Разночинец

Глава 21

Финальная глава… как много в этом звуке…

Сквозь раскрытое окно старинного замка (или особняка) видны покрытые виноградниками горные склоны и голубая гладь моря под солнцем Италии… или Франции… или Испании, в общем под южным солнцем. А главный герой сидит в мягком кресле, потягивая легкое винцо и вспоминая былые дни: путешествия, приключения, битвы, красивых женщин…

Как бы хотелось начать финальную главу как-то так. А завершить, на мотив из «Соломенной шляпки», чем-то вроде:

Спокойно спи, Козьма Прутков…

Но нет, утлый челн судьбы Семен Семеныча Георгиева приткнуло к камню в стылых водах Финского залива, у баркаса течь, вокруг враги и главного героя надо спасать… или уже утопить зверским образом.

Хоть монетку бросай!

1881 год и далее…

Когда лодку стало заливать, пришлось возвращаться на камешек с которого отплыл и озаботиться приведением плавсредства в более или менее нормальное состояние, а то обидно будет потонуть буквально у берега Финляндии. Великое княжество хоть и имперская провинция, но уже не Россия. Эдакая свободная экономическая зона со своей Конституцией, парламентом, министерствами и валютой. Дай бог добраться или хотя бы доплыть до ближайшего островка, виднеющегося у горизонта. В общем день потратил сперва на устранение течи с помощью мха и тряпок, на которые пустил кое-что из вещей, а потом на недолгое плавание.

Следующую ночь я провел на островке побольше. Здесь были не только валуны, поросшие мхом, но и заросли кустарников, а также несколько сосен. В общем, в планах было с утра набрать сосновой смолы, более тщательно заделать источники течи и плыть к следующему островку.

А ночью меня довольно грубо разбудили. Островок оказался пристанищем то ли контрабандистов, то ли морских разбойников, хотя я и не слышал, чтоб в Финском заливе в конце XIX века орудовали пираты, но мало ли… Может, у них тут схрон, где закопаны бочки с пиастрами.

Вот честное слово, именно такие мысли меня посетили, когда я увидел себя в окружении бородатых морд самого злодейского вида. В отблесках костра они выглядели более зловеще, чем проклятый экипаж «Черной жемчужины». На этапе кандальники и то благообразней выглядели. Вот нафига мне надо было разжигать костер, надеясь что он не будет виден из-за камней и сосен?

К счастью бандюганы оказались обычными финскими рыбаками, как позже выяснилось, возвращающимися из Сестрорецка, куда они возили плоды своего промысла. Почему они сбывали улов в небольшом поселке, а не в столице, и почему плыли ночью — я спрашивать не стал. Не задавай неудобных вопросов и не получишь семь дюймов стали в сердце и пару фунтов камней в брюхо.

Кстати, рыбаки в начале разговора вполне умело меня обшмонали. Нашли и документы, включая справку от жандармов, и припрятанные двести рубликов. Хотя, казалось бы, я их так упрятал, что не найти.

Половину моего богачества составляла «ссуда» Ахвердова, возвращать которую я не собирался. И не чувствовал ни малейших угрызений совести по этому поводу. В качестве компенсации за избиение — это еще и мало.

Кому-то на такие деньги год можно жить, а то и два. А кому-то хоть и не пустяк, на карманные расходы, но и не столь уж значительная сумма. В общем: и не много, и немало. Слава богу финны на мои деньги не прельстились. А могли бы и топориком по темечку. Вон, Раскольников за триста рубликов старуху-процентщицу кончил, точней за триста семнадцать с копейками, что составляло его трехлетний доход.

Но бог милостив: финны оставили мне и жизнь, и кошелек.

А когда я представился механиком с парохода, так посчитали нашу встречу невероятной удачей — для себя. Востребованная оказалось профессия! У рыбаков на кораблике тоже был паровой двигатель, который барахлил и требовал наладки.

Вот честное слово: в который раз я убедился, что не ту профессию выбрал в юности!

