Путь киновари

БАХОФЕН, «МЕТАФИЗИКА ПОЛА» И «ПУТЬ ЛЕВОЙ РУКИ»

В тот же период я занимался переводом разных работ. Однако моя имя было указано только в тех из них, которые имели хоть какое-то отношение к поддерживаемым мной идеям.

Уже в 1949-м году в издательстве Восса вышел мой перевод отрывков из работ И. И. Бахофена под названием «Матери и олимпийская мужественность». Они были подобраны так, чтобы познакомить читателя с совокупностью концепций и исследований этого автора, что также должно было поддержать отстаиваемую мной линию мысли. Об этом я уже говорил выше. Действительно, в Италии Бахофена почти что игнорировали: в лучшем случае его мимоходом цитировали как ученого, «открывшего» матриархат, заявляя при этом, что последующие более «научные» исследования оставили теории Бахофена позади. Это ни в коем случае не соответствует действительности. Я указывал, что горизонт Бахофена был гораздо более широким: он включал в себя общую морфологию цивилизаций и философию истории и античного мифа. Что касается его гениальных догадок и способности к синтезу, не говоря уже об органическом методе исследования, весьма отличном от метода современных «научных» академических исследований, то последующим авторам все это совершенно чуждо. За рубежом, прежде всего в Германии и Швейцарии, Бахофен был «заново открыт» и признан мастером; была продемонстрирована важность его вклада в изучение античности, в том числе методологическая. Его главные работы или отрывки из них были заново напечатаны, а его влияние в недавнем прошлом добралось даже до политических движений в их борьбе за мировоззрение.

При помощи своего перевода этих отрывков и кратких комментариев к ним я намеревался привлечь к Бахофену внимание и итальянской культуры. Эта книга была составлена еще перед последней войной. В свое время я полагал, что категории, выявленные Бахофеном при исследовании древних традиций, символов и мифов, могли бы быть использованы для доктрины «расы духа»: можно было говорить о солнечном, деметрическом, теллурическом, афродитическом, дионисийском, амазоническом и так далее человеке как четко определенных типах. По просьбе немецкого издателя я даже предполагал развить эту типологию или морфологию в цельную систему. Позже я оставил эту идею и ограничился данной книгой.

Она включает прежде всего обширное и известное введение в главную работу Бахофена «Материнское право» (Das Mutterrecht), которой я дал название «Эпоха Матерей и ее преодоление»; она представляет фундаментальные положения концепции Бахофена, уточняет образ, место, смысл и религиозную основу «гинекократии», ее разновидности и, наконец, переход к отцовскому принципу и к аполлонически-солнечному символу. В других отрывках указаны различные промежуточные стадии. Далее я перевел не менее известное, важное и масштабное введение к «Сказании о Танаквили» (Die Sage von Tanaquil), которому я дал название «Танаквиль, римский мир, Восток и Запад» (Tanaquilla, romanità, Oriente е Occidente). В нем Бахофен пересказывает тезисы своей работы, в которой он приложил свои основные идеи к интерпретации развития и истории Древнего Рима в его глубинном измерении. Возвышение и утверждение Рима у Бахофена представляется как упорная и победоносная (хотя и в некоторой мере тайная) борьба отцовского, олимпийского и уранического принципа против противоположной основы форм жизни, духовности, культа и права, которая в доримской Италии обращалась к противоположному полюсу, к цивилизации Матери и Женщины. Кроме других отрывков — о Дионисе, Аполлоне, этрусках, бессмертии в противостоящих цивилизациях, о Пифагоре, о сакральной основе древних игр и т. д., мне показалось достаточно важным перевести два отрывка, которым я дал название «Изначальный закон и изначальный мир» (II diritto е il mondo delle origini), потому что они отсылают к своего рода «глубинной психологии» юридически-политических и социальных форм. На самом деле Бахофен пытался продемонстрировать, что так называемое «естественное право», со всеми своими следствиями эгалитарно-демократического и коллективизирующего характера, никоим образом не является автономной и универсальной философской концепцией, а по сути происходит от хтонического, лунного и женственного мировоззрения, и, следовательно, имеет своей основой цивилизацию Матерей. Оно отражает специфическую ориентацию, противоположную всему тому, что в ином типе права во многом восходит к отцовскому и мужскому принципу, поддерживая сущностную связь с мужским идеалом государства и патрициата. Легко догадаться о важности очевидных из этой классификации выводов: и первый из них состоит в том, что всякое следование «естественному праву», далекое от того, чтобы быть — как утверждали многие — этически и по-человечески выше следования позитивному праву, является лишь регрессивным явлением. Следовательно, этот смысл генетически присущ всякой эгалитарно-демократической, коммунистической и плебейской идеологии. Его дух является изначальным духом теллуризма и гинекократии (в чем состоит «женская» подоплека всей этой теории). При этом интересно, что первые теории политического коммунизма — переворачивая, естественно, в своих целях эти оценки и обращаясь к идеям американца Моргана, изложенным на достаточно банальном, почти что исключительно этнологическом уровне, — основывались на аналогичной области идей, представляя коммунизм, по меньшей мере как идеал, в качестве «возвращения к истокам» (предполагаемым матриархальным и коллективистским истокам всего рода человеческого).

