Разночинец

Глава 10

Но случилось то, чего я больше всего опасался. Ефим, напился. А чего еще можно было ожидать? Простой русский мужик, после долгих скитаний по тайге, переживший множество лишений, обрел шальные деньги и, естественно, сдетонировал, как динамит после долгого хранения во влажных условиях. Он дал самый широкий выход потаенным свойствам своей мятущейся натуры. Он не только напился до беспамятства, но и жестоко подрался. Судя по разгрому, учиненному в местном кабаке и телам, что лежали без сознания, битва была знатная.

Все как раз случилось в аккурат после моего променада по улице Верхоленска и посещения местного парикмахера. Я шел, возвращаясь в гостеприимный дом Агафьи, в хорошем настроении, размышлял, строил планы, как вдруг заметил суету на улице. Тут же раздались невнятные крики, как раз напротив трактира. Я чуть взял в сторону, чтобы обойти его, но то, что случилось дальше, заставило меня застыть прямо посреди улицы, в грязи и конском навозе. Дверь кабака с грохотом вылетела из петель на улицу, а из проема, в окровавленной и рванной в клочья рубахе вывалился Ефим, с совершенно диким выражением на лице. Он выволок за собой какого-то дюжего мужика и с размаху влепил ему кулачищем в лицо. Тот брызнул в стороны парочкой выбитых зубов, кубарем скатился с крыльца и затих, лежа ничком. Но из кабака выбежало еще двое, они повисли на Ефиме, словно на Голиафе. Он стряхнул их одним могучим движением.

— А ну, балябы поскудные, разойдись! Ефимкина душа нонче гуляет! — крикнул он.

Одного он тут же угостил кулаком, и тот без промедления сразу ушел в компанию к товарищу, лежащему под крыльцом. Ефим размахнулся, чтобы отоварить другого, но увидел меня, растерянного, стоящего посреди улицы. Он сразу сник, как-то скукожился, покорно опустил голову, но потом вскинул ее и полным страдания голосом завопил:

— Прости, барин! Прости, Семен Семенович, сердешный, не суди Ефимку! И не поминай лихом вертопраха Ефимку! Э-э-э-э-х-х-х…

Он хотел кинуться снова в жаркую схватку, но эта заминка стоила ему тактической боевой инициативы. Мужик, которого он не добил, тоже был довольно сильным, он не мешкая, выбил ногой одну из опор крылечка и, схватив импровизированную дубину обеими руками, изо всех сил огрел моего друга по затылку. Ефим повернулся к обидчику, но его ноги ослабли, и он, навалившись всем телом на другую опору, с громким треском сломал ее, а потом, крутнувшись телом, рухнул к двум лежащим телам поверженных врагов. Последней упала на всех участников битвы, небольшая крыша крыльца с вывеской. Поставив точку в разгроме приличного питейного заведения Верхоленска «Байкальская Астория».

Истошные крики и вопли «убили!», которыми сопровождаются все мордобои в России, прекратил тот самый полицейский в черной шинели, которого только что я видел. Он вытащил из кобуры револьвер и сделав выстрел вверх крикнул громким твердым голосом.

— Порядок!

После короткого дознания, было установлено, что зачинщиком драки являлся Ефим. Его, стонущего, извлеки из-под завалов и, закинув на подводу, отвезли в местную тюрьму. Так как полицейский участок и тюрьма располагалась в здании с больницей, всех пострадавших в побоище отправили туда же.

Моя первая мысль была — бежать. И бежать, как можно быстрее. Но как я мог оставить Ефима? Он, конечно, подвел нас всех, и теперь мы находились под угрозой разоблачения. Вне всякого сомнения, местный становой установит, что в компании Ефима есть еще один человек, и это я. А потом начнутся допросы, расспросы — и все, наша песенка спета. Поэтому бежать и только бежать. Я быстро вернулся в дом Агафьи и собрал вещи. Деньги, ружье, немного провизии на дорогу, вышел на крыльцо и сел на приступок. Ну вот как этого дурня оставить? Мы столько прошли. Столько пережили. Ведь сгинет он здесь, вне всякого сомнения. Да и меня через него поймают, далеко не уйду. Я вернулся в дом.

— А что ваш полицейский, не мздоимец ли часом? — спросил я у Агафьи.

— А как же батюшка, еще какой мздоимец, — посетовала она, — все берет, копейку любую жалует, да и курочкой, али яичком не побрезгует, усе возьмет.

Ну вот и решение проблемы подумал я. Можно было бы и не спрашивать — полицейский в захудалом углу Российской Империи — и не берет взяток. Чушь! Надо выручать идиота Ефима, пока все не зашло слишком далеко. Я взял остатки денег и двинул в полицейский участок.

Полицейский сидел за столом и что-то писал.

— Добрый день, — поздоровался я.

Он поднял голову и с полу прищуром посмотрел на меня.

— Добрый-с. Чем обязан? — ответил он и продолжил писать.

— Я пришел попросить за своего рабочего.

— Какого?

Полицейский отложил ручку с пером на край чернильницы. Я уж решил врать так врать — деваться некуда.

— Дело в том, что я из экспедиции профессора Бенедикта Ивановича Дыбовского, изучаем природу Забайкалья. Я студент энтомолог, я изучаю проявления так называемого клещевого энцефалита, — брякнул я.

Полицейский немигающим взором уставился на меня.

Я призадумался, скорее всего, этот держиморда даже и не слыхивал об этом. И скорее всего, описание клещевого энцефалита в истории болезней было намного позже. Да плевать, чем больше научных терминов и непонятных названий, тем лучше. Я кратко описал ему симптомы энцефалита и понял, что с этой напастью они уже сталкивались и поэтому он сразу проявил некое подобие снисходительного участия в моем вопросе.

— А как же, вы батенька, оказались одни, вдвоем с этим варнаком, столь далеко от экспедиции?

— Дело в том, что Бенедикт Иванович разрешил мне отделиться от экспедиции и собрать образцы клещей, а по пути закупить стеклянную лабораторную посуду, коей у нас оказалось недостаточно. Дал мне в управление этого мужика, Ефима, а тот, после пары месяцев таежной жизни, при первом случае же, пустился во все тяжкие грехи. Прошу, ваш бродь, проявите участие.

— Да-с, ситуация, — понимающе ответил полицейский и вальяжно развалился на стуле.

Он достал папироску и изящно закурил.

— Тут вот какая оказия милейший. Ваш работник разгромил приличное заведение. Хозяин сей ресторации, Аполлон Григорьевич, уважаемый в городе человек, понес значительные убытки. Опять же-с посетители получили пренеприятное время провождение. Посуды побито…

— Я готов возместить, — ответил я, не дав ему развить мысль, — понимаю придется брать деньги из экспедиционных сбережений, но я уполномочен Бенедиктом Ивановичем ими распоряжаться по своему усмотрению. Какая сумма?

