Проклятие памяти

Глава 24

Дом оказался небольшим, но удачно расположенным — в глубине квартала, далеко от проезжей части. Номера видно не было — но Алекс знал, что не ошибся. Найти дом оказалось совсем нетрудно. Когда он приехал в Пало Альто, он просто выключил из памяти все воспоминания, связанные с Ла-Паломой, и сосредоточился на одной задаче — попасть домой. После этого ему оставалось только повиноваться тем импульсам, которые мозг посылал ему на каждом отрезке пути, пока наконец он не оказался перед небольшим, в мавританском стиле, особняком, который — Алекс был совершенно уверен в этом — принадлежал доктору Раймонду Торресу. Несколько минут он пристально разглядывал дом, затем въехал под бетонный козырек, шедший по всей длине ограды, и заглушил мотор.

С улицы его машину не было видно. Алекс вышел из нее, захлопнул дверцу, открыл крышку багажника.

Достав ружье, он перехватил его в правую руку, левой захлопнул багажник, и, почти небрежно неся тяжелое стальное тело оружия, обогнул дом, подошел к заднему крыльцу и подергал ручку двери черного хода. Дверь была заперта.

Алекс внимательно оглядел внутренний дворик за домом. Не зная в точности, что именно он ищет. Алекс был уверен, что сразу узнает это, если оно попадется ему на глаза.

Всю середину двора занимала большая клумба, пестревшая сейчас радужным ковром из цветущих астр. В центре клумбы, под камнем, он обнаружил тщательно завернутый в алюминиевую фольгу ключ от входной двери. Войдя в дом, Алекс уверенно прошел через кухню и столовую и, свернув, поднялся по лестнице в кабинет.

Именно здесь — он знал — доктор Торрес проводил большую часть свободного времени. В углу располагался камин, неподалеку — потрепанное бюро, так не похожее на сверкавшее полировкой и никелем сооружение в кабинете Торреса в Институте. Вообще домашнее пристанище Торреса разительно отличалось от его рабочего кабинета — прежде всего своей захламленностью. Повсюду валялись книги и множество журналов. Алекс бегло окинул журналы взглядом — в основном медицинские, но были и по электронике, психологии и психиатрии. Поставив ружье в угол у двери, он подошел к книжным полкам — на этот раз он точно знал, что ищет, и помнил, где это находится.

Да, она была именно там — между двумя толстыми томами по истории юго-восточных штатов, с детальным описанием последствий американо-мексиканской войны. Небольшая, переплетенная в кожу тетрадь с золотым тиснением на переплете. Осторожно сняв ее с полки, Алекс присел на стоявший рядом стул и, открыв тетрадь на первой странице, пристально вгляделся в нарисованную там схему, с трудом разбирая вычурный старинный шрифт и непривычные сокращения.

Перед ним было фамильное древо семьи дона Роберто де Мелендес-и-Руис — его предков, его потомков, его родни. Водя пальцем по переплетению родственных линий, Алекс вскоре добрался до последнего квадратика с именем.

Последним в роду значился Раймонд Торрес, сын Марии и Карлоса Торресов.

Его мать, Мария Руис, приходилась дону Роберто правнучкой через его единственного сына, Алехандро. Под именем Раймонда Торреса стоял еще один квадратик, но он был пуст.

Захлопнув тетрадь, Алекс положил ее на каминную полку и подошел к бюро. Не колеблясь, он выдвинул нижний правый ящик и, порывшись в нем, извлек на свет потрепанный блокнот в порыжелом коленкоровом переплете.

В блокноте аккуратным мелким почерком Раймонда Торреса излагался главный план его жизни. Раймонд Торрес хотел иметь сына — не родив, а создав его.

На улице быстро темнело, неожиданно Алекс услышал шорох автомобильных шин. Встав, он шагнул к ружью, стоявшему в углу у двери. Когда минуту спустя в кабинет вошел Торрес, первым, что он увидел, было дуло, нацеленное ему прямо в лоб, палец правой руки Алекса лежал на спусковом крючке. Замерев на пороге, Торрес нахмурился, затем улыбнулся Алексу.

