проза. жизни

Фэйсовка

Описания смерти могут быть очень даже захватывающими. Но мой брат ненавидел описания. Даже Тургеневские луга и природу в разных стихотворениях. Когда ему было лет двадцать, он попросту заклеил описания в книгах картинками. Мама еще сказала, что «Андрей инфантилен», и целый вечер клюкала валерьянку. Она такая. Нервная. Уверен, мой брат взбесился бы, узнай, что я расписываю во всех подробностях его смерть. Вполне, между прочим, героическую. Потому я просто расскажу про поминки. Как выяснилось, поминки — лучшее, что дает человеку смерть. На поминках про человека начисто забывают.

Все приехали с кладбища к нам на дачу. Человек пятьдесят. Не разуваясь, стрясая с каблуков чернозем, вошли в комнату и стали есть суп. Самый обычный суп с лапшой. Я постоянно бегал на кухню — за хлебом, за кастрюлей. Потом кто-то спохватился и крикнул, что надо выпить. Портрет Андрея в черной рамочке стоял на радиоле. Мама примостила рядом стопку водки и кус черного хлеба. Я знал, что Андрея вырвало бы от водки, но смолчал. Мама и так была не в себе. Она сидела, закусив черный край платка и смотрела на меня, не отрываясь. «Теперь ты — ее последняя надежда», — сказала бабушка. Мне стало тоскливо. Я ушел курить на балкон.

Когда вернулся, за столом разговаривали о земле. Дядя Игорь уверял, что земля на кладбище самая хорошая. Самая плодоносная. Там только помидоры сажать. Мама вспомнила, что нужно принести салат, и отослала меня на кухню.

Салат всем понравился. Кто-то даже пошутил: «Томаты, как с кладбища!», но тут же осекся и икнул. Дядя Игорь развеселился. Я тоже. Кто-то икнул еще пару раз, а потом предложил выпить. Мама оглянулась на портрет Андрея: «Вот Андрюшенька уже не выпьет!» и залилась слезами. Ее успокоили. Бабушка принесла валерьянки. Мама отдышалась.

Все ели. Споро и умиротворенно, словно доказывая себе, что они-то еще ого-го!, они долго продержатся и всех переживут. Пережуют. Мне есть не хотелось, но мама пронзительно смотрела прямо в глаза. Я давился, и ел. Хм. Вкусно. Только очень жирно.

Когда суп иссяк, выпили еще водки. Дядя Саня тихо шепнул мне: «Там, на балконе есть еще ящик. Так, на всякий пожарный. Имей ввиду». Я сходил на балкон и принес еще четыре бутылки. Потом прибавил две. Мама сказала: «Уймись!» и показала глазами на Андрюхиного друга, Володю, который, не обращая внимания на нас, ел остатки салата прямо из кастрюли. Лицо мамы стало каменным: «Володь, жениться бы тебе!» «Ухум, теть Галя, — ответил Володя. — Салат у Вас вкуснющий.» Мама всегда была падка на лесть. Она ласково улыбнулась Володе и сказала. Мне: «Неси пюре и сосиски!», а столу: «Ну, что, товарищи, еще по одной!» «За что пьем?» — спросил кто-то. «За здоровье!» — браво отрапортовало левое крыло стола. «Будь здоров, Андрюха!» — произнес дед пафосно и, опрокинув в себя рюмку, опрокинулся прямо на бабушку. Та дала ему оплеуху и заметила: «Не богохульствуй». Андрей в черной рамке смотрел на все это, и нос у него кривился. Наверное, от запаха водки, торчащей под ним ненужной жижей. Кстати, водку потом кто-то выпил. Неизвестно кто. Я полагаю — дед.

Пюре было вкусным. С маленькими картофельными комочками, которые приятно было разжевывать. Но тете Симе это не нравилось: «Не умеешь ты, Галушка, готовить простое картофельное пюре. Что это? Одни комки…» «Не нравится, не ешьте, теть Сима!» — заметила мама вскользь. Тетя Сима встала и вышла из-за стола. Ее никто не проводил. Провожать было некому. Все ели пюре и сосиски. И всем было вкусно. А привередничать — тетисимина привычка. Глупая привычка, правда!?

Потом выпили еще по одной. Высокий женский голос завыл алябьевского соловья. Мама радостно подхватила. Забурчали дедушки. Дядя Игорь начал бить ритм на краю стола. Сбился. Прекратил. Взял меня за плечо, и мы пошли курить на балкон. «Слышь, Юр, — сказал он мне нежно и пьяно. — Ты вот парень неглупый, скажи мне, почему человек умирает!? Живет, себе, живет, а потом — копец! и нет человека.» Я собрался было ему что-то ответить, но он не слушал: «Историю тебе расскажу, паря, закачаешься. Была у меня одна фифа. Красивая, но старая. Естественно, меня сильного-молодого, любила дико! Я жил, как у Христа сам знаешь где. И вот, представь себе, ситуация: как-то ночью… все дела… а она вдруг осела че-то, обмякла, и глаза закатились. Я испугался, чуть в штаны не наложил со страху!» «В какие штаны то, дядя Игорь? — он начал меня раздражать, и я перебил: — Штанов-то на Вас при «всех делах» не было!» «Много ты понимаешь, сопля! Сказал — в штаны, значит — в штаны. Спорит еще. Ну, в общем. Умерла она! Опля и все. Врач приехал, посмотрел и говорит: «Ммда, юноша. Не берегли Вы мамашу то, не берегли!… Ха-ха-ха…грл-грл-грл…» Дядя Игорь хохотал, зажимая рот ладонью: «грл…грл…грл…», — потом посерьезнел, выматерился, сказал: «Нечего тут. Пойдем!» И мы ушли с балкона.

А в комнате было душно. Пахло чьими-то носками, а может быть, всеми носками сразу. Дед нюхал табак и силился чихнуть. Мама разговаривала с Настенькой о тете Симе и называла ту «старой курвой». Андрей кисло стоял на радиоле. Кто-то надкусил ломтик хлеба. Рюмка пока была полна. И тут маму озарило: «Компот!! Юрик, неси компот!» Я пошел на балкон за чаном компота из сухофруктов. Налил немного в кастрюлю и внес в комнату. Дед обрадовался: «Запивон!» Все хлебнули компота —сахара маме было жаль — и скривились. Андрей на радиоле показал мне язык. Я был уже пьян. Мне хотелось спать.

Но мама хватала меня за руку, тревожно спрашивая: «Куда? Нет. Ты будешь здесь, со мной. Ты у меня теперь один остался». На ее ресницах светились слезинки, и было очень жаль маму. Я уснул прямо за столом, уронив голову на плечо тете Кате.

Проснулся, когда гости начали расходиться. Рюмка у Андрея была пуста. Андрей выглядел уставшим. Мне было тошно настолько, что я, честно говоря, немного завидовал Андрею.

Двадцать человек осталось спать у нас. Мама, добрая душа, положила деда рядом со мной. И я промучился всю ночь, стараясь увернуться от дедовских пьяных поцелуев. Потом дед уснул и источал перегарные сны. Я смотрел в потолок и думал про Андрея. Чуть правее женский голос хихикал и говорил: «Не надо! Прекрати! Не надо! А помнишь, у Протопоповых поминки в ресторане отмечали?»