Цена освобождения Ефима лишила нас всех денег, что у нас были. Как только ассигнации исчезли в объемном портмоне полицейского, а мы со становым встали, чтобы отправиться другой конец здания, в тюрьму, полицейский нанес удар «под дых».

— Ну как бы то ни было, милейший, я все же хотел бы провести перекрестный допрос с вашим работником, для порядка, в целях, скажем так, установления некой истины, — сказал полицейский, — а там уж свободно ступайте себе восвояси.

Сука, проклятый крохобор, решил подстраховаться после того, как вытянул у нас последние деньги.

Раздался стук в дверь.

— Добрый день, дорогой Сергей Константинович. Давайте, показывайте своих гладиаторов Нероновых. Посмотрим, что за ранения они получили на арене.

Передо мной стоял доктор Бреднев. Я почувствовал, как по спине побежали мурашки, волосы встали дыбом, а ноги предательски задрожали, готовые вот-вот подкоситься. Ситуация их разряда плохой переместилась в разряд самой наихудшей.

— Семён Семёнович! — радостно воскликнул он, — Голубчик, какими судьбами?

— Вы-с знакомы? — удивленно спросил полицейский.

— А как же, — радостно сказал Бреднев, — Семен Семенович мой…

Я не дал ему договорить и бросился ему на шею.

— Антон Герасимович, дорогой мой, — воскликнул я, заключая его в свои объятья, — как же давно я вас не видел. Ставьте, ставьте любезный чай! Не здесь же в участке… Мне столько вам нужно рассказать!

Я отодвинул ошалевшего доктора Бреднева на вытянутые руки и сделал, как бы сказали в Одессе, «умоляющий взгляд». Наверное, от моего жалкого вида и дрожащего голоса, расплакался бы самый жестокий палач, поэтому доктор Бреднев, будучи умным человеком сразу смекнул, что все не просто так.

— Да, да… дорогой вы мой… Семен Семенович, прошу ко мне в кабинет, там все и расскажете.

Неожиданно встреча с Бредневым спасла меня от перекрестного допроса, а Ефима от сидения в местной тюрьме. Хотя я бы сказал, что в самой камере условия были более чем комфортные. Печь, утеплённые стены и большой тюфяк, набитый мягким сеном. Окно, хоть и зарешеченное, но достаточное, чтобы пропускать много солнечных лучей, делая камеру светлой и уютной. Тут же в камере был туалет, отделенный от остального помещения отдельной кабинкой. Доктор Бреднев, осмотрев его и остальных участников битвы, зашил раны, пересчитал выбитые зубы, наложил лангеты на сломанные конечности, смазал ушибы, перебинтовал порезы, вправил одному мужичку челюсть, а Ефима, который совершенно неожиданно оказался самым пострадавшим, перевел в небольшую больничную палату.

Ефим лежал молча, отвернув голову к стене. И даже не смотрел в мою сторону. Я видел, что он готов сквозь землю провалиться под моим укоряющим взглядом.

— Ладно, потом с тобой разберемся, — сказал я ему, и мы с доктором вышли из палаты.

Ефим сопроводил наш уход жалобным стоном и невнятным жалким бормотанием, что-то вроде «убей меня грешного холера», «порази меня молнией заступник Николай» и прочими причитаниями.

— Ну голубчик, мой, Семен Семенович, рассказывайте, — сказал доктор Бреднев, разливая чай и раскалывая щипцами сахар.

Я ему рассказал все, про Выкреста, наш побег, про мертвеца на дороге, про деньги — в моем положении правда была лучше лжи. Доктор долго молчал, только попивал, чай изредка прикусывая куском сахара.

— Да-а, ситуация, — наконец сказал он, — вот что голубчик, вам надо будет, конечно, уходить отсюда. Но друг ваш дороги не осилит. Неприятель очень чувствительно его дубиной приложил, еще чуть-чуть и перелом свода черепа мог случиться. Ему отлежаться надо.

Он поставил чашку с чаем.

— Вот что дорогой Семен Семенович, я как человек порядочный обязан сохранить ваше инкогнито… Но есть у меня к вам одна просьба, уж не откажите любезный. Вы приходите завтра, утром ко мне, я вас с одним человеком познакомлю, ему помощь нужна. Так сказать, услуга за услугу.

Утром, я застал у доктора Бреднева посетителя. Сурового вида мужик в одежде казацкого офицера сидел на стуле, слегка облокотившись на край стола.

— Семен Семенович, вот, позвольте вам представить моего старинного друга. Прибыл ночью с недалеких окраин нашей империи, что прилегают к неспокойным землям Маньчжурии и Китайской Империи.

Казак встал, пожал мне руку.

— Ольховский Егорий Николаевич, — представился он.

Потом достал серебряный портсигар, раскрыл и вежливо протянул мне.

Я отказался.

— А я, с вашего дозволения, закурю, — он неспешно раскурил папиросу и устроился обратно, на стуле рядом со столом доктора Бреднева.

Было видно по запылившейся одежде и усталым, налитым кровью глазам, что последние несколько ночей он провел в седле, а может и более того. Но несмотря на жесткий волевой профиль и грубоватую кожу лица, закаленную сибирским житьем, Егорий Николаевич, обладал приятными манерами и спокойным голосом.

— Мы давние друзья, — повторил Бреднев, — вместе служили под общим началом Павла Степановича Нахимова, когда, почитай, вся Европа на нас штык свой подняла. Мда-а… Я врачевал в лазарете у знаменитого нашего хирурга Николая Ивановича Пирогова, а Егорий Николаевич в составе первого Уральского казачьего полка под командованием доблестного Хорошхина Павла Борисовича. После неудачной атаки на лагерь английских войск под Кадыковкой, его серьезно ранило, попал в лазарет в мои руки. Там мы с ним сдружились на многие годы. А судьба нас опосля привела в эти дальние края, меня вот, нелегкая, доктором в кандальном обозе сделала и по иркутским землям докторский надзор осуществлять, а Егория Николаевича читинскими казаками управлять.

Любопытно было смотреть на человека прошедшего эпохальную оборону Севастополя. Тем более удивительно, слушать рассказы людей, ставших героями «Севастопольских рассказов». А доктор-то Бреднев еще тот фрукт — шкатулка, блин с секретом.

— Тут вот какое дело Семен Семенович или, вернее, оказия. Завелась у нас пренеприятная напасть в виде китайских разбойников, будто своих не хватает. Вон кандальников не счесть, что скитающихся иудеев Моисеевых, прости, Господи… — доктор задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Да уж, Егорий Николаевич, сам расскажи.

