Провидец. Город мертвецов

Глава 5

На другое же утро я командировал во Второе и Третье Парголово трех смышленых полицейских чинов, поручив им разведать у местных крестьян о всех подозрительных лицах, замеченных в этом районе. На всякий случай я сообщил в общих чертах приметы ограбивших меня разбойников, не дав, конечно, понять, что жертвой их нападения был я сам.

Сам же я решил бродить по Сенной, на Апраксином, на толкучке до тех пор, пока не найду или украденных вещей, или продавцов.

С этой целью я нарядился мещанином, собравшись шататься по известным мне местам, внимательно разглядывая всякий хлам. Как известно - случай благоволит упорным. Так случилось и в этот раз.

Шел я медленно мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одежде - мастеровые. Один из них нес узел, а другой говорил ему:

- Наши уже бурили ей. Баба покладистая…

Меня словно что-то толкнуло! Я затрепетал, как ищейка, что напала на след.

Дал я им пройти вперед и тотчас пошел следом. Они шли быстро, избегая людей, и для меня стало ясно, что они несут продавать краденое. Недолго думая, я решил следить за этими людьми.

Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома «де Роберти». Через ворота вошли во двор и пошли вглубь, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.

Рисковать и идти за ними не было нужды. Место, куда они направлялись, я уже знал. Там, в подвале, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.

Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что пострадавшие люди за малую цену выкупали у нее вещи.

Наживались эти скупщики от здешних воров и мошенников, звавших себя мазуриками. Они связанны между собой узами взаимной нужды, помощи, промысла, товарищества и даже условного языка - «байкового».

«Сословие» это состоит из подонков почти всех классов общества, из мужчин и женщин. Есть среди них дворяне, чиновники, служащие и отставные солдаты, но большей частью это мещане, бывшие дворовые люди, отпущенники и крестьяне. Есть и ремесленники, иностранцы и прочие. Некоторые проживают по настоящим видам, другие - по фальшивым, краденым или купленным паспортам, под чужими именами, третьи - вовсе без видов. Одеваются они, смотря по роду мошенничества, которому себя посвятили, различно и нередко преображаются с ног до головы по несколько раз в день.

Те, которые промышляют в среде высшего круга, одеваются щегольски и во фраки; те же, которые ходят в толпы народа или воруют по ночам, - довольствуются простой одеждой. Жизнь этих людей полна разгула: есть копейка - она идет в погребки или трактиры, где мошенники проводят все свободное время, остающееся от их профессиональных занятий. Ни один из этих людей, конечно, никогда не наживал своим промыслом состояния, хотя некоторым из них удавалось смошенничать или украсть более чем на десять тысяч рублей в один прием. А вот скупщики эти сколачивают себе иногда большие капиталы, оттого что промысел этот, в сущности, совершенно безнаказанен...

Итак, ждать мне пришлось недолго. Минут через пятнадцать - двадцать вышли мои приятели, уже без узла.

Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, дабы лучше разглядеть его в лицо. Он выругался и отпихнул меня, но этого времени было достаточно, чтобы я узнал его в тысячной толпе.

Я перешел на другую сторону и стал следить. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.

Один спросил:

- Ночевать где будешь?

- В Вяземке. - ответил второй. - А ты?

- Я тут… С Агафьей!

Они остановились у дома Вяземского, этой страшной трущобы, в которой, в бытность свою, приходилось мне ютится, и распрощались.

Я тотчас вернулся в дом «де Роберти» и направился прямо в квартиру Никитиной.

Перед входом меня встретили двое мордоворотов, совершенно грозного и безобразного вида: широкоплечие, с черною, как уголь, бородою и брюхами, похожими на исполинские самовары, в которых варится сбитень для всего прозябнувшего рынка.

От того что я находился в совершенно приподнятом состоянии духа и, как следствие, шальном настроении, бес попутал устроить каламбур:

– Добрых вечеров, барышни, – сказал я, подкрутив усы. – Мне бы к Ильиничне попасть...

Я и глазом не успел моргнуть, как меня, без лишних слов, выбросили за порог, как дворовую шавку. Я поднялся, отряхнулся и вернулся к этим хлопчикам уже с удостоверением в руках.