— Не думаю, что ты хочешь убить меня, — произнес он. — Также не думаю, что ты уже успел причинить кому-нибудь вред. Поэтому — почему бы тебе не положить эту штуковину и не рассказать мне спокойно, что же все-таки приключилось с тобой.

— Разговаривать больше незачем, — ровным тоном ответил Алекс. — Что со мной — я теперь знаю сам. Вы вставили в мой мозг процессоры. Я машина, и вы программировали меня.

— Ты нашел мой дневник.

— Я не искал его. Я просто знал, где вы его храните. Я знал, где ваш дом, где ваша комната… мне все здесь знакомо.

Улыбка Торреса превратилась в досадливую гримасу.

— Ну, положим, сам ты этого знать не мог…

— Именно мог, — возразил Алекс. — Вы, похоже, и сами не понимаете, что придумали.

Торрес закрыл дверь и, не обращая внимания на ружье, прошел через комнату и устроился поудобнее в кресле. С минуту он изучающе смотрел на Алекса, может быть, что-то действительно не сработало… Тряхнув головой, он прогнал эту мысль.

— Я-то, разумеется, понимаю. Но ты вряд ли. Так по-твоему — что я сделал?

— Превратили меня в себя, — тихо ответил Алекс. — Вы думали, я не догадаюсь об этом, да?

Торрес словно не слышал его вопроса.

— И как же я это сделал, скажи, пожалуйста?

— Во время тестов, — ответил Алекс. — На самом деле вы тогда не обследовали меня. Вы меня программировали.

— С этим мне трудно не согласиться, — кивнул Торрес, — потому что так в действительности и есть. Несколько часов назад я подробно объяснил все это твоим родителям.

— Вы действительно рассказали им все? — спросил Алекс. — И про то, что вы закладывали не только чистую информацию?

— А что же еще, по-твоему, я закладывал в тебя?

Алекс покачал головой.

— Значит, вы все же не понимаете.

— Совершенно не понимаю, о чем ты сейчас говоришь, — покачал головой Торрес. Он с самого начала догадался, что имеет в виду Алекс, и ощущал, как где-то глубоко в сердце поднимается полузабытое чувство — страх.

— Тогда я объясню вам. После операции рассудка у меня попросту не было. Я обладал способностью воспринимать информацию — при помощи компьютеров, которые вы вживили в мой мозг, — но я совсем не мог думать.

— Это не так…

— Так, — перебил его Алекс. — И вы знали об этом, иначе не снабдили бы меня достаточным количеством информации для того, чтобы мое «я» после операции ни у кого не вызвало подозрений. И то, что я якобы страдал амнезией, тоже входило в ваш план — я постепенно вспоминал кое-что, и это выглядело как процесс восстановления. На самом деле я ничего не мог вспомнить, поскольку мозг мой — мозг Алекса Лонсдейла — был мертв. Вы, снабдив меня воспоминаниями, немного ошиблись.

— Я просто ума не приложу, о чем ты толкуешь, Алекс. Уверен, что и ты плохо представляешь это себе…

— Это и кажется мне самым странным, — продолжал Алекс, не обращая никакого внимания на слова Торреса. — Ошибки ведь были такие незначительные, но из-за них я и начал… сомневаться. И если бы дело было только в этих преданиях…

— Преданиях?

— Да. Историях, которые рассказывала вам мать в детстве.

— Моя мать — очень старая женщина. Она многое могла перепутать…

— Нет, — Алекс покачал головой. — Она ничего не путает… да и вы тоже. Предания сделали свое дело — все, кого вы хотели убить, умерли. Вы хотели, чтобы я сделал это — и добились своего. И у меня не осталось никаких воспоминаний об этом — это было тоже предусмотрено. После очередного убийства вы стирали из моей памяти все связанное с ним. Но даже если бы вы не сделали этого — я бы все равно не смог объяснить, например, полицейским, почему убивал всех этих людей. Они получили бы только историю о доне Алехандро и кровной мести. То есть бред сумасшедшего — верно я говорю?

— Бред сумасшедшего — это то, что ты здесь несешь, — Торрес поднялся с кресла.

