конечном счете все всегда упирается именно в него. Ты просто ревнуешь, Марш. И завидуешь. Ведь он сделал то, чего ты не смог бы.

Некоторое время Марш стоял неподвижно, все так же опершись на решетку камина, затем кивнул.

— Началось все именно так, — отойдя от камина, он тяжело опустился в любимое старое кресло. — Не буду притворяться, что этого не было. Но сейчас, Эллен, дело уже не в этом. Что-то не так — и чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю, в чем дело. Как получилось, что у Алекса восстановился и даже развился интеллект — и полностью атрофировались эмоции?

— Я уверена, — начала Эллен, — что и этому есть объяснение…

— Безусловно! — перебил ее Марш. Вскочив, он нервно заходил по комнате. — И оно — как раз в тех самых записях, которые Торрес отказывается мне показать!

Вздохнув, Эллен тоже встала.

— Так мы снова ни к чему не придем. Начинаем снова-здорово. Я уверена, что у Раймонда есть причина никому не показывать эти записи, и уверена — это оттого, что они представляют ценность. Что же касается условий этого соглашения… — поколебавшись, она продолжала: — Боюсь, что эту проблему тебе придется решать одному, без меня.

— Что?! — не веря, переспросил Марш. — Ты хочешь сказать, что согласна на эти условия?

— Я думаю, они были придуманы только для того, чтобы защитить Алекса, и уверена, что Раймонд сможет мне все объяснить. Собственно, он уже пытался недавно…

— Недавно? — Марш недоуменно посмотрел на жену.

— Да, недавно. Я ездила к нему, если хочешь знать. Когда ты собрался забрать Алекса из школы и отвезти в Стэнфорд, я решила, что лучше обсудить это с Раймондом. И он заверил меня, что беспокоиться не о чем. Сказал, что если ты попытаешься что-либо предпринять, он сам с тобой все уладит…

Ошеломленный, Марш смотрел на жену.

— Уладит со мной? Он действительно сказал это?

Эллен кивнула.

— Значит, тебя ничуть не смутило, что в его глазах я — всего лишь некий малоприятный тип, с которым нужно что-то улаживать?

Несколько секунд Эллен молчала.

— Нет, — произнесла она наконец. — Не смутило. Я даже почувствовала какое-то облегчение…

Такой боли всего лишь от нескольких слов Марш никогда ранее не испытывал. Он тяжело опустился на стул, а Эллен встала и вышла из гостиной.

Алекс не слышал спора, происходившего в гостиной. Все его внимание с той минуты, как он вернулся домой, было поглощено книгой, которую он взял в городской библиотеке.

Он просмотрел ее всю, проявив особый интерес к седьмой главе, в которой говорилось о механизме обучения и о памяти. Но чем внимательнее читал он эту главу, тем менее понятным становилось происходящее с ним.

Ясно было одно — ничего подобного не может быть в принципе.

Он уже собирался перечитать главу в третий раз, уверенный в том, что что-то пропустил или не так понял, когда в дверь его комнаты тихонько постучали. Секунду спустя дверь приоткрылась и Эллен, заглянув в комнату, улыбнулась ему.

— Привет.

— Привет, ма. — Алекс поднял голову от книги. — Вы с отцом все еще там спорите?

Эллен вгляделась в лицо сына — может быть, он слышал их с Маршем спор и это расстроило его, но лицо Алекса оставалось, как всегда, безучастным. Вопрос он задал таким же тоном, каким спрашивал перед уходом в школу «который час».

— Уже нет, — покачала она головой. — Да мы, в общем-то, и не спорили. Просто говорили о докторе Торресе, милый.

— Папа, по-моему, не очень-то его любит?

— Да, не очень, — согласилась Эллен. — Но это не так важно, в общем-то. Важно только одно — что ты поправляешься.

— А вдруг нет?

Эллен вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

— Но ты ведь поправляешься, Алекс.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно. Ты ведь начал кое-что вспоминать?

— Не знаю, — пожал плечами Алекс. — Иногда мне кажется, что вспоминаю, но воспоминания по большей части… бессмысленные. То есть… я вспоминаю вещи, которые на самом деле помнить просто не могу.

— Как это, Алекс?

