Путь киновари

РАСОВАЯ ПРОБЛЕМА

Обозначив новые результаты исследований в чисто духовной сфере, нужно сделать отступление на тему «расизма». Как известно, с самого начала расизм играл важную роль в национал-социализме. В своих сколь радикальных, столь и примитивных формах, которые он принял в этом движении, он стал одним из составных аспектов Третьего рейха — при этом наиболее проблематичным и нуждающимся в коррекции. С одной стороны, расизм был связан с антисемитизмом; с другой — он благоприятствовал «языческой» тенденции, главным выразителем которой был Альфред Розенберг. Как я уже говорил, Розенберг, которого я знал лично, в период «Языческого империализма» считал меня итальянским представителем течения, аналогичного его собственному. В действительности же различия наших позиций были более чем значительными. В своей известной книге «Миф XX века» Розенберг ссылался на таких авторов, как Вирт и Бахофен, пытался обращаться к изначальной северной традиции и на расистской основе динамически проинтерпретировать разные цивилизации и их историю. Но все это делалось поверхностным и приблизительным образом, а главное — в общей перспективе, почти полностью приспособленной к немецким политическим целям. Также Розенбергу недоставало понимания сакральности и трансцендентности: отсюда, кстати, берет начало его примитивнейший спор с католицизмом, своего рода обновленный Kulturkampf, в котором он не чуждался самых гнилых просвещенческих и секулярных аргументов. «Миф XX века» должен был быть мифом крови и расы: это «новый миф жизни, призванный создать новый тип жизни, и, следовательно, государства и цивилизации».

Что касается немецкого государственного расизма, он был смесью националистической идеологии, в основе своей пангерманистской, и идей биологического сциентизма. В отношении этого последнего был в чем-то прав Троцкий, определивший расизм как зоологический материализм. Он обращался к биологии, евгенике, теории наследственности взятых как они есть, то есть со всеми их сугубо материалистическими предпосылками. Это вело к поддержке односторонней зависимости высшего от низшего, то есть психической и надбиологической части человеческого существа от биологической: к этому добавилась своего рода мистика крови, мало на что влиявшая. Отсюда также произошла ошибочная идея, согласно которой только лишь профилактические биологические меры, то есть меры в области физической расы, могут привести к почти автоматическому восстановлению всех аспектов жизни рода и нации. В общем, во всем этом можно было считать верной ту идею, что главную ценность имеет не государство, общество или цивилизация, взятые абстрактно, а соответствующая «раса» — при условии понимания расы в высшем смысле, то есть как глубинной и первоначальной человеческой сущности. Можно было также признать важность и возможность «борьбы за мировоззрение», соответствующее арийцу и особенно северному арийцу, борьбы за общий пересмотр ценностей, которые стали преобладать в Западном мире. Отрицательным же аспектом представал антисемитский фанатизм, который, к сожалению, для многих стал синонимом расизма.

Я уже много раз имел возможность высказать свою критику материалистического расизма.

На пресс-конференции, состоявшейся в 1936-м году по случае моего выступления в венском Культурбунде, относительно нацистского неоязычества я заявил, что соответствующие теории «побуждают стать католиком даже того, кто склонен объявить себя язычником». Также знаменательно, что Муссолини заметил мой очерк под названием «Раса и культура», вышедший в 1935-м году в журнале «Рассенья Итальяна» (Rassegna Italiana, «Итальянское обозрение»), и выразил свое одобрение. В нем я утверждал превосходство формирующей идеи над простым биологическим и этническим элементом (тот же тезис я отстаивал также на своей странице в «Реджиме Фашиста»). Моя колонка в газете Бальбо «Коррьере Падано» (Corriere Padano, «Поданский вестник») также была замечена в верхах: она имела заглавие «Ответственность за имя арийца», и в ней я также сражался с расовым фетишизмом. Я указывал на неуместность той «арийскости», которая сводится просто к тому, чтобы не быть евреем или цветным: она должна определяться прежде в духовной сфере и влечь за собой четкую ответственность перед лицом себя самого. Я допускал законность некоторых требований расизма. Речь шла о том, чтобы пересмотреть все эти вопросы адекватным образом, на иной основе.

