Путь киновари

«ВОССТАНИЕ ПРОТИВ СОВРЕМЕННОГО МИРА» И МИСТЕРИЯ ГРААЛЯ

В хронологическом порядке сразу же после «Маски» идет, возможно, моя самая важная работа. Это «Восстание против современного мира» (Rivolta contro il mondo modemo) — книга, вышедшая в первом издании в издательстве Hoepli в 1934-м году, а во втором — в издательстве Восса в 1951-м году. Сказать по правде, ее название не соответствует содержанию, потому что это не полемическое сочинение (полемика и «восстание» являются здесь лишь следствием): оно посвящено исследованию морфологии цивилизаций и философии истории. Отправной точкой является разоблачение регрессивного характера современного мира и современной цивилизации; но главным отличием от авторов прошлого и сегодняшнего дня, выражавших аналогичные идеи и иногда призывавших к реакции или реконструкции, является сильное расширение перспективы и указание ориентиров, необходимых для понимания подлинной природы современного мира и всей важности его кризиса: ориентиров, которых недостает у всех более-менее популярных авторов, в последнее время обращавшихся к данной теме, за исключением Генона.

В первую очередь я указал, что после неподдельного оптимизма эпохи прогресса наконец пробудилась тревога и стали видны робкие попытки реакции, относящиеся к конечной фазе обширного общего инволюционного процесса, о чьих предыдущих фазах вышеуказанные авторы не имели никакого понятия — напротив, они часто рассматривали их как нечто положительное, как «завоевания». Аналогичным образом «некоторые болезни долго протекают в скрытой форме, но обнаруживаются только тогда, когда их работа почти подошла к концу». Чтобы выделить отдельные фазы этого процесса и их взаимосвязи, я использовал не столько личные наброски, сколько традиционные учения, надлежащим образом конкретизированные или приложенные: в первую очередь доктрину четырех эпох и доктрину регрессии каст.

Во-вторых, точкой отсчета, необходимой, чтобы подчеркнуть природу современного мира при помощи противопоставления, был «мир Традиции» в объясненном выше смысле этого термина. Помимо исторического периода, переходя к морфологическому рассмотрению, я определил «современный мир» и «традиционный мир» как «два общих типа, две априорных категории цивилизации»: то же касается понятий «современного человека» и «человека Традиции». В отличие от теории Шпенглера, в моей книге утверждался не плюрализм (и тем более не релятивизм), а дуализм цивилизаций. И за вторым типом — традиционными цивилизациями — я признавал характер постоянства: существует гомология, соответствие основной идеи и структуры каждой из них.

Итак, предметом первой из двух частей моей книги была «доктрина категорий традиционного духа». Здесь я указал «фундаментальные принципы, согласно которым проявлялась жизнь традиционного человека». Я писал: «Здесь термин «категория» используется в смысле нормативного априорного принципа. Иными словами, эти формы и смыслы должны рассматриваться не как «реальность», а как идеи, которые должны определять и придавать форму реальности, жизни и ценности независимо от той меры, в которой в том или ином случае наблюдается их реализация, которая, впрочем, никогда не будет совершенной». Следовательно, речь шла о том, чтобы подняться от данной в истории первоматерии к базовым идеям, явным или скрытым, имеющим схожую нормативную и надысторическую ценность. Это сопоставление поможет пролить свет или дополнить одну отсылку другой, что сравнимо с переходом в математике от дифференциала к интегралу.

В моей работе в качестве основы мира Традиции выступила доктрина двух природ — физического и метафизического порядка, высшей области «бытия» и низшего — становления и истории, бессмертной природы и природы преходящей. И является основным признание того, что для человека Традиции все это было не «теорией», а прямой, экзистенциальной очевидностью. В любой традиционной цивилизации присутствует система, предназначенная для того, чтобы привести вторую реальность к первой; система, в которой всякая форма жизни направлялась сверху и вверх — в различных степенях приближения, соучастия или эффективной реализации.