Перед его глазами качнулось дуло ружья.

— Вы лучше сядьте, — сказал Алекс.

Поморщившись, Торрес снова опустился в кресло, и Алекс продолжал:

— Вы действительно хотели отомстить. Только не за то, что случилось здесь в прошлом столетии. А за то, что было гораздо позже — лет двадцать назад или около того.

— Алекс, это совершенная бессмыслица…

— Не думаю, — покачал головой Алекс. — Например, школа. Это была одна из ваших ошибок — не самая большая, должен сказать. Я вдруг вспомнил, где находится директорский кабинет, но его там не оказалось. Я подумал тогда, что сам ошибся. Ничего подобного — кабинет директора действительно был там, где сейчас медпункт. Только двадцать лет назад, когда вы учились в этой школе.

— Это абсолютно ничего не значит.

— В общем, да. В принципе, я мог видеть такую же вот фотографию в комнате своей матери.

Кивком Алекс указал на бюро, где рядом с родословной семьи Мелендес-и-Руис лежал раскрытый календарь средней школы Ла-Паломы за тысяча девятьсот шестьдесят шестой год. Раскрытый на фотографии выпускного класса этого года. Когда Торрес смотрел на нее, ему казалось, что он испытывает боль более сильную, чем та, что причинили ему запечатленные на этой фотографии люди.

Вот они, рядом — Марти, Валери, Эллен и Синтия. «Четыре мушкетерши», как их прозвали в классе. Раны от их острых шпаг, которыми они — развлечения ради — все десять лет встречали задумчивого мальчика, а позже юношу с мексиканской фамилией, до сих пор не зажили. Он сам не дал им зажить.

Из этой боли родился план, а двадцать лет спустя появилась возможность осуществить задуманное…

Воспоминания он вкладывал в мозг Алекса тщательнее всего, когда его арестуют — Торрес знал, что этого не избежать, — полицейские услышат от него только высокопарную белиберду о преступлениях полуторавековой давности и о мщении, совершаемом якобы рукой давно умершего полубезумного мексиканца.

Правду не узнает никто, в мозг Алекса Торрес не вложил ни единого бита информации о той ненависти, что он испытывал ко всем четырем — к тем, кто в лучшем случае не замечал его, будто его вообще не было на свете…

Даже сейчас, глядя в черный зрачок ружья, он слышат сердитый голос матери:

— Думаешь, они когда-нибудь ласково на тебя посмотрят, Рамон? Или хотя бы заметят? Гринго плевали на нас и будут плевать! Они такие же, как те, кто убил наших предков — и они когда-нибудь убьют и тебя, Рамон. Погоди, сам увидишь. Можешь притворяться кем угодно — от правды все равно не скроешься. Для них ты всегда останешься грязным чикано. Они ненавидят тебя, Рамон, — и ты тоже будешь их ненавидеть.

Она оказалась права. Он действительно ненавидел их. Мать передала это ему по наследству.

Но теперь все было кончено. Он знал, что Алекс сделает дальше. Ведь он сам создал его.

Самое странное — он готов был с этим смириться.

— Как ты догадался обо всем?

— Вы сами мне помогли, — пожал плечами Алекс. — Ваши процессоры хорошо анализируют факты. А факты были простыми. От повреждений, которые получил мой мозг, я должен был умереть. Но не умер. Одно исключало другое. Но оказалось, что есть и третий вариант. Я мог остаться в живых, если бы функции моего организма можно было поддерживать искусственным образом, несмотря на травмы, полученные мозгом. А для этого есть только один способ — система микропроцессоров, заменивших поврежденные участки коры. Оставалось лишь одно «но» — воспоминания. У Алекса Лонсдейла не могло быть воспоминаний. Никаких — ведь он был попросту мертв. Но я ведь вспоминал что-то. Здесь я быстрее нашел ответ — эти воспоминания на самом деле просто-напросто программировались, закладывались в меня, как в компьютер, вместе с разной другой необходимой информацией. А после этого догадаться, кто я на самом деле, уже не составляло труда.