Тот кивнул и отложил в сторону папиросу, на край бронзовой пепельницы.

— С вашего позволения, Антон Герасимович. Ну так вот-с… Они поначалу себя не шибко проявляли. Так, захаживали иногда, пощипывали своих китайских купцов, которые фактории держали на нашей земле, бывало, скот угоняли в деревнях, амбары очищали, безобразничали, словом. А вот с некоторых пор, как пошла золотодобыча в больших количествах, стали дерзкими набегами беспокоить и наше население. Убийства, грабежи поджоги. Опять же, налеты на серебряные и золотые артели. Тактику они сильно поменяли и оружие новое появилось в руках. Могу предположить, что в их ряды прибыло множество дезертиров из армии императора Китая. Зовут их хунхузы…

— Хунхузы? — машинально переспросил я, услышав знакомое слово из истории.

— Да, сударь, мой именно хунхузы. В переводе с ихнего китайского языка значит «краснобородые» или «рыжебородые».

— Китайцы рыжебородые? — удивленно спросил доктор Бреднев.

— Да Бог их разберёт, — вздохнул Ольховский, — мы написали бумагу от губернаторского имени китайскому чиновнику с твердым желанием положить конец набегам. Но те сами с ними ничего поделать не могут. Я как раз разговаривал с одним из китайских чиновников, он мне и сказал, что хунхуз это обозначает краснобородый. Так и сказал, дескать, местные удальцы когда-то любили украшать свои ружья красными шнурами и кистями. А когда целились — зажимали шнур в зубах, чтобы не мешал. Издали казалось, что у стрелка красные усы и борода. Вот и пошло сие общее название.

— А как давно они начали свои набеги? — поинтересовался я.

Ольховский задумчиво огладил с редкой проседью бороду и сказал:

— Раньше было очень спокойно. Землица с той стороны пустынная была. Дело в том, что земли северо-востока до некоторых пор находились под заповедным владением правящей маньчжурской фамилии китайских императоров, и простому люду под страхом жесточайшего наказания селиться там воспрещалось. Да и далековато от наших краев. Но вот после потрясений и разрухи, вызванных крестьянской войной, голодом и вооруженной кампанией западных держав супротив китайского императора, сила запрета ослабла до такой степени, что переселение с южных провинций составила пару миллионов человек.

— Эх, — покачал головой доктор Бреднев, — это не наш русский мужичок. Тому лишь бы на печи полеживать, нежели земли восточные во славу государства российского осваивать.

— Да-с, — согласился казак, — так оно и есть. Народишку китайского потянулось тьма, а вот средств к существованию на всех нет, ни пропитания, ни всяких припасов и средств к житию, вот и началась у них самая настоящая вакханалия. Во многих местах нахальные негодяи стали настоящими хозяевами земель, а притеснение слабых, убийство и поджог — обыкновенное дело. И если раньше они в Забайкалье больше по границе промышляли, то недавно одна шайка проникла очень глубоко.

— Чем же я могу помочь? — спросил я, не совсем понимая, что от меня хотят.

— Тут такое дело, губернатор обязал Егория Николаевича, как опытного человека, собрать небольшую вооруженную экспедицию из казаков к землям Маньчжурии. Найти гнездо тех самых хунхузов, что недавний налет совершили, да разворошить его как следует. Учинить жестокую острастку для подлецов, чтобы в следующий раз во сто крат подумали делать набег или нет.

— Да я не солдат… — начал было я.

— Семен Семенович, голубчик, я вас неволить не могу, и вы вправе сами выбирать. Им в экспедицию человек владеющий медицинскими навыками нужен. Путешествие намечается долгое. Да и вы, пожалуй, устали от звона кандального… Развеетесь немного, тайгу посмотрите, китайскую сторону оглядите. Ну, а неровен час, бой приключится, кого ранят из товарищей, вы уж свое фельдшерское мастерство приложите. Вот и нужно помощь оказать, вместо доктора в отряде будете. Я, к сожалению, никак не могу свое место оставить, сами видите от зари и до заката, с окрест тысячи верст болящий и хворый идет, на мне одном больничная инспекция по населенным пунктам всего Забайкалья, да этапы кандальные никак не закончатся. А если я на несколько недель отлучусь, это форменное «конец света» будет.

— Конечно, в чем вопрос! — согласился я. — С превеликим удовольствием.

А у самого, аж все сжалось внутри, понимая, на что я подписываюсь.

— Ну и замечательно, — обрадовался доктор Бреднев, — я еще, Егорий Николаевич, у местного начальства за десяток казачков вам похлопочу, в подмогу. Из местных крещеных аборигенов.

Удовлетворенный Егорий Николаевич снова взял папироску и глубоко затянулся.

Ну что можно сказать о моей настоящей ситуации? Попал, так попал. Но, с другой стороны, подальше от Выкреста и его дружков, в отряде казаков — кто посмеет на меня руку поднять? Ефим под надежным присмотром, оклемается и присоединится ко мне.

И все же, то, что я ввязался в новую непростую историю, я почувствовал с первых часов, когда, бросив все свои дела, стал собираться в казачью экспедицию. Но тут же сразу, выяснилось, что мне так или иначе придется передвигаться верхом. Никаких обозов не подразумевалось, так как банда хунхузов двигалась быстро, и казачий отряд должен был быть тоже мобильным и подвижным. А я на лошадях если и ездил, то в парке в детстве, где сонный работник вел по проторенному маршруту смирную лошаденку под уздцы, пока родители попивали прохладное пиво в тенечке. А тут задача иная, верхом несколько сотен километров по неприветливой местности. Было отчего задуматься. Я не стал тянуть время и честно рассказал о своих опасениях Ольховскому. Тот сокрушенно покачал головой — прозвучало это примерно так, «эх, молодежь». Но будучи тактичным и опытным человеком, он с одним из казаков, все же подобрали мне сносную лошадь, в меру смирную и одновременно выносливую. И не откладывая в долгий ящик, лично посвятили пару дней обучению верховой езде. А это оказалась целая наука.

— Ты барин запомни одно, — говорил казачок по имени Алешка, приданный обучать меня, — лошадь — животина добрейшая. Вот некоторые хлыстом ее, да в бока. А ты лучше лаской. Тож тварь божья. Морковка да яблочко лучче всякого хлыста. И подходи к ней всегда с хорошим настроением, погладь, потрепли по-дружески, ласково словцо скажи, а уж потом в седло саживайся.