В Германии я пытался оказывать влияние также и в этой сфере. Однако подходящий случай представился в момент «расистского» поворота фашизма, произошедшего в 1938-м году с обнародованием «Расового манифеста». Как и многое другое в том режиме, и этот поворот во многом опирался на искаженные идеи. Считается, что фашизм пассивно следовал за гитлеризмом и что расизм в Италии был исключительно импортным товаром. Определенно, в Италии расизм не имел прецедентов такого рода, в том числе по историческим причинам, и не находил здесь благоприятной почвы. Тем не менее, и в Италии существовали достаточно легитимные внутренние мотивы, определявшие этот поворот. Прежде всего, после создания африканской империи и соответствующих новых контактов с цветными народами требовалось усиление чувства дистанции и осознания собственной расы в общем смысле с целью предотвращения смешения и сохранения необходимого авторитета. Впрочем, такова была линия, которой до вчерашнего дня жестко следовала Англия. Если бы ее поддерживали все белые народы, то был бы невозможен тот мятежный «антиколониальный» взрыв, чьи смертоносные последствия, как месть справедливой Немезиды, испытывает после второй мировой войны сломленная Европа.

Второй причиной была реакция на антифашистскую позицию интернационального еврейства. Эти действия, постепенно усиливавшиеся после того, как Италия приняла сторону Германии, хорошо задокументированы. Следовательно, контрмеры Муссолини были естественными. При этом то, что евреи вынуждены были терпеть в Италии (хотя это не шло ни в какое сравнение с тем, что было в Германии), имело своей причиной ориентацию их собратьев по религии по ту сторону границы. Самой важной была третья причина. Муссолини надеялся, что его «революция» не останется просто политической, что она сможет дойти до создания нового типа итальянца. Он справедливо полагал, что как движение, так и государство, чтобы выжить и утвердиться, нуждаются в соответствующей, весьма иной человеческой субстанции. И он признавал возможности, предполагаемые в этом отношении мифом расы и крови.

Но итальянский «Расовый манифест», поспешно составленный по приказу Муссолини, был откровенной халтурой. В Италии для занятия подобными вопросами недоставало кадров с серьезной подготовкой. Небрежность проявилась и в расовой кампании. Главная роль в ней была отведена дешевой и агрессивной полемике. Однако за одну ночь целый ряд фашистских писателей и журналистов перекрасились в «расистов» и стали на каждом шагу использовать слово «раса», обозначая им вещи, совершенно неуместные и несоответствующие этому термину. Стали говорить и об «итальянской расе», что лишено всякого смысла, потому что никакая современная нация не соответствует одной расе — и тем более итальянская. Различные европейские расы, различаемые расизмом, являются компонентами почти всех западных наций.

В 1937-м году издательство Hoepli поручило мне написать историю расизма. Эта книга называлась «Миф крови» (Il mito del sangue); ее второе издание вышло уже во время войны. В ней я рассказывал о предшественниках расизма в древнем мире (где «раса» была не мифом, а живой реальностью), исследуя ориентиры, присутствующие и в последующих столетиях. Далее я перешел к изложению сути современных форм этой доктрины, представив фундаментальные идеи де Гобино, Вольтмана, де Ляпужа, Чемберлена и других авторов. Также были рассмотрены теории антропологии и генетики, наследственности и расовой типологии. Я говорил о расовой концепции истории, основах антисемитизма и в итоге описал перспективу политического расизма гитлеровского периода в ее различных аспектах. Уже в этой книге, по сути повествовательной, я имел возможность провести некоторые исследования.

Изучение материала, необходимого для составления «Мифа крови», кончилось тем, что я смог сформулировать расовую доктрину как целое. Она была изложена в работе «Синтез расовой доктрины» (Sintesi di dottrina della razza), изданной также Hoepli в 1941-м году с приложением из 52 фотографий (позднее в берлинском издательстве Runge-Verlag вышло немного переработанное немецкое издание).