Изначально опора традиционной цивилизации — это всегда «имманентная трансценденция», то есть реальное присутствие нечеловеческой силы или силы свыше в высших существах, принимающих на этой основе высшую власть: первейшим выражением этого является древняя царская власть. Позже нормальной формой перехода от одной к другой природе стала инициация в своем высшем значении. Двумя великими путями такого приближения являются созерцание и героическое действие. В верности и в ритуале признавались два средства соучастия. Великой опорой служили традиционные законы в своем объективном и надындивидуальном характере. Мирским символом было государство или империя, перспектива высшего мира в этом мире и в истории. Таковы главные основы традиционных иерархий и цивилизаций.

В первой части моей книги благодаря сравнительному и комплексному методу и свидетельствам, собранным из текстов разного рода древности Востока и Запада, эти основные идеи были определены как «константы» и «инварианты» мира Традиции. Далее я описал, как человек Традиции понимал право и законы, ритуалы, войну и победу, собственность, пространство и время, искусства и игры, связи между воинской и жреческой кастой, отношения полов, расу, аскезу, посмертие и бессмертие, и так далее. Вся эта разнообразная и множественная совокупность была проникнута одним духом, несущим уникальный отпечаток.

Вторая часть книги имеет заголовок «Происхождение и облик современного мира», и, как я сказал, содержит интерпретацию истории на традиционной основе, начиная с истоков, мифов и доисторических времен. Современному предрассудку эволюции здесь противопоставляется традиционная идея регресса, инволюции, говорящая главным образом о возрастающем отделении от высшего мира, разрушения реальных связей с трансцеденцией, о господстве того, что является лишь человеческим и, наконец, того, что является материальным и физическим. Указанная доктрина четырех эпох, которую, как я показал, знали в соответствующих формах как на Востоке, так и на древнем Западе (см. Гесиода), предоставляет достаточно материала для того, чтобы объективно установить основные фазы этого нисходящего процесса: современный мир в узком смысле соответствует последней эпохе, железному веку Гесиода, Кали-юге или темной эпохе индусов, веку волка Эдды.

Здесь не место останавливаться на всем этом. Подчеркну только, что для этой общей реконструкции истории я также использовал идею о гиперборейской изначальной традиции и ее последующем расслоении, об оппозиции уранически-мужской цивилизации и теллурической, лунной цивилизации Матерей, и о героических периодах (в смысле, данным Гесиодом словам «герой» и «поколение героев» в связи с возможными случаями восстановления мира первой эпохи: в моей системе такие периоды имеют важное значение), не считая сведений о миграциях североатлантических и «арийских» рас, создателей первой индоевропейской цивилизации. Исходя из всего этого, в отдельных главах я набросал характеристики цивилизаций — дальневосточной, индийской, древнеамериканской, египетской, еврейской, эллинской и так далее. Естественно, для своего адекватного изложения каждая из этих тем потребовала бы отдельной работы, в которой были бы развиты данные интерпретации. В книге они были изложены суммарно в каждой из кратких глав на основе обширного собрания материала. Особое внимание я уделил Древнему Риму: я описал его как новое проявление воли на универсальном плане цивилизации уранически-мужского типа в том мире, где уже господствовали противоположные влияния (как почти что «героическое возрождение»). Я не отходил от своих предыдущих позиций: христианству я приписал смысл упадка римской традиции, и по этой причине собственно Западной традиции.

Однако эта традиция вновь отчасти появляется в Священной Римской империи и в гибеллинском Средневековье, силясь преодолеть разрыв, свершившийся из-за чуждой религии, ставшей господствующей на Западе даже среди тех германских племен, что приняли римский символ. С распадом средневековой ойкумены, с гуманизмом, Возрождением, Реформацией и появлением наций регрессивные и разрушительные процессы набирали силу и создали непосредственных предшественников «современного мира»; и никакой действенной реакции или очищения мир больше не видел. Общее осквернение существования, сначала индивидуализм и рационализм, позже коллективизм, материализм и механицизм; наконец, открытость для сил, принадлежащим более не тому, что находится над человеком, но всему, что под ним. Эти силы стали определять формы, интересы и зловещую мощь общепланетарной цивилизации в ее ускоряющемся движении, несущем ее к концу великого периода — еще более глобальному, нежели шпенглеровский «закат Европы».

