проза. жизни

Кровь из носу

Людей много. Суетящихся, хохочущих, бранящихся, потерявших свои места на деревянных лавках, упрашивающих охранников пропустить их бесплатно.

Я смотрю на них с удовлетворением и жалостью. Отсюда толпа представляется бешеным ежом. И мне нравится это слабое, но стойкое чувство превосходства над людьми. Чувство, скомканное картонкой билета в привилегированную середину шумящего эллипса площади.

Каждый день я ползаю по Кордове на маленьком красном мотоцикле. Развожу пиццу и паэлью тем, кто сейчас там, наверху, дерется за свой кусок скамьи. Они редко дают на чай, цокают языком за спиной и держат дверь открытой, наблюдая, как я усаживаюсь, бью ступней по педали. Эти люди очень любопытны, и я думаю, сюда они собираются только для того, чтоб (вдруг да!) увидеть, как очередной бык выпустит кишки очередному неудачнику. Все устали от красивых па, блестящих стразами курток и прыжков мулеты. Всем хочется настоящей смерти. В окровавленных портках и запачканными мокрым песком глазами. Всем хочется освистать неуклюжего тореро, выйти в молчании и провести сиесту в ближайшем кабачке.

Наверное, я прихожу сюда для того же. Да, для того. И еще потому, что здесь бываешь ты. Как обычно, по субботам.

Вот и сейчас, ты идешь в белой шляпе, перчатках, легком цветастом платье, садишься в пяти сантиметрах от меня. Мужчина, идущий за тобой, красив и заметно богат. Он приподнимает шляпу, приветствуя соседей, (а значит, и меня) щепотками подтягивает брюки и усаживается. Ты кладешь руку на его локоть. Смотришь вниз, на площадь. И, правда, уже выпустили быка. Он вяло топчется по арене и крутит головой. Бык очень черный, влажный. Бык похож на морского котика, ему не хватает только мяча на нос.

Мне уже жаль быка. По законам сказок и романов Моэма ему следует умереть, чтоб не разочаровывать ежа на трибунах. И меня тоже. Веселым и умным Ларри всегда выгоднее погибать. Ты смотришь прямо перед собой, вздрагивая, когда нога матадора подворачивается в щиколотке или серая лошадь теряет зашоренный глаз и в ужасе бьет боком загородь. А твой любовник несдержан, он кричит, смеется и ругается. Капля его слюны падает тебе на колено. И все хлопают, машут руками. Плотный, невкусный запах пота ползет по рядам. Застревает в горле при вдохе.

Все действо сбилось к правому краю, отсюда виден загривок Ларри, украшенный цветными крюками бандерилий и коричневым кровяным пятном. У крови быка особый винный привкус. Наглухо забивающий все поры воздуха. Когда я прихожу домой и стягиваю майку, джинсы, этот же винный озноб поселяется в квартире и выветривается дня через три-четыре. Наверное, он так надежен потому, что смешивается со страхом тореро. Настоящим страхом смерти. А смерть тут повсюду.

На трибунах аплодируют ей сотни мертвых испанцев и испанок. Она сама сидит в толпе и бьет в ладоши. И вскоре к ней привыкаешь, как к духоте. Я поглядываю на тебя. Ты красива. Губы чуть примяты помадой, руки, полноватые в предплечьях. Желать тебя — мое хобби. Сидеть, плюща бедрами неслучившиеся прикосновения, покусывая ноготь левого указательного. Тореадор отходит от быка. Меняет мулету. Теперь она не рыжая.

Мультипликационно-алая. Берет тоненький длинный кинжал. И возвращается к Ларри. Мне становится интересно, что будет дальше.

Я отхлебываю громкий глоток колы и на секунду забываю про тебя. Стройное золоченое горло выкрикивает «торо!» и встряхивает мулетной рукой. Ларри ломает шею в наклоне и шагает вперед, нелепо тычась в красное полотно. Тореро легко поворачивается на пятке и снова гарцует перед быком. Ларри прыгает на тряпку, заранее понимая исход. Ларри — хороший актер.

Ты сжимаешь руку любовника и ойкаешь. Это выглядит очень забавно для меня. Ты боишься острого конца лезвия, бьющего Ларри в ложбину между рогов. Трибуны вздрагивают воплями и аплодисментами! Тореро раскланивается и помахивает булочкой треуголки. Я сползаю по спинке скамьи в тоскливом обмороке прямо тебе на колени. Ты хочешь помочь, пытаешься поднять меня, толкаешь любовника в бок. Он злится, потому что на арене уже новый бык. Он — фанатик, этот любовник. Он без ума от корриды. Он всегда покупает билеты на одни и те же места. В его бежевом пиджаке сквозит жакетик тореадора. Любовник бьет меня по щекам, я приоткрываю глаза, бормочу извинения, прошу помощи. Он говорит тебе: «Убери ее отсюда, проводи до туалета». Люди толкают нас, потому что им неудобно смотреть.

В уборной, чистой и белой, выложенной бескровным кафелем, мы забиваемся в кабинку, и я целую тебя. Отчего-то из правой ноздри начинает идти кровь. Прямо во время поцелуя. Ты отталкиваешься от меня, и я вижу, что немного запачкала твои губы красным. От этой акварели у тебя бандитское выражение лица. Все какое-то шлюховатое, и глаза тоже.

«Тебе, что, действительно нехорошо?» — ты спрашиваешь с нотой раздражения, разочарования. Потом выбираешься из узкого пространства, тащишь меня к умывальнику, заставляешь положить на переносицу мокрый платок. Вот бы украсть его у тебя… Нетерпелива, нетерпелива, нетерпима. Запираешь дверь: выхода нет! И расстегиваешь платье, щелкая пуговицами по пальцам. Шелковая планка отпечаталась на груди бороздкой. В ней маленькие точки пота, солоноватого, ароматного. Мне хочется укусить этот пот. Возбуждение бьет в голову темными сгустками и болью. Но не ответить на твой вызов было бы позором, ты это знаешь. Потому, не жалеешь меня: твои глаза и ногти горячи. Погружая твои крепкие, хрусткие губы под язык, я чувствую, как металлический ручей, плывущий по задней стенке глотки, топит меня. Твой рот смешивается с моей кровью. Я слизываю с мокрых губ себя и торопливо сглатываю. Меня тошнит. Ты почти выбралась из платья. Почерневшими глазами вижу твои соски. Цвета калины и на вкус — горькие. Когда я роняю к ним рот, они начинают колотиться в моих руках по-дельфиньи.

Но кисти слабы, и удержать тебя трудно. Ты злишься, злишься, говоришь, что связалась с ребенком, соплячкой. И требуешь моей ладони в себя. Ты соскучилась за неделю. Моя шея совсем липкая, отпечатанная у тебя на платье розоватыми плавниками. Я пугаюсь, что упаду вниз, вздрогнув коленями, опускаюсь на унитаз. Ты рада, так тебе нравится, и загорелые бедра танцуют перед моим томатным лицом. Губы ныряют в тебя, щедро раскрашивая лобок, повисая малярскими дорожками. Сознание кувыркается в носоглотке, и когда я все-таки ловлю языком твой яд, все становится легким и быстрым, мультипликационным.

Стоишь у зеркала, поправляешь волосы, плещешь из ладони на раненые колени, вытираешь руки, грудь. Улыбаешься: «Надо что-то придумать для следующего раза… придумаешь?» «Придумаю, конечно. Не забудь в пятницу достать билет для меня, а сейчас скажи ему, что меня увезли в больницу», — я запрокидываю голову вверх и, прижимая к носу твой платок, выхожу из сортира.