Честно говоря, «Матери и олимпийская мужественность» только в малой степени выполнили возложенную мной на них задачу. Как и в других случаях, здесь также обнаружилась инертность господствующей итальянской культуры к подобным целям и мотивам исследования истоков, мифа и истории духа. После моей книги в Италии Бахофеном занимались и другие авторы: но они не подчеркивали особое содержание авторского мировоззрения и толкования мифов, на что я в первую очередь обращал внимание.

В тот же период по поручению издательства Longanesi я перевел с немецкого языка известную крупную работу Освальда Шпенглера «Закат Европы». Это дало мне возможность описать в предисловии значение и ограничения этого труда, в свое время имевшего мировой резонанс. Шпенглер принадлежит к тем писателям, кто отбросил прогрессистские и историцистские заблуждения предыдущего периода и кто отдавал себе отчет в сумеречном характере той эпохи, в которой мы живем. Однако он не обладал адекватными ориентирами традиционного характера и поддерживал свойственные нынешним временам искаженные идеи. В своем предисловии я отметил как одну из главных заслуг Шпенглера его вклад в преодоление линейного и эволюционного взгляда на историю, в существенное расширение и обогащение горизонтов. Отрицательным же аспектом стало его утверждение исторического плюрализма и, таким образом, релятивизма. Для Шпенглера существует не «цивилизация» в единственном числе, а отдельные и прерывающиеся цивилизации, каждая из которых представляет собой закрытый сосуд, имеющий, как биологические организмы, рождение, молодость, зрелость и неизбежный закат: этот цикл для каждой цивилизации повторяется через одинаковые фазы и по одному и тому же шаблону. Такая концепция может иметь ценность только для внешней и эпизодической стороны разных цивилизаций; она в значительной степени все упрощает. Кроме того, в шпенглеровской морфологии речь идет больше о некотором роде психологии цивилизаций, основанной на достаточно обманчивом и второстепенном материале, нежели об их философии и метафизике. Тем не менее, главное, что нужно признать в плюрализме цивилизаций — это их принципиальный дуализм: оппозиция традиционных и «современных» цивилизаций (или фаз цивилизаций). Этот дуализм, рассмотренный в «Восстании против современного мира», частично соответствует известной шпенглеровской оппозиции «культуры» и «цивилизации», где первый термин обозначает формы или фазы цивилизации качественного, органичного, дифференцированного и живого характера, а второй — формы или фазы цивилизации рационалистического, городского, механистичного, бесформенного, бездушного характера. Шпенглер достаточно удачно описал облик всего того, что является «цивилизацией», последней сумеречной фазой (в его картине) каждого цикла, но по причине указанной нехватки адекватных ориентиров он имел лишь неполную и неадекватную перспективу «культуры», то есть традиционной цивилизации.