— Мой сын, — прошептал Торрес. — Сын, которого у меня никогда не было…

— Нет, — возразил Алекс, — я не ваш сын, доктор Торрес, и вы это знаете. Я — это вы. В моей голове ваши воспоминания, те что вы сохранили с детства. Не мои. Ваши. Вы понимаете?

— Это одно и то же… — начал Торрес, но Алекс перебил его:

— Нет. Если бы это было так… если бы я был вашим сыном, мне бы пришлось убить своего отца. Но я — это вы, доктор Торрес. А самоубийство для вас, по-моему, лучший выход из положения.

Приподняв ружье, Алекс прицелился Торресу в переносицу и плавно спустил курок. Окровавленная голова Торреса неестественно запрокинулась. Алекс смотрел, как тело медленно оседает на пол, заливая его кровью.

Когда он уже выходил из комнаты, на столе зазвонил телефон. Алекс не стал снимать трубку.

Сев в машину Торреса — вернее, его собственную машину, — Алекс развернулся и поехал домой.

Все уже мертвы — Марти Льюис, Валери Бенсон и Синтия Эванс. Но одна из четверки все еще оставалась жива.

Эллен Лонсдейл.

Осторожно положив трубку на рычаг, сержант Роско Финнерти снова повернулся к Лонсдейлам.

Эллен сидела на диване совершенно обессиленная, с того момента, как они с Маршем вернулись домой. Дрожащими руками она то и дело вытирала красные от слез глаза. За все это время она не произнесла ни одного слова.

Марш казался спокойным, но при более пристальном взгляде можно было заметить, чего стоило ему это спокойствие. Отвечая на вопросы Финнерти, он вначале тщательно обдумывал слова, но в конце концов решил рассказать полицейским всю правду.

Первый вопрос касался, конечно, ружья. Марш сам отвел их в гараж и открыл ящик, где, как он был уверен, лежит в целости и сохранности его охотничий карабин.

В ящике его не было.

Марш мгновенно вспомнил фразу Торреса: «Алекс просто неспособен на убийство».

Но в двух кварталах от них были застрелены Синтия и Кэролайн Эванс, и кто-то, по описанию похожий на Алекса, входил в ворота их дома, держа в руке точно такой карабин.

Значит, Торрес ошибся.

Медленно, от волнения делая частые паузы, Марш начал пересказывать полицейским то, что час назад рассказал ему доктор Торрес. Его вежливо выслушали, затем не менее вежливо заявили о том, что показания Марша следует проверить у самого доктора Раймонда Торреса. В Институте секретарша сказала им, что директор уже уехал. Представившись, Финнерти попросил ее дать им домашний телефон Торреса.

— Дома его тоже нет, — положив трубку, покачал головой Финнерти. — Доктор Лонсдейл, не подумайте, что я принуждаю вас… но, по-моему, самое важное сейчас — найти Алекса. У вас нет никаких предположений, где он сейчас может быть?

Марш беспомощно пожал плечами.

— Если он не у Торреса — тогда… нет, не знаю…

— Может быть, у кого-нибудь из друзей?

— Друзей… видите ли, после той аварии друзей у Алекса практически не осталось. — Он тщетно пытался унять слезы, рвущиеся в голосе. — Б-боюсь… боюсь, что с течением времени его сверстникам начало казаться, что с Алексом что-то не так… ну, вы понимаете… кроме того, обычные проблемы… связанные с долгим отсутствием и…

— Понятно, — кивнул сержант. — Что ж, придется взять ваш дом под наблюдение. Я уже передал на посты данные о машине вашей жены, но, боюсь, это нам вряд ли поможет. И кажется мне, что рано или поздно ваш сын все-таки вернется домой. Мы его здесь подождем, снаружи, если не возражаете. Во всяком случае, если не мы, то кто-то из наших людей здесь будет круглые сутки. О'кей?

Марш кивнул, но Финнерти не был уверен, что он расслышал его слова.

— Доктор Лонсдейл…

Марш резко повернулся к сержанту.