Очевидно, что понятие расы зависит от перспективы человека, и эта перспектива также определяет уровень всякой расовой доктрины. Все отклонения, в которых обвиняют расизм, происходили из рассмотрения человека на материалистической основе, отдающей сциентизмом и натурализмом. Моя теория основывалась на традиционной концепции, рассматривавшей человека как существо, состоящее из трех элементов: тела, души и духа. Поэтому полная теория расы должна была рассматривать все три эти элемента, и, следовательно, различать расу тела, расы души и расу духа. Расовая «чистота» присутствует тогда, когда три расы соответствуют друг другу, находятся в гармонии: одна выражается и проявляется в другой. Но это давно обнаруживается только в редчайших случаях. Наиболее нежелательная сторона бесчисленных смешений, произошедших в ходе истории и в развитии общества, касается не столько искажения физической расы и психосоматического типа (именно на этом главным образом и сосредотачивал свое внимание обычный расизм), сколько несоответствия и контраста в одном человеке трех компонентов: люди, чье тело не отражает больше их характер, их аффективные, моральные и волевые предрасположенности, не находятся в гармонии со своим возможным духовным призванием. «Дух» отличается от души как человеческий принцип, имеющий связь с высшими ценностями, с чем-то большим, чем жизнь. «Раса духа» отражается и проявляется в различных качествах человека, проявляющихся перед лицом священного, судьбы, проблемы жизни и смерти, в мировоззрении, в религиях, и т. д. Поэтому нужно было сформулировать расизм первой, второй и третьей степени. Его объектом должна была стать соответственно раса тела, раса души и раса духа.

Из существующей по праву иерархии компонентов человека выводился примат внутренней расы по отношению к внешней, только лишь биологической. Это требовало глубинного пересмотра всех взглядов научного и материалистического расизма, включая область генетики и теории наследственности. Так я отбросил фетишизм расовой чистоты, понятой исключительно физически: внешняя раса в таких типах может оставаться чистой, но их внутренняя раса может исчезнуть или исказиться. Многочисленные случаи подобного очевидны (например, голландцы, скандинавы). Проблема смешения должна была быть пересмотрена: смешение обязательно имеет отрицательные следствия в том случае, когда внутренняя раса слаба. Если же она достаточно сильна, то присутствие внешнего элемента, привнесенного смешением (естественно, всегда сдерживаемого в определенных пределах), может действовать в качестве вызова и иметь общий гальванизирующий эффект (как в некоторых аристократических родах, клонящихся к вырождению вследствие долгого режима эндогамии). В моей книге были развернуты и другие рассуждения того же рода.

С политико-социальной точки зрения положительная сторона расизма касалась его антиэгалитарного и антирационалистического настроя. Что касается первого, расизм возвестил новое утверждение принципа различий: различий как между различными родами и народами, так и между элементами одного народа. Он противостоял просвещенческо-демократической идеологии, провозглашающей тождественность и равное достоинство всех существ, имеющих человеческую внешность. Он утверждал, что человечество, человеческий род, не является единым: это абстрактная выдумка, то есть конечная стадия процесса инволюции, распада, краха, при этом вообразимая только как предел и неосуществимая в реальности. Человеческая природа в своей норме, напротив, различна — и эта разница среди прочего отражается как раз в различиях по крови и расе. Это различие представляет собой первичный элемент. Это не только естественное состояние существ, но и ценность, то есть дар, который нужно защищать и оберегать. Однако, признавая это, я, в отличие от некоторых расистов, не считал необходимой атомизацию человеческих групп, закрытых каждая в себе и отрицающих всякий высший принцип. Высшее единство вполне можно понять на вершине: это единство признает и поддерживает различия на их собственном уровне. Регрессивный характер имеет единство «внизу» — уравнивающее единство, свойственное демократии, гуманизму, ложному универсализму, коллективизму и «социальным» теориям. Против явлений этого рода восставал уже де Гобино, чей расизм имел по сути аристократический смысл.

