Путь сквозь лес

Глава вторая

– С вашего позволения, сэр, разрешите заметить, что вам чрезвычайно повезло.

Владелец единственного отеля на набережной положил на стойку регистрационную книгу, и Морс быстро заполнил ее графы: дата – имя – адрес – номер автомобиля – национальность. Пока он усердно писал, его глаз – скорее по укоренившейся привычке, чем из любопытства, – заметил несколько строк из сведений о полудюжине или около того лиц, одиноких и состоящих в браке, которые заполняли те же графы до него.

Среди приятелей Морса, когда он учился в шестом классе, был парень, обладавший почти фотографической памятью – памятью, которой Морс не переставал восхищаться. Не то чтобы его память была так уж плоха: пока она функционировала все еще замечательно. Именно благодаря этому одна маленькая деталь, которая содержалась в ранее заполненных графах, очень скоро всплывет на поверхность его сознания...

– Честно говорю, сэр, вам очень повезло. Уважаемая дама, которой пришлось отказаться от брони, – одна из наших постоянных гостей – зарезервировала комнату, как только узнана дату открытия сезона, и выразила специальное пожелание – она всегда упоминает об этом, – чтобы из комнаты открывался вид на бухту, и разумеется, номер должен быть с ванной и туалетом.

Морс кивком головы подтвердил наличие отменного вкуса у неизвестной дамы.

– На какой срок она бронировала номер?

– На трое суток: пятницу, субботу, воскресенье.

Морс снова кивнул.

– Я останусь здесь на те же три ночи, если вы не возражаете, – решил он, гадая про себя, что же не позволило несчастной старушке еще раз порадоваться выделенным лично ей видом на залив и исключительными правами на пользование туалетом. Может, мочевой пузырь, а может быть, и нет.

– Желаю приятно провести время у нас! – хозяин передал Морсу три ключа, висевших на одном кольце: один от номера 27; другой (как он позднее выяснил) – от гаража, расположенного в двух минутах ходьбы от отеля; и последний от парадного входа на случай возвращения после полуночи.

– Позвольте я прослежу, чтобы ваш багаж отнесли в номер, пока вы будете отгонять машину. Разумеется, полиция разрешает нашим гостям временно останавливаться у отеля, но...

Морс взглянул на врученную ему карту юрода и повернулся, собираясь выйти.

– Весьма вам благодарен. Будем надеяться, что старушке все-таки удастся выбраться сюда в этот сезон попозже, – добавил он, считая необходимым выразить сочувствие по поводу ее неудачи.

– Боюсь, что не удастся.

– Не удастся?

– Она умерла.

– Ох!

– Очень печально.

– Тем не менее она, наверно, набрала неплохое количество очков?

– Я бы не назвал сорок один год неплохим количеством очков. А вы?

– Пожалуй, нет.

– Болезнь Ходкина[4]. Вы знаете, к чему она приводит.

– Да, – солгал главный инспектор, отступая к выходу в несколько угнетенном состоянии. – Пойду достану свой багаж. Нам не нужны неприятности от полиции. Они временами ведут себя по-всякому.

– Может быть, у вас и по-всякому, а здесь всегда к нам справедливы.

– Я не хотел сказать...

– Обедать вы будете у нас, сэр?

– Да, пожалуйста. Думаю, что это было бы кстати.

Через несколько минут после того, как Морс медленно вывел свой коричневый «ягуар» на Лоувер-роуд, женщина (которая, без сомнения, выглядела не старше, чем дама, ранее забронировавшая в этом году номер 27) вошла в отель «Залив», с минуту постояла у регистрационной стойки, затем нажала на кнопку вызова.

Она только что пришла с прогулки по западной части набережной и по берегу бухты Кобб – прошлась по громадному гранитному барьеру, который словно руками охватывает бухту с двух сторон и защищает берег, принимая на себя непрекращающиеся удары моря. Прогулка не оказалась радостной. С юга задул предвечерний бриз, небо затянуло облаками, а те немногие, кто сейчас прогуливался перед фасадом отеля, спешно надевали плащи, спасаясь от начинавшего периодически моросить дождя.

– Мне не звонили? – спросила она возникшего за стойкой владельца отеля.

– Нет, миссис Хардиндж. Звонков больше не было.

– Хорошо. – Сказано это было таким тоном, по которому можно было догадаться, что хорошего-то как раз ничего нет. Владелец с интересом подумал, не имел ли звонок, принятый им после полудня, гораздо большее значение, чем показалось сначала. Хотя, скорее всего, нет, поскольку напряженность женщины, кажется, уже пропала, и она улыбнулась. Весьма, кстати, привлекательная улыбка.

Решетка, отгораживающая напитки, размещенные позади регистрационной стойки, уже была снята, и какие-то две пары в баре вовсю наслаждались сухим шерри; рядом с ними старая дева возилась с таксой, попавшей в подходящую категорию: "По усмотрению администрации маленькие собачки могут быть допущены к проживанию, 2,5 фунта стерлингов per diem[5], питание оплачивается отдельно".

– Кажется, я с удовольствием выпью большой мальт[6].

– С содовой?

– С обычной водой, пожалуйста.

– Занести на общий счет, миссис Хардиндж?

– Пожалуйста, номер четырнадцать.

Она присела на зеленый кожаный диван рядом с главным входом. Виски было хорошим, и она сказала себе: "Как бы ни были сильны аргументы сторонников полной трезвости, немногие могут оспорить тот факт, что после алкоголя мир почти неизбежно становится более добрым и приветливым местом".

На кофейном столике рядом лежала "Таймс". Она взяла газету, бегло просмотрела заголовки и обратилась к последней странице: сложила газету по горизонтали, затем по вертикали и приступила к работе.

Кроссворд оказался довольно простым. Приблизительно через двадцать минут немалое искусство кроссвордиста позволило ей справиться с ним: осталась только пара слов – одно из них было связано с мучительно знакомой цитатой из Сэмюэла Тейлора Колриджа Она все еще хмурила брови, раздумывая над ней, когда maitresse d'hotel прервала ее раздумья, вручив вечернее меню, и осведомилась, будет ли она ужинать сейчас.

Заказав морской суп со свежими садовыми травами и цесарку с луком-пореем в грибном соусе, она несколько минут сидела неподвижно, опустив глаза и покуривая длинную сигарету "Данхилл". Затем, под воздействием внезапного импульса, вскочила, вошла в стеклянную телефонную будку у входа и набрала номер. Когда она опускала в щель одну за другой двадцатипенсовые монеты, ее губы быстро шевелились, как у возбужденной золотой рыбки в аквариуме, казалось, она загадывает шараду. Но никто не смог услышать того, что она говорила.