- Сиана Ильинична, - поклонился я, пройдя в весьма недурно убранную комнату.

Никитина пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.

Это была довольно миловидная дама в летах, очень опрятно одетая: в белой атласной шляпке, из-под которой виднелись серебристо - седые локоны волос; в перетянутом черном шелковом платье и накинутой на плечи турецкой шалью. Даже первые морщинки не могли скрыть её прежнюю чудную красоту.

Взглянув на меня, она безучастно спросила:

- Чего, милый человек, надо?

Я невольно улыбнулся.

- Свет моей жизни, огонь моих чресел! Не узнала разве? - продолжил я театрально, называя её так ласково исключительно чтобы от души порадовать. Никитина к подобному обращению с моей стороны привыкла, не возражала и не оскорблялась.

Она оставила блюдце и всплеснула руками.

- А вот те Христос, не признала! Ваше благородие! Вот обрядились - то! Диво!

- Душа моя, за делом к тебе, - сказал я.

Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.

- Что прикажете, Ваше благородие?

- У тебя сейчас двое были, вещи продали, - сказал я. - Покажи их.

Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и показала мне вещи.

Это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше! Предчувствие меня не обмануло.

Но затем наступило разочарование.

- Пятерку дала, - равнодушно пояснила мне Никитина. - Али краденые?

- Другое - то разве несут к тебе? - сказал я. - Ну, вещи пока что пусть у тебя будут, только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?

Она подняла голову и спокойно ответила:

- А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!

- Может, раньше что приносили?

- Нет, эти в первый раз.

- А в лицо запомнила?

Она покачала головой.

- И в лицо не признаю. Один - то совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать.

Я смущенно вздохнул.

- Ну, так пока что хоть вещи побереги.

С этими словами я попрощался со скупщицей и вышел из комнаты. К моему удивлению, один из охранителей окликнул меня у порога:

– Ваше благородие, если интересно, они что – то за Второе Парголово шептались...

Пока удача не отвернулась от меня, я помчался в контору и распорядился, чтобы к вечеру была готова обыкновенная, запряженная в одну лошадь телега, такая, в какой чухонцы возят в город молоко. Телега должна была быть также с очень скрипучими колесами. В нее положили два пустых бочонка из-под молока, несколько рогож и связку веревок.

Для экспедиции мне предоставили бравого унтер-офицера Смирнова и отличавшегося необыкновенной силой городового Курленко.

Приготовившись, я уже собирался выходить, когда случайно брошенный взгляд на Курленко заставил меня призадуматься.

«А что, если грабители не решатся напасть на мужчину, да еще такого здоровяка?» — подумал я.

- Курленко, ты женат?

- Так точно, Ваше благородие!

- Ступай живо домой, надень кофту и юбку жены, а голову повяжи теплым платком.

Курленко привык исполнять приказания без размышлений и с изумительной быстротой. Возвратясь в кабинет, я присел у стола. Слегка скрипнула дверь, и на пороге появилась толстая румяная баба. Курленко в подобном одеянии со своей солдатской выправкой был бесподобен.

- Ну, с Богом...

У Новосильцевской церкви я велел остановить лошадь - надобно было ознакомить мою команду с предстоящей деятельностью.

- Ты, Курленко, пойдешь рядом с телегой. Смотри внимательно по сторонам и будь настороже на случай внезапного нападения. Если придется защищаться, пусти в дело кистень, но не злоупотребляй, бей не на смерть, а лишь для того, чтобы оглушить, - счел я необходимым предупредить хлопчика, зная, какая у него тяжелая рука. - Ты же, Смирнов, ляжешь рядом со мной в телегу, а там видно будет. Курленко, давай, закрой нас рогожей. А ты, Смирнов, поубери уже ноги… Ну, теперь трогай, шагом!

Не скажу, чтобы положение наше было удобное. Особенно плохо приходилось Смирнову, очень высокому детине. Как он ни подтягивал ноги, они все-таки предательски торчали из телеги.

Вокруг стояла глухая тишина. Только скрип колес нашей телеги нарушал это тяжелое и зловещее безмолвие. Мы миновали Второе Парголово и въехали в сосновую рощу. Пора было поворачивать обратно. Я уже собрался было сделать распоряжение, как вдруг вблизи от нас раздался легкий свист.