В общем, их судно называлось балтийским кечем, было построено в Англии и там же оснащено паровым движком. На корпусе судна сохранилось прежнее название «Elizabeth», ниже которого было выведено краской «Liisa».

Рыболовная артель, владеющая кечем, находилась едва ли у Аландских островов, поэтому нам предстояло преодолеть еще чуть ли не больше половины длины Финского залива. Заодно будет время разобраться и с паровиком. Кстати, чем больше я знакомлюсь с паровыми машинами, тем больше в них влюбляюсь. Простые, неприхотливые, способные работать на любом топливе. Дрова, уголь, да хоть опилки и торф — прожорливому брюху топки без разницы.

Все проблемы паровиков, с которыми я столкнулся, происходили из-за недостаточного качества изготовления и/или низкой культуры эксплуатации. Вот и с этим была такая же история. Рыбаки — дети природы, «гуманитарии»-промысловики. А тут механизмы, технологии, пусть и простейшие. В общем, запустили ребята машину, особенно кривошипно-шатунный механизм. К концу плавания машина работала как часы, хотя я и обнаружил пару проблемных мест, где в будущем возможны поломки — о чем сразу предупредил финнов.

Эх, кто ж знал, что мне в жизни не будет хватать знания языков, и что среди изучаемых мной в вузе предметов не было металловедения. Или сопромата. Знать бы еще, что это такое.

Кстати, свою огненную машину рыбаки кормили экспортным кардифом, будто это эскадренный броненосец. А все потому, что привезти кардиф из-за моря обходилось в несколько раз дешевле, чем доставлять уголь с российских месторождений. Это был как раз тот случай, когда поговорка про море, телушку и полушку не работала.

«Лииса» принадлежала рыбацкой артели, владевшей, кроме кеча, еще и несколькими баркасами, и использовалась для доставки продукции потребителям. Торговали финны не сырой рыбой, а сушеной и копченой, копчеными рыбьими пузырями, поставляли балыки, икру и визигу. Черт возьми! В Балтике этого времени еще водились осетровые и велась их промысловая добыча! Как говорится: неожиданно! В общем, богато жили кооператоры.

В частности мои «спасители» вполне легально доставляли в Сестрорецк продукцию их артели. А кроме рыбы в поселок поставлялись и различные рыбные деликатесы.

Подозреваю, что среди балыков прятались и другие «вкусные вещи», пусть и не всегда съедобные, но такие желанные покупателям, что на них всегда имелся спрос.

Как я понял из разговоров, кеч посещал не только Сестрорецк, но и совершал зарубежные вояжи в порты Германии, Дании и Швеции. Командовал экипажем шкипер Эйно Лайне, блондинистый здоровяк, с красной обветренной рожей, по которой было видно, что владелец академиев не кончал. И вправду, образование шкипера — гимназия и коммерческое училище. А вот его младший сын уже учился в университете Стокгольма. Старший ограничился знаниями, полученными в высшей коммерческой школе Любека, и уже вошел в семейный бизнес. Видать дела у рыбаков шли неплохо, и их бизнес приносил ощутимую прибыль.

Финляндия использовалась Российской империей, да и другими странами, для обхода всяческих препон в торговле. Через княжество шла «официальная контрабанда» из России и в Россию. А в таком деле рядом с государственным интересом всегда найдётся место и для частной инициативы. Имперские сановники проворачивали миллионные сделки, местное население делало свой маленький гешефт. Вот и владельцы «Лиисы» и пользовались имеющимися возможностями.

Базой артели оказалась деревенька на одном из многочисленных островов. К тому времени как мы туда приплыли, финны убедились в моей квалификации механика. И я получил от них предложение, от которого было трудно отказаться.

Староста деревни и, по совместительству, глава рыболовной артели, к слову — старший брат капитана «Лиисы» по имени Матти Лайне, предложил мне отправиться в Чили, в качестве механика.

