Неслыханное кровавое злодеяние навело панику на жильцов дома на Николаевской. С той лестницы, на которой оно произошло, съехали и граф, и генерал. Они предпочли заплатить домовладельцу неустойку по контракту. Остался один инженер. Но вскоре, 22 мая, в доме появился новый жилец, занявший ту самую квартиру, которая пустовала. Это был высокий представительный господин, очень богатый. Обстановку навезли великолепную. С барином появился лакей, другой прислуги не было. Должно быть, барин был веселого нрава и большой охотник до смазливеньких личиков, потому как он очень уж стал заглядываться на хорошенькую горничную инженера. Встретил её будто ненароком у двери квартиры инженера - и давай шутки шутить. Та сначала робела. Видимое ли дело, чтобы такой важный барин и зарился на простую горничную?
- Ну, красавица, как прыгаешь?
Та глазки лукаво опустит, передничек перебирает.
- Благодарствуйте... Живем...
- А что у тебя сережки такие плохенькие? При такой красоте и камушки поддельные! Ай-ай-ай!
Вспыхивала Маша.
- Денег не накопила на дорогие.
И обдавала барина задорно - лучистым взглядом. А на следующий день глядь - барин футляр ей подносит.
- На, воструха, носи такие вот.
Ахнула только Маша, поглядела на сережки. Господи, красота - то какая. За сережками последовали брошь, колечко, браслетка. Дальше - больше, и Маша пригласила доброго барина к себе.
- Барина сегодня не будет. Ужо приходите.
И барин пришел. Но чудным показался он Маше: не к ней с ласками, а квартирой больше все интересовался. Несколько раз за вином ее посылал.
- Сходи, воструха, купи шампанского. Только смотри, чтоб никто не видел. Понимаешь?
- Понимаю.
- А десятку вот тебе на конфеты.
«Чудной, право, чудной! И за что только он мне подарки дает? Ничего от меня не желает...», - думала Машка.
А в то время, когда она ходила за вином, барин все высматривал в квартире, словно искал чего - то.
«В чем разгадка... Гм... Так или не так? Неужели ошибся?» - бормотал он.
Услышав, что Маша вернулась, вышел барин из кабинета особенно радостный.
- Что это вы, барин, вдруг такой веселый? - лукаво спросила Маша.
- Тебя вижу, воструха! - усмехнулся барин. - Вот и весёлый. Однако, пора мне. Дел не в проворот. Смотри, веди себя хорошо.
С этими словами барин покинул квартиру, вышел во двор и сел в бричку, которая отвезла его прямиком в тюрьму, в это унылое и мрачное здание. Тюремный надзиратель, поставив двух конвойных у дверей камеры, ввел барина в камеру.
Осип Лаврентьев сидел, опустив голову на руки. При виде барина он вздрогнул и встал.
- Ваше высокородие, вы ли это? – удивленно спрашивал швейцар, – Обрядились – то как дивно. Не узнать вас.
- Я это, Лаврентьев, я, – улыбнулся Фёдор Михайлович, – Скажи - ка, ты клянешься, что это страшное убийство не дело твоих рук?
- Клянусь, Ваше высокородие. Сам не знаю, за что позор такой, муку принимаю...
- Хорошо. Надейся на меня, может быть, дело это повернется иначе.
- Ваше высокородие! Явите Божескую милость...
- Ладно, ладно... А теперь отвечай на мои вопросы. Того инженера, который живет по вашей лестнице, хорошо знаешь?
- Знаю-с, Ваше высокородие ... Барин добрый, щедрый...
- Живет один, только со своей прислугой?
- Так точно. Он женат, а только, стало быть, с супругой не живёт.
- Эта прислуга - её ведь Машей зовут? Не балуется с барином?
Лаврентьев отрицательно покачал головой.
- Нет, Ваше высокородие, коли правду говорить, так у ней шуры - муры заведены с племянником нашего управляющего.
- Часто отлучалась она из дома?
- Частенько.
- На ночь?
- Так точно. Барин её сам отпускал: «Сегодня можешь идти со двора к своим родственникам, потому - что я не приеду ночевать». Возвращался часам к двум дня.
- В ту ночь, когда случилось убийство, была она дома?
- Не могу точно сказать, Ваше высокородие, не приметил.
- Ключа от парадной двери у инженера не было?
- Надо полагать, что нет, потому что они всегда звонили.
Статский советник погрузился в раздумье.
