Пророк

Глава 30 Лили

Я сидела на мягком диване, с улыбкой наблюдая, как Лили донимает Ревика, чтобы тот пораскрашивал картинки вместе с ней.

Она хотела, чтобы я тоже пораскрашивала с ними, но я слишком увлеклась наблюдением за ними двоими, поэтому мой листок и восковые мелки лежали на диване рядом, практически нетронутые.

Созерцание их спора о том, каким цветом раскрашивать зайчика, почему-то вызвало в моем сознании воспоминание о том, как мы с Ревиком впервые вошли в это помещение.

Мы оба чертовски сильно нервничали.

Прошло много недель, прежде чем они позволили нам увидеть её лично, и то мне пришлось практически закатить истерику (а потом Ревику тоже пришлось закатить истерику), после чего Балидор и другие видящие из Адипана дали нам доступ. Они до сих пор не знали всего, что Менлим сделал с её светом, хотя видящие с высокими рангами осматривали её практически каждый день.

Мы с Ревиком тоже долгими часами изучали её свет, даже если поначалу нам разрешалось делать это только через транскрипции и записи.

В любом случае, к тому времени, когда они наконец-то пустили нас туда, мы оба вели себя немножко неадекватно.

Мы с Ревиком вместе стояли перед дверью, застряв где-то между предвкушением, волнением, нервозностью, облегчением и ужасом, дожидаясь, пока нас впустят.

Никто из нас не шевелился, пока Чинья и Тензи отпирали наружную дверь, и я так крепко стискивала руку Ревика, что наверняка причиняла ему боль.

Они озвучили нам правила, пока мы стояли снаружи. Каждый из нас мог находиться в резервуаре Лили лишь промежутками максимум по два часа. Нельзя сильно вторгаться нашими светами, по крайней мере, в отношении верхних структур её aleimi. После каждых двух часов в резервуаре надо выдержать четырёхчасовой перерыв. Спать там нельзя. Нельзя позволять ей слишком сильно резонировать с верхними столпами Ревика, или даже с моими, хотя они по очевидным причинам больше беспокоились о столпах Ревика.

Мы стояли там, слушая всю эту нудятину, но внимали лишь вполуха.

Ревик крепко сжимал мои пальцы, несмотря на мою убийственную хватку, но я чувствовала, что каждая унция его внимания сосредоточена на другой стороне двери. Когда они наконец-то отворили её, резкий прилив нервозности ударил меня в живот. Я помню, что у меня закружилась голова, возникло ощущение тошноты, а кожа сделалась разгорячённой.

Но в первую очередь я помнила ощущение ужаса.

Я не могла уложить в голове тот факт, что я стала матерью.

Я не заслужила этот титул. Ну, то есть, конечно, половина генетического материала Лили принадлежала мне. Первые несколько недель её существования я носила её в себе. О, и я сшибла на задницу ту женщину, которую моя дочь считала своей матерью, когда я пришла её спасать.

Я не уверена, что последнее засчитывалось.

Должно быть, Ревик тоже нервничал. Если так, то это не было заметно; он был прямо-таки скалой, Мистером Спокойствие и Собранность. Я пыталась убедить себя, что это потому, что он дольше живёт на этом свете и более уверен в своей способности воспитать ребёнка, не похерив его жизнь. Он много недель успокаивал меня относительно материнства, хотя мы редко обсуждали то, каково это будет, когда мы станем родителями.

Конечно, тихий и неугомонный голосок в уголке моего сознания говорил мне, что Ревик меньше нервничает только потому, что он никогда не проводил время с маленькими детьми.

Издав слегка забавляющийся смешок, он посмотрел на меня и крепче сжал мою ладонь.

«Не будь такой трусихой», — пожурил он.

Я пихнула его рукой, не выпуская его ладони. «Скажи мне это через десять лет, когда нашей дочери понадобится психотерапевт, потому что её биологическая мама избила её фальшивую маму-похитительницу прямо на её глазах».

Ревик лишь прищёлкнул языком.

«Может, сначала лучше зайти одному из нас? — нервно спросила я, наблюдая, как Чинья и Тензи отворяют толстую дверь из органического металла. — Ну, чтобы не слишком её ошеломить?»

«Нет, — сказал Ревик, не отводя взгляда от открывающейся двери. Вместо этого он лишь крепче сжал мою ладонь. — Нет, мы пойдём вместе».