Дело в том, что в этой далекой южноамериканской стране обретался младший из братьев Лайне, Олли. У него из-за живости характера в свое время возникли разногласия с финским законом, из-за чего он был вынужден покинуть родные края. Обосновался Лайне-младший на самом краю географии, где ему удалось сколотить некоторый капитал. Олли был владельцем фирмочки, одной из нескольких, поставляющих продовольствие чилийской армии в ходе Второй тихоокеанской войны. Сейчас у него три небольших паровых кораблика, с помощью которых он перевозит продовольствие вдоль побережья. Война тем временем продолжается, боливийские партизаны препятствуют поставкам по сухопутным дорогам, и Олли подумывает приобрести четвертое суденышко. Вот только с механиками в Чили еще хуже, чем в России.

В общем, звезды сошлись так, что мне выпала дальняя дорога на юго-юго-запад. Но прежде чем отправиться в путь следовало получить какие-то более или менее легальные документы.

Мне предложили стать англичанином.

Нет, сперва поинтересовались, какими иностранными языками владею. И когда я сказал, что английским на троечку, пригласили какого-то дядьку, по фамилии Сиканен. Кроме смешной фамилии дядька владел еще и несколькими языками, но на английском говорил еще хуже, чем я. После своеобразного экзамена мне предложили стать англичанином, и уже в этом качестве отправиться в Чили.

Против путешествия в Южную Америку я ничего не имел. Но англичанином становиться как-то не тянуло. А с моим аристократическим сибирским акцентом это было и проблематично. Да и сомнения испытывал, что британские власти одарят меня книжицей с двухспальным лёвою.

Финны посоветовались о чем-то, часто упоминая Сиркка Халла, после чего мне заявили, что всё решаемо, а пока мне недельку следует пожить на небольшом острове неподалеку, чтобы подготовиться. В чем будет заключаться подготовка — не объяснили, но на месте нас встретила весьма симпатичная блондинка с голубыми глазами, которая и оказалось той самой Сиркка Халлой или как оно правильно звучит.

Мужики что-то на финском объяснили Сиркке, на что та оценивающе меня оглядела, после чего одобрительно кивнула. Финны уплыли, а финка пригласила зайти в жилище. Ни на русском, ни на английском она не говорила, а я не знал финского. Но он и не потребовался… Меня усадили за стол, накормили, напоили… и, скорей всего, спать уложили, но этого я уже не помню.

В дверь постучали, после чего в кабинет станового пристава заглянул полицейский урядник:

— Господин коллежский секретарь, к вам староста Матти Лайне с… э… сопровождающими лицами.

— Какими еще сопровождающими лицами? — удивился пристав, но уже в следующий момент всё разъяснилось.

Знакомые нам староста и знаток английского затащили в кабинет тело, в котором с трудом можно было угнать нашего героя. Тело распространяло сильнейший запах сивухи.

— Что это еще? — от возмущенного удивления пристав даже привстал с кресла, опираясь кулаками о стол.

— Здравствуйте, господин Сусси! — поздоровался староста, а Сиканен сделал попытку поклониться. Учитывая что при этом приходилось удерживать едва стоящее на ногах тело, поклон нельзя было назвать удачным.

— Здравствуйте, господин Лайне. Господин Сиканен. Чем обязан? Что происходит?

— Вот, англичанина привезли.

— Англичанина?

— Да. С «Каледонии».

— Присаживайтесь. И англичанина усадите, — предложил пристав, опускаясь обратно в кресло. — «Каледония», «Каледония»…

— Это судно, которое затонуло полгода назад.

— Вспомнил, вспомнил, слышал, слышал. Но полгода… Где можно было бродить полгода? Где вы его хоть нашли?

— Его приютила Сиркка Халла.

Услышав знакомое имя, англичанин встрепенулся:

— Силкка Халла! О! — пьяный показал два больших пальца, всем видом изображая восторг.

— Понятно, — кивнул пристав и вздохнул. — Документы-то у него есть?

Староста положил на стол кожаную папку, называемую bowgett или breast wallet, прародителя современных бумажников. Пристав раскрыл кошелек и ожидаемо обнаружил в них побывавшие в воде и слипшиеся листы каких-то бумаг, разобрать на которых хоть что-то не было никакой возможности. Лучше сохранились банкноты, хотя и они имели плачевный вид. Три однофунтовых бумажки, пять фунтов какого-то Клайнсдейл-банка и акцепт на двадцать фунтов с датировкой 1877 года Банка Глазго.