***
Утро сегодня выдалось на редкость прекрасным. Улицы ещё были застланы туманом, однако трава, примятая ночной сыростью, уже расправляла стебли, потягиваясь к солнцу. Ночной ветер, хоть и на короткое время, разметал и выгнал из города серый смог, оттого дышалось удивительно легко. В воздухе ещё пахло травой, бархотками и свежей сдобой. Где-то на соседней улице слышался стук подков первых конок, а перед глазами мелькал редкий рабочий люд, что вставал спозаранку.
Рядом со мной, в легком, серо-зеленом барежевом платье, в белой тюлевой шляпке, в шведских перчатках, свежая и розовая, как это летнее утро, но с не исчезнувшей еще негой безмятежного сна в движениях и во взорах, шла Настенька. В свой выходной день, по обыкновению, она старательно выгуливала меня до начала службы. За плетеным столиком, в тени трактирного навеса, мы выпили по чашечке ароматного кофия, что нынче стали подавать по цене кобылы, и я, нежно распрощавшись с сестрицей, отправился в контору.
Проходя мимо торговой бани, у самого крыльца, попался мне на глаза до полусмерти избитый гражданин, в одном лишь исподнем белье, которого оформляли двое городовых. По всей видимости был он банным вором, которые были головной болью держателей бань. Я этой братии за свою службу навидался достаточно.
Бичом помывочных, особенно простонародных, были кражи белья, обуви, а иногда и всего узла у моющихся. Были целые корпорации этих самых банных воров, выработавших свою особую систему. Они крали белье и платье, которое сушилось в «горячей» бане. В бытность свою, пришлось мне колоть одного такого прощелыгу, который рассказал мне, как эта схема работала. А делалось это следующим образом: воры «наподдавали» на «каменку» так, чтобы баня наполнилась облаком горячего пара; многие не выдерживали жары и выходили в мыльню. Пользуясь их отсутствием, воры срывали с шестов белье и прятали его тут же, а к вечеру снова приходили в бани и забирали спрятанное. За это приходилось расплачиваться служащим в банях из своего скудного содержания.
Была еще воровская система, практиковавшаяся в «дворянских» отделениях бань, где за пропажу отвечали кусочники - заместители хозяина.
Моющийся сдавал платье в раздевальню, получал жестяной номерок на веревочке, иногда надевал его на шею или привязывал к руке, а то просто нацеплял на ручку шайки и шел мыться и париться. Вор, выследив в раздевальне, ухитрялся подменить его номерок своим, быстро выходил, получал платье и исчезал с ним. Моющийся вместо дорогой одежды получал рвань и опорки.
Банные воры были сильны и неуловимы. Некоторые хозяева, чтобы сохранить престиж своих бань, даже входили в сделку с ворами, платя им отступного ежемесячно, и «купленные» воры сами следили за чужими ворами, и если какой попадался — плохо ему приходилось, пощады от конкурентов не было: если не совсем убивали, то калечили на всю жизнь.
Во всех почти банях в раздевальнях были деревянные столбы, поддерживавшие потолок. При поимке вора, его, полуголого и босого, привязывали к такому столбу поближе к выходу. Между приходившими в баню бывали люди, обкраденные в банях, и они нередко вымещали свое озлобление на пойманном.
В полночь, перед закрытием бани, избитого вора иногда отправляли в полицию, что бывало редко, а чаще просто выталкивали, несмотря на погоду и время года...
Размышляя о насущном, я приехал на службу, и застал Купцова за странным занятием - он рисовал женскую головку.
– Какие люди, Фёдор Михайлович, – поприветствовал я статского советника, крепко поручкавшись. – Я уж, грешным делом, думал, что не суждено нам больше свидеться.
- Разве? - Он посмотрел на меня, улыбнулся и уселся обратно на стул.
- Ну, разумеется. Второй день от вас ни слуху, ни духу. Это форменное хулиганство.
- Не сердитесь, голубчик: я был очень занят.
- В этом, Ваше высокородие, я не сомневаюсь. Но не будете ли так любезны сказать, чем именно?
- Флиртом.
- Я не ослышался, Фёдор Михайлович?
- Вы ещё молоды, Николай Александрович, на уши, вероятно, крепки.
- Это прекрасная новость, – сказал я искренне. – Уверен, она великолепна.
- О, еще как! – ответил Купцов, не отрываясь от листка.
Карандаш в его руках ловко бросал линии и очертания. К художествам у Фёдора Михайловича был невероятный талант.
- Что рисуете?
- Как видите, хорошенькую женскую головку. Впрочем, вы скоро увидите и оригинал.
