Три первых мира я пропустил, лишь почувствовал, что они мелькнули. Зачем меня зашвыривает в изначально непригодные условия, я не понимал. Это не имело смысла, если мои прыжки вообще имели хоть какую-то осмысленность. Я все больше склонялся к мысли, что все это было просто каким-то явлением, абсолютно случайно, хаотично, осевшем и действующим на меня, на таких, как я.
Дальше была скала. В мире можно было дышать. Было прохладно, но все-таки пар изо рта не шел. Меня не убил ни воздух, ни радиация. Но я очутился на высокой вертикальной скале, торчащей, как одинокий зуб во рту старика. Огромная скала, не единственная здесь. Очнись я внизу, у меня был бы шанс. Сотня метров отвесной скалы, я, на маленьком пятачке наверху, голый, ни ножа, ни молотка, ни веревки. Ничего.
Как раз тот случай, когда языковые навыки не помогают.
Сначала я осматривался. Надеялся — вдруг тут опять какая-нибудь высокоразвитая цивилизация, прилетят, спасут.
Может быть, цивилизация тут и была, но явно не настолько развитая, чтобы контролировать все и вся. Я видел внизу одинокие деревья. Но ни животных, ни людей. Видел птиц, падальщиков. Хоть тут я мог быть спокоен — было ясно, кто прилетит кромсать мое тело, когда я загнусь на этом пятачке.
Помощи ждать было неоткуда. Я выждал, сколько мог, а это было долго. Уж очень не хотелось в новую карусель смертей. Но в какой-то момент стало понятно, что ждать дальше нельзя. Пока еще есть силы, надо попробовать спуститься. Этот нереальный спуск был невозможен, но он станет невозможным вдвойне, если полезть на склон обессиленным.
Я сорвался через три метра, неправильно поставив ногу.
Летел долго. Умер мгновенно. Пока летел, показалось, что падальщики уже слетаются, предвосхищая события. В остальном — неплохой мир.
Зарубка на память — заняться скалолазанием.
Еще пара миров мимо. Потом я задохнулся, уже придя в себя. Ну это было привычно, так что почти скучно.
Дальше — мир с явно отравленной атмосферой, едкий дым, такой, что сразу защипало глаза. Но у меня, знающего, что дальше может оказаться еще хуже, что на пятки мне может кто-то наступать, появилось новое правило. Драться за каждый мир до последнего. Раньше, возможно, я бы и не стал дергаться.
Тут росла какая-то трава. Мелкая и остролистная. Бурлили какие-то гейзеры, но была надежда, что в них хотя бы не кислота, а вода.
Я закашлялся и остановил дыхание. Дышать этим дымом было невозможно, но и немедленного отравления я не получил. Пара минут, это все, что у меня оставалось, и я собирался воспользоваться ими сполна.
Я начал рвать траву, тут же изрезав ладони в кровь, но не останавливаясь. Нарвал, сделал один слой повязки — маленького травяного мата. Тут же нарвал второй слой, он был уже весь в моей крови, хлещущей с ладоней. Положил рядом. Сделал третий слой и окунул его в ближайший гейзер. Кровь запеклась, вместо это я, похоже, обварил руки. Сложил крест-накрест слой за слоем, оставив мокрую траву в середине. Приложил к лицу. Вдохнул.
Может быть, гейзер был не просто горячим, а еще и кислотным. Может быть, трава была ядовитой. А может быть, все это изначально шло к провалу.
Что ж, хотя бы попробовал.
Зарубка на память — грубую работу лучше делать левой рукой. Если выживешь, лучше, чтобы правая была здоровой. Может еще понадобиться.
Мимо нескольких миров. Потом еще. Где-то я пытался цепляться, но не удерживался и минуты. Боль все еще была, каждый раз, но, как ни странно, я отодвигал ее в сторону. Что-то запоминал, чтобы потом этим воспользоваться. Где-то пытался понять, как же в таких мирах можно выжить даже теоретически.
Мой плюс был в том, что за одним миром у меня всегда появлялся другой. Шанс всегда был. Нужно было только учиться им пользоваться. Выжимать максимум.
Я видел кислотные озера, иногда даже тонул в них. Видел выжженную равнину, в которой прожил десяток секунд только потому, что порыв раскаленного ветра чуть-чуть задержался и позволил мне сначала жариться на медленном огне, прежде чем превратить меня в головешку.
Я видел свою тень в облаках, стелющихся у самой земли. Эту тень окружил сияющий ореол, напомнившей мне об ангелах. Может быть, они там и были, но облака оказались ядовитым, а радиация — ударно смертельной.
Надеюсь, в том мире кто-то живет. Он слишком красив, чтобы быть незаселенным.
Вокруг грохотало. Сначала я подумал, что это звук взрывов, потом, что это камнепад. Земля тряслась так, что подходило под что угодно.
Я открыл глаза.
Но пришлось тут же закрыть их снова, потому что на меня посыпался песок, какая-то труха, а потом, в дополнение, свалилось тело.
Первым порывом было спихнуть тело в сторону, оно было мокрое, потное и чем-то воняло. Но я выждал, слишком много зарубок на память, чтобы торопиться. Не прогадал, через секунду забарабанило вокруг, вонзаясь чем-то, то ли шипами, то ли осколками во все вокруг меня. Я мог это только слышать, но слышал отчетливо. Эта же шрапнель вонзалась в тело сверху, била по нему волнами. Я чувствовал, как глубоко в плоть проникают осколки. Само тело никак не реагировало. Тот, кто прикрыл меня, был уже мертв.
И был одет. Как бы цинично это не звучало, одежду я отметил сразу.
Как только в грохоте вокруг возникла пауза, я все-таки открыл глаза, выглянув из-под своего щита, и огляделся.
Какие-то разрушенные строения вокруг, практически никаких укрытий. И множество людей, самых разных людей, вокруг. Мертвых, живых, прячущихся или бегущих. Кто-то бился в конвульсиях, а кто-то в истерике.
Полное ощущение рукотворного ада, но только для всех вероисповеданий разом. Потому что даже мне, только что прибывшему на поле боя, было понятно, что большинство из этих людей незнакомы, принадлежат к разным расам, одеты по-разному, и возможно, вообще разных видов.
Но все они умирали на этом поле, в этих развалинах.
Я все-таки отпихнул с себя защитника, и тут же принялся собирать одежду. Что-то снял с него, что-то — с соседнего трупа.
Голос за моей спиной не остановил меня от мародерства, лишь слегка замедлил.
Я не знал этого языка. Я даже не уверен был, что за спиной говорил человек. Но я много занимался лингвистикой. Не всегда важны слова, нужно еще следить за интонацией, паузами, громкостью. Нужно слушать не только то, что говорят, но и где, в каких условиях произносится фраза.
Думаю, что он сказал что-то вроде:
— А этот голозадый откуда здесь взялся?
В лингвистике также важно не усложнять.