Провидец. Город мертвецов

Глава 16

Капитанское «отправляемся сейчас же», на деле оказалось «когда вернутся остальные члены экипажа». Степан заверил меня, что задержка на час решительно необходима - надобно было проскочить военный заслон во время смены постов, либо дожидаться ночи. Увы, подобной роскоши я себе позволить не мог, оттого смирился с часовой задержкой и обязался покрыть возможные убытки. Разумеется, возместить потерю корабля я не мог, но ничто на этой земле не дается без риска, в особенности хлопчикам, занятых подобным ремеслом.

Покамест капитан предложил мне подняться в гондолу и чувствовать себя как дома; желательно только ничего там не трогать.

Сам же Степан остался снаружи, занявшись изучением приборов и настройкой регуляторов.

Я, как и было велено, поднялся по грубой веревочной лестнице, пролез в люк и увидел на удивление просторную кабину. Быть может, так лишь казалось из - за царившей в ней пустоты. С рельсов на потолке безжизненно спадали огромные мешки, которые можно было опускать и фиксировать при помощи защелок; на корме и носу громоздились до самого верха ряды бочек и ящиков. Однако середина гондолы оставалась свободной, разве что стеклянные лампы свисали на крюках с балок. Под колпаками вместо фитилей сияли желтым светом колбы, заполненные жиром. И где только Степан их раздобыл?

Справа, на другом конце от входа, в стену было врезано несколько деревянных ступенек. Взойдя по ним, я очутился в помещении, битком набитом трубами, рукоятями и кнопками всякого толку. Часть корпуса представляла собой толстое стекло, местами помутневшее и поцарапанное.

Кое-где торчали рычаги в половину моей руки, а то и больше. В капитанской рубке ярко мерцали кнопки, а из пола торчали педали управления.

Внезапно, без всякой видимой причины, меня охватила уверенность, что за мной наблюдают. Я застыл на месте, не отрывая взгляда от окна. Сзади не слышалось ни звука - ни шагов, ни скрипа ступенек, ни даже дыхания… и все же, я всем нутром чувствовал, что в рубке я не один. Но опасности не ощущалось. Я медленно повернулся.

В одном шаге от меня стоял маленького роста худощавый господин, однако, в худобе его отнюдь не ощущалась хрупкость или болезненность. Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих стариков. Брился, казалось, он довольно редко, потому как весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою чистят на конюшне лошадей. Маленькие умные глазки бегали из - под высоко выросших бровей. Никакими стараньями нельзя было докопаться, из чего состряпан был его камзол: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на кожу, какая идет на сапоги; назади вместо двух болталось четыре полы. На шее у него тоже было повязано что - то такое, чего нельзя было разобрать: чулок ли, подвязка ли, или набрюшник, только никак не галстук. Если бы я встретил его, так принаряженного, где - нибудь у церковных дверей, то, вероятно, дал бы ему медный грош.

– Я – Николай. Ваш новый пассажир.

Он ничего не ответил, а лишь продолжал сверлить меня взглядом.

В этот момент во входном проеме возникла голова Степана.

– Кузмич, отойти! – велел капитан. – Не смущай барина.

Оборванец, не проронив ни слова, отошел в сторонку, достал из матерчатой сумки фуражку и натянул на голову. Сзади в уборе было проделано отверстие для косички.

– Он не говорит, – пояснил капитан, залезая в рубку. – Ему язык отрезали. Кто, и за какие грехи, не ведаю. Я его уже таким подобрал. Чёрт он надежный, только больно уж тихий.

– Оно и видно, – ответил я, продолжая разглядывать грязное смотровое окно.

За бортом ветер дул порывами, то усиливаясь, то ослабевая. Деревья скрипели, точно жаловались на непогоду, но никто не внимал их стонам.

- С дороги! - потребовал незнакомый голос.

- А я никому и не мешаю, – сказал Степан, не оборачиваясь.

К нам присоединился еще один мужчина, улыбчивый и полноватый. На нем, не смотря на летнюю пору, была черная меховая шапка с отворотами, закрывавшими уши, и бурая кожаная куртка, застегнутая на медные пуговицы из разных наборов.

