Глава пятьдесят девятая

Вот причина, по которой матери более преданы своим детям, чем отцы: они больше страдают, давая им жизнь. И в большей степени уверены, что их дети – это их дети.

Аристотель. Никомахова этика

Полуденное солнце сияло на светло-коричневом камне зданий колледжей, и шпили Оксфорда взирали на грешную землю все с тем же равнодушием. Автомашина с яркими опознавательными знаками полиции проехала от Хедингтон-хилл к Плейн, затем через мост Магдален в Хай. На заднем сиденье сидел Морс, трезвый и молчаливый, поскольку он достаточно много сказал увядшей женщине сорока с чем-то лет, сидевшей около него с красными от недавних слез глазами. Губы ее все еще дрожали, но маленький подбородок был тверд, что свидетельствовало в какой-то степени даже о ее мужестве перед лицом ужасных событий, о которых она узнала около двух часов назад, – когда раздался звонок в дверь дома ее сестры в Биконсфилде. Известие, что ее муж убит, а единственный сын сбежал из дома, не столько опустошило ее, сколько ошеломило. Образовалась стена: ее эмоции и реакции, с одной стороны, и внешняя реальность случившегося – с другой.

И конечно, помог разговор – разговор с главным инспектором, который, кажется, хорошо понимал, как и почему она страдает. Не то чтобы она слишком уж обнажила перед ним душу, но рассказала о все увеличивающемся отвращении, которое испытывала по отношению к тому, кто был ее мужем: к человеку, который медленно, но неизбежно обнажал в течение совместной жизни свою истинную натуру – натуру мелкую, нечестную, иногда жестокую. Филип – так долго маленький мальчик тысячекратно возмещал ей утрату любви и уважения к мужу. В детском саду, в начальной школе, даже в первые годы в средней школе, совершенно точно до двенадцати лет, Филип всегда искал опоры у матери, поверял ей свои тайны, обнимал ее (так ласково!), когда был благодарен или счастлив. Она гордилась тем, что именно ее он так любит.

Было ли это преднамеренным мстительным намерением или нет, она, честно говоря, не знает, но вскоре после перехода Филипа в среднюю школу Джордж начал усиливать свое влияние на мальчика и различными способами искоренять его привязанность к матери, всячески поощряя и взращивая представления о том, что тот уже взрослый, становится мужчиной и должен поступать по-мужски. По выходным он брал его с собой на рыбалку, часто возвращаясь из паба "Королевское солнце" с несколькими банками пива, одну неизменно предлагал своему юному сыну. Затем духовое ружье! На тринадцатый день рождения Джордж купил ему духовое ружье, и очень скоро Филип подстрелил воробья в садике, который клевал зерно, насыпанное ею для птиц. Какой ужасный вечер последовал за этим, какой разразился скандал, когда она обвиняла его в том, что он портит сына! Постепенно речь Филипа становилась грубой, а затем огрубели и его манеры. У них с отцом появилась привычка пересмеиваться по поводу шуток, которые были "не для женских ушей". Отзывы из школы становились все хуже и хуже, у Филипа завязалась дружба с некоторыми наиболее гнусными парнями из класса, которых он приводил домой, где они запирались и слушали поп-музыку.

Год назад вспыхнула грандиозная ссора между отцом и сыном по поводу рюкзака, в результате которой в доме воцарилась атмосфера взаимной неприязни. Она до сих пор не знает точно, что же тогда случилось, но знает, что муж врал о времени и месте, где он нашел рюкзак. Почему она думает, что он врал? Потому, что ни Филип, ни Джордж не водили в то утро собаку на прогулку вдоль шоссе: с ней ходила она. Филип очень рано уехал в Оксфорд на экскурсию, муж, проснувшись, был так скрючен радикулитом, что не мог добраться даже до уборной, не говоря уже о прогулке по шоссе. Но она знала, что Джордж где-то нашел рюкзак – или кто-то дал его ему – в то самое воскресенье, когда шведская девушка исчезла, то воскресенье, когда Джордж отсутствовал всю вторую половину дня, а затем снова ушел и напился, насколько она помнит. Должно быть, именно в этот воскресный вечер Филип и обнаружил рюкзак, скорее всего, в дальнем углу гаража, куда он полез, насколько ей известно, за горными ботинками для школьной экскурсии на пик Дистрикт, – нашел также, как она подозревает, фотоаппарат и бинокль. О, да! В этом она уверена, потому что сама нашла их в комнате Филипа. Только потом она узнала, что Филип вынул катушку с отснятой пленкой и, видимо, проявил пленку в школе, где он активно занимался в фотографическом кружке.

Большая часть этой информации уже была известна Морсу – она чувствовала это. Но внешне все выглядело так, как будто она целиком завладела его вниманием, со слезами и всхлипываниями рассказывая всю эту историю. Он не спросил ее, откуда она узнала о фотографиях, он, должно быть, и так догадался. Но он никогда не узнает о других фотографиях – порнографических фотографиях шведской девушки, которую она узнала по паспортной фотографии, напечатанной в "Оксфорд таймс". Нет! Она ничего не скажет Морсу об этом. Не скажет и об "увеселительных" угонах – и о своем смятении, когда она прочитала эти ужасные слова в его дневнике, слова о визжащих шинах и криках маленькой девочки, лежащей в луже собственной крови... Нет, ее сын выглядел бы еще хуже, если она расскажет об этом, и она никогда этого не сделает. Где бы он ни был и что бы он ни сделал, Филип всегда останется ее сыном.

* * *

Когда машина свернула налево к полицейскому управлению, она увидела стайку голубей, клюющих что-то на асфальте, которые вдруг внезапно, громко хлопая крыльями, взлетели на башню. Взлетели. Свободные! И Маргарет Далей, в голове у которой острыми ударами стучала боль, подумала, почувствует ли она когда-нибудь себя свободной...

* * *

– Молоко и сахар?

Маргарет Далей, мысли которой блуждали очень далеко, все же услыхала эти слова и взглянула в лицо инспектору, в его пронзительно голубые, но добрые глаза, как ей показалось, сейчас почти виноватые.

– Без сахара. Только молоко, пожалуйста.

Морс положил ей руку на плечо.

– Вы храбрая женщина, – спокойно сказал он.

Внезапно шлюзы полностью открылись, и отвернувшись от него, она безудержно зарыдала.

– Ты слыхал, что сказала леди? – рявкнул Морс на констебля, который, уставившись на них, застыл у двери. – Без сахара.

Загрузка...