Вторым общим положительным аспектом расизма, связанным с первым, был его антирационализм, то есть его оценка качеств, положений и достоинств всего того, что не может быть приобретено и сконструировано; всего незаменимого, не определяющегося чем-то сторонним, не взятого у среды, а связанного с живой общностью личности, имеющей корни в чем-то глубинном и органическом. Личность, в отличие от просто аморфного индивида, во всем этом имеет свою реальную основу. В этом отношении, чтобы избежать всякого отклонения, достаточно было придерживаться указанного мною комплексного понятия расы: нужно учитывать, что о расе нельзя говорить одинаково в случае человека и в случае, например, кота или лошади, что сущность и жизнь в первом случае не исчерпывается уровнем инстинктов и bios, как во втором.

Концепция «внутренней расы» и ее первичности была плодотворной с двойной точки зрения. Прежде всего, на моральном плане она вела к рассмотрению расы как образа бытия, определяемого прежде всего в себе и для себя, в универсальном смысле или априорно, почти как платоновская «идея», даже если эмпирически она может казаться преобладающей или часто встречаться в конкретной физической расе, в данном роду или в народе. Это относилось и к понятию «арийского» и «еврейского». Арийскость и еврейскость должны были определяться типичным поведением, не обязательно присутствующим во всех индивидах арийской или еврейской крови. Таким образом можно было избежать всякой неуверенности и односторонности: решающим оставалось то, чем человек является как внутренняя форма. Так же определялась и ответственность, как я писал в уже цитированной статье, вышедшей в «Коррьере Падано». Могу добавить, что после второй мировой войны с высшей точки зрения стало уже абсурдным обсуждать «еврейский» или «арийский» вопрос по причине того факта, что отрицательное поведение, приписываемое евреям, представлено среди большой части «арийцев», для которых не существует смягчающего обстоятельства в виде наследственной предрасположенности.

Далее, понятие внутренней расы давало понятию расы формирующую энергию. Прежде всего, можно было объяснить появление некоего общего типа достаточно постоянной этнической смеси следствием формирующей изнутри силы, имеющей свое самое прямое выражение в данной цивилизации или традиции. Главный пример этого был предоставлен собственно еврейским народом, который изначально не обладал никакой этнической однородностью (физической расой), но который традиция сформировала согласно хорошо узнаваемому наследственному типу до такой степени, что евреи представили собой один из самых типичных примеров стойкого расового единства в истории. Другой, более поздний пример — это пример Северной Америки: американский тип приобрел форму с достаточно отчетливыми чертами (особенно как внутренняя раса) в силу формирующей силы души цивилизации, подействовавшей на невероятную этническую смесь. Это устраняло идею любой односторонней обусловленности снизу, то есть со стороны простого bios.

Возможные практические приложения всей этой области идей в сфере того, что Ваше де Ляпуж назвал «политической антропологией», казались очевидными. В нации, в которой государство приобретает достоинство высшего, активного и организующего принципа, возможна формирующая и дифференцирующая деятельность, производимая над этнической субстанцией. Здесь можно было бы признать некоторые требования того же немецкого расизма. Нужно было различать негативный расизм, направленный на защиту национальной общности от искажающих факторов, от опасного смешения и ему подобного, и позитивный расизм, стремящийся к дифференциации внутри общества во имя определения и усиления высшего типа. Известно, что современный расизм не рассматривает только большие расы, присутствующие в школьных пособиях по антропологии — белую, черную, желтую и т. п. Внутри белой, «арийской» или индоевропейской общности выделяются различные расы — такие как средиземноморская, нордическая, динарская, славянская, восточная и т. д. — обозначения здесь несколько меняются в зависимости от автора. Л.-Ф. Клаусе при помощи своей Rassenseelekunde — науки о расовой душе — также попробовал описать душу и внутренний стиль этих рас. Эти элементарные расы являются компонентами, представленными в различных пропорциях во всех европейских нациях. Требование политического расизма состояло в выделении в этих смесях расы, за которой можно признать право на господство и позволить ей наложить свой отпечаток на прочую часть нации. В Германии расой этого рода была признана нордически-арийская раса.