— Я… поверьте, очень вам сочувствую, — Финнерти нахмурился, но продолжал смотреть Маршу прямо в глаза. — И искренне надеюсь, что произошла ошибка и ваш сын не имеет ко всему этому отношения.

Кивнув, Марш достал из кармана платок и промокнул покрасневшие веки.

— Да, конечно, сержант. Я все понимаю. Вы делаете то, что должны, и поверьте, я далек от того, чтобы вам препятствовать. — Помолчав, он продолжал: — Но должен сказать вам… я не думаю, что можно говорить о какой-то ошибке. Алекс опасен — теперь я понимаю это сам. Дело в том, что после этой операции он утратил все человеческие чувства — любовь, ненависть, гнев… абсолютно все. Он не остановится перед любым убийством, если оно покажется ему логически оправданным. Думать о последствиях он тоже не станет. Вот что я хотел сказать вам, сержант.

С минуту Финнерти молчал, видимо, пытаясь как-то оценить услышанное.

— Доктор Лонсдейл, — спросил он наконец, — вы не могли бы прямо сказать то… то, что вы хотите?

— Да… Я хочу сказать — если вы или ваши люди найдете Алекса, единственный выход — убить его. Потому что в ином случае, я подозреваю, он может выстрелить первым.

Финнерти и Джексон переглянулись. Откашлявшись, Джексон шагнул вперед.

— Этого мы не можем сделать, доктор Лонсдейл, — сказал он тихо. — Пока у нас нет никаких доказательств того, что ваш сын в чем-то замешан. Вполне вероятно, что он охотился там, на холмах, на кроликов, и умудрился как-то получить травму.

— Нет. Это он, — шепотом произнес Марш, — я знаю — это сделал он.

— Если даже так, то решать будет суд, — продолжал Джексон. — Вашего сына мы разыщем, доктор Лонсдейл. Остальное — вне нашей компетенции.

Марш устало покачал головой.

— Вы, видно, не совсем поняли меня… Тот, кто бродит сейчас по округе с ружьем, — это уже не Алекс. Не знаю, кто он такой, но это не мой сын…

— Да, разумеется, — согласился Финнерти, стараясь говорить тем ровным, успокаивающим тоном, которым он всегда разговаривал со свидетелями, находящимися на грани нервного срыва. — Вам лучше всего отдохнуть немного, доктор Лонсдейл… а мы сделаем все, что только возможно. — Усадив Марша на диван рядом с женой, Финнерти попрощался, и они с Джексоном направились к выходу.

Уже у машины Финнерти в упор взглянул на напарника.

— И что ты думаешь обо всем этом?

— Я… я просто ума не приложу, Росс…

— Вот и я тоже, — кивнул Финнерти.

— Я все равно отказываюсь тебя понимать, — упрямо мотнул головой Джим Кокрэн.

Он стоял около столика с телефоном, вопросительно глядя на замерших на диване жену и старшую дочь. Поддержала его только малышка Ким — но пять минут назад, когда стало ясно, что ссоры не избежать, Кэрол отослала ее наверх, в ее комнату.

— С Эллен, Маршем и Алексом мы дружим почти всю жизнь. И теперь ты не хочешь даже позвонить им? В чем дело?

— Этого я не говорила, — запротестовала Кэрол, зная, что именно это она на самом деле имела в виду. — Мне просто кажется, что нам лучше… не докучать им какое-то время, пока окончательно все не выяснится.

— Не докучать? — поднял брови Джим. — От кого ты умудрилась услышать такое, Кэрол?

— Ни от кого! — огрызнулась Кэрол, уже не пытаясь сдерживать гнев. — После того, что случилось ночью, я терпеть больше не намерена!

— А Марш и Эллен, значит, могут все это терпеть? О них ты подумала? Представь только, каково сейчас им! Ведь их жизнь просто рушится, Кэрол! Подумай об этом, пожалуйста.

Машинально Кэрол подумала, что примерно то же самое говорила она несколько недель назад Лайзе. Но несколько недель назад никто еще не был убит…

— Ну а если Алекс все же вернется домой? Ведь Шейла Розенберг уже заявила, что сегодня утром именно он убил Синтию Эванс и Кэролайн и, возможно, виновен в смерти Марти и Валери Бенсон…

— Точно этого никто пока знать не может, — настаивал Джим. — Зато все знают, что Шейла — главная разносчица сплетен в городе.