Он говорил так уверенно, что я немного расслабилась.

Затем ощутив на себе его взгляд, я подняла глаза и увидела, что его губы слегка поджаты, а в глазах пляшет веселье.

«Думаю, ты правда нервничаешь сильнее, чем я», — сказал он.

«Или ты просто лучше это скрываешь», — парировала я.

«Может быть».

Моё нутро скрутилось узлами и сжалось, когда мы вошли в ту открытую дверь. Я невольно вспомнила, как малышка Лили плакала после того, как я вырубила Касс, и как подозрительно она смотрела на меня всё то время, что мы летели на вертолёте.

«Наверное, нет, — тихо призналась я Ревику. — В смысле, нет, дело не в том, что ты скрываешь это лучше».

Притянув меня поближе, он улыбнулся, послав тёплый импульс прямо в центр моей груди. В тот день он очень открыто проявлял привязанность ко мне — это я тоже помню. Он также послал мне нить жара, которую я прочувствовала до самых ног. Закрыв глаза посреди полушага к двери, я пихнула его плечом и шлёпнула по предплечью той его руки, которую сжимала обеими ладонями.

«Прекрати, — сурово послала я. — Не перед ребёнком».

Это заставило Ревика расхохотаться, отчего Тензи, Чинья и Деклан бросили в нашу сторону озадаченные взгляды. Когда я обернулась к ним, лишь Балидор выглядел забавляющимся. Поймав мой взгляд, он указал пальцами на открытую дверь, и на его губах играла полуулыбка.

— Хватит тянуть резину, Высокочтимый Мост, — шутливо сказал он.

Но я уже отвела взгляд от него.

Я помню, что Тарси тоже там была. Она подгоняла меня к двери, как и Балидор.

— Иди уже, — сказала она на английском с сильным акцентом. — Прятаться здесь тебе ничего не даст.

Кивнув, я не сумела улыбнуться в ответ.

— Нам надо навестить и Мэйгара тоже, — пробормотала я Ревику.

Он кивнул в ответ на мои слова.

Конечно, я только позднее узнала, что он навещал Мэйгара каждый день с тех пор, как мы вернулись на корабль. Поначалу это слегка выбило меня из колеи — понимание, что у Ревика с его сыном теперь есть отношения, о которых я вообще ничего не знала.

По правде говоря, мне до сих пор казалось, что я не в курсе многих вещей.

— Он хочет поговорить с тобой, — заговорил Ревик с пола, подняв взгляд от своего зайца, которого он продолжал раскрашивать ярко-голубым вопреки возмущениям Лили. — О Дубае. О том, как ты хочешь использовать его там. Он думает, что после случившегося в Макао я не допускаю его до участия в операциях, — слегка закатив глаза, он улыбнулся мне. — Он всё ещё винит себя. За то, что Джона ранили.

Я улыбнулась, мягко прищёлкнув языком.

— А так и не скажешь, судя по тому, как он ворчит на Джона.

Ревик приподнял бровь.

— Он сложная личность.

Я расхохоталась.

— Подожди. Можешь повторить это? Чуть-чуть погромче? Хочу убедиться, что камеры это записали.

Ревик хрюкнул, но опять улыбнулся.

Лили сидела между нами, и её прозрачные глаза с зелёной каёмочкой зорко следили за нами.

— Кто? — потребовала она у Ревика, поджав губы. — Кто сложный?

— Твой брат, — буднично сообщил он, возвращаясь к раскрашиванию.

Она посмотрела на меня, словно ища подтверждения его словам, и я рассмеялась.

— Не смотри на меня, — сказала я. — Ты правда думаешь, что твой отец врёт тебе?

— Он сказал, что зайчики могут быть голубыми! — тут же выпалила Лили. — Я проверила это, вот только что. Я ему показала, но он говорит, что ему всё равно. Зайчики коричневые… или чёрные… или белые. Но не голубые же! — подчеркнула она, неодобрительно глядя на очень даже голубого зайчика Ревика.

Он поднял взгляд, улыбаясь мне и закатывая глаза.

— Она определённо твоя дочь, — сказал он.

Я щёлкнула языком, смеясь.

— Ты так думаешь, да? — я посмотрела на Лили, улыбаясь ей. — Твоему папе не нравятся правила, милая, — сообщила я ей. — Тут ты, возможно, ничего не докажешь.