Алекс попытался объяснить матери, что произошло с ним за последние несколько недель, ни словом не упомянув, однако, о голосах, шепчущих в сознании. Про это он не скажет никому, пока не поймет, что же все это значит. Эллен внимательно слушала и, когда Алекс закончил, ободряюще улыбнулась ему.

— Но это же просто, милый. Эту книгу по истории города ты наверняка читал раньше.

— Мисс Прингл говорит — я ее никогда не брал.

— Память Арлетт Прингл уже далеко не так хороша, как она сама в том до сих пор уверена, — заметила Эллен. — И даже если ты не брал именно эту книгу в библиотеке, ты мог где-нибудь видеть такую же. У бабушки с дедушкой, например.

— У бабушки с дедушкой? Но я ведь никогда не бывал у них. Как же я могу помнить их дом и книги, которые там были?

— Хорошо. Мы обо всем спросим у доктора Торреса. Но все равно мне кажется, что к тебе понемногу возвращается память, пусть даже очень медленно. И, по-моему, чем беспокоиться по поводу этих воспоминаний, лучше попытайся вспомнить что-нибудь еще. — Неожиданно взгляд ее упал на обложку книги в руках Алекса — увеличенная клетка серого вещества на ярко-синем фоне. — Что это ты читаешь? Зачем тебе?

— Я подумал, что если узнаю больше о структуре мозга, то, может быть, пойму в конце концов, что происходит со мной.

— Ну и как?

— Еще не знаю. По-моему, мне нужно еще очень много прочесть.

Отложив книгу, Эллен взяла в свои руки прохладные пальцы Алекса. Алекс никак не реагировал — не попытался высвободиться, но и не ответил на ласковое пожатие Эллен.

— Милый, запомни: важно только одно — что ты поправляешься. Понимаешь? Неважно как и почему. Ты понимаешь меня?

— В том-то и дело — я вовсе не уверен, что выздоравливаю. И мне хочется знать, так ли это. И мне вообще кажется, что лучше попытаться понять, что происходит с моим собственным мозгом.

Снова легонько сжав пальцы сына, Эллен выпустила их и поднялась.

— Разумеется, ни я, ни отец не станем отговаривать тебя от чтения этой книги. Учиться — это очень полезно и здорово. Только… не засиживайся допоздна. Ладно?

Кивнув, Алекс уткнулся в книгу. Когда Эллен, наклонившись, поцеловала его, он в ответ заученно ткнулся губами в щеку матери.

Но когда Эллен вышла из комнаты, он подумал — почему мать так часто целует его, интересно, что она чувствует при этом?

Сам он ничего, совсем ничего не чувствовал…

Марш все еще сидел в своем кресле, неподвижно глядя в холодный камин, когда в комнату, неслышно ступая, вошел Алекс.

— Па?

Марш вскинул голову.

— Алекс?.. Я думал, ты уже спишь.

— Нет, я читал… и хотел поговорить с тобой. Я читаю одну книгу — о мозге. Кое-что в ней я не могу понять…

— И решил обратиться к домашнему доктору? — Марш указал сыну на диван. — Не знаю, смогу ли тебе помочь, но постараюсь. Так в чем проблема?

— Мне нужно точно знать, как сильно был поврежден мой мозг, — ответил Алекс. Затем, словно опомнившись, покачал головой: — Нет, не совсем это. Я имею в виду — насколько глубоки были эти повреждения. Сама по себе кора меня не очень волнует — с ней как раз все в порядке, я думаю.

Марш почувствовал, что его усталость как рукой сняло.

— Ты думаешь, с ней все в порядке? — повторил он. — Полистав два часа какую-то книжку, ты прямо-таки уверен, что кора…

Алекс молча кивнул, скептический тон отца ничуть его не тронул.

— Мне кажется, что повреждения проникли гораздо глубже. Но кое-что у меня вообще… не сходится.

— Что например?

— Миндалевидное тело.

Марш с неподдельным изумлением посмотрел на сына. Откуда-то из глубин студенческой памяти ему удалось извлечь значение слова — небольшой, миндалевидной формы орган в глубине мозга. Если он и знал когда-то функции этой самой миндалины, это было курсе на третьем…

— Припоминаю, — кивнул он. — Так что с ним?