Для Италии же я ставил ту же проблему и считал, что можно признать указанное достоинство центральной расы, расы-вождя за той расой, что я называю арийско-римской: это раса, произошедшая в своем начале от того же корня, что и нордическая раса. В своей книге я описал этот арийско-римский тип, в первую очередь как внутреннюю расу (я также набросал типологию «рас духа»). Кроме того, в отдельной главе я поднял проблему возможного исправления этнической субстанции, содержащейся в итальянской нации, чтобы сократить заметный средиземноморский компонент и заставить господствовать арийско-римский: естественно, прежде всего как поведение, как образ чувств и реакции, как нравы. Вопрос элиты определялся как вопрос господствующего класса, который, кроме обладания авторитетом, престижем и властью, представлялся также воплощением высшего человеческого типа, по возможности обладавшего единством внешней и внутренней расы. Книга имела также приложение с фотографиями и репродукциями, которые должны были помочь начальной ориентации при изучении разных рас, как физических, так и рас души и духа, а также различного их взаимного влияния.

Было достаточно ясно, что расизм в таком смысле представлялся в весьма ином свете, избегая главных отклонений, свойственных его немецкой формулировке. Легитимные требования, указанные в этой форме, по сути сохраняют свою ценность независимо от обстоятельств того времени.

Вероятно, также исторически небезынтересен тот факт, что «Синтез расовой доктрины» получил признание со стороны Муссолини. Прочитав книгу, он связался со мной и расхвалил ее даже сверх ее реальной ценности, сказав, что в доктрине этого рода он как раз нуждался. Она дала ему подход к расовым вопросам: теперь можно было «равняться» на Германию, поддерживая при этом независимое поведение, обеспечивая духовную ориентацию и примат духа, что выходило за рамки большей части немецкого расизма. В частности, теория арийско-римской расы и соответствующего мифа могла объединиться с римской идеей, в общем предлагаемой фашизмом, а также способствовать намерению Муссолини исправить и возвысить при помощи государства средний тип итальянца и создать из него нового человека.

Учитывая цели данной книги, здесь не место останавливаться на моей беседе с Муссолини. Скажу только, что я информировал дуче о моих инициативах в Германии: учитывая его одобрение моих идей, эти инициативы могли бы быть развиты, что придало бы им не только личный характер. В связи с этим я изложил проект создания нового журнала под названием «Кровь и дух», который бы выходил в двух редакциях, итальянской и немецкой. В этом журнале могли бы рассматриваться соответствующие проблемы, исходя из идей, изложенных в моей книге. Муссолини сразу же принял это предложение и поручил мне зафиксировать программные пункты журнала, который, как он заявил, выйдет после достижения соглашения с Германией. Так я стал искать людей, имевших хотя бы минимум квалификации для программы такого рода. После многих утомительных собраний, возглавляемых прекрасным специалистом Альберто Лукини (который, кстати, интересовался также и традиционными науками), главой расового управления министерства народной культуры, группа программных пунктов была сформулирована. На следующей аудиенции я предложил их Муссолини, который одобрил их, не изменив ни запятой. Тогда меня направили в Берлин, чтобы встретиться с другой стороной. Однако этого не произошло, потому что в самом разгаре моих переговоров в итальянское посольство в Берлине пришел приказ все остановить.

Причины этого я узнал намного позже. Узнав о моих беседах с Муссолини, некоторые круги в столице встревожились. Это были, с одной стороны католическая партия, с другой — некоторые представители группы, стоящей за «Расовым манифестом» и руководящие журналом «Дифеса делла рацца» (Difesa della Razza, «Защита расы»). Пока я был в Берлине, они обратились к Муссолини. Опасаясь потерять свое влияние, вторая группа обратила внимание дуче на явный контраст между одобренным Муссолини манифестом и моими идеями — хотя я и сотрудничал с этим журналом (впрочем, никогда не отступая от своей линии). Учитывая мой интерес к эзотерическим дисциплинам, мой расизм был заклеймен «магическим». Впрочем, на это я легко мог возразить, ибо они сами щедро подставляли уязвимые места своим противникам. Например, для обложки журнала они использовали фотомонтаж, и в одном из случаев обложку украшала прекрасная голова юноши с классической статуи, загрязненная черным следом, на котором присутствовала еврейская звезда. Я указал на тот факт, что это голова Антиноя, известного гомосексуалиста римского имперского периода: очевидный пример расы тела, которая могла быть и чистой по сравнению с вырождением внутренней расы.