Она бросила на меня удивлённый взгляд, затем уставилась на опущенную темноволосую голову Ревика, словно обдумывая эту новую информацию или, может быть, сопоставляя её с теми сведениями о нём, которые она уже знала. Глядя на неё сзади, я заметила, что её волосы немножко отросли. При этом завитки слегка распрямились под собственным весом, и теперь её волосы больше походили на волосы Ревика.

Мне также показалось, что она выглядит чуточку старше.

Я нахмурилась от этой мысли, посмотрев на длину её ног. Балидор сказал, что они ничего не могли поделать с тем, как Менлим ускорил её процесс взросления.

Но это беспокоило меня. Очень беспокоило.

Когда я подняла взгляд в следующий раз, она опять уставилась на меня с проницательным выражением в ясных глазах. Её округлое личико причудливым образом тоже напоминало мне Ревика — больше его детскую внешность, которую я видела в Барьерных снимках, но всё равно у меня временами дыхание перехватывало. Однако её свет был уникальным. Иногда отдельные отголоски казались мне знакомыми, чисто проблески, на которые я могла реагировать лишь эмоциями, но это не принадлежало мне или Ревику.

Это было нечто её собственное.

Лили смотрела, как я за ней наблюдаю, и её личико сохраняло серьёзное выражение, пока она прижималась к плечу и боку Ревика.

Однако это тоже лишь напомнило мне о том первом дне.

Когда мы с Ревиком впервые вошли сюда, она просто уставилась на нас. Мы остановились в нескольких футах от двери, пока команда охранников закрывала её за нами.

Наверное, мы позволяли ей осмотреть нас, хотя не планировали это заранее и не обсуждали.

Те первые несколько секунд Лили не моргала.

Она стояла в своей кроватке, уставившись на нас глазами, которые казались мне намного более взрослыми, чем выглядело её тело. Я помню, что даже тогда задавалась вопросом, сколько же ей лет по меркам видящих. Тогда она выглядела 3-4-летним ребёнком, но я понятия не имела, сколько это в годах видящих, да и что это означало, ведь мы знали, что медицинские техники Тени искусственно ускорили её взросление.

Честно говоря, я вообще не понимала, как взрослеют видящие. Я по-прежнему склонна была больше опираться на человеческие мерки.

Я также задавалась вопросом, соответствовала ли она ментально своему хронологическому возрасту.

Будет ли её эмоциональное развитие отставать от физического, учитывая то, что сделал с ней Менлим? Если бы Лили имела возможность развиваться и расти естественным темпом, то на момент той первой встречи со мной и Ревиком в резервуаре она вообще ещё не появилась бы на свет из утробы.

— Девять, — тихо сказал мне Ревик в то время. — Балидор говорит мне, что она развилась примерно до уровня девятилетнего сарка. Он считает, что это более-менее точная оценка — во всяком случае, на физическом уровне, включая развитие мозга. Они также каким-то образом ускорили её эмпирическое развитие — наверное, за счёт усовершенствованной ВР, а также ускорив активацию её световых структур. В любом случае, этот возраст более-менее верен, поскольку она почти не встречала людей. Даже если она элерианка и может менять свой цикл развития, она всё равно будет имитировать взросление сарков, а не людей.

Я лишь кивнула, будучи не в состоянии оторвать взгляд от этих прозрачных, похожих на стекло радужек. Тонкий светло-зелёный ободок по краям выглядел настолько идеально симметричным, что даже казался искусственным.

Однако я уставилась в эти глаза главным образом потому, что они чертовски напоминали глаза Ревика.

Я помню, как она немножко поджала свои маленькие губки. В сочетании с напряжённым, очень Ревиковским пристальным взглядом прозрачных глаз это практически лишило меня дара речи.

Это одновременно тронуло меня и заставило нервничать. Никакие сюси-пуси не помогут завоевать расположение Лили, как это бывало с человеческими детьми её возраста. Ревик предупреждал меня, что к детям-видящим нужно относиться как к индивидуальным личностям, даже в таком возрасте.

И я уже чувствовала, как она оценивала меня взглядом.

Я также чувствовала, как она вспоминает мой свет.

Я всё ещё находилась далеко от неё, что причиняло боль; между нами по-прежнему стояла осязаемая стена.

Она помнила меня в двух отношениях: как ту, что вырубила Касс; ту, про которую ей промывали мозги, наверное, всё то время, что она жила на свете. Она также помнила меня как свет из куда более далёкого воспоминания, которое она могла даже не осознавать.