— Похоже, что повреждено именно оно, но по книжке выходит, что этого не могло случиться.

Уперев локти в колени, Марш наклонился к сыну.

— Я не успеваю за тобой. Почему ты думаешь, что повреждена именно миндалина?

— Потому что если рассуждать по книжке — то, что со мной происходит, связано именно с ней. Я полностью лишен каких-либо эмоций, и… ты знаешь, что случилось с моей памятью. Но сейчас я начинаю вспоминать кое-что… только дело все в том, что вещи вспоминаются мне не такими, какие они сейчас, а какими были раньше.

Марш кивнул, хотя с трудом понимал, что Алекс имеет в виду.

— О'кей. И что это может означать, по-твоему?

— Похоже, что это… как бы сказать… воображаемые воспоминания. Я помню вещи, которые помнить просто не могу.

— Это не обязательно, — заметил Марш. — Может быть, твои воспоминания просто несколько… искажаются.

— Об этом я тоже думал, — кивнул Алекс. — Но мне так не кажется. Я вспоминаю события, которые случились задолго до моего рождения. Значит, я их просто придумал.

— А какое отношение все это имеет к миндалине?

— В книжке, которую я читаю, сказано, что миндалина как раз и отвечает за упорядоченную работу памяти — за образы и все такое. Вот и получается, что раз работа ее нарушена, она как бы выдает воображаемые образы за воспоминания о реальных вещах.

Марш скептически поднял брови.

— А мне кажется, ты делаешь довольно смелые и своеобразные выводы.

— И еще, — словно не слыша отца, продолжал Алекс. — В книге написано, что миндалина руководит еще и эмоциональной памятью. А ее у меня нет совсем. Никаких эмоций и никаких воспоминаний об эмоциях.

Чтобы сохранить умиротворенное выражение на лице, Маршу потребовалось немало усилий.

— Продолжай, пожалуйста.

Алекс пожал плечами.

— Да, в общем, все. Поскольку у меня нет ни эмоций, ни воспоминаний об эмоциях, а большая часть моих воспоминаний — плод воображения, я и прихожу к выводу, что миндалина была повреждена.

— Если ты правильно понял все, что написано в этой книге, и если информация, приведенная в ней, верна, — что, откровенно говоря, под большим вопросом, учитывая, как мало изучен мозг до сих пор — твой вывод может оказаться и верным.

— Но тогда, — пожал плечами Алекс, — я должен был умереть.

Марш молчал. Если бы Алекс знал, как близок его вывод к действительности…

— Ведь миндалина расположена слишком глубоко, — Алекс говорил примерно с той же интонацией, с какой обсуждают прогноз погоды. — И если повреждения коснулись ее, остальную часть мозга они должны были просто уничтожить. Понимаешь, папа, если бы это и вправду случилось со мной, я бы уже давно умер или находился… как это говорят… в состоянии овоща. Я не мог бы даже восстановить сознание, не говоря уже о способности ходить, говорить, видеть, слышать… в общем, делать все, что я сейчас делаю.

Марш кивнул, по-прежнему не говоря ни слова. Он понимал, что Алекс во многом прав.

— Поэтому я хочу знать точно, что именно случилось со мной. Как сильно был поврежден на самом деле мой мозг и что делал доктор Торрес для того, чтобы его… вылечить. И почему одни части моего мозга работают так хорошо, а другие — почти не действуют.

Откинувшись в кресле, Марш на секунду прикрыл глаза, пытаясь сообразить, что ему сказать сыну. Похоже, остается только одно. Тем более что он может уже знать правду.

— Признаюсь тебе, — Марш откашлялся, — что меня мучают те же вопросы. И сегодня я пытался найти историю твоей болезни в нашем компьютере. Оказалось, ее там нет. Доктор Торрес забрал все записи, хранит их у себя и почему-то не хочет, чтобы к ним получили доступ ни я, ни кто-либо другой.

Некоторое время Алекс молчал, обдумывая слова отца. Когда он заговорил, его голос оставался по-прежнему бесстрастным:

— Это ведь значит — что-то не так, верно, па? Марш изо всех сил старался сохранять ровный тон.

— Мама, например, так не думает. Ей кажется, что все, напротив, в полном порядке, и доктор Торрес просто… м-м… охраняет нужную ему информацию.