- Будьте начеку! - шепнул я.

Предупреждение оказалось своевременным. Едва Курленко успел вынуть из кармана своей женской кофты кистень, как был схвачен злоумышленником за горло. Двое других окружили телегу, а четвертый держал под уздцы лошадь.

Курленко, повидавший на своем веку и не такое, ничуть не растерялся перед черной рожей грабителя и сплеча ударил его в ухо. Тот с глухим стоном, как сноп, свалился на землю.

Подобная прыть «чухонки - бабы» привела в замешательство двух товарищей злодея, лежавшего без признаков жизни, однако, после секундного колебания они бросились на Курленко.

Наступила пора действовать и нам. Первым выскочил из телеги Смирнов, за ним я. Мне казалось, что одно наше появление обратит в бегство нападающих, но разбойниками овладела ярость. Они, не заметив у нас в руках оружия, решились на кровавую расправу, пустив в ход ножи и знакомую мне толстую дубину.

Но полицейские чины, как и я, не раз подвергавшиеся нападениям, прошли хорошую школу, и все приемы самообороны были ими изучены до тонкости на практике.

Смирнов ловко уклонился в сторону от бросившегося на него с поднятым ножом бродяги и ударом ноги в живот сбил противника с ног. Тот завертелся от боли. Злоумышленник, державший лошадь, завидев подобный исход, благоразумно дал стрекача. Преследовать его в такой темноте было бесполезно.

Пока Смирнов вязал веревками побежденного им негодяя, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого — Михалыча, которого я сразу узнал. Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние.

Как оказалось, первый негодяй был не из робкого десятка. Скоро очухавшись после оплеухи, он поднялся, подло подкрался к занятому Смирнову и стал яростно бить того по спине ножом...

Когда видение схлынуло, я в последний миг перехватил руку подонка, вывернул и подсек его под ноги, повалив на землю. Подоспевший ко мне на выручку Смирнов, со всего маху двинул того тяжелым сапогом в голову, от чего сознание тут же покинуло грабителя во второй раз.

Уже втроем нам наконец удалось скрутить прыткого Михалыча.

Закончив баталию, мы привели в чувство первого бродягу, наиболее пострадавшего от наших рук, и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатом ночной экскурсии.

– Николай Александрович, – обратился ко мне Смирнов, – это самое... Позвольте поблагодарить за свою спасенную жизнь. Теперича, я до гробовой доски ваш должник...

– Пустое, Смирнов, – махнул я рукой. – Разве можно было поступить иначе.

***

Наутро Купцова в кабинете я не застал. Оттого, я даже с некоторым удовольствием сам приступил к допросу и начал, конечно, с Михалыча.

Городовой ввел ко мне рослого плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо - вызывающем лице его еще сохранились следы сажи.

Городовой вышел и оставил нас одних.

- Ну, сударь, как же тебя звать? - задал я обыкновенный вопрос.

- Не могу припомнить! - последовал ответ.

- Забыл, значит? Как же это так?

- Да так! Имя больно хитрое. Поп, когда крестил, во хмелю был… Уронил меня, вот я и забыл! - говорил задержанный, все еще глядя в сторону, но речь его принимала все более и более наглый оттенок.

- Что уронил то, оно и видно, - говорю я. - А что же это ты, бедняга не помнящий, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?

- Ничего… Так… Хожу, значит, по своим надобностям.

- Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?

- И никакой шайки я не знаю, и никакого нападения - то не было… Так просто подошел попросить, чтоб подвезли. А на меня вдруг как накинутся… Я думал - разбойники!

- Вот оно как... Притомился, значит, по дороженьке, подломились ноженьки, захотелось подъехать… А на него, бедного, нападают, как на какого - то разбойника… Ведь так?

Неуловимая не то улыбка, не то гримаса пробежала по лицу допрашиваемого. Он опять скользнул по мне взглядом, пожал плечами и произнес:

- Именно - с так!

Наступило молчание. Преступник стоял и глядел в угол.

Я тоже встал и решительно выпрямился.

- А ну-ка, Михалыч, погляди на меня хорошенько. Не узнаешь ли? - внушительно проговорил я, отчеканивая каждое слово.