У него совершенно не было чувства метафизического и трансцендентного измерения, составляющей суть всякой подлинной «культуры». Далее, очевидным искажением является отнесение Шпенглером «культуры» к «жизни», «инстинкту», расе и «материнской» основе, иррациональной и почти что бессознательной сущности и бытию, противопоставленным форме «пробужденного бытия», интеллектуального и «одухотворенного». В этом очевидно губительное влияние современной философии жизни и иррационального. В других случаях, не фокусируясь на области истории (в последний раз, например, совсем недавно, в очерке под заголовком «Символ, миф и иррационалистический уклон» (Il simbolo, il mito е la deviazione irrazionalistica), вышедшем в 1960-м году в немецком журнале «Антей» (Antaios)), я подчеркивал, что идеи этого рода отражают исключительно экзистенциальное разложение, к которому привел процесс вырождения. Erleben, простой пережитый опыт и регрессивное отождествление с жизнью с одной стороны, и абстрактное интеллектуальное знание с другой — «бытие», лишенное интеллектуальной ясности, и интеллектуальная ясность, лишенная бытия, — являются двумя частями предшествующего им высшего единства, непонимание чего делает невозможным истинное понимание центра каждой подлинной «культуры» мира истоков, несовременных цивилизаций. Прояснение этого вопроса мне кажется более чем уместным, поскольку различные современные интерпретации символа и мифа отражают как раз эту иррационалистическую ошибку. Вместе со Шпенглером обманывается и Клагес, продолжающий ту же линию, доходя до смешения с «духом» того, что есть просто Verstand, абстрактный интеллект, «противник жизни и души»: и я уже показал, что Юнг двигался примерно в том же направлении.

Из-за великодушия, а также потому что в предисловии к переводу это было неуместно, я не стал останавливаться на выявлении всех ошибок и неточностей в работе Шпенглера. Их было больше, чем удачных догадок: например, некоторые вещи, которые он говорил о буддизме и даосизме, просто заставляли бледнеть от ужаса. То же самое касалось и стоицизма, и грекоримской цивилизации как простой цивилизации «телесного», и так далее. Особого рассмотрения заслуживала знаменитая шпенглеровская концепция «фаустовского человека», созданная им с целью указать на появление типа человека, в котором нужно видеть выражение нашей нынешней «культуры», одного из ключевых факторов кризиса Запада. (В другом случае я описывал «фаустовский» импульс вместе с импульсом к исследованию и неограниченной экспансии, утвердившиеся во многом одновременно с так называемым Возрождением и гуманизмом, как следствие высвобождения во внешнем, «горизонтальном» направлении того метафизического напряжения, которое в предыдущий период было направлено ввысь, «вертикально»). Но идею Шпенглера о «цезаризме» как главном явлении самой сильной фазы «цивилизации» я полагал верной: когда органичная и качественная цивилизация приходит к своему концу и когда уже возникли массы оторванных от корней индивидов, возникают насильственные формы единства, опирающиеся на лишенную истинного узаконения бесформенную и чисто личную власть «великих личностей» в эпоху «абсолютной политики». Я уже высказывал подобные идеи в критике «тоталитаризма» в «Людях и руинах».

Этот критический обзор взглядов Шпенглера, увидевший свет из-за моего перевода его главного труда, оказался удачным также из-за того, что излагаемые мной идеи насчет современного мира иногда стали считаться «шпенглеровскими». Но мои ориентиры были совершенно иными — влияние на меня Шпенглера, можно сказать, было равно нулю: я уже указал, что в этом отношении играла важную роль именно «традиционная» линия мысли, представленная в современности в первую очередь геноновским течением.

