Провидец. Город мертвецов

Глава 22

Если бы не отсутствие окон, заведение выглядело бы в точности, как и сотни его наземных собратьев. Как обыденные трактиры, которые так любят слуги из зажиточных домов.

Вино, чай и трактир — три постоянные страсти русского слуги; для них он крадет, для них он беден, из-за них он выносит гонения, наказания и покидает семью в нищете. Ничего нет легче, как с высоты трезвого опьянения осуждать пьянство и, сидя за чайным столом, удивляться, для чего слуги ходят пить чай в трактир, а не пьют его дома, несмотря на то что дома дешевле.

Хмель ведь оглушает человека, дает возможность забыться, искусственно веселит, раздражает; это оглушение и раздражение тем больше нравятся, чем меньше человек развит и чем больше сведен на узкую, пустую жизнь. Как же не пить слуге, осужденному на вечную переднюю, на всегдашнюю бедность? Он пьет через край — когда может, только потому, что не может пить всякий день...

У дальней стены громоздилась большая стойка из дерева и меди, за ней маячило треснутое зеркало. В отражении зал делался вдвойне светлее, наполняясь изломанным мерцанием бесчисленных свечей, пучками выставленных на квадратных приземистых столиках. Было довольно тепло.

За пианино восседал на табурете седовласый мужчина в длинном зеленом пальто и самозабвенно тарабанил по клавишам, желтевшим, точно стариковские зубы. Рядом стояла женщина не первой уже молодости, широкая в кости и без одной руки, и притопывала в такт мелодии, которую старик тщился извлечь из инструмента; худосочный тип за стойкой цедил нездоровой желтизны жидкость.

Напротив него сидели трое посетителей, шестеро или семеро торчало по углам кабака, не считая еще одного, без признаков сознания, устроившегося на полу возле пианино. Кружка у него в руке и слюна на подбородке намекали, что он попросту отключился, а не стал жертвой какого-то более изощренного злосчастия.

Заметив Пелагею, несколько мужчин приветственно подняли кружки. А когда увидели меня, в помещении стало тихо, лишь простенькая мелодия все не унималась.

Она стихла лишь тогда, когда нас заметила однорукая женщина.

- Пелагея, - произнесла та прокуренным голосом, - кто это там с тобой?

- Это Николай Александрович, – объявила девушка, – прошу любить и жаловать.

– Хоть он и хорош собою, однако, не много ли чести? – спросила та без злобы. Видимо, она тут всем и заведовала.

– Не серчай, Агафья, – махнула рукой Пелагея. - Он потерял свою кровную сестрицу.

– Добрых вечеров, – кивнул я, улыбнувшись. – Это правда. Не хотелось доставлять вам хлопот, прошу прощения, – я положил руку на сердце и поклонился. – Боюсь она попала в беду. Её Анастасией зовут. Пелагея сказала, что возможно, кто-то мог её видеть. Она пробралась в город, примерно, вчерашней ночью; ниже меня на голову, юная и миловидная, носит русые волосы до плеч, глаза большие, серые...

В кабаке некоторое время царила тишина. Местный люд переглядывался меж собой, однако, говорить никто не спешил. Первой это сделала Агафья:

– К моему прискорбию, Николай Александрович, я о вашей сестрице ни сном ни духом. Только это не значит еще, что с ней стряслась беда. В городе не так уж мало убежищ, где она могла бы спрятаться и передохнуть.

– Будем надеяться, – ответил я, надевая котелок. – Благодарю что выслушали. Не смею вас более отвлекать.

Я собрался было откланяться, но Агафья отлипла от пианино и подошла поближе, поправляя шаль.

– День у вас выдался тяжелый, по вам видно. Давайте я подам выпить, а вы присядете и все нам расскажете.

- Нельзя, сударыня, – покачал я головой. - Надобно искать дальше.

- Знаю. Но вы уж дайте нам минуту-другую, мы вас приведем в порядок, чистые фильтры для маски найдем. А с вас подробный рассказ. Может, и сумеем подсобить. Я на своем веку всяких повидала. Человек вы видно хороший и степенный. Не гоже вот так просто отпустить.

– Вы очень добры.

Агафья подвела меня под локоть к стойке и усадила на свободный табурет. Тут же за моей спиной посетители задвигали стульями и повставали на ноги. Вскоре вокруг меня собрались все завсегдатаи кабака.