— Вот ведьма! Удружила! — сквозь зубы проговорил пристав. И добавил упавшим тоном: — И что теперь делать?

— Оформлять и пусть валит в свою Англию. Кстати, его вроде Джордж зовут.

— Надо опросить, — смирился с предстоящей работой пристав.

— Эй, англичанин! — окликнул иностранного гостя Сиканен.

— Not English. Scott! — отвечал найденыш.

— Оно и видно, что «скот», — последнее слово пристав произнес на русском, а затем перешел на английский, ну как он его понимал и умел. — Джордж, сейл аут…

— Yes, they were sailing… George, Harris and… I’m not fat, — пробормотал пьяница и принялся звать и даже свистеть. — Montmorency! Montmorency!

— Ты Джордж Харрис? — уточнил пристав.

— No! No! — запротестовал брит. — Harris sings couplets. Every to garden!

— Что он говорит? — поинтересовался пристав у Сиканена, которого знал как знатока языков.

— Харрис этот, выходит, куплетист. А дальше бред какой-то! Все в сад! — перевел полиглот.

— Yankees go home! Go!

— Какие мы тебе янки? — рявкнул Сиканен. — Как тебя зовут, пьянь? Ват ис йо нейм?

— Георг Александр Ярк, сэр! Судно «Каледония», порт приписки Абердин, сэр! — вполне по-человечески, и даже почти на финском, ответил мореман, после чего, исчерпав все силы, обмяк на стуле и заснул.

— Уберите, — махнул рукой пристав, записывая для памяти данные клиента.

Очнулся я в доме старосты. Голова раскалывалась, организм испытывал сушняк, что та колючка в Сахаре. Комнату, дом, остров и наверно всю Финляндию раскачивало как на качелях. Что же это я такое пил? И главное сколько? Под черепушкой время от времени стучали друг об друга, какие-то воспоминания с ощущениями, взрываясь от этого что те фугасы. И мысли, обрывки мыслей… На английском, блин, на английском!

Yesterday, all my troubles seemed so far away.

Now it looks as though they’re here to stay.

Oh, I believe in yesterday.

Это что? Я пою? В самом деле? У меня же голос как у Каррузо в исполнении Абрамовича! У гиены приятней.

И виделась женщина, внимательно слушающая песню. И от ее красоты бросало в жар. И чудилось белое женское тело, горячее и ненасытное. И всякие непотребства. Много, много, слишком много всякого и разного, где можно и как можно, и даже как нельзя. Так что и фантазия пасовала, и сил не осталось.

Я пил, и напитки, и любовь, и меня выпили досуха, до самого донышка.

И вновь всё кружится… Ну здравствуйте, обморок и забытье!

А где-то из той космической темноты, что была до рождения мира, доносится:

We are the champions!

We are the champions!

Оf the World!

Ненавижу Квин и Меркури! Но как поют, собаки!

У моего ложа стоял Матти Лайне, в белой рубахе, как архангел, а рядом ангел Сиканен.

— Что он бормочет? — спросил Матти.

— Что-то поет на английском. Это из него ведовство Халла выходит.

— Не перестаралась ли Сиркка? Как бы он skotom не остался.

— Сиркка опытная ведьма! Очухается!

Когда я очнулся в следующий раз, комнату самую чуточку покачивало, но опасений, что Финляндию вот-вот куда-нибудь унесет со всеми ее гранитными скалами, островами и озерами уже больше не было.

Стакан простокваши ухнул в желудок, унося с собой остатки похмелья, а горячая уха по-царски со ржаным хлебом и еще с одним стаканом простокваши совершенно вернули меня к жизни. Хлеб, к слову, прямо при мне сняли с жерди, разломив пополам. Под потолком за кисеей висело еще несколько таких же лепешек с дыркой. Очень непривычный для меня способ хранения хлеба. Заканчивала обед густая простокваша виили с целой пригоршней лесных ягод насыпанных сверху горкой. Она была настолько густая, что ее надо было есть ложкой.