Не сказать, что я за пару дней прокачал свои скилы до заправского кавалериста, но некоторые азы усвоил, так сказать: сидеть в седле прямо, соблюдать дистанцию, так, чтобы видеть задние копыта впереди идущей лошади, разъезжаться левыми плечами, не пугать животное и не пугаться самому, не давать животным обнюхивать друг друга. Кормить и поить животное не ранее часу после долгого и изнурительного перехода. И главное, подходить к лошади и садиться только с левой стороны. Как оказалась такая практика заведена из-за того, что раньше, слева у всадников висели ножны с мечом или шпага, поэтому перекинуть правую ногу было значительно легче.

Мой наставник похвалил меня за успехи, но предупредил:

— Мы же казачки, барин, сызмальства в седле, а ты вон только-только ногу в стремена вставил. Поэтому в пути меня рядышком держись, некоторые огрехи никак не исправить без глаза со стороны. Вот тебе может казаться, что телом ты прям, как перст, направленный в небо, или даже откинут назад, но при этом оказывается, чуть ли не лежишь на шее коня. Так что тебе без моей подмоги никак не обойтись.

Сборы быстро закончились, и мы в числе небольшого отряда выдвинулись в Забайкалье. Перед отъездом я зашел к Ефиму.

— Вот что Фима, я отправляюсь с отрядом казаков в Нерчинск. Ты как очухаешься, вали туда, там меня и найдешь. Понял?

— Прости, барин, век тебя не забуду. Виноват, рабом твоим буду, — пролепетал Ефим, не глядя мне в глаза.

— Слушай, хватит вот этой херни. Здесь ни тебе, ни мне оставаться нельзя. Этот дьявол полицейский Сергей Константинович сдаст с потрохами, как только доктор Бреднев закончит в Верхнеленске свою уездную больничную инспекцию и уедет. Давай, бро, выздоравливай — и в Нерчинск.

Уже после первой сотни километров я ощутил все прелести верховой езды для новичка. Кажется, чего еще, сиди верхом в седле и подремывай, пока лошадь неспешно плетется за остальными. Но натертые внутренние части бедер горели, словно от кайенского перца. Все суставы с непривычки ломило, а спина немела так, что утром я едва находил силы снова забраться в седло. Я тихо проклинал в немом диалоге с самим собой, свое тщедушие — за то, что не смог отказаться от этой авантюры.

Алешка видел мои мучения, всячески старался принять участие в моем плачевном положении: подбадривал, развлекал казацкими байками, давал советы, как правильно сидеть.

— Ты барин не напрягайся сильно, поймай такту и покачивайся себе в волю. И лошадке своей доверься, она тебя прочувствует и сама эту такту найдет. Ей же самой натужно седока на себе нести, а когда все части верхового одного механизма, всадник и конь, работают справно, и ей, и седоку легче.

К концу недели я уже обвыкся, нашел «свое положение» и мог более или менее спокойно сидеть в седле. Окончание моих мучений позволило обратить внимание на окружающие меня таежные красоты. Мы пили чистую воду из источников и ели то, что давала щедрая тайга. Казаки из эвенков и бурятов, искусные охотники, били ловко дичь, которую мы тут же готовили на костре. Ловили рыбу. Варили уху, которую мы ели с размоченными в бульоне сухарями. А от трудностей, я даже стал получать какое-то удовольствие. Я поймал себя на мысли, что если Северная Америка стала плавильным котлом для европейских народов, то Забайкалье и Дальний Восток стали плавильным котлом всех народов и национальностей России. Забайкалье и Дальний Восток для России — все равно что для США Дикий Запад.

Вскоре мы вышли к берегам Великого батюшки Байкала. Здесь, у широкого истока Ангары, находился небольшой порт Лиственничная пристань. На барже, которую тянул пароход «Император Николай» общества Байкальского пароходства, которое называлось, конечно же, «Байкал», мы пересекли великое озеро, высадившись в населённом пункте Посольское. Говорят, что от одного пункта до другого ровно сто верст. Здесь же начинался величественный и не менее суровый, чем Сибирь, край — Дальний Восток. По пути мы сделали заходы для отдыха и пополнения запасов в крупные населенные пункты Верхнеудинск (будущий Улан-Удэ) и Читу. Но наш конечный маршрут вёл в Нерчинск, известное место каторги и политической ссылки, а дальше за Маньчжурским выступом начиналось Приамурье.

Я как-то спросил Алешку, а почему у нас нет ни одной собаки в отряде? Ведь с ними и охотиться легче, да и от зверья охрана.

Он усмехнулся и пояснил:

— Тут барин, хозяин леса тигра, а собаки для него самое первое лакомство. Будет у нас пес, так он ночью обязательно его несчастного утащит, так еще может кого и из людей прихватить или погрызть… Так что ты лучше на себя надейся, да лошадок слушай. У них слух пошибче нашего будет. Начали волноваться — так сразу будь начеку, готовь ружье.

После этого я расхотел ходить на охоту с казаками и всегда старался держаться в середине отряда. Но даже это не мешало мне проникнуться уважением к тайге и ее великолепию. Впрочем, как только с предгорий и сопок мы спустились в низины и пошли по едва заметному тракту, она словно в насмешку, подбросила мне еще одно испытание. Меня начали одолевать кусающиеся и кровососущие твари всех размеров, начиная от микроскопической мошки и заканчивая огромными, словно каркасный воздушный змей, комарами. Хотелось выть от этой напасти. Но в тоже время, я заметил, что казаки особо от них не страдали. Лишь вяло отмахивались ветками или ладонью. Моя же кожа получила от них сполна.

Но, к счастью, наш переход уже подходил к концу — мы приближались к поселению Нерчинск, где я по собственной инициативе попал в еще более закрученный сюжет своей невероятной жизни.

На подходе к городу я спросил у Егория Николаевича о том, как мы будем искать хунхузов в бескрайних просторах всего Дальнего Востока и Манчжурии, ведь это все равно, что искать иголку в стоге сена. Он после некоторых размышлений сказал:

— В том-то и проблема, что мы не знаем где их искать. Будем стоять гарнизоном в городе, и, думаю, их это остановит, либо они как-то проявят себя, и мы сделаем экспедиционную вылазку. Наладим разведку, отправим следопытов из эвенков… Но есть там один тип, подданый китайской короны, сущий пройдоха и мошенник, доложу я вам. Зовут его Ляо Фынь. Держит факторию по торговле товарами и занимается скупкой всего, что только можно скупить, от шкур до золотого песка. Золото продают ему наши старатели или меняют на товары, оружие, инструменты. Если, конечно, не пропьют и не прогуляют все.

— А почему вы решили, что он как-то связан с хунхузами?

