проза. жизни

К 8 Марта

— Дззззинь! — провизжал звонок — Дзинь! Дзинь! С той стороны двери послышались крадущиеся шаги, потом скважина глазка на миг потемнела, и снова все остановилось. За дверью тихо выдохнули и отошли. Правильнее сказать, «выдохнула» и «отошла». Это моя мама замерла, ожидая, когда я уйду.

Глупый и унизительный трюк, ведь я знаю, что она там. И отец, наверное, тоже дома. Сидит, уткнувшись носом в компьютер. Мне кажется, что он не прочь повидаться со мной, но мама решила — нет. Значит — нет. Года два назад, до того, как я познакомилась с Н., родители иногда приглашали меня к себе: на день рождения или годовщину свадьбы. Мама готовила ужин, отец надевал галстук. Приходили бабушки, гости. Все садились за стол. Шумели тостами. Было бы, в общем то, сносно, но на третьей рюмке мама начинала плакать и при всех просить меня «образумиться, не позорить их». Потом успокаивалась, опрокидывала стопку «за будущего жениха» и, совсем уже хмельно-весело требовала: «Хоть под первого встречного! Хочу стать бабушкой! Слышишь, доча?!…» Я тихо выбиралась из-за стола и уходила. До следующего дня рождения или годовщины свадьбы.

Нет. Не то, чтоб я вовсе не появлялась в их жизни без повода: звонила раз-два в неделю, покупала маме лекарства, приглашала их к себе, но они все не могли собраться. Наверное, боялись, что у меня вместо дома притон с кучей народа и голыми девками по стенам. А может быть, им просто нехотелось смешивать две разные жизни. Ту, что до сих пор обитает в старой квартире, с маленькой большеглазой мной, уроками фоно трижды в неделю, бронхиальными хрипами, семейными пикниками. И ту, которая родилась и выросла во мне, только во мне.

Порой я думаю, что эта само-стоятельность и есть камень преткновения, а поверь они хоть на миг, что ситуация находится под их непосредственным контролем, все бы здорово изменилось. Хотя, притворяться долго я бы не сумела. Мне жаль их. И всегда было жаль. Особенно, маму. Мама не приспособлена к ответственности.

Когда случилась моя первая настоящая влюбленность в одноклассницу Леночку, я стала поздно возвращаться домой и на практике познавать азы нежности, мама собрала семейный совет. Она спросила, как я отношусь к Леночке, а я по дурости и по привычке доверять, ответила, что люблю ее. Папа крякнул и закричал: «Ты хочешь сказать, что ты лесбиянка?» Мерзкое слово, правда? Особенно, если его орать.

Я не ответила. Мама взяла с полки словарь иностранных слов, нашла нужное слово и прочла толкование громко, как на уроке. «Противоестественное! Про-ти-во-ес-тест-вен-но-е!»

Они много говорили. Я что-то обещала. Мама плакала. Глаза в слезах выглядели оттаявшими и живыми. Папа играл на GameBoy.

С Леночкой мы расстались через три года. Я бросила университет и через обмороки и истерики ушла от родителей. Нет. Вру. Ушла не так просто. Мама выслеживала, где я живу. Кричала под балконом, настораживала соседей. Даже выспрашивала у них, кто живет со мной. Пыталась звонить в милицию, чтоб «навести порядок». Мама скрашивала мое, постленочкино одиночество, а потом слегла в больницу.

Я позвонила еще раз. Просто так. У меня в кулечке теплое ореховое печенье, которое Н. испекла для моей мамы. Н. все время печет его для мамы и заставляет меня приходить к родителям и торчать у двери. Она думает, что все, в конце концов, наладится, встанет на свои места, а я боюсь ей сказать, что мест никаких и нет. Какие там места? Может, их и вовсе не было.

Н. старше моей мамы на полтора года. Ей сорок четыре. И я люблю ее. Она хотела познакомиться с мамой почти сразу, как узнала меня. Ей казалось, мама все поймет, если ей терпеливо и ласково объяснять. Но мама не стала даже слушать. Швырнула в Н. цветами, обозвала ее «старой сукой», меня — «продажной тварью» и вытолкала нас за дверь. А потом написала Н. на работу кляузу. И мы поссорились совсем. Было муторно и грустно. Тоскливо.

В мамин день рождения Н. и я всегда покупали ей подарки. И на Новый год — тоже, и на Пасху. Я приходила, стояла у двери со свертками и цветами. Потом спускалась к соседке тете Гале и просила ее передать все это маме. Не знаю, что случалось с подарками дальше. Надеюсь, тетя Галя оставляла их себе. Всякие духи, бижутерия. Ей бы пошло.

— Дзинь! Дзинь! — напоследок. Сигнал понимает, как нужно звучать в таких ситуациях, горланит изо всех сил. Я уже не знаю, что случится, если мама когда-нибудь откроет дверь. Возможно, я обрадуюсь. А, может быть, она сядет пить чай с ореховым печеньем. И закашляется. Я скрещу руки и стану смотреть. Смотреть.