Взмахом единственной руки Агафья велела им отойти или хотя бы расступиться, затем прошла за стойку и налила немного пива, несмотря на все мои отказы.

- Пахнет, как лошадиная моча, настоянная на мяте, но на безрыбье и рак рыба, верно ведь? Ну да раков мы тут не держим, так что пейте - ка вы лучше пиво. Как раз и согреетесь, и взбодритесь.

Горе-пианист, подался вперед и сказал:

- А нам она твердит, что от него волосы на груди растут...

- Садись - ка ты за инструмент, дурень старый. Мешаешь.

Агафья достала полотенце и принялась вытирать нахально разлившуюся лужицу пива.

Тут меня заинтересовала перчатка у женщины на руке. Сделана она была из коричневой кожи и прихвачена на локте при помощи маленьких ремешков и застежек. Пальцы Агафьи казались одеревенелыми; когда она выжимала и расправляла полотенце, слышались легкие щелчки.

- Ну же, – сказала подсевшая Пелагея. – Пей давай, не помрешь, честное слово. Разве что расчихаешься чуток. Так со многими бывает.

Особого воодушевления я не испытывал, однако, обижать круглолицую женщину с седеющими одуванчиковыми кудряшками тоже не хотелось. Так что я понюхал пиво и приготовился сделать крошечный глоток. Тут же стало ясно, что с глотка только и можно, что поперхнуться, оттого я заставил себя проглотить как можно больше одним махом. Чем это грозило желудку, лучше было не задумываться.

Женщина за стойкой одобрительно улыбнулась.

- Ну вот, видите. Хоть и гадость, а на ноги поставит. Ну а теперь, батюшка вы наш, - напомнила она, - расскажите старушке всё, как на духу.

Снова, к своему стыду, я, против воли, обратил глаза на руки Агафьи. На месте, где полагалось быть второй руке, рукав был наглухо зашит и пришпилен к платью.

Перехватив мой взгляд, она сказала:

- Смотрите на здоровье, я не возражаю - все смотрят. Но сейчас хотелось бы узнать о том, что привело сюда вас.

Терять мне было нечего, оттого, как умел, рассказал я свою историю.

Когда я закончил, кто-то дружески похлопал меня по спине.

- Вот так поворот, – протянула Агафья. – Вы погрязли в делах, не побоюсь этого слова, мирового масштаба. Выходит, теперь это не только ваше бремя, а общее. Оказывается, на карте не только наши жизни... Уму не постижимо.

Агафья уставилась в одну, только ей видимую точку, и некоторое время молчала, а потом сказала:

- Знаю, вам хочется все бросить и бежать на поиски. Но, поверьте мне, Николай Александрович, время еще есть. Нет, не смотрите на меня так. Что бы вы там ни говорили, а время есть. Вы мне вот какую вещь скажите, маску она с собой взяла?

Я сделал очередной глоток и нашел, что пиво не такое уж и скверное. Как и прежде, вкус его наводил на мысли о трактирной мойке, но при определенной сноровке пить его было несложно.

- Да, взяла. Она готовилась заранее.

- Превосходно, это значит, что полдня в запасе есть. А времени прошло больше. Значит, она забилась куда - нибудь и сидит себе.

- Или уже мертва...

- Скажете тоже. - Агафья нахмурилась. - Но такая вероятность есть. Как бы то ни было, в данную минуту вы ничего для неё не можете сделать, кроме как взять себя в руки и придумать план.

– Вы знаете нынешний Новый Петроград лучше меня, госпожа. С чего мне начать? – спросил я понимая, что она права и мыслит верно.

Будь у хозяйки заведения вторая рука, она бы захлопала в ладоши. За неимением лучшего, Агафья шваркнула механическим кулаком по стойке и воскликнула:

- Превосходный вопрос! Начнем мы, конечно же, с вас, Николай Александрович.

В тот же миг откуда - то донесся тревожный низкий звон, и, все как один, окружающие преобразились.

Пелагея извлекла на свет пару револьверов и прокрутила барабаны, проверяя, заряжены ли они. Агафья залезла под стойку и вытащила странной формы арбалет. Откинув собачку, она разложила его, перевернула, поместила перед собой и припечатала механической рукой; самострел со звонким щелчком пристал к запястью. Даже седовласый господин, тонконогий и тонкорукий, отбросил крышку пианино, достал пару охотничьих ружей и взял наперевес - по одному в каждую подмышку.