Ключом к пониманию этого общего инволюционного процесса (прежде всего в его политически-социальных аспектах) стал закон регрессии каст. Интересно, что в тот же период, в который я писал эту книгу, он был описан разными авторами одновременно и независимо друг от друга. С другой стороны, он был связан с той же доктриной четырех эпох. В качестве отправной точки выступила схема, в наибольшей степени представленная в более или менее видимых, полных и регулярных формах традиционными цивилизациями в соответствии со главной схемой: наверху — представители духовной власти, затем — воинская аристократия, ниже — владеющая собственностью буржуазия, и, наконец, класс слуг: четыре «функциональных класса» или касты, соответствующих определенным, различным способам существования, каждый из которых имел свой облик, свою этику, свой закон в совокупной перспективе Традиции.

Итак, ходу истории сопутствует очевидный упадок господствующего типа цивилизации, власти и ценностей — переход с высшего на низший кастовый уровень. С закатом систем, опиравшихся на чисто духовную власть («сакральные цивилизации», «божественные короли») во второй фазе власть переходит в руки воинской аристократии. Таков период великих монархий, где «божественное право» их повелителей — лишь остаток и отголосок прежнего достоинства властителей. С революцией третьего сословия, с демократией, капитализмом и индустриализацией реальная власть переходит в руки представителей третьей касты — обладателей богатств, и тип цивилизации и господствующие интересы претерпевают соответствующую трансформацию. Наконец, социализм, марксизм и коммунизм предвещают и частично уже реализуют последнюю фазу, приход последней касты, древней касты слуг — в современности это «рабочие» и пролетарии, которые организуются и стремятся к завоеванию власти и всего мира, налагая собственный отпечаток на всякую деятельность и доводя регрессивный процесс до самого конца.

Последняя глава моей книги называется «Период завершается: Россия и Америка». Если учесть, что книга вышла в 1934-м году, а идеи, содержавшиеся в этой главе, были изложены еще раньше — в одном моем докладе, опубликованном позже в журнале «Нуова Антология» (Nuova Antologia, «Новая антология»), то нельзя отрицать их почти что пророческий характер. Я описал коммунистическую Россию и Америку и соответствующие им «цивилизации» как две половины одних клещей, сжимающихся на Европе, чтобы уничтожить последние остатки традиционных форм и ценностей: этому и суждено было произойти. Я подчеркнул выявленные мной соответствия этих двух, казалось бы, противоположных сил, говоря об их совместной разрушительной функции. С другой стороны, было ясно, что конфликт между Америкой и Россией имеет смысл борьбы между существующей цивилизацией третьего сословия (третьей касты) и цивилизацией, соответствующей четвертому сословию и последней фазе. Теория регрессии каст и во многих других своих приложениях явила исключительную ценность для детального изучения смысла истории, выйдя за пределы ее вспомогательных, эпизодических и случайных аспектов. Та же марксистская историография использовала схожую общую схему, хотя и более грубую и невнятную — естественно, инвертируя ее знак: подавая как прогресс и как завоевание человечества то, что реально имело и имеет смысл усиливающегося подрывного действия и отрицания, разрушительного процесса. Но для экзистенциального типа, соответствующего последней касте, чей приход характеризует последнюю эпоху и заключает индийскую «темную эпоху», или «железный век» Гесиода, и не может быть иной «истины», кроме такого перевернутого образа.