Другим моим переводом с немецкого был перевод книги «Пол и характер» Отто Вейнингера. К тому времени уже существовал один перевод, но очень слабый и неполный. По заказу издательства Восса я перевел эту книгу заново. Вейнингер был одним из тех авторов, которые в молодости были мне особенно интересны. В первое время я намеревался добавить к новому переводу пространное введение с целью уточнить значимость теорий Вейнингера на тему пола и женщины. Позже мне стало ясно, что исследование такого рода не уместится в ограниченные рамки простого введения. Более того, напрашивалось исследование многих тем, существенно выходивших за горизонты данной книги. Именно так мало-помалу в моем уме обрела форму мысль написать работу на данную тематику. Так появилась главная книга, опубликованная мной после второй мировой войны— «Метафизика пола» (Metafisica del sesso). Она вышла в издательстве Atanor в 1958-м году, позже во французской редакции (издательство Payot) в 1959-м году и в 1962-м году в немецкой редакции (издательство Klett-Verlag). К сожалению, эти два перевода далеки от того, чтобы быть безупречными. В содержание этой книги внесли свой вклад некоторые мои последние личные опыты этого периода: они указали мне на особые измерения этой темы и расширили мои горизонты. Также в книге были развиты некоторые идеи насчет пола, уже указанные в моих предыдущих книгах, особенно относительно доктрины андрогина и сексуальных техник инициатического характера.

В этой работе термин «метафизика» был использован в двойном смысле. В философии под «метафизикой» в общем понимается исследование конечных смыслов. Второй смысл является почти что буквальным: он может относиться к тому, что «выходит за рамки физики» — в данном случае в теме пола и в сексуальном опыте. Но по мере изложения в книге установилось естественное схождение между двумя этими смыслами. Также в этой книге я использовал в качестве главного принципа объяснение происхождения низшего из высшего (а не наоборот, согласно постоянной склонности почти всей современной мысли) согласно традиционному методу и традиционной антропологии, уже послужившей для корректировки расовой теории. Если научный эволюционизм, исходя из той предпосылки, что человек произошел от животного вида, старался, в частности, объяснить феномены пола и эроса на сущностно биологической основе, рассматривая их человеческую форму как более или менее сублимированное проявление физических и биологически организованных импульсов к воспроизведению собственного вида, то я следовал противоположному пути, исходя из предпосылки, что человек как таковой обладает измерением, отличным от всего того, что является животным и натуралистическим, и что он принадлежит к этому уровню только тогда, когда он «выходит за пределы природы». Говоря о рассмотрении области пола в психоанализе, я писал в этом отношении: «Собственно потому, что сегодня психоанализ с демонической инверсией подчеркивает субличностную основу пола, этой основе нужно противопоставить другую метафизику. Точка же зрения психоанализа является деградацией, и демонстрация этого тезиса — одна из фундаментальных целей этой книги». Наконец, сексуальная и эротическая интоксикация, в современную эпоху (как и во всякую сумеречную эпоху) принявшая характер пандемии, заставила изложить этот материал исходя из взглядов, уже давно почти что канувших в забвение.

В книге я в первую очередь отверг различные интерпретации полового импульса, основанные на инстинкте воспроизведения и на шопенгауэровском «гении рода», на «принципе удовольствия» (то есть на чистой похоти как побуждении), на гормональной теории и так далее. Так мало-помалу стало возможным выяснить первичный и некоторым образом первичный, непроизводный характер человеческого эроса и того же феномена сексуального удовлетворения. Основу эроса прежде всего составляет факт «магнетизма», определяемый сущностной полярностью, производящейся особым состоянием опьянения и возбуждения с соответствующим сдвигом обычного уровня сознания. Здесь полезно использование различных доктрин из мира Традиции, в особенности дальневосточной доктрины инь и ян, в их возможном смысле чистых принципов мужественности и женственности в общем и основ указанного магнетизма. В последующих главах книги я продолжил обращаться к этим доктринам с целью освещения и конкретизации различных аспектов эротической феноменологии. После подробной расчистки места и выявления этого главного и элементарного факта необходимо было поставить вопрос его итогового смысла и выяснить, какова «метафизика» стихийного магнетизма — условие и основа всякого эроса.