Фух! Жив-здоров и полон сил, хоть сейчас к Сиркка Халла!

При воспоминании о прекрасной финке заныло в сердце и внизу живота. Приворожила, как есть приворожила, ведьма!

Я посмотрел на братьев Лайне — они оказали мне честь разделить трапезу и сидели напротив.

Эти меня к ведьме не отпустят. Даже на денек, даже на минутку. Потому как могу там у нее на хуторе и остаться, пока не выгонит. Помню я судьбу конунгов Норвегии Харальда Прекрасноволосого и Эйрика Кровавого Топора, отца и сына, которых околдовали финки и держали их в повиновении до самой смерти, своей или мужа.

Home is where the heart is! Вот только мое ли это сердце говорит? Или это наведенные мысли, колдовство?

И еще одна мысль царапнула, но была столь обидна для моего самолюбия, что я поспешил ее отбросить, забыть!

Давайте оставим прошлое прошлому. Let bygones be bygones.

Визит к ведьме точно не прошел даром. Я теперь и думаю по-английски. Не Уинстон Черчилль, конечно, но запасец слов для среднего англичанина сойдет. А ведь все вытащено из моей памяти! Много там накопилось всякого — песен, фраз из фильмов.

To be, or not to be, that is the question:

Whether 'tis nobler in the mind to suffer

The Slings and Arrows of outrageous Fortune

Or to take arms against a sea of troubles,

And by opposing, end them. To die, to sleep.

Вот! Помню даже Шекспира, а не только песенки популярных групп.

Финны и не понимают, какое сокровище рядом с ними. Сиркка такое бы могла выудить из моей памяти! Но лучше и не думать о таком. Оказаться в клетке, пусть и золотой — так себе перспектива! Лучше уж уехать в Чили, здоровее буду.

К слову, я теперь Георг Александр Йорк, матрос с затонувшего полгода назад британского судна «Каледония», порт приписки Абердин.

С именем было все понятно: я хотел просто перевернуть имя и фамилию. Вместо Георгиева стать Георгом, а вместо фамилии использовать имя. Свое настоящее имя, Ярополк, правда в сокращенном варианте — Ярик. Как Ярик стал Йорком — не помню и не представляю… Что касается Александра, ну вот хотелось мне такое имя. Я даже хотел так назваться в самом начале своих приключений, но почему-то выбрал себе Семен Семеныча. Так что нечего удивляться тому, что со мной происходило дальше. Вот действительно: как вы яхту назовете… Посмотрим, как с новым именем все повернется.

Официальные документы из полицейской управы у меня есть, как и справка местного морского начальства, что пароход «Каледония» затонул тогда-то, там-то и там-то, широта, долгота. А я значит служил на утонувшем корабле. Финны утверждают, что помогут поменять финские бумаги на британские у консула в Германии. Не верить мне нет повода.

Но прежде чем отплыть, мне предстоит съездить в Або, чтобы посмотреть несколько паровиков. Братья Лайне, как понимаю, хотят убедиться, что я не растерял своих знаний механика. Знали бы они, что, собственно, таковых знаний у меня-то никогда и не было! С другой стороны, и мне практика полезна. Это и дополнительные деньги, и опыт, что еще ценнее.