Алекс покачал головой.

— Но она неправа, если и правда так думает.

— А может быть, мы неправы, — предположил Марш. Он не сводил глаз с Алекса, пытаясь угадать на его лице хоть какой-нибудь проблеск чувства… Нет, ничего. С тем же бесстрастным выражением лица Алекс пожал плечами.

— Нет, мы как раз правы. Того, что происходит со мной, просто не может быть — по крайней мере, с живым человеком. Но я ведь жив. Значит, что-то не так. И я должен узнать — что именно.

— Мы должны узнать, — мягко поправил Марш. Поднявшись, он подошел к Алексу и положил ему руку на плечо. — Алекс, — произнес он тихо. Тот поднял голову. — Тебе страшно, сынок?

Помолчав несколько секунд, Алекс покачал головой.

— Нет. Не страшно. Скорее любопытно. А что?

— А мне страшно, — так же тихо произнес Марш.

— Ты счастливый, — голос Алекса тоже звучал теперь еле слышно. — Мне тоже хочется испытывать страх… или даже ужас… хоть что-то…

Весь первый урок Алекс просидел за своей партой один. Он понял, что что-то случилось, еще когда зашел, как всегда, утром за Лайзой, но ее сестренка Ким сказала ему, что Лайза уже ушла.

— Она говорит — ты сумасшедший, — сообщила девчушка. — И что она больше не хочет никуда ходить с тобой. Только это из-за того, что она сама дурочка.

Появившаяся на крыльце Кэрол Кокрэн шлепком отправила младшую дочку в дом и, извинившись, поздоровалась с Алексом.

— Мне ужасно неудобно, Алекс… Это пройдет у нее, поверь. Она просто испугалась, когда ты вчера сказал, будто убийца миссис Льюис до сих пор на свободе.

— Но я вовсе не хотел пугать ее, — пожал плечами Алекс. — Она только спросила меня — не думаю ли я, что это дело рук мистера Льюиса. А я ответил, что так не считаю.

— Да, да, я знаю. — Кэрол вздохнула. — И уверяю тебя, это скоро пройдет. Ты же знаешь Лайзу. Но сегодня она вдруг захотела пойти в школу одна. Прости, милый.

— Да ничего, — Алекс махнул рукой. Попрощавшись с матерью Лайзы, он отправился в школу. Его не удивило, что никто из встреченных им по дороге ребят не поздоровался с ним, как и то, что все разговоры, когда он вошел в класс, разом смолкли.

И то, что место рядом с Лайзой оказалось занято.

Все это не удивило и не задело его.

Он лишь решил более тщательно следить за тем, что говорит. Оказывается, окружающие реагируют на это по-разному.

Минут пять он слушал учителя — первым уроком была история, — но затем просто выключил его голос из сознания, как выключают звук радиоприемника. Все, что говорил этот человек, было и в учебнике — его Алекс прочел от корки до корки еще три дня назад.

Содержанке книги отпечаталось в его мозгу, словно на типографской матрице. Если бы его попросили, он мог бы воспроизвести учебник с первой до последней страницы.

Занимал же все мысли Алекса отнюдь не учебник истории, а книга о человеческом мозге, взятая им вчера в библиотеке. С самого утра снова и скова обдумывал он в поисках ответа свой разговор с отцом. Он в чем-то ошибся — в этом он был убежден. Может быть, он невнимательно читал книгу… а может, в самой книге были неточности.

Была, правда, еще и третья возможность, именно над ней он и размышлял остаток дня.

Сама же идея посетила его на перемене.

Перемена эта, правда, несколько затянулась, последним уроком была лабораторная, и Алекс решил не ходить на нее. Он бродил по территории школы, гадая, не оживут ли при виде какого-нибудь заброшенного уголка спящие мертвым сном воспоминания. Но тщетно. Память не поддавалась. Кроме того, почти все, что сейчас видел Алекс, было уже знакомо ему, во всей Ла-Паломе не осталось практически ни одного уголка, который бы не отпечатался в его новой памяти.

Он шел по коридору корпуса естественных наук, когда кто-то вдруг окликнул его. Алекс оглянулся. Позади него оказалась раскрытая дверь в лабораторию, из-за учительского стола ему кто-то махал. Приглядевшись, Алекс узнал Пола Лэндри.