Что касается католиков, в борьбе с расизмом их интересовала не столько доктрина расы тела, сколько такая доктрина, которая, как моя, выделяла прежде всего расу духа и которая и на уровне духа утверждала принцип неравенства человеческих существ. Кроме того, концепция рас духа вела к вопросу о мировоззрении, в котором такая раса выражается, и которое играет центральную роль в своей формирующей деятельности. В частности, мной поднималась проблема определения мировоззрения, священного, высших ценностей, которые, возможно, на самом деле соответствуют высшему типу — в случае Италии арийско-римскому: и здесь становилась очевидной необходимость пересмотра многих идей чуждого происхождения, свойственных той религии, что стала господствовать среди рас Запада. В это время, избегая крайних позиций и никуда не торопясь, я продолжал тематику «Языческого империализма». Поэтому католики увидели опасность интереса Муссолини к моим идеям — опасность, подчеркнутую итало-германским сотрудничеством. С иезуитским подходом они не нападали прямо; ни говоря ни слова о том, что их заботило в первую очередь, они нашли способ представить Муссолини доклад, в котором были высвечены все аспекты моих концепций, противоречившие некоторым центральным идеям фашизма: дифференцирующий расизм ставил под угрозу идею национального единства и релятивизировал понятие партии, элементы арийско-римского стиля контрастировали с «латинскостью» — и так далее, вплоть до возмущенных замечаний насчет моего неприятия буржуазных нравов и моих идей об улучшении «средиземноморского» компонента в том, что касается половой морали и отношений между полами.

На Муссолини, несмотря на его вид, было легко повлиять, и он начал сомневаться. Он отдал вышеуказанный приказ, который был передан в посольство в Берлине. Вернувшись в Рим, я понял, что проект журнала на данный момент было решено приостановить. Но ход войны быстро лишил возможности реализации инициативы этого рода.

Война помешала осуществлению и другого проекта, уже одобренного Муссолини. Я хотел предпринять исследование расовых компонентов итальянского народа. Хотя, как я уже говорил, понятие «итальянской расы» абсурдно, можно было изучить главные расовые компоненты нации. Речь шла о трех аспектах расы, и особенную важность представляла оценка присутствия — или сохранности — арийско-римского типа. Для этой цели была назначена комиссия, составленная из антрополога, который должен был заниматься расой тела, психолога (это был преподаватель из Института психологии Флоренции), который должен был изучать расу души (психическое поведение, реакции и т. п.) — однако ее собственно характерологические аспекты должен был исследовать Л.-Ф. Клаусе, принявший наше приглашение поработать вместе. Наконец, я должен был заняться расой духа. Для этого я намеревался воспользоваться, помимо прочего, тестами и опросниками по фундаментальным духовным проблемам. Эта комиссия должна была исследовать представителей местных древних родов в различных итальянских городах и регионах. Результаты этого исследования должны были быть представлены в однотомнике, в котором присутствовали бы многочисленные фотографии различных типов. Но дальнейшие события помешали осуществлению также и этой не лишенной интереса и беспрецедентной инициативы, для которой были уже сделаны различные приготовления.