За ответом вместо биологии я обратился к традиционному мифу — а конкретнее, к мифу об андрогине, который имел свой извечнейшее, но никоим образом не уникальное, выражение в идее, на которую ссылался Платон в диалоге «Пир» — она составляла фундамент его эротологии. Демифологизированный андрогин указывает на совершенное существо, неразделенное и бессмертное — андрогин, разорванный на существа двух полов. В своей конечной основе импульс эроса является импульсом к реинтеграции и новому объединению двух частей: это стихийная метафизическая попытка превзойти состояние разделенного и обусловленного индивида и восстановить абсолютное и изначальное единство существа. В этом отношении главная суть эроса — это особая форма сверхфизического опьянения, схожая со всеми другими условиями, которые древний мир рассматривал в качестве возможных путей для получения сверхчувственного опыта (как это ясно признавал Платон).

Так дело обстоит на высшем уровне; это то, что открывается взору, способному уловить суть. Все другие формы сексуальности располагаются на шкале постепенной инволюции: страсть, простое желание удовольствия, инстинкт порождения себе подобных, животная сексуальность в общем — в человеке и позже мало-помалу в видах, низших по отношению к нему — суть всегда лишь деградировавшие, материализованные и отклонившиеся от подлинного эротического опьянения проявления, в которых всегда затемнен изначальный смысл эроса: потребность в самоутверждении, потребность в необусловленном. Особой темой в этом отношении, к которой я обращался также и в предыдущих книгах, является оппозиция между реальной и глубинной, пусть даже скрытой и во многом неосознанной, целью эроса, и процессом физического порождения. Физическое порождение прерывает этот импульс: несущественная непрерывность вида в серии преходящих индивидов подменяет собой рождение существа, которое должно выйти за пределы цикла bios и земной смертной жизни.

Одна часть книги посвящена анализу «феноменов трансценденции в профанном эросе», то есть систематическому выяснению всего того, что в той же профанной половой любви — обычной, необычной или экзальтированной — открывает глубинные измерения эроса и тяготеет к частичному или временному переносу пределов обыденного сознания в мужчине и в женщине. Особенно это касается шока совокупления на основе импульса, чья метафизическая потенциальность выражается в самоутверждении — в подлинной страсти и в неистовом желании — как нечто более сильное, чем просто норма, принцип или ценность обыденной жизни. Поэтому здесь мы находимся в области «метафизики» пола во втором из вышеописанных смыслов. С целью собрать соответствующие доказательства мной были исследованы связи между желанием и болью, комплекс любовь-смерть, факты садизма, мазохизма и фетишизма, феномен оргий, некоторые феномены полового созревания, «вечная любовь», следствия ревности и стыда и так далее, а также терминология определенного языка любящих и некоторые свидетельства, относящиеся к опыту совокупления.

Это исследование, которое можно было бы серьезно расширить при условии участия в нем психиатра или гинеколога (но с сохранением адекватных ориентиров), в моей книге объединено со вторым исследованием, обращавшимся к знаниям древних или незападных традиций об измерениях и высших возможностях любовного и сексуального опыта. И здесь мы входим в область священного, а в ряде случаев — также в область мистики, инициации и магии. На самом деле при обращении к этому более широкому целому, неизвестному многим, все то, что эпизодически и непроизвольно проявляется во многих современных опытах половой любви, предстает в новом свете и может раскрыть свой скрытый глубокий смысл.

В свою очередь, второе исследование было мной проведено в области, рассмотренной в следующем разделе моей книги, названном «Боги и богини, мужчины и женщины». В ней я вновь перевернул перспективу. Я исследовал «мифологию пола», иначе говоря, мир божественных фигур, метафизических и космологических принципов и символов, которые во многих традициях используются при половой дифференциации как мужчин, так и женщин. Естественно, в этом обычно видят простое отражение или проекцию воображения на божественное той человеческой реальности, которой знакомы мужчины и женщины. Человек Традиции рассматривал вещи совершенно иначе: для него боги и богини были реальными могуществами, сущностями, «архетипами», более или менее обусловленным отражением и проявлением которых является деление людей на мужчин и женщин. Поэтому именно в них я пытался увидеть тайну и смысл пола, обращаясь к реальности, предшествующей и высшей по отношению к своим проявлениям на человеческом и натуралистическом уровне.