— Ничего на него не указывает в точности. Ходят слухи, что до занятий торговлей он пиратом в ихнем китайском море промышлял. И, поговаривают, был дерзкий разбойник. После вроде бы как остепенился, уважаемым купцом сделался, но я думаю, плут и шельма он дьявольский был, им и остался.

— Ловили его на чем-то?

— Ну посудите сами, Семен Семёнович. Скупает золото незаконно, но поймать его с поличным никак не получается. Так вот идет к нему наш мужичок, у которого золото на руках горит сатанинским желанием, сквозь пальцы само убегает, так ему погулять и выпить хочется. А пропивают и прогуливают люто. Глядишь вчерашний богач, а через пару дней уже пропил последние штаны и валяется у кабака. Китаец дает самую высокую цену за скупку золотишка или товаров на обмен. Ляо Фынь естественно, как любой уважающий себя скупщик, все на чаши весов. Вот смотри Ваня, все честь по чести. А потом ох, ох, прости Ваня что-то чаша на весах не такая, не особо чистая, как бы себя не обвесить, я же самую высокую цену в городе даю! Да и тебе мой русский друг покойней будет. И высыпает золотишко на бумагу провощенную. Чащи обметает специальной кистью из хвоста соболиного натертого жиром. Потом с бумаги все снова на чаши. Взвесит все, посчитает и дает простачку денег, тот сломя голову бегом в кабак. А Ляо Фынь аккуратно с кисти, да с бумаги золотую пыльцу и крупинки в специальную шкатулку стряхивает. Вот и представьте, сударь мой, пройдут через его руки дюжина или десятков пять старателей, сколько он в шкатулку пыльцы и крупинок натрясет? А за месяц сколько получается? Вот она, его выгодная цена. Но и после хунхузова налета он почему-то меньше всего пострадал. Поэтому имею к нему подозрение большое. Не связан ли часом Ляо Фынь с китайскими бандитами?

Да-а, вот это типчик, Ляо Фынь, подумал я. Он, возможно, связан не только с хунхузами, но и со знаменитой пиратской Триадой.

— А что, Егорий Николаевич, может внедриться мне в банду Ляо Фыня? Так сказать, поработать под прикрытием?

Ольховский непонимающе уставился на меня.

— Что значит, сударь мой, как вы сказали, под прикрытием?

— Ну это значит, втереться к нему в доверие, стать одним из членов его банды, а самому передавать вам, что да как. Если у него есть связь с хунхузами, то рано или поздно сие проявится.

— Ох опасное это дело, дорогой Семен Семенович, — задумчиво сказал Егорий Николаевич.

Но после нескольких секунд размышлений сказал:

— А ведь дело говорите Семен Семенович. Он вас знать не знает, людей из русских он на работу, хоть редко, но берет. Только не местных, а вот всякий такой пришлый шатающийся люд. И сдается, мне, что некоторые из этих подлецов потом в банду уходят и вместе с китайцами налеты совершают. Есть в вашем замысле дело. Надо все хорошо обдумать.

Было решено, что казаки остановятся и схоронятся на пару дней в тайге, а я в это время под видом бродяги проникну в город и постараюсь наняться работником в факторию Ляо Фына. Одели меня под стать: в рваную и поношенную одежонку, причем оставшийся участок пути я не умывался и не расчесывался, а в последние пару суток почти ничего не ел. По комплекции я худой, поэтому голод и широкая одежда с чужого плеча сделали из меня настоящего голодного бродягу. Довершали образ стоптанные и заношенные до дыр сапоги, с подвязанными верёвкой подошвами. За одно голенище я сунул потертую временем железную ложку, за другое нож с деревянной ручкой. Через плечо перекинул сделанную из остатков той же веревки и старого рогожного мешка котомку, где лежал набор из простых вещей бродяги: горбушка сухого черного хлеба, перешедшая в состояние доисторического окаменения, соль, завернутая в тряпичный узелок, запасные парадные, но не менее дранные заплатанные штаны, моток веревки, гвоздь, изогнутый крючком, кресало из высокоуглеродистого железа, к нему кусок кремния, маленькая иконка Николая Чудотворца и мятая жестяная кружка. Но еще я положил в котомку вполне цивильную тетрадь в кожаном переплете, на четверть, исписанную всякой белибердой, напоминающей дневник ученого студента, и вложил в нее аккуратно очиненный карандаш в посеребрённом футляре. Мне выдали старую говяжью шкуру, которую я должен был продать Ляо Фыну за копейки, но при этом осмотреться и понять, как можно втереться к нему в доверие. Образ бродяги готов.

Я пришел в город в полдень. Как говорится, вошел в него со стороны северо-запада, не хватало лишь за спиной деревни Чмаровки.

Нерчинск, несмотря на свои небольшие размеры, являлся своеобразным ключом к Забайкалью и Приамурью. Поэтому Китай извечно смотрел на эти земли Даурии, как на желанную добычу, но императорская армия вчистую проигрывала мобильным и подвижным казачьим отрядам, которых поддерживало местное население из тунгусов, эвенков, бурятов и прочих «даурцев». Они и казаков не шибко любили, которые облагали их податями в пользу российской короны, но китайцев ненавидели больше. Местные князьки постепенно переходили под длань русского царя, при крещении брали русские имена и фамилии, становясь неким «аборигенным дворянством» русского двора, а за ними и более простой люд все больше и больше демонстрировал свою лояльность Санкт-Петербургу. Нерчинск для русского человека был и оставался символом золотодобычи, каторги и перевалочным пунктом, откуда по России растекалась «чайная заварка».

Потолкавшись в городе, я выяснил, что, несмотря на жесткую конкуренцию со стороны русских купцов, Ляо Фынь имел две больших лавки. Скорее всего, из-за того, что он сам имел монополию на торговлю чаем из Китая. Одна в Гостином дворе, который построили еще в 1840 году прямо среди степи, этакий кусочек архитектуры Петербурга. А вторая лавка со складами, где хранился чай, фарфор, шелковые ткани и прочие китайские товары, на краю города, поэтому найти ее не составило труда. Я решился на очень опасный трюк, но если он удастся, то я смогу быстро получить место в фактории китайца. Я прикинул про себя что, если сам Ляо Фынь шельма, как говорил Ольховский, то, скорее всего, будет иметь к такому же собрату, но неудачливому мошеннику симпатию и, если я прикинусь таковым, то есть шанс попасть к нему хотя бы работником, выполняющим черную работу. Но я держал еще один козырь в рукаве…

Я взял коровью шкуру и зашел в лавку, находящуюся в Гостином дворе. За длинным прилавком сидел довольно рослый и упитанный китаец в традиционной одежде и естественно с черной косой.

— Доброго дня любезный, — поздоровался я.