И я отчаянно желала, чтобы она вспомнила тот свет.

Мне нужно, чтобы она не забывала это воспоминание.

В какой-то момент я осознала, что задерживаю дыхание… и свой свет.

Заметив это, я заставила себя выдохнуть и расслабиться.

Через считанные секунды её поразительно яркий свет ударил по мне белой и сине-зелёной волной. Это заставило меня вслух всхлипнуть, моя рука взметнулась к груди, и я силилась осмыслить всё то, что чувствовала — отдалённость, близость и сложность этих высоких структурированных нитей.

— Боги, — произнёс Ревик рядом со мной.

Я почти забыла об его присутствии, но когда он заговорил, я почувствовала, что его свет тоже переплёлся с ней. Затем я увидела, как она смотрит на него почти в страхе, но при этом каким-то образом узнавая и его тоже. Я заметила, что в случае с Ревиком её страхи были одновременно более расплывчатыми и более конкретными, связанными с образами и ощущениями, которые я не могла уловить — должно быть, она переняла эти впечатления от Менлима, а может, совокупно от Менлима, Касс и Териана.

Ревик снова сжал мою ладонь, затем потянул меня вперёд, проходя глубже в комнату.

Я последовала за ним уже без неохоты, но всё равно беспокоясь из-за тех более интенсивных разрядов, которые ощущала в её свете. Я видела, что она настороженно наблюдает за нами, бдительность и страх по-прежнему не уходили из её глаз. Я постаралась сильнее открыться для неё, дать возможность почувствовать больше меня.

В какой-то момент я ощутила в ней искру узнавания.

Я почувствовала, что она помнит меня — не только сцену в той ужасной нью-йоркской квартире, не только то, что ей втирали Менлим и Касс. Я ощутила, как нить её света скользнула в нить моего света, как будто так было всегда, как будто там ей самое место.

Затем она разрыдалась.

Ощущалось это так, будто кто-то ударил меня кулаком прямо в центр груди.

Затем я побежала к ней. Я подхватила её на руки прежде, чем сознательно приняла данное решение. Вытащив её из кроватки с низкими стенками и пушистым бело-голубым одеялом с улыбающимися китами, я прижала к её груди, обхватив и руками, и своим светом.

Я почти не замечала, что плачу, пока Ревик не оказался рядом с нами, и я не увидела слёзы в его глазах. Лилай обвила ручками мою шею и продолжала плакать. Затем Ревик обнял нас обеих, вливая свой свет в нас и не отпуская, пока мы все трое не выплакались.

Даже когда я успокоилась, моя грудь по-прежнему болела.

Кажется, она болела несколько дней.

Может, даже недель.

После этого мы просто сидели с ней на диване — на том же пушистом зелёном диване, на котором я сидела сейчас. Он всё ещё напоминал мне какой-то мультяшный диван, что-то в духе книг доктора Сьюза. В тот первый день я просто сидела, обнимая её, гладя по волосам, которые были длинными, мягкими и слегка вились, как мои, но по цвету напоминали волосы Ревика — то есть, скорее совершенно чёрные, нежели тёмно-каштановые. Ревик сидел рядом с нами на диване, и долгое время я не могла сформулировать ни единого внятного слова, пока наши света переплетались между собой.

В какой-то момент я поняла, почему Балидор опасался пускать нас с Ревиком к ней. В те пять-десять минут я уже осознала, что ни за что на свете не позволю ей остаться одной в этой зелёной камере без нас, сколько бы ей ни дали мягких игрушек, пушистых одеял с китами или зелёных, похожих на мох диванов родом как будто из «Алисы в стране чудес».

Даже тогда Ревик посмеивался над моей ворчливой опекой.

Я помню, как он вытирал слёзы тыльной стороной ладони, но его лицо главным образом выражало радость, бессловесную, наполненную благоговением радость, которую я никогда прежде в нём не ощущала. В итоге я импульсивно (и да, немного неохотно) передала Лили ему, бесцеремонно плюхнув её к нему на колени.

Вместо того чтобы обхватить её руками, как это делала я, Ревик поначалу просто сидел и смотрел ей в лицо. Он улыбался, но через несколько секунд я поняла, что он позволяет ей самой прийти к нему.

И она пришла.

Ей даже не потребовалось много времени.