Так, начиная с изучения божественного мира, разделенного по полам, драматизированного различными мифологиями и традициями, я пытался зафиксировать очертания половой типологии и определить не только типы «абсолютного мужчины» и «абсолютной женщины», но также главные типичные формы, в которых они проявляются, выходя за пределы неопределенного множества индивидов двух полов. Например, в функции Деметры и Афродиты (или Дурги) можно увидеть фундаментальное разделение женщины на тип матери и тип любовницы. Во всем этом я в некотором роде развил и расширил некоторые взгляды Вейнингера. Этот автор, помимо рассмотрения указанной морфологической дифференциации (впрочем, достаточно искаженного в силу своего любопытного мизогинически-пуританского и сексофобского личного уравнения), также указал на методологическую возможность установить в априорном и универсальном смысле понятия абсолютного мужчины и абсолютной женщины как основу и меру ориентации при изучении мужчин и женщин нашей реальности, которые почти никогда внутренне не являются ни мужчинами, ни женщинами: это существа, определенные различным смешением двух этих качеств. Я также развил основные законы полового притяжения, выведенные из этой точки зрения.

Но мое исследование «мифологии пола» также имело своей целью познакомить читателей с другими аспектами традиций и древних практик, связанных с полом, потому что их основной идеей была следующая: бог и богиня, чистая мужественность и чистая женственность реально представлены в каждом мужчине и каждой женщине, пусть даже в скрытой или потенциальной форме.

Это привело меня к исследованию двух частных областей. Первая является областью освящения — освящения в символических, ритуальных и религиозных структурных рамках, при помощи различных ритуалов, связанных с союзом мужчины и женщины, от брака внутри рода (gens) до так называемой священной проституции. Вторая область касается не теории, а скорее пережитого опыта и реальных заклинательных действий: здесь активация более глубоких, трансцендентных возможностей пола связывается с реальным, почти что магическим, призванием в мужчине и женщине соответствующих архетипов бога или богини, абсолютного мужчины и абсолютной женщины. Также в этом отношении я собрал и упорядочил богатую документацию, которая простирается вплоть до инициатических (а не смутно мистических) опытов «Верных любви» Средних веков и некоторых аспектов демонологии. Здесь я также смог указать, что процессы, о которых идет речь — то есть заклинательные и преображающие процессы, в частичной форме, неосознанные или произвольные — могут иметь место во многих современных обстоятельствах, связанных с любовью — повсюду, где она достигает достаточной интенсивности.

Завершающая глава книги называется «Пол в сфере инициации и магии». Речь идет о том же направлении, но здесь мы входим намного дальше в почти что неисследованную область. Это царство почти всегда тайных традиций, в которых рассматривается особый режим совокупления, союза с женщиной, направленный на то, чтобы разрушительная и «трансцендентная» сила, потенциально содержащаяся в эротическом опыте, пришла в действие, вызвав опыт реального разрыва уровня обусловленного состояния (что также составляет цель всякой высшей инициации). Я собрал в этом отношении то, что известно в достаточно узких кругах в Индии, в Китае, частично также в исламе и в иудейском эзотеризме, закончив упоминанием о продолжении этих учений и этих практик, встречающихся в некоторых организациях и у некоторых авторов наших времен. Я не оставил без внимания намеки на то, что секс можно использовать, помимо экстатических и инициатических целей, также для «магии» в нынешнем и низшем смысле, то есть для вызывания некоторых эффектов в окружающей среде.