Допрашиваемый как - то вздрогнул и взглянул на меня широко открытыми глазами.

- Не могу знать, Ваше благородие, - быстро проговорил он.

- Но ведь ты - Михалыч? - спросил я.

Глаза у него забегали. Он попробовал усмехнуться, но усмешка вышла какая - то кривая.

- Что ж! Пускай, по - вашему, буду и Михалыч, если вам угодно, вам лучше знать… - начал говорить он.

- Верно говоришь. И вправду, мне лучше знать. Погляди - ка внимательней…

Михалыч вскинул на меня уже смущенный и недоумевающий взгляд.

- Не могу припомнить! - проговорил он.

- Ну, так я тебе сейчас помогу. Где ты был в полдень двадцать второго мая?

- В гостях у товарища!

- Не греши и не ври, мерзавец, - проговорил я грозно. - Не в гостях, а с топором на большой дороге провел ты этот день. В день рождения собственного сына, Михалыч, - подчеркнул я.

Тот изумленно смотрел на меня и начал бледнеть. А я, не давая ему опомниться, продолжал:

- Разбойником, кровопийцей засел ты на большой дороге, дабы грабить и убивать. Как самый последний негодяй и самая жестокая бессмысленная скотина бросился ты на безоружного одинокого человека с топором. Только потому человека не убил, что «не хочу рук марать в такой день», - сказал я, не спуская с него глаз и отчеканивая каждое слово.

- Да неужто это были вы, Ваше благородие? - почти со страхом произнес Михалыч, отступая шаг назад.

- Верно, – улыбнулся я, - Узнал небось.

Михалыч вдруг бросился на колени.

- Мой… Наш грех! Простите! – пробормотал он.

Вижу я, что надо ковать железо, пока горячо.

- Ну, а ограбленная и избитая чухонка, ведь тоже дело ваших рук? Да говори смело и прямо, ведь я все знаю. Признаешься - тебе же лучше будет!

- Повинны и в этом. - хмуро проговорил все еще не пришедший в себя Михалыч.

Шаг за шагом мне удалось выпытать у него о всех грабежах этой шайки. Грабили большей частью проезжающих чухонцев, которые, вообще говоря, даже не жаловались на эти грабежи.

- Да, правду говорить, Ваше благородие, – продолжил свою исповедь Михалыч, - не хотелось нам напрасно кровь проливать. Нам бы только запужать насмерть, чтоб потом в полицию не доносили.

- И напугались до арестантских рот...

Меня заинтересовал еще один вопрос, который я тут же и задал:

- А меня то вы действительно убить собирались?

Михалыч почесал за ухом.

- Да оно, того… Сумнительно нам стало… - проговорил он нерешительно.

- Какие такие сомнения?

- Да, видите, перво - наперво, Ваше благородие, у вас страху не было. А потом часы значит, цепочка. Человек, видно, не из чухни какой. Взгляд цепкий, не из простых стало быть...

- Значит, если бы не рождение сына, то капут?

Михалыч отвел глаза в сторону и замолчал.

- К слову, где мои часы, ирод ты эдакий? - спросил я без злобы, не питая, впрочем, особенных надежд на возвращение своей утраты.

- Не вели казнить, Ваше благородие, - ответил разбойник, осеняя себя крестным знамением. - Пропили. Не упомню где. Вот тебе крест...

Ну, что же - не велика потеря. Как говориться: " Спасибо, Господи, что взял деньгами".

Благодаря показаниям Михалыча дело разъяснилось быстро – в этот же вечер. Личности задержанных были установлены. Сегодня же арестовали четвертого из шайки и передали судебным властям.

Это были уволенные в запас. По окончании службы они, промотав бывшие у них на дорогу деньги, решили попытать счастья на большой дороге и вернуться на родину с «капиталами». Не попадись они на последнем деле, их нелегко было бы разыскать, так как они уже решили не откладывать более отъезда. На долю каждого приходилось по шестьдесят рублей, и они решили этой суммой удовольствоваться.

Всё это я отобразил в рапорте и положил на стол к Фёдору Михайловичу, который сегодня так и не явился. Уставший телом, но бодрый душой, покинул я контору далеко за полночь.