- Заряжена? - поинтересовалась Агафья, смерив взглядом мой «Винчестер».

Я поднялся, снял винтовку со спины и привел в готовность.

- Полагаю, у вас неприятности? – уточнил я, взводя скобу.

- Верно полагаете, Николай Александрович, – ответила Агафья. – Только какие именно, не ведаю. Может, что-то серьезное. Или так, пустяки. Только лучше сразу готовиться к худшему.

И тут посреди жужжания раздался стон с характерным присвистом, который слишком хорошо был знаком всем присутствующим. Источник его находился за укупоренной дверью в бар.

- Всем надеть маски, граждане! – скомандовала Агафья. - Пригодятся, коли нас выбьют отсюда на поверхность.

Возможно, она хотела сказать что - то еще, но дверь вдруг сотряс тяжелый удар, перед которым та едва устояла. Снаружи грянули новые стоны - взбудораженные, нетерпеливые и резво набирающие громкость. Я надел маску и очки.

- Пахом, что с восточным туннелем? – бросила Агафья высокому, крепко сложенному господину с широким, скуластым лицом, обросшим густою бородой и пробившейся в темных, курчавых волосах сединою, что придавала ему какое-то иконное благообразие.

Тот был уже на месте, у прямоугольной двери за пианино, и разглядывал коридор в щель между ставнями.

- Неясно, - подытожил он наконец.

- А как насчет верхних этажей? Уж там-то не опасно.

Словно в насмешку, сверху, прямо над нашими головами, послышался оглушительный грохот, а затем по доскам перекрытия подвала протопала кавалькада подгнивших ног. Больше про верхние этажи никто не заикался.

Ткнув стволами в сторону злосчастной двери, пианист объявил:

- Нам вниз.

- Обожди, Илюша, - сказала Агафья.

Один из посетителей, рыжий и приземистый господин, волочил за собой железнодорожную шпалу. Другой рукой он натягивал на голову гвардейский шлем. К нему подскочила Пелагея и взялась за бесхозный конец бруса; общими усилиями они навесили его поперек двери, продев в специальные пазы. Почти сразу же по бару прокатился дробный треск: дерево начинало сдавать. Шпала едва выдерживала; стальные и медные скобы, что удерживали ее на месте, гнулись.

В дальнем конце комнаты Пелагея разыскала железный ломик и приподняла с его помощью квадратный участок пола. Подоспевший крепыш придержал люк ногой.

- С восточным туннелем теперь ясно! — крикнул Пахом, захлопнув дверь и опустив засов.

Одновременно с лязгом металла последовала очередная неистовая атака на главный вход.

- Нижний подвал чист! - объявила Пелагея. - Ну как, будем оборону держать или линяем? Слово за тобой, госпожа Агафья.

- Что ж оно всегда за мной - то, так его дери! - чертыхнулась она.

- Так ведь и бар, как его ни дери, твой.

Агафья застыла в нерешительности. Тем временем дверь переломилась аккурат по шпале: все, что было выше последней, потихоньку превращалось в обломки.

- Пахом, ты сказал…

- Восточный путь отрезан, госпожа.

- Не говоря уж об этом. - Тут Агафья сморщилась: треснуло дверное полотно и в отверстии замаячило гноящееся глазное яблоко. - Стало быть, надежды никакой?

Я вскинул винтовку на плечо и выстрелил. Гильза со звоном запрыгала по полу. Желтый глаз исчез, но его место тут же занял другой.

- Хороший выстрел, - похвалила Агафья. - Но одному богу известно, сколько их там еще. Нужно уходить. Чтоб им пусто было, гадинам! Ненавижу потом за ними убирать. Ну да ладно. Так. Все на выход. Илья, ты держишь крышку. Пахом, прикрываешь дверь. Остальные - живо в люк!

- Я останусь с вами, госпожа Агафья, – заявил я.

- Никто тут не остается. Всем надобно бежать. - Не поворачивая головы, Агафья продолжила: - А вам, паршивцам, пора бы уже одной ногой стоять в туннеле, да и другую туда же подтягивать. Чтоб никого не было, как я обернусь, окромя Пахома.

Последовала неуклюжая возня. Я оглянулся и застал суматоху, какую и ожидал увидеть. Несколько людей уже скрылись с глаз. Пелагея пыталась спихнуть в люк подгулявшего господина, помогая ему пинками.