Можно легко понять, что, рассматривая таким образом происхождение и реальность современного мира, нельзя с легким сердцем призывать к реакции. Я писал так: «Могут питать надежды на будущее те, кто принимает уже обусловленную точку зрения, свидетельствуя тем самым о той же болезни, против которой они хотят сражаться. Но те, кто твердо принял за ориентир дух и формы, характеризующие всякую нормальную, традиционную цивилизацию, и кто смог увидеть корень зла, знают, что чтобы даже не вернуться, но хотя бы приблизиться к нормальному порядку, необходим титанический труд. Такие люди видят мир иначе». Естественно, здесь мы говорим о проблеме возвращения к традиционности в широком, универсальном смысле — то есть не к традиции как к кладу, хранимому немногими, элитой, неподвластной господствующим в истории силам. Мне казалось, что для реставрации такого рода нельзя было больше полагаться ни на какую определенную основу. Учитывая общий настрой моей книги, в ней отсутствовал положительный ориентир, на который опирались некоторые традиционалисты (в общем смысле) — то есть католицизм. Генон, исходя из той посылки, что Европа обладала традиционным порядком благодаря католической церкви, полагал, что возвращение Европы к традиционному интегральному католицизму (к этому я уже обращался, когда говорил в «Маске» о возвращении к католицизму) могло бы стать единственной основой возрождения Запада, преодоления кризиса современного мира. В этом смысле он направил представителям этой традиции более или менее ясный призыв (впрочем, в переписке со мной Генон признал, что он чувствовал своим долгом сделать такой призыв, заранее зная, что это ни к чему не приведет — и так и произошло).

В заключении «Восстания» я писал, что не могу согласиться с этой мыслью. Католицизм никогда не демонстрировал подобную творческую силу даже в бесконечно более благоприятных материальных и интеллектуальных условиях прошлого. Он скорее является одним из факторов совокупного процесса, внесших свой вклад в подрывные процессы, происходившие на Западе: сам сущностный характер христианства произвел пагубный разрыв, уничтожение мужского характера духовности, пришествие жреческой духовности с претензиями на превосходство вместо изначального синтеза и центрального характера — а материализация и осквернение мужского характера и всего мира действия явились лишь следствием. Естественно, в совокупности проблем, рассмотренных в «Восстании», я не вдавался в подчеркнутые аспекты католицизма абстрактно, в чисто теоретическом или эзотерическом смысле (это уже было исследовано в «Маске»). «Тот, кто сегодня считает, что является человеком Традиции просто в силу своей приверженности католицизму», — заключал я во втором издании книги после подведения итогов нового опыта — «на самом деле останавливается на полпути, не видит первых звеньев в последовательности причин, и, прежде всего, не знает об изначальном мире и абсолютных ценностях».

Из-за уже в первом издании мою книгу пронизывала та мысль, что в будущем вряд ли можно ожидать чего-то иного, нежели наступления конца цикла. Тем не менее, я обращался к движениям, которые в то время в Германии и Италии в некоторых своих внешних аспектах казались попытками остановить подрывные процессы, противостоя демократии и социализму, большевизму и той же Америке и при этом возрождая символы древней римской или нордической традиции. Поэтому я спрашивал: «До какой степени во всем этом можно видеть позитивный принцип с высшей точки зрения? До какой степени вместе с этими символами на самом деле воскресает аутентичная духовная традиция— то есть традиция, находящаяся превыше всего того, что обусловлено материально, этнически и политически? И, напротив, до какой степени они остаются на службе исключительно политических течений — тех сил, чей принцип и чья цель укоренены в современном понятии нации, чьей наивысшим стремлением является власть в секулярном и иллюзорном смысле последних времен?». В книге встречалось достаточно много указаний, позволявших охарактеризовать различные аспекты данных течений как подозрительные. Но я также указывал на опасность, исходящую из нынешнего климата, извращающего и направляющего в противоположную сторону наконец призванные символы и идеи высшего порядка. И это тоже было верным предвидением: в этом стечении обстоятельств я мог видеть в действии одно из двух средств, используемых в том, что я называл «тайной войной», стремящееся дискредитировать и таким образом парализовать все то, что могло бы послужить возможной реконструкции.