Китаец смерил меня презрительным взглядом и спросил.

— Чего тебе нужно?

Сказал он по-русски хоть с большим акцентом, но вполне сносно.

— Мне бы Ляо Фына увидеть, — сказал я, почесываясь и лыбясь.

— А какое тебе дело до господина Фына, оборванец.

— Шкура у меня добротная на продажу есть.

Китаец вздохнул.

— Это то гнилье, что у тебя на плече висит.

— Пошто обижаешь, шкура добротная. Я на ней не один дён в тайге ночевал.

— Хорошо, вот тебе полторы копейки и убирайся отсюда.

— Ты зачем дешевишь мой товар? — возмутился я, — давай три копейки и разойдемся каждый довольный собой. Три копейки самая христианская цена.

— Мне некогда тут с тобой торговаться оборванец. Я сейчас кликну приказчика и тебя палками отходят, за твою наглость, — возмутился китаец.

— Ладно батюшка, как скажешь, полторы копейки так полторы копейки.

Китаец швырнул мне деньги и приказал:

— Свою вонючую шкуру снеси на склад с левой стороны там ее у тебя примут.

Подхватив деньги и шкуру, я вышел из лавки. Следуя своему замыслу шкуру сдавать я не стал, а закинул ее на плечо и незаметно улизнул со двора. За воротами я стал наблюдать за лавкой. Через некоторое время китаец вышел из нее, и его место занял русский приказчик. Как только Ляо Фынь исчез из виду я подхватил шкуру и рванул в лавку со складами на окраине города. Там я застал молодого приказчика из китайцев. Он давал за шкуру две копейки, я же показывал на пальцах три копейки и отчаянно торговался. В мутные окна увидел возвращающегося Ляо Фыня. Время пришло. Ну с Богом! Я тут же согласился и взяв две копейки, направился к выходу, конечно же столкнувшись с ним. Он удивленно посмотрел на меня, потом на шкуру, лежащую на прилавке, и все понял. Он что-то закричал на своем языке. Тут же в лавку ворвались двое работников и меня скрутили.

— А ты братец мошенник, — процедил Ляо Фынь стоя надо мной, — задайте ему!

Меня выволокли из лавки, один из работников сел мне на ноги, а другой вытянул мои руки и тут же, без промедления, тонкие палки обрушились на мою спину. Ляо Фынь, не обращая внимания на мои вопли и крики брезгливо вытряхнул из моей котомки вещи и расшвырял их ногой. Неожиданно он обнаружил тетрадь. Он поднял ее, сдул пыль и с интересом полистал. Потом цокнул языком и сделал знак своим работникам, остановится. На это и был весь расчет. Я знал, как китайцы относятся к ученым людям.

— Ты образованный? Или украл по дороге?

— Нет, батюшка Ляо Фынь, — сквозь вполне искренние слезы завопил я, — я студент из экспедиции. Из самого Птербургху!

— Как же ты ученый человек, смог опуститься до такого низкого состояния?

— Да как же! Су-у-удьбинушка! Я уже пять дён ничего не ел, скитаясь по тайге. Не губи батюшка Ляо Фынь! Я все отработаю. Ты только прояви ко мне милость! Я ж для тебя что хочешь сделаю.

Китаец какое-то время задумчиво смотрел на меня. Потом дал знак работникам, меня подняли на ноги. Он поморщился и сказал:

— Отмойте его и переоденьте. Но смотри, еще раз меня обманешь, тогда я зашью тебя в эту шкуру и брошу в реку.

И я понял, что поступил на службу к Ляо Фыню.

Я вкалывал на него изо всех сил, чтобы втереться к нему в доверие. Он поставил меня помощником к одному из своих приказчиков, ничего не платил, и я, как говорится, работал «за платье и еду». А торговля, надо отдать должное, у него была с размахом. Кроме лавок он держал подпольный игорный дом, и, как я понял по косвенным наблюдениям, контролировал китайскую контрабанду в Российскую Империю. Ляо Фынь был не только крайне жадным человеком, но и мошенником каких только поискать, правду про него сказал Ольховский. Его игорный дом являлся настоящей китайской шкатулкой с кучей секретов и потаённых отсеков. Незадачливые игроки даже не подозревали, что все просматривается с помощью зеркал, фальшивых стен, отверстий и ширм. Кости для метания имели искусно вделанные магниты, а костяшки для маджонга — крапление. Он обвешивал, жульничал, обсчитывал так виртуозно и умно, что никому в голову не приходило его заподозрить. Чай, продавая местным народам, он иногда бодяжил с сушенным Иван-чаем или иной какой травой. Шелк во вперемешку с порченым, натирая его особым масляным раствором или под видом дорогого фарфора впаривал более дешевый фаянс. Из дешевых шкурок с помощью краски и жира делал подделки под норку и соболя. Но был у него для вип-покупателей товар высокого качества.

Я, работая у него на складе, предложил вести учет с помощью таблиц, чем-то похожих на известные таблицы Excel, и по памяти вспомнил несколько формул, которые помогли оптимизировать торговлю, чем привел его в восторг. Также я вспомнил историю деревенского паренька из Америки Фрэнка Вулворта и предложил Ляо Фыню сделать ценники на товары вместо того, чтобы каждый раз подолгу торговаться. Сначала его скупердяйская душа восприняла затею с недоверием, но он решил попробовать. Я сделал ценники с указанием минимальной скидки, снаружи лавки поставил соответствующий плакат, и дневная выручка превзошла недельную. Ляо Фынь с горящими от жадности драконьими глазами, окрыленный успехом, уже рассуждал о расширении торговли, а я практически за неделю стал его правой рукой. Хуже всего в этой ситуации было то, что мне приходилось изображать неподдельное холопское подобострастие, но деваться некуда, это минусы работы агента под прикрытием. Ляо Фынь настолько стал мне доверять, что я однажды увидел заветную шкатулку для золота и она действительно была наполнена золотым песком и самородками.

Время шло, моя лакейская работа тяготила меня, а хунхузы никак не появлялись. На радость мне в Нерчинск прибыл Ефим. По-видимому, Егорий Николаевич ввел его в курс моего положения, поэтому Ефим пришел в лавку за каким-то товарами и незаметно кивнул мне головой. Мы встретились с ним на следующий день и долго разговаривали. Он рассказал мне, что едва успел унести ноги из Верхнеленска, так как полицейский действительно, только уехал доктор Бреднев, задумал арестовать его, тем более что дошли подозрительные слухи из Усть-Кута. Мы договорились, что теперь связь с Ольховским я буду держать через него. Он будет периодически появляться в лавке, а я буду передавать ему записки, так как мои частые отлучки, могут вызвать подозрения не столько самого Ляо Фыня, сколько других приказчиков, которые увидели во мне выскочку и конкурента.