В Германии без проблем поменяли в британском консульстве временные бумажки. В Чили добраться можно было двумя путями: за свои средства приобрести билет из Гамбурга до Нью-Йорка, оттуда до Вальпараисо, возможно через Буэнос-Айрес. Этот путь был самым быстрым, надежным и, при известных затратах, самым комфортным. Но при этом и весьма дорогостоящим, если я не хотел провести все плавания в трюме среди нищих эмигрантов. Но выяснение стоимости плавания поставило на этой идее крест. За билет второго класса просили в среднем 150* рублей. За эти деньги ты получал место в каморке на два или четыре человека и кое-какой сервис, например, разрешение прогуливаться на палубе, посещать буфет и курительный салон, иногда на судне предлагался ресторан второго класса и даже доставка блюд в каюты. Естественно, все это за дополнительную плату. Плавание в третьем классе стоило от 50 до 100 рублей. Правда, тебя сразу, еще в порту, помещали в специальный двор, отделяющий эмигрантов от остального Гамбурга и от чистых пассажиров. Это же правило действовало и на борту. Но! Оказывается, пароходы составляли все еще не самую значительную часть трансатлантического пассажирского флота. Большинство кораблей на этих линиях все еще были парусниками. А там все было еще грустнее. Билет для трюмного или палубного пассажира, да они именно так и назывались, стоил около 40 рублей, но где ты будешь спать и есть — это твоя забота. А вот билет в каюту стоил — пабам! — от полторы тысячи рубликов и больше. Зато вам гарантирован высочайший сервис, столование с капитаном, и путешествие по живописному морю без сатанинского пароходного дыма.

(*Цены исчислялись в фунтах стерлингов, да вот беда, перевод в российские рубли в 1881 году давал большой разброс, поэтому прости, читатель, цены указаны, опираясь на более поздние николаевские золотые рубли, т. е не по официальным 6 рублей серебром за фунт, а за 10. Кто ж в Германии даст официальный курс, да еще за казначейские билеты).

В общем, не по моему бюджету такие круизы. Тем более, что мне еще до Чили добираться.

Финны настойчиво предлагали оплатить поездку в долг, но я твердо отказался.

Оставалось искать места механика на трампах, и плыть на «перекладных». Но этим мне предстояло заняться самостоятельно. «Лиисе» уже пора было отправляться в обратный путь, да и у Сиканена, взявшегося сопровождать меня в поездку, были дела.

Не продумали братья Лайне этот момент. Точнее, они первоначально желали опутать меня долгами и отправить третьим классом, но тут уж я уперся. Вот и образовался затык.

Сиканен уж собрался уезжать, когда примчался мальчонка с запиской от какого-то его знакомца. Мне предлагалось сразу два роскошных варианта. Первый — место на новейший пассажирский лайнер «Эльба», спущенный в этом году и отправляющийся в свой второй трансатлантический рейс. Койка в двухместной каюте обойдется мне всего в 70 рублей, практически по цене третьего класса. Вторым вариантом был пароход, на который срочно потребовался механик. За переход до порта Арика, что ныне принадлежит Чили, предлагалось сорок фунтов стерлингов. Весьма и весьма щедрая оплата на сегодняшний день.

А цена вопроса всего десять немецких марок за подробную информацию о судне и за рекомендацию в контору найма. Да не вопрос!

Херра Сиканен в последний раз оказал мне услуги переводчика, и вскоре я узнал, что есть вакансия в Бременхафене на голландский пароход «Fellinger», построенный в Британии в 1879 году и вот буквально на днях приобретенный у бритов голландской компанией с финским названием, без бумажки и не выговоришь. Stoomvaart Maatschappij Insulinde. Ну, да это к слову. А важно то, что перед покупкой голландцы заставили произвести полную переборку судовых механизмов под присмотром своих специалистов. Так что с машиной проблем не ожидалось, а вот знакомство с достижениями британской техники мне не помешают.

Голландцам подвернулся срочный и весьма прибыльный рейс, вот они спешно и набирают экипаж.

Срочность объяснилась, когда на судно перед отплытием поднялся чилийский офицер. Груз явно предназначался чилийской армии. А банкет оплачивали явно бриты, так как и оплату остальные члены экипажа, как позже я узнал, тоже получали в фунтах. Кстати, большинство, в отличие от меня, дурака, еще и аванс получило.

На западном побережье Южной Америки шла война, которую вели Боливия и Перу против Чили. Хотя в действительности борьба велась — чужими руками — между Северо-Американскими Соединенными Штатами и Объединенным Королевством Великобритании и Ирландии, о чем в европейских газетах писали открыто. Впрочем, в настоящий момент Британия и США, особенно США, уже терпели убытки и пытались погасить конфликт. Безрезультатно.