Купцов нажал на звонок и тотчас в кабинет вошел дежурный.
- Попросите, Жеребцов, нашу агентшу.
Через минуту вошла наша старая знакомая, принимавшая выдающееся участие в целом ряде замечательных дел, раскрытых статским советником. Звали её Ольгой.
- Ну, душа моя, предстоит нам одно дело, - весело произнес Купцов.
Глаза даровитой профессионалки - сыщицы загорелись огнем фанатической радости.
- В чем дело, дорогой Фёдор Михайлович? Я так рада... Я давно не принимала участия в серьезных сражениях...
- Ну вот, теперь оно у нас на носу. Ведите эту штучку? - Купцов показал свой рисунок. - Перевоплотиться можете?
- Постараюсь, – ответила Ольга, взяла листок и грациозно выплыла из кабинета, покачивая крепкими бедрами.
Я ровным счетом ничего не понял, но и вопросов задавать не стал. Зная Фёдора Михайловича, он сам вскоре всё прояснит. Тем более, он углубился в просмотр каких-то писем.
- Читал давеча ваш рапорт, Николай Александрович, – обратился ко мне Купцов, протягивая конверт. – Я вами горжусь, знайте это. Представляете, как обер – полицмейстер станет плясать от радости?
- Не шибко, – признался я, с улыбкой пряча конверт во внутренний карман жилетки.
- Поверье, это отвратительнейшее зрелище.
Прошло, примерно, с полчаса.
- Хорошо? - раздался звучный голос агентши, впорхнувшей в кабинет.
Перед нами была совсем незнакомая женщина с красивым восточного типа лицом. Черные как смоль волосы были причесаны по - модному, назад, вуаль, касторовая шляпа с загнутыми полями, с огромными перьями...
- Отлично! - воскликнул Купцов. - Я вижу, что уроки грима вы усвоили превосходно. Ввиду того, что я не знаю, когда именно мне потребуется ваше участие, попрошу вас сегодня безотлучно находиться здесь. А покамест ступайте, душа моя, ступайте.
Мы остались одни.
- Николай Александрович, - начал Купцов, прохаживаясь по кабинету, - Вы хорошо знакомы со случаями «преступно - болезненной мании мести»? Такое состояние душевной прострации, патологического аффекта, длительного, существует в психиатрии?
- Безусловно, Ваше высокородие. Мания преследования выражается в том, что одним больным кажется, что их преследуют, другим - что они должны преследовать.
- Так... так, - пробормотал Купцов. - Но, не правда ли, какая художница моя агентша? Молодец! Живой портрет! Живой!
***
Высокий элегантный господин инженер поднимался по лестнице. На третьей ступеньке он столкнулся с новым жильцом, господином с черными бакенбардами.
- Простите, пожалуйста, вы, кажется, инженер Власов?
- Да, это я. Что вам угодно?
- Стало быть, соседушка мой. Очень приятно. - Барин назвал себя, и джентльмены обменялись рукопожатиями.
- Видите ли, господин Власов, швейцар - он у нас новый - по ошибке вложил в мой почтовый ящик это письмо. Не вам ли оно адресовано?
Инженер взял письмо и сильно побледнел.
- Что это? От неё?.. Благодарю вас... Да, письмо адресовано мне.
Он тут же нервно разорвал конверт и стал читать. Лицо его стало принимать все более злорадно - торжествующее выражение.
- Ох, как я вам благодарен, что вы вручили мне это письмо!
- Помилуйте, за что же... вы поступили бы, я не сомневаюсь, точно так же.
- Глупый швейцар! - злобно прошептал инженер. - Хорошо, что так вышло...
- А вы, господин Власов, жили еще при старом?
- Да.
- Скажите, правда, будто в этом доме недавно случилось зверское злодеяние?
- Да. Здесь нашли убитую женщину… даму из высшего света... Разве вы не читали?
- Я мало читаю газеты... До меня доходили какие - то слухи... Где же её нашли?
- Вот здесь... Видите, там... ниже… на площадке...
- Горе то какое, – покачал головой господин с черными бакенбардами. – Какой негодяй на такое способен?
- Швейцар. Он арестован и сидит в тюрьме.
- Слава Богу! – вскинул господин руки. – За что загубили то, не знаете?
- По-видимому, с целью грабежа... У него нашли бриллиантовое кольцо с руки убитой... Вообще это очень темное дело. Я сильно сомневаюсь, чтобы правосудие пролило истинный свет на злодеяние. Инженер сухо рассмеялся.