Прошла еще неделя, потом еще одна. И наконец поздно ночью, когда я засиделся за счетами и сверкой товарных расходов, в лавку вошел человек. По жесткому выражению лица, бегающему взгляду и одежде было видно — человек пришлый и непростой. Прическа, характерная для хунхузов: выбритый лоб и черная коса. Он подозрительно посмотрел на меня и угрожающе положил руку на рукоять большого ножа, заткнутого в ножнах за пояс штанов. Я быстро, от греха подальше, кликнул Ляо Фыня. Тот приказал мне принести еду и питье, накрыть стол и тут же выгнал меня из лавки, а дверь запер на засов. Я, чуя, что события начались, обошел здание и воспользовался одной и секретных фальшивых стен, которые были сделаны по указанию самого же владельца. Ляо Фынь и пришлый китаец сидели за столом и ели, изредка перебрасываясь словами. Я практически ничего не понял, моего словарного запаса китайского языка, что я успел освоить за месяц, не хватило. Потом они начали спорить. Спорили долго и достаточно громко. Наконец перешли на более спокойный тон и вскоре пришли к какому-то согласию. Из всех знакомых слов, что я разобрал, были слова Кудеиновский и Нерчинск. Ну с Нерчинском понятно, но прозвучал прииск Кудеиновский, находившийся примерно в двух днях пути южнее, являвшийся достаточно богатым местом золотодобычи. Его открыл еще в 1859 году горный инженер Кокшаров, и золота там было много. Один из немногих приисков, что еще приносил прибыль владельцам после спада Сибирской Золотой лихорадки середины XIX века. Потом, не дожидаясь рассвета, хунхуз ушел. Как выяснилось это был сам атаман большой оседлой банды из горнотаёжной местности. Эти хунхузы вели оседлый образ жизни, и вылазки совершали на дальние расстояния от своего места проживания. Они отличались от мелких разрозненных банд хорошей дисциплиной, оружием, соблюдением устава, собственным замысловатым языком арго и не вступали в конфликты с аборигенами, нередко принимая их в свою организацию, как, впрочем, русских и даже кавказцев, отбывающих каторгу.

Утром, сославшись на недомогание, я отпросился у Ляо Фыня немного отдохнуть, а сам через Ефима предал Ольховскому запрос о встрече.

Мы встретились на окраине города подальше от любопытных глаз, и я все ему рассказал.

— Мда-а, зашевелись черти косоглазые, — покачал головой Ольховский.

Он задумчиво пыхнул папироской.

— Понятно, что готовится налет, но не понятно куда они первым делом двинут. Ты говоришь первым они упомянули Кудеиновский?

— Да, Егорий Николаевич.

— Если они нападут, то пока мы доберемся. То есть, пока известия дойдут, пока мы полутора суток добираться будем… Они фьють и след простыл. Мы их по тайге начнем искать. А они возможно в это время на Нерчинск налет устроят. Мы сюда, а они уже на китайскую сторону уйдут… Вот что, Семен Семенович, сделаем так. Я пару казачков дозором в Кудеиновский отправлю и людей наготове держать буду. На прииске тоже будут ждать гостей незваных, чтоб врасплох не застали. Как только там что-то зачинаться будет, мы сразу всеми силами туда — и как раз их на выходе и встретим, но только южнее. Они, скорее всего, после налета по реке Алпач и Серебрянке подадутся к Аргуну, а там в сторону Шивея уходить будут. Вот там у переправы и покончим с ними. И Спаситель решит, чья правда.

Я понимал всю серьезность ситуации, в Нерчинске проживало примерно около четырех тысяч человек и если в город зайдут вооруженные бандиты, человек триста, то защитить его никто не сможет. Тем более с Михайловского прииска привезли золото для отправки в Петербург и сенсационный, самый большой самородок, найденный в Сибири, — «Бычья Голова» весом тридцать один килограмм шестьсот граммов. Его нашли два старателя, Тархан и Белов, причем совершенно случайно. Отработав пятнадцатичасовую смену, они направились в выработку зачищать горную породу. Тархан задел валявшийся камень кайлом, а Белов запнулся о него. Отлетел ком грязи, и они увидели, как валун блеснул желтым светом. Самородок решили похитить — спрятали за крепь. С радости, как это полагается, запили на всю неделю, и один из них по пьяной лавочке проболтался жене. Но разве можно женщине доверять секреты? Та разболтала всем своим знакомым. И уже на следующий день самородок изъяла горная стража. Владелец прииска был так рад находке, что наказывать старателей не стал, а наградил, выдав по две тысячи рублей, которые они пропили и прогуляли.

На Кудеиновском прииске — опять же, золото и не больше полсотни человек, из которых половина каторжан.

Но план Ольховского был достаточно трезвым и обдуманным решением. Решили, что на всякий случай для связи в городе останется Ефим. Прощаясь, Ольховский протянул мне револьвер, знаменитый Кольт, только сделанный на российских заводах. Небольшой пятизарядный карманный пистолет с шестидюймовым стволом.

— Возьмите Семен Семенович, пригодится. Я пообещал Антону Герасимовичу, что приму все меры касаемо вашей защиты. А оружие в нашем деле — вещь незаменимая.

К концу недели с Кудеиновского прииска пришло известие, что на прииск напали хунхузы. Казаки сразу выступили. Они, как раз проходили мимо лавки и склада Ляо Фыня на окраине. Он, провожая их довольным взглядом, сказал мне:

— Ты, Семёнка, послезавтра, как у вас говорят, ни ногой на улицу. Сиди рядом со мной и ни шагу из лавки.

Ну сидеть в лавке, так сидеть в лавке. Я сначала не придал этим словам значения и поплелся на свое рабочее место. Но через час вспомнил их и задумался. Возможно налет на Кудиновский прииск — это лишь отвлекающий маневр, целью которого выманить все силы казаков. А пока они идут давать отпор и пока будут бессмысленно ждать хунхузов на переправе через Аргун, совершенно не ведая что здесь творится, хунхузы спокойно зайдут в город и обчистят его не напрягаясь. У меня от догадки аж побежали мурашки по спине. Сука! Вот что морда китайская задумал. Как назло, Ляо Фынь был в лавке и уйти не представлялось никакой возможности. Я написал записку и приготовился ждать Ефима потеряв покой. Он явился после полудня купить гвоздей и чаю. Я незаметно сунул ему в руку записку и тихо прошептал срывающимся голосом:

— Фима, бросай все! И чеши как можно скорее за Ольховским и казаками! Иначе хана. Они специально выманили их из города.