– Это Митрич, – сказал Степан, продолжая дергать рычаги на приборной панели. – Не обращайте на него внимания, барин.

– Как можно, Степан Макарович? - Толстяк притворно оскорбился. – Митрич, – протянул он мне руку.

– Николай...

Рука его была столь крепка, что казалось, словно ладонь моя угодила в тиски.

- Кузмич, проверь канаты, – стал раздавать ценные указания Степан. - Митрич, что с водородом?

- Заправлен под завязку. Думается, хватит на несколько рейсов.

- Утечку устранили?

- Так точно капитан, устранили, - кивнул толстяк и повернулся ко мне. – Так - с, вы летали когда – нибудь?

В памяти моей вдруг вспыхнул день, когда армейский дирижабль подобрал нас со шпиля башни Адмиралтейства. Там внизу, на улицах Нового Петрограда, кипела бойня, а мы с Настей и Лыковым висели на веревочной лестнице над этой страшной пучиной.

– Приходилось, – ответил я.

- Вам же лучше. Напачкаете тут - сами будете вытирать. Договорились?

- Договорились. Мне куда-нибудь присесть?

Окинув узкую кабину взглядом, Митрич не обнаружил ни единого уголка, сулящего удобство.

- Обычно мы пассажиров не берем, - извинился он. - Уж простите, но кают первого класса на этой кляче с роду не было.

- Как – нибудь переживу. Не стоит беспокоится.

- До города час лету, потом еще полчаса, чтобы подготовиться к высадке, – объявил капитан. Где желаете сойти?

– На башне Адмиралтейства...

– Вы – безумец, барин, – заявил Митрич.

– Коков есть. Обратно не затолкаешь, – ответил я словами Фёдора Михайловича.

– Ваша воля, - Степан покачал головой и снова опустил глаза на пульт, над которым колдовали его руки. – Граждане, по коням!

Степан подался вперед и дернул один из рычагов. Над рубкой что - то от чего - то отсоединилась и к чему - то пристыковалась. Кабину заполнил гулкий металлический лязг.

Капитан взялся за рукоять и подтянул к груди переключатель.

Пол слегка накренился. Это воздушное чудище неторопливо пришло в движение, по обшивке корпуса с пронзительным скрежетом заскребли ветки. Поначалу дирижабль поднимался сам по себе, без участия паровой или машинной тяги, за счет одного только водорода, заключенного в шишковатые баллоны над гондолой. Ни качки, ни толчков не ощущалось - только смутное ощущение полета. Наконец воздушный корабль воспарил над лесом, оставив древесные кроны под брюхом, и начал забирать все выше и выше.

Все протекало на много спокойнее, чем я ожидал. Если не считать поскрипывающих канатов и пустых ящиков, что заерзали по полу в грузовом отсеке, обходилось почти без шума.

Но тут Степан выдвинул на колени некое подобие штурвала и щелкнул по очереди тремя переключателями. Кабину заполнило шипение пара, ринувшегося из котлов в трубы, прямо к двигателям, которым предстояло увлечь судно за облака. Дирижабль дал легкий крен на восток, мягко задрал нос и устремился в небеса.

Набрав высоту, он плавно поплыл вперед. Временами просыпались паровые двигатели, не давая ему сбавлять ход.

Отсюда были прекрасно видны пароходы и катера, ползущие по глади залива, а когда внизу потянулась суша, без труда различались знакомые кварталы и улицы Петербурга.

Вскоре, прямо по курсу, появились очертания Нового Петрограда. Я вдруг живо почувствовал веяние смерти от этого города, который лежал, словно мертвый исполин, исходивший смрадом разложения. Трудно выразить чувства холодного ужаса и страха, охвативших мою душу в эту минуту. Страха за сестрицу, которая столь глупо и опрометчиво кинулась в объятия этого чудовища.

К тому же, черные тучи росли и ползли по небу, меняя свои дымные очертания. Гроза приближалась величественно; издали доносился глухой и сердитый рокот грома, и теперь уже не ветер, а свирепый ураган носился со страшной силой, то и дело раскачивая дирижабль. Вдруг блеснула молния, и за бортом раздался резкий удар грома. Раскаты его были могучие и широкие; чувствовалось, как от них содрогались земля и воздух. А следом, словно вырвавшись из своего долгого плена, на мир обрушился ливень.