Но у британцев видно были более устойчивые позиции, и судя по тому, что они финансировали отправку корабля явно с военным снаряжением, они все еще поддерживали чилийцев. Хотя и действуя с использованием чужого флага: корабль голландский, груз германский.

Отплытия я не видел, находился у паровой машины. А вот когда прошли Ла-Манш и, оставив на траверзе французский Брест, вышли в открытое море, я улучил момент, чтобы бросить взгляд на оставшуюся за кормой Европу.

Прощай благообразная Россия, умытая и сытая; прощайте голубые мундиры и голубые души; прощайте абреки горных диктаторов, кулаками вбивающие любовь к царю; прощайте графы с хитрыми подходцами; прощайте психопаты-революционеры и все, кому что-то было нужно от моей тушки! Прощай и ты, чумазая Европа!

Стоп! Снято! В смысле написано.

Отличный финал с открытым концом.

Герой на фоне восходящего солнца смотрит на удаляющийся европейский берег, а рассвет красит триколор на корме в багровые тона. Где-то так…

Хотя по традиции следовало бы завершить главу, устроив внезапный несчастный случай, например, взорвав пароходные котлы и отправив героя на бочке по морю-океану. Но глава-то финальная: пусть плывет благополучно.

Вместо титров с фамилиями создателей и благодарностями в адрес спонсоров, которых и нет собственно.

А на прощанье я скажу…

О той войне Тихоокеанской…

Так вот, в описываемое время на западном побережье Южной Америки шла война, которую вели Боливия и Перу против Чили. Хотя, как сказано выше, САСШ и Британия сошлись в борьбе за прибыли. Конфликт спровоцировали США, в духе провозглашенной ими доктрины Монро. Руками своих боливейских агентов они попытались отжать у британцев контроль на огромными месторождениями селитры, стратегического сырья, значения которого в XIX веке невозможно переоценить. И американцам почти все удалось, но они привыкли действовать нагло, нахраписто, и именно так поступили и их агенты и марионетки, спровоцировав конфликт с Чили. Вооруженные силы Перу и Боливии значительно превышали по численности чилийскую армию, насчитывающую менее трех тысяч человек. Но чилийцев готовили германские офицеры по прусским лекалам с учетом опыта франко-прусской войны. Армия получилась небольшой, но хорошо подготовленной, структурированной и имеющей на вооружении бельгийские винтовки образца 1871 года и семьдесят полевых орудий Круппа. Её главным оружием был офицерский и сержантский костяк, позволяющий быстро развернуть массовую (по масштабам Южной Америки) и вполне управляемую армию. Начиная с батальонного уровня все подразделения имели штабы, укомплектованные кадровыми офицерами. И вот на месте трех тысяч штыков выросла тридцатитысячная армия.

Объединенная армия союзников насчитывала более восьмидесяти тысяч человек, но чилийцы на суше быстро в пух и прах разнесли противников. Чилийский флот полностью контролировал прибрежные воды.

Боливия и Перу все еще имели превосходство в численности сухопутной армии, но офицеры имели низкую подготовку, солдаты недисциплинированны и плохо вооружены. У них не было даже карт собственных стран, в отличие от тех же чилийцев. Не помогла даже тотальная мобилизация, в армию сгоняли пеонов с полей, индейцев, из тех, что оставались еще в своем природном состоянии, и даже немногочисленных восторженных студентов.

Война приобретала все более ожесточенный характер. Стороны не брали пленных.

Но самое главное! Бизнесмены и США, и Британии терпели значительные убытки! А это было недопустимо.

В конце 1880 года США выступили с мирной инициативой, да и британские парламентарии высказывались, что пора прекратить бойню. Противоборствующие стороны сели за стол договоров — и ни о чем не договорились. Виноваты в этом были множество причин, от несовпадения интересов США и Британии, и разницы в понимании ими справедливости, до амбиций проигравших генералов

И тогда вновь заговорили пушки и полилась кровь.

17 января 1881 года чилийцы захватили Лиму, столицу Перу, но это не привело к окончанию войны, превратившейся в партизанскую и длившуюся до конца 1883 года.