Ефим понял в чем дело и, позабыв чай и гвозди, вылетел из лавки.

— Что это с ним? — поинтересовался Ляо Фынь.

— Деньги забыл, — брякнул я первое, что пришло на ум.

Утром в город вошли хунхузы, вооруженные хорошим оружием американского образца, которое, как потом установило следствие, им продал владивостокский купец Кайзер.

Раздались выстрелы и крики. Полицейский и его помощник попытались оказать им сопротивление, полицейского убили, помощника ранили. Работники русских купцов вышли было с охотничьим ружьями и дубинами на защиту своих торговых предприятий, но увидев перевес в живой силе и оружии, разбежались, не желая погибать за хозяйское добро. Начался грабеж города. Причем хунхузы совершенно не трогали простое местное население. Их интересовали лишь финансовые учреждения города, золото, которое было готово к отправке на запад России и дома богатых купцов, так что в целом грабеж города протекал очень тихо.

Но ближе к вечеру вдруг послышались выстрелы, сначала одиночные потом уже целая трескотня, ржали лошади, слышались крики — в городе шел самый настоящий бой. Ляо Фынь до этого благодушно попивающий чай вскочил и выбежал на улицу. Через несколько минут он вернулся и растерянным видом завопил:

— Бежать, Семка! Казаки вернутся в город решили! Как? Почему⁈

Он забегал по лавке начиная собирать вещи. Первым делом вытащил из-под прилавка кожаный мешок и притащил из сейфа шкатулку с золотом. Осторожно, насколько это позволяли дрожащие руки, пересыпал золотой песок и покидал туда золотые самородки. Основательно его завязал и притащил толстую папку с бумагами, к ней несколько пачек с ассигнациями. Не мешкая ни минуты, покидал в холщовый мешок еще какие-то вещи и направился к черному выходу из лавки.

Но я ему перегородил дорогу. Он удивленно уставился на меня:

— Ты что Семка?

— Я тебя не выпущу, — твердо сказал я, доставляя кольт и взводя курок.

— Семка, ты денег хочешь? — заискивающе заулыбался Ляо Фынь

Но я видел, как он сжался словно пружина, готовясь к удару. Я сразу отступил на шаг и направил ствол пистолета ему в грудь.

— Ни шагу, косоглазая обезьяна! Все что я хочу, это сдать тебя, лживый пройдоха, с потрохами казакам, а они уже решат, что с тобой делать. Потому что это ты навел бандитов на город.

— Гоуи пии, жуангиби та ма де! Као ниума! — заорал он.

— Я твоего кошачьего языка не понимаю, — ответил я, догадываясь, что он только что меня обругал самыми грязными ругательствами.

Снаружи приближался топот и крики казаков. Ляо Фынь понял, что тянуть больше уже нельзя. Бросил в меня мешок, и сбил с ног ударом кулака в лицо. Он резко выхватил нож и попытался ударить меня в горло. Но ткнул в плечо — я вовремя перекатился и успел выстрелить. Честно говоря, у меня и в мыслях не было убивать его, с меня уже хватило одного убийства, когда я ненароком застрелил несчастного Сашку Глаза. К счастью, моя пуля попала ему в руку, которой он держал мешок с золотом. Он с отчаянным криком выронил нож и свою драгоценную ношу, чуть остановился пытаясь раненой рукой поднять тяжелый мешок, но поняв тщетность своих усилий, ломанулся в дверь, так как по площади Гостиного двора уже слышался стук копыт казацких лошадей. В данный момент патологически жадный человек оценил свою жизнь важнее золота.

— Мы еще увидимся Семка! Я лично с тебя с живого сниму шкуру и натру тебя солью с перцем!

Крикнул он и исчез за дверью. Через минуту в лавку ворвались казаки и сам Егорий Николаевич Ольховский. Я молча показал им на дверь черного хода. Они пустились в погоню за Ляо Фынем, но, как оказалось, впустую — он исчез. Еще около полутора часов шел бой. В итоге восемнадцать хунхузов было застрелено, около двадцати получили ранения разной степени тяжести.

А шестьдесят человек попали в плен казакам. Они сидели понурые, на площади у Гостиного Двора, связанные друг с другом косами, некоторые самые буйные с колодками на ногах, чтобы не смогли удариться в бега. Около десятка бандитов успели уйти. Но Ольховский пустил за ними охотников за головами из тунгусов и бурятов, не сомневаясь, что завтра же они принесут доказательства — окровавленные косы убитых хунхузов.

Из казаков ранения получили десять и погиб всего один… Мой наставник по верховой езде, добрейшей души человек, молодой казачок Алешка.

Склад и лавки Ляо Фыня конфисковали в казну города, а вот золото его так и не нашли. Хунхузов из числа китайцев передали властям китайской империи. Как сказал Егорий Николаевич:

— Участь их незавидная, сударь мой. Жестоко казнят. Отрубят головы и развесят на площадях за косы. Будут висеть как луковицы. Если бы схватили Ляо Фыня, его казнь еще более лютой была бы.

Чуть лучше ожидала участь хунхузов из российских подданных. Их отправили в Читу, откуда они, по кандальному этапу, пополнят ряды огромной армии российских каторжан. Я же быстро оправился после ранения ножом, потому что оно было неглубоким, лезвие прошло вскользь, но мы с Ефимом задержались в Нерчинске, так как я помогал другим раненым казакам, доставал пули из мягких тканей, делал перевязки, зашивал большие раны. Покончив со всеми делами и обязательствами перед доктором Бредневым и Ольховским, мы с Ефимом засобирались в дорогу. Егорий Николаевич сделал попытку уговорить меня остаться, но в конце концов, скрепя сердце, благословил и отпустил. Я хотел вернуть ему его Кольт, но он настоял, чтобы я оставил его у себя в память о нашем знакомстве.

Мы с Ефимом сидели верхом на лошадях и с пригорка смотрели в сторону реки Аргун, где раскинулась древнейшая империя в мире. За нашей спиной небольшой и такой важный город для Российской империи Нерчинск.

— Ну что Ефим, куда направимся? Запад? Восток? Юг? На Севере уже как бы были…

— Дык кудаж Семен Семенович… Куды глаза глядят… Только вот плохо, душа моя проклятущая лишила нас всех средств. Ни копеечки не осталось, все спростала… Хорошо вот хоть казачки провиантом и лошадками снабдили.

— Не переживай Фима. Как-нибудь переживем, и добудем средства.

Улыбнулся я, похлопав по кожаному мешку, что был перекинут через переднюю луку седла. Приятно, черт побери, осознавать, что у ты обладаешь шестью с лишним килограммами чистого золота, а у тебя весь мир впереди… Пусть это даже и конец XIX-го века.