— Здравствуйте, мистер Лэндри.

— Заходи, Алекс.

Войдя в лабораторию, Алекс огляделся.

— Узнаешь? — спросил Лэндри. Подумав, Алекс покачал головой. — Даже это?

Лэндри указал на деревянный ящик со стеклянной крышкой, стоявший на столике возле доски.

— А что это?

— Приглядись. Неужели совсем не помнишь?

Алекс еще раз осмотрел странное сооружение.

— Нет.

— Ты же сам его сделал. В прошлом году. Это была твоя курсовая работа, ты ее закончил как раз перед аварией.

Алекс снова оглядел со всех сторон ящик.

— А для чего я сделал его?

— Догадайся. Если то, что говорил мне Айзенберг — правда, то тебе для этого и десяти секунд не понадобится.

Большую часть ящика занимал пластиковый рукав, сделанный из отдельных сегментов, переставляя их, можно было придавать ему самые причудливые изгибы. Рукав вел в клетку, помещавшуюся в одном конце ящика, в ней беспокойно сновали три белые крысы. На другом конце рукава располагалась камера с подвесной полочкой, на ней — кусок сала. В крышку ящика был встроен секундомер.

— Понятно, — кивнул Алекс. — Тесты на обучаемость. Я, очевидно, ставил задачу замерить время, за которое крысы обучались ориентироваться в проходе всякий раз, как я изменял его форму. Конструкция довольно наивная.

— Тогда ты так не думал, — заметил Лэндри. — Ты прямо-таки лучился от гордости.

Равнодушно пожав плечами, Алекс поднял дверцу, закрывавшую клетку, и выпустил крыс в проход. Одна за другой, безошибочно выбрав направление, они проникли в камеру с салом и принялись за еду.

— А чего его до сих пор держат здесь?

Лэндри развел руками.

— Да он же твой — я думал, вдруг он тебе понадобится. А поскольку у нас все равно летние курсы в этом году, я их сам подкармливаю. Да и пользуюсь иногда.

Именно в тот момент в голову Алексу и пришла эта неожиданная мысль.

— А крысы? — спросил он. — Они что, тоже мои?

Увидев, что Лэндри утвердительно кивнул, Алекс поднял крышку и извлек одного из грызунов. Зверек отчаянно барахтался в его руках, но когда Алекс опустил его обратно, сразу успокоился.

— А можно, я их заберу?

— Только крыс? А ящик?

— Он мне не нужен, — ответил Алекс. — Он, по моему, ни на что не годен. А крыс я возьму.

Лэндри, казалось, колебался.

— А если не секрет — на что они тебе?

— Есть одна идея, — ответил Алекс. — Хочу задействовать их в одном опыте.

С самого начала их разговора что-то в тоне Алекса то ли не нравилось Лэндри, то ли удивляло его, и сейчас он понял. В Алексе не осталось ничего от его прежней открытости, готовности помочь — словом ли, делом. Теперь он был холоден и — хотя Лэндри терпеть не мог это слово — высокомерен.

— Да ради Бога, — Лэндри пожал плечами, — Как я сказал, крысы эти твои. Но если ящик и вправду тебе не нужен — оставь его мне. Может, конструкция, как ты изволил выразиться, и наивная, но работает исправно, и в младших классах проходит на ура. — Он ухмыльнулся. — И я им всем говорю, что за эту блестящую работу гениальный конструктор Алекс Лонсдейл получил свою законную тройку с плюсом. Ведь если бы постарался, смог бы получше, а?

— Может быть, — согласился Алекс, направляясь к двери, в правой руке он держал проволочную клетку с крысами. — Даже наверняка — если бы вы получше нас учили.

Он ушел, а Пол Лэндри, оставшись в классе, все сравнивал того, прежнего Алекса с тем, каким он стал теперь. Сравнение выходило не в пользу нынешнего. То есть сравнения быть и не могло — тот, прежний Алекс, которого он знал, не оставив следа, испарился. На его месте был кто-то другой — и Лэндри был рад, что этот «кто-то», кем бы он ни был, закончил его курс еще в прошлом году. Перед уходом домой он вынес сделанный Алексом ящик во двор и швырнул его в черную пасть мусорного контейнера.