Когда Муссолини поделился со мной мнением о «Синтезе расовой доктрины», он заинтересовался вопросом, как итальянская культура приняла эту книгу. Тогда Паволини, министр народной культуры, разослал «сообщение для прессы», чтобы привлечь внимание печати к этой работе. Но такие сообщения, о которых почти всегда ходатайствовали сами авторы, рассылались в большом количестве; к ним уже привыкли, поэтому на мою книгу почти не обратили внимания. Узнав об этом, Муссолини разгневался и заставил повторить это требование в категорической форме. Естественно, тогда рецензии полились рекой, начиная с придворной «Коррьере делла сера» (Corriere della Sera, «Вечерний вестник») и прочих крупных газет, которые никогда не удосуживались обращать внимание на мои книги. Именно так многие в Италии услышали обо мне как об авторе книги, посвященной расе, и я получил прилипчивый ярлык «расиста», как если бы я ничем больше не занимался. Как должно быть ясно, на самом деле я применил к расовой проблеме принципы высшего и духовного характера; для меня речь шла о второстепенной области, а главной целью была борьба с разнообразными ошибками проявившегося в Германии материалистического и примитивистского расизма, которые некоторые принялись по-дилетантски воспроизводить в Италии. В этой области я держался верным своей линии, и в главном я не написал ничего, что я сегодня бы отрицал. При этом сегодня рассмотрение подобных проблем на практике не имело бы абсолютно никакого смысла.

То же самое касается пресловутой еврейской проблемы: я рассматривал ее совершенно в ином ключе, нежели вульгарный антисемитизм. Трудно оспаривать проявление еврейского фактора в обществе и в современной культуре в двух главных направлениях — интернационального капитализма и революционного, разъедающего фермента. Но я пытался показать, что здесь действует главным образом еврейский секуляризированный элемент, оторвавшийся от своей древней традиции, в которых некоторые ее аспекты приняли искаженные и материализированные формы и в которых оказались высвобождены инстинкты определенной человеческой субстанции, частично тормозившиеся этой традицией. Против иудейской традиции в собственном смысле я мало что имел, и в моих книгах на эзотерические сюжеты я часто цитировал каббалу, древние тексты еврейских мудрецов и авторов-евреев (не говоря уже об использовании трудов Микелыптедтера, который был евреем, и моем интересе к другому еврею, Вейнингеру, новый перевод главной работы которого на итальянский я курировал). О происхождении иудаизма как разлагающей силы я писал в одной из глав «Мифа крови» и в очерке, вышедшем в пятом томе «Исследований еврейского вопроса» (Forschungen zur Judenfrage). Также и в этом случае решающим элементом была внутренняя раса и реальное поведение. Наконец, говоря об историческом уровне, я не переставал демонстрировать не только односторонний характер, но даже и опасность фанатичного и фантазерского антисемитизма: это касается и введения, которое я написал для переиздания в издательстве Preziosi знаменитых и дискуссионных «Протоколов сионских мудрецов». Я подчеркивал, насколько опасной может быть вера в то, что единственным врагом, с которым нужно сражаться, является еврейство. В этой вере я даже был склонен видеть результат того, что я назвал «тайной войной»: концентрация внимания на одной из областей — это лучший способ отвлечь противника от других областей, где можно продолжать действовать беспрепятственно. Необходимо было видеть весь тайный фронт мировых подрывных сил и антитрадиции в каждом его аспекте: насчет этого уже в «Восстании против современного мира» можно было встретить адекватные ориентиры. На высшем уровне шла борьба почти что метафизического характера, продолжавшаяся на протяжении эпохи. Некоторые организации — например, в последнее время политическое масонство и к тому же секуляризированное еврейство — были только частью инструментов или опоры более серьезных влияний. Впрочем, эта точка зрения не является далекой от точки зрения определенной теологии истории. Наконец, не стоит и говорить, что ни я, ни мои друзья в Германии не знали о нацистских эксцессах по отношению к евреям и что если бы мы о них знали, мы никоим образом не могли бы их одобрить.

В тот же период я переводил книгу французского виконта Леона да Понсенса и польского графа Э. Малинского под названием «Тайная война». Мне показалось интересным то, что в ней некоторые тезисы о еврействе и масонстве были поданы не с фашистской или нацистской, а с аристократической и католической точки зрения. При этом была указана тайная связь причин, которая, начиная с периода Священного Союза и Меттерниха («последнего великого европейца») вплоть до большевизма, привела к краху Европы. Этот перевод с некоторыми изменениями вышел в новом издании в 1961-м году.