Рывком поднявшись в сидячее положение и уставившись на него этими серьёзными, прозрачными как стекло глазами, она долго смотрела на него, не моргая.

Затем у меня перед глазами всё опять размылось от слёз, когда она перебралась ему на грудь, стиснув кулачками его рубашку для опоры, чтобы встать на его ногах и посмотреть ему прямо в лицо.

Ревик не шевелился. Он просто сидел там, глядя на неё в ответ и уже не улыбаясь. Его свет был таким открытым, каким я, кажется, ещё никогда его не ощущала.

Я продолжала смотреть, как Лили потянулась и прикоснулась к его лицу ладошками. Она схватила его за волосы, затем за подбородок, который покрывала лёгкая щетина, потому что Ревик утром не побрился… затем за его руку.

Я и не осознавала, что никто из нас не произносил ни слова, пока Лили не нарушила молчание, по-прежнему серьёзно глядя ему в глаза.

— Ты мой другой папочка? — спросила она.

Её тон был таким же серьёзным, как и её лаза.

Я помню боль в своей груди, вызванную её словами — такую жаркую боль, что у меня перехватило дыхание, и внутри зародился прилив желания защитить, который куда сильнее походил на злость. Осознание того, что она наверняка услышала этот термин от Териана и Касс, тоже не помогало. Даже тогда они воспитывали её так, чтобы она восприняла Ревика как родителя — возможно, наряду с Терианом.

Но вот меня, очевидно, вообще не должно быть в этой картине.

Тут Ревик взглянул на меня, словно осознав то же самое.

В отношении самой Лили он даже не дрогнул.

По-прежнему удерживая её взгляд, он показал ладонью жест «более-менее». Когда она нахмурилась, он ответил на её вопрос вслух, и его голос звучал не менее серьёзно.

— Я твой единственный отец, — просто сказал он.

Помедлив, словно сомневаясь, надо ли продолжать, он всмотрелся в её лицо. Несколько долгих секунд мы оба наблюдали, как она обдумывает его слова.

Затем Лили взглянула на меня, по-прежнему стискивая рубашку Ревика спереди.

Её глаза на мгновение вновь сделались настороженными, пока она всматривалась в моё лицо, но в то время я видела там противоречие и ощущала печаль в её свете. Я почувствовала, как эти противоречия и печаль усиливаются просто от того, что мы сидели так близко друг к другу.

Эта связь, которую мы все делили, сияла ярче, чем её страх. Такое чувство, будто разноцветная нить переплеталась между самыми высокими участками наших светов.

Даже тогда я ощущала в этой нити любовь.

Я чувствовала это от неё, и любовь струилась из меня с такой интенсивностью, что я увидела, как Лили моргнула, и вся насторожённость в её глазах снова померкла.

В этих гигантских глазах во второй раз выступили слёзы. Она протянула ко мне свободную ладошку, сжимая воздух и просясь на руки.

И да, думаю, какая-то часть меня умерла в те несколько секунд.

Даже сейчас, вспоминая тот момент — момент, когда я осознала, что всё действительно может быть хорошо, и Лили не возненавидит меня навеки из-за Касс, Менлима и Териана — беглый проблеск того чувства по-прежнему так переполнял меня, что я честно не знала, как это выразить.

Наблюдая, как она опять отчитывает Ревика за выбранный цвет, вцепившись в его рубашку, прижавшись к его плечу и обвинительно указывая на раскрашиваемый им рисунок, я снова вытерла слёзы, широко улыбаясь, как идиотка.

Я не прислушивалась к их словам, но чувствовала, как их света взаимодействуют между собой, и я следила за глазами Ревика, пока он спорил с ней. Его прозрачные радужки оставались серьёзными, выражение лица — непроницаемым как у разведчика, пока он внимательно слушал её.

Даже теперь, когда она пыталась командовать им, я видела на его лице лишь любовь. Более того, учитывая всё, что я ощущала в его свете в данный момент, я вообще поражалась, как она может с ним спорить.

Наблюдая за ними, я во второй раз рассмеялась, со смущением вытирая глаза, когда они оба прервали свою перепалку и озадаченно уставились на меня. И даже тогда я не перестала улыбаться.

Здесь всё имело склонность просто уходить.

Здесь остальное просто не имело значения.

Я знала, что так не продлится долго — это и не могло продлиться долго — но пока что этого достаточно.

Пока что весь мир сводился к этому.