– У меня для вас весьма дурные вести, барин, – сказал капитан, внимательно всматриваясь в стену дождя. – На шпиле Адмиралтейства высадить не сможем. Не ровен час, разобьемся. Единственный ход – подойти к трубе старой котельной, что во пятом секторе третьего кольца. Уже с неё спуститесь на крышу. Надеюсь, барин, вам чужды страхи высоты...

– Пустяки, – соврал я, хотя больше высоты боялся только пауков.

- Однако, погода нам благоволит, - пояснил Степан. - Тут носа своего не видать, не то что дирижабль в небесах. Проскочим.

– Минутная готовность, – объявил Митрич.

– Кузмич! – скомандовал Степан.

Тот ужом вскочил с сиденья и исчез в грузовом отсеке. Несколько секунд спустя, что - то большое с шумом покатилось или просто вывалилось. Дирижабль ушел вниз и дернулся, но вскоре пришел в равновесие. Когда качка прекратилась, Кузмич вернулся в кабину. Теперь на нем были перчатки из такой толстой кожи, что он едва мог шевелить пальцами.

Он кивнул Семену и Митричу, те кивнули в ответ. Капитан обратился ко мне:

- Надеюсь, барин, маска с собой у вас имеется. Смрад в городе стоит не выносимый.

– Не смейте волноваться, – успокоил я капитана.

- Надевайте.

Я залез в сухарный подсумок и вытащил респиратор. Ремешки и застежки превратились в несуразную мешанину, от того пришлось проявить усердие и сноровку, дабы их распутать. Следом я извлек пачку кредитных билетов и протянул Степану.

– Держите, капитан, – сказал я. – Здесь чуточку больше уговоренного. Вы меня очень выручили.

– На здоровье. И ещё вот что, барин, – ответил Степан, принимая награду. – Уж не знаю, что вы там позабыли, но через три дня у нас заказ на доставку груза. Если будете живы, идите к Императорскому причалу. Сочтемся после.

Я лишь крепко пожал ему руку.

Кузмич в грузовом отсеке снимал упоры на рельсах. На другом конце гондолы трудился Митрич - сгребал в охапку обвисшие прорезиненные мешки и отгонял вдоль рельсов к открытому люку.

Я опасливо приблизился к нему и вгляделся в пелену дождя. Смотреть оказалось не на что.

За квадратным отверстием в полу вихрилась и завывала буря, скрывавшая под собой все, кроме верхушек самых высоких зданий. Не было ни единого намека на улицы или кварталы и никаких признаков жизни. И тут я её увидел: судно зависло совсем рядом, так что заметить воздуховод можно было только под углом. Труба выделялась канареечно - желтой расцветкой, подпорченной белым вороньим пометом.

Её жерло с легкостью вместило бы не только меня, но и второго человека.

Я вытянул шею, пытаясь разглядеть верхушку трубы.

- Надобно будет подняться еще немного выше, - подал голос Степан. - Наберем высоту, подойдем поближе, и вот тогда можете спрыгивать.

- Спрыгивать, - повторил я, борясь с удушьем.

Под нами вращалась пустота - безрадостная, бессмысленная и бездонная. Где - то в её чреве томилась Настенька, и некому было спуститься на дно и вызволить её, кроме родного братца. Во мне бились твердые намерения отыскать сестрицу во что бы то ни стало и через три дня вывезти её отсюда.

Сколько бы я ни думал о своей цели и внушал себе, что достигнуть её надобно любой ценой, плескавшегося в сердце ужаса не убывало.

- Боязно? - спросил Митрич.

- Боязно...

Наконец дирижабль застыл: выше уже не подняться. Пасть воздуховода разверзлась прямо под ним.

Капитан произнес:

- Теперь или никогда, барин.

Я набрал в грудь побольше воздуха, нацепил очки, маску и кожаные перчатки.

– Прощайте, господа... – кивнул я, и, собравшись духом, прыгнул в непроглядную тьму.