- Сделано! - возвестила она, когда пьянчуга ойкнул и рухнул - таки в туннель.

- Замечательно, - сказала Агафья.

Но в то же мгновение от дверной рамы отлетел целый кусок и в проломе разом заворочались три хваткие смердящие конечности, усердно расшатывая те немногие доски, что еще отделяли их обладателей от опустевшей комнаты.

Пахом крепко выругался и кинулся к двери у пианино. Он навалился на нее всей спиной и намертво уперся ногами в пол.

- Надолго нас не хватит! - рявкнул он и стряхнул беспокойные пальцы, которые полезли было ему под одежду.

Развернувшись, он взвел курок револьвера и пальнул по двери почти не целясь, в отличие от меня. От пуль измученной древесине досталось никак не меньше, чем от мертвячьих рук; теперь конструкция держалась на честном слове. Снизу дверь пробила нога и опасно задергалась, словно что-то нащупывая.

- Пахом, уходи! - закричал я, затем снова вскинул винтовку выстрелил в одну из дыр, не выбирая особо себе цели.

– Живо за мной! - отрезала Агафья

Она оббежала стойку и юркнула в люк. Как только глухой стук знаменовал ее приземление, я обернулся и узрел подле себя маску Пахома. Тот схватил меня за рукав и увлек за собой, да так быстро и ретиво, что я чуть было не пристрелил его второпях.

Не выдержала одна дверь, потом вторая; со всех сторон в кабак хлынул поток обезображенных, мерзко пахнущих тел. Двигались они с проворством, какого едва ли можно было ожидать от трупов, готовых развалиться на части. На одном красовались остатки рубахи, на другом вообще ничего не было, кроме башмаков.

- Вниз! - велел Пахом и положил руку мне на голову.

Я пригнулся, подчиняясь нажиму его ладони и чуть не повторил печальную судьбу того пьянчуги, но в последний миг нащупал верхнюю перекладину, схватился за нее и съехал кое - как по лестнице.

На самом дне кто-то потянул меня за локоть. В темноте проступило обеспокоенное лицо Пелагеи.

- Николай, - проговорила она, – ну ты как?

- Вашими молитвами, - ответил я, и шагнул в сторонку.

На мое место тут же с грохотом сверзился сверху Пахом.

Он встал во весь рост и взялся за скобы люка:

- Агафья!

Пояснений не требовалось - та была уже рядом, сжимая в механической кисти три невесть откуда взявшихся стальных прута. Она по очереди передавала их Пахому, а тот просовывал их через скобы, не забывая второй рукой удерживать люк.

Наверху истлевшие пальцы выискивали щели, но, к своей ярости, не находили: крышка плотно прилегала к полу.

Под топот и скрежет мертвых ног и рук я стал осматриваться по сторонам. Ничего общего с кирпичными туннелями, которыми меня вела Пелагея; всего лишь подкоп, напоминавший больше нору. Пахло здесь жидкой грязью, мхом и подгнившими опилками, словно запах чего - то незавершенного, словно ещё не рожденного.

Наконец с люком было кончено, и рослая тень Пахома застыла, словно никакого шума сверху и не доносилось.

- Госпожа, а где фонари? – спросил он у Агафьи.

Вскоре туннель озарил тусклый оранжевый свет. На грубо обработанных стенах поблескивала влага. К потолку уходили опорные столбы, на которых и покоился кабачок, но их присутствие утешало слабо. Вдоль стен стояли без дела лопаты; некоторые порядком уже ушли в грунт, одни черенки торчали между вагонеток. С них взгляд мой переполз на рельсы под колесами, и до меня наконец дошло, что мы не в каком-то там погребе. Туннель вырыли с определенной целью.

На сей раз Агафья опередила мой вопрос и пояснила:

- Нам дорога одна - вглубь. Всегда только вглубь. Сами ведь видите, как бывает… Наверх нам путь закрыт. Для этого у нас ни материалов, ни средств, ни возможностей - слишком опасно. Стены ведь не только для чужаков - они и нас удерживают не хуже. Так что коли мы хотим расширяться - дорога нам только вниз.

– Разумно, – кивнул я.

– А теперича ходу, господа, – объявила Агафья, поднимая фонарь. Потом повернулась ко мне и пояснила:

– Сейчас пройдем под каналом второго кольца до хранилища. Вам там понравится. От него уже и до дворца рукой подать. Найдется ваша сестричка, Николай Александрович, найдется.