— Но, папа… — вступила в разговор Лайза. — Алекс сам мне сказал, что ему все равно, что случилось с миссис Льюис… и еще — что он не думает, будто это мистер Льюис убил ее. А потом — что будут, наверное, еще жертвы…

— Но это не значит, что…

— И с тех пор как его привезли оттуда домой, он… он вел себя с каждым днем все хуже… Ты хочешь сказать, что это не так?

— Дело не в этом, — сказал Джим. — А в том, что друзей нужно поддержать, что бы там ни случилось с ними. Кроме того, я не верю, что Алекс мог кого-то убить.

— То есть, как всегда, прячешь голову в песок, — взвилась Кэрол. — Если он действительно не имеет к этому отношения — почему, скажи, пожалуйста, он исчез?

— Исчез? — Джим пожал плечами. — Откуда ты знаешь? Может быть, с ним что-нибудь случилось там, на холмах…

— Но, папа…

— Хватит, — Джим стукнул пальцами по краю стола. — Разговоров, я полагаю, на сегодня достаточно. Я немедленно звоню Маршу. И выясню, что там на самом деле произошло. И если им нужна помощь, я отправлюсь к ним. А вы как хотите.

Встав, он вышел из кухни, несколько секунд спустя Кэрол и Лайза услышали из гостиной его голос: «Это Джим, Марш».

— Я не поеду туда, ма, — тихо сказала Лайза, испуганно глядя на мать. — Я тебе не говорила, но… я боюсь Алекса.

— Успокойся, дорогая, — Кэрол подошла к дочери и поцеловала ее. — Мы с тобой никуда не едем. И — конечно, это вряд ли тебя успокоит — но я боюсь не меньше твоего, поверь. — В дверях показался Джим, и обе разом повернулись к нему.

— Я только что говорил с Маршем, — он покачал головой, — но практически так ничего вразумительного у него не узнал. Эллен, по его словам, с момента их приезда домой все время молчит. Сидит неподвижно на диване — он даже сомневается, слышит ли она, когда к ней обращаются.

— Обращаются? — спросила Кэрол. — Разве там есть кто-нибудь еще?

— Только что уехали полицейские.

В кухне наступило молчание. Наконец, решившись, Кэрол подняла голову.

— Хорошо, — вздохнула она. — Если ты считаешь, что нам надо туда поехать, тогда едем сейчас. Я думаю, ты прав — мы не можем просто так сидеть здесь, ничего не делая. — Она шагнула к мужу, но, обернувшись к Лайзе, увидела, что та по-прежнему сидит на табуретке у кухонного стола.

— Нет, — ее глаза буквально источали ужас. — Я… я не поеду.

Джим долго с тревогой смотрел на дочь, присев перед ней на корточки, он взял ее за руки.

— Понимаю, моя милая, — он попытался улыбнуться. — Вернее, могу себе представить, что ты сейчас должна чувствовать. — Встав, он обернулся к жене: — Ты остаешься с ней, как я понимаю.

— Не бросать же их одних, — Кэрол от души надеялась, что в голосе ее не слышно охватившего ее чувства огромного облегчения, хотя и не слишком заботилась о том, чтобы его скрыть.

— Я недолго, — пообещал Джим. — Просто посмотрю, не нужна ли там моя помощь… ну и чтобы они не чувствовали, будто никого нет рядом. И сразу вернусь. О'кей?

Кивнув, Кэрол проводила мужа до двери, когда он уже взялся за ручку, она, встав на цыпочки, крепко поцеловала его.

— Прости меня, — прошептала она. — Я знаю, что не к месту расклеилась, но это бывает с каждым. Простишь, милый?

— Все и всегда, — Джим прикоснулся губами ко лбу Кэрол. Выходя, он на секунду обернулся: — Дверь без меня никому не открывай!

Он ушел, заперев дверь. Кэрол медленно пошла в кухню.