Не лишен интереса тот факт, что рассмотрение предпосылок указанных тайных практик, прежде всего тантрических, подтвердило идеи, сформулированные мной во введении книги, где я попытался продемонстрировать независимость чистого эротического опыта от физиологической обусловленности и ее «трансценденции» по отношению к простому инстинкту воспроизведения.

В заключении книги я подчеркнул, что ее главная цель состоит в изменении и расширении горизонтов читателя. То же самое касалось и других моих книг, в которых обращение к забытой мудрости и мировоззрению играли такую же важную роль. Я добавил также, что максимум, которого можно ожидать от этой книги — это то, что читатель (хотя и не всякий читатель), помимо получения новой информации, при помощи этого расширения горизонтов перестанет считать «нормальным» и единственно возможным или реальным то, что в наши дни проявляется в области пола и эроса — области, где уже господствуют примитивизированные и деградировавшие, если не откровенно нездоровые, формы того и другого. Для любой более квалифицированной личности, мужчины или женщины, взгляды и знания, представленные в книге, могут служить для прояснения различных личных проблем или для описания пути вверх от «слишком человеческого». Однако что касается реализации по-настоящему трансцендентных возможностей секса — несмотря на то, что он остается «величайшей магической силой природы»— нельзя впадать в иллюзии. Учитывая то состояние, к которому современный человек сведен экзистенциально, они могут относиться лишь к немногим совершенно исключительным случаям. Даже там, где секс не превратился в банальность, где его смысл не был извращен, где он не стал еще одним предметом потребления, сегодня он имеет смысл максимум одного из экстремальных ощущений; это «иллюзорное, темное, отчаянное смягчение экзистенциальных отвращения и тревоги тех, кто стал на путь, не имеющий выхода». Такими словами я описал смысл секса некоторых новых «потерянных» и разгромленных поколений, которые обманываются, найдя в крайних ощущениях суррогат потерянного реального смысла существования.

При рассмотрении садизма с целью указать его конечный смысл в свете метафизики пола я решил вновь коснуться «пути левой руки». Понятие этого пути происходит из традиционной доктрины о трех сущностных аспектах божественного или Принципа: как могущество, что создает, сохраняет, и, наконец, разрушает, проявляя в разрушении свою трансцендентность по отношению ко всякой конечной и обусловленной форме. «Путь правой руки» относится к первым двум аспектам Принципа и на уровне поведения, этики и религии характеризуется утверждением уже существующего, его сакрализацией, соответствием законам и позитивным предписаниям данного традиционного порядка земной жизни. «Путь левой руки», напротив, связан с третьим аспектом Принципа, аспектом чистой трансценденции, и может влечь за собой не только разрыв со всяким существующим порядком и нормой (как при абсолютной аскезе), но также и разрушение, аномию, освобождение, однако осуществляемое здесь всегда во имя необусловленного. Господствующая точка зрения, которой я следовал в «Метафизике пола», является как раз точкой зрения «пути левой руки». Говоря об этике двух полов, я мимоходом указал то, о чем уже писал в «Восстании против современного мира» относительно традиционного взгляда на союз между мужчиной и женщиной в организационных рамках (то есть в области «пути правой руки»). Но на первом плане в книге находится прежде всего секс, взятый в себе и для себя, как чистый опыт, рассматриваемый в своей разрушительной (и, вместе с тем, преображающей — в пределе, убивающей) потенциальности, абсолютно исключающей всякое подчинение просто человеческим и тем более социальным или биологическим целям. Точка зрения «пути левой руки» — это та самая точка зрения, которой я следовал в своей последней книге «Оседлать тигра» ввиду ситуации последних лет и соответствующего отрицательного вывода, который я был вынужден сделать после констатации того, что никакая инициатива по корректировке, реконструкции или созиданию (согласно «пути правой руки») в общем климате этого мира и нынешнего общества не может иметь шанса на успех. Мы находимся перед завершением цикла. В эпоху общего разложения единственный путь, по которому можно попробовать идти, — это как раз «путь левой руки», несмотря на все его опасности.