Однако во время первой публикации «Восстания» я полагал, что можно попробовать усилить положительный потенциал данных политических течений, отделив его от всего отрицательного и проблематичного. Это относилось лишь к области возможного, и если я прикладывал силы к решению этой задачи в пределах моих возможностей, это было связано с моей личной кшатрийской предрасположенностью, которая побуждала меня делать то, что должно быть сделано, безотносительно шансов на успех. Как бы то ни было, идеи «Восстания» составили основу и критерий оценки: без каких-либо компромиссов, иллюзий и притворства книга указывала на то, что никоим образом не должно было быть упущено из виду при таком действии.

В этом контексте нужно вновь сказать о реальном смысле моей деятельности, протекавшей в Италии и Германии совместно с правыми движениями вплоть до начала второй мировой войны. Но чтобы не прерывать хронологический порядок повествования, сначала я кратко расскажу о другой моей книге, вышедшей в издательстве Laterza в 1938-м году под названием «Мистерия Грааля и имперская гибеллинская традиция». Она обрела форму как развитие приложения к первому изданию «Восстания». Эта книга содержит исследование, демонстрирующее присутствие в средневековой Европе духовного течения, восходящего как раз к изначальной духовности в ее царском аспекте, чьи идеи выражались прежде всего посредством символизма рыцарской литературы, а также образов, мифов и сказаний «имперского цикла». В этом исследовании выяснилась плодотворность «традиционного метода» — метода интегративных сравнений во имя выявления основных смыслов.

Сегодня широкая публика знает Грааль только посредством оперы «Парсифаль» Рихарда Вагнера, в которой темы, о которых идет речь, искажены в духе романтизма до неузнаваемости.

В общем ошибочна и интерпретация мистерии Грааля как христианской. В этом сказании христианские элементы носят лишь вспомогательный характер и играют маскирующую роль. Чтобы понять его подлинное содержание в качестве непосредственного ориентира, нужно рассмотреть прежде всего темы кельтской и северной традиции в тесной связи с циклом о короле Артуре. По сути Грааль символизирует принцип трансцендентной и делающей бессмертным силы, связанной с изначальным состоянием и по-прежнему присутствующей в период «падения», инволюции и упадка. Знаменательно, что во всех текстах стражи Грааля или того места, в котором он проявляется, — это не священники, а рыцари, воины, и, к тому же, это место описывается не как храм или церковь, а как дворец или замок.

Я продемонстрировал, что мистерия Грааля имеет прежде всего инициатический (а не туманно мистический) характер: это мистерия воинской инициации. Однако в преобладающем числе сказаний добавляется специфический мотив долга, который такая инициация налагает. Предназначенный или призванный для обретения Грааля рыцарь, увидевший Грааль и воспользовавшийся им, или, как многозначительно говорят некоторые тексты, «открывший оружием» путь к нему, призван исполнить задачу реставрации — иначе он рискует быть проклятым. Нужно сделать так, что ослабленный, низвергнутый, раненый или только с виду живой король вновь обрел свою первоначальную силу — то есть нужно принять на себя его царственную функцию, заставляя вновь расцвести королевство. В сказаниях Граалю приписывается эта особая, весьма характерная функция. Подлинное достоинство или призвание ожидаемого рыцаря оценивается по его способности «задать вопрос»: вопрос о том, чему служит Грааль. Часто задание этого вопроса, то есть живое ощущение этой проблематики, осуществляет чудо возрождения, исцеления или восстановления.

После этого мне показалось возможным связать этот сущностно важный аспект этого сказания с конкретной исторической ситуацией — ситуацией имперских европейских Средних веков. Я видел в данной теме символическое выражение надежды и воли гибеллинства в его высшем смысле, в связи с его попыткой реализовать, реорганизовать и объединить Запад под знаком священной империи, каковую некоторые политические теологи называли «царской религией Мельхиседека». Рыцарская литература в изученных мной аспектах содержала зашифрованное выражение этого импульса, проявлявшегося как наверху, в великих швабских государях, часто окруженных легендами, так и в тех рыцарских аскетически-воинских орденах, которые в какой-то степени отражали модель рыцарства Грааля, более или менее отчетливо противостоя другому полюсу средневекового мира — церкви, представлявшей противоположную традицию и пытавшуюся утвердить свое превосходство (гвельфизм). Одним из кульминационных эпизодов этого напряжения была трагедия уничтожения ордена тамплиеров.

С закатом Средних веков традиция, цветущая в вышеуказанном цикле сказаний, вновь уходит со сцены истории и продолжается только в подполье. В книге я указал на группы, которые в какой-то мере можно рассматривать как наследников Грааля. Прежде всего, это «Верные любви», то есть поэты, к которым принадлежал также и Данте, чей эротический язык очень часто имел символическое и инициатическое значение (в период, в который я писал книгу, это стало особенно очевидным благодаря критическим исследованиям Луиджи Валли), но которые в то же время были объединены в тайную организацию гибеллинского характера, решительно враждебную церкви (возможно, не лишенную связи с теми же тамплиерами). Во-вторых, это та же герметическая традиция в той мере, в которой она продолжалась после кризиса Средневековья. Наконец, это розенкрейцеры (нужно четко отделять от них различные поздние секты, взявшие себе это имя) — таинственное братство, которое в равной степени обращалось к реставрации Европы и пришествию Императора и стремилось положить конец всякой узурпации. Однако в канун Вестфальских договоров, нанесших последний удар по остаткам власти Священной Римской империи, они вновь замолкли, отступив в тень (символически: Роза и Крест «оставили» Европу).

В этом своем историческом аспекте книга о Граале дополняла то, что я изложил в главе о Средних веках в «Восстании». Книга вышла также в немецком переводе в 1958-м году у издателя О. В. Барта и во втором итальянском издании в 1962-м году в издательском доме Ceschina. Кроме некоторых поправок, в этих более поздних изданиях я добавил финальную главу, в которой говорится о происхождении и смысле масонства в связи с тем, что я назвал «инверсией гибеллинства». Я описал масонство как организацию, которая первоначально имела инициатический характер, но в последующем, параллельно со своей политизацией, перешла к следованию антитрадиционным влияниям, действуя в итоге в качестве одной из главных тайных подрывных сил еще до Французской революции, заодно с революцией третьего сословия. Важный момент, выявленный мною, состоял в том, что оппозиция церкви и католицизму, которая в случае подлинного гибеллинства была оправдана на основе притязаний со стороны Империи на власть в равной степени сакральную и трансцендентную, по причине указанной инверсии дошла до того, что стала основываться на идеологии Просвещения, на светской идеологии, на «религии человечности», ставя своей целью освобождение от всякого высшего авторитета, который в этой перспективе сводится к «тирании» и «мракобесию».

На более общем уровне эта инверсия состояла в переносе на простые человеческие причины того высшего закона и высшей власти, которые перед лицом простых религиозных догм и истины, мифически данной как «откровение», входили в компетенцию исключительно «просвещенных», то есть инициатов; отсюда извращение самого смысла слова «просвещение», ставшего синонимом разрушительной рационалистической критики. Это дополнение моей книги и эта фокусировка казались мне во многих аспектах необходимыми. Достаточно вспомнить, что после второй мировой войны в Италии в различных контекстах, в том числе в политической борьбе, в «демократическом» климате термин «гибеллинство» снова стал использоваться в невероятно искаженном смысле: как обозначение утверждения прав секулярного и неконфессионального государства в противовес клерикализму. В моей последующей книге «Люди и руины» я разоблачил эту фальсификацию и это недоразумение.

В связи с указанной внутренней инволюционной трансформацией масонства я намеревался написать книгу под названием «Тайная история тайных обществ». В то время я жил в Вене и благодаря исключительным обстоятельствам имел доступ к труднодоступному и ценному материалу. Однако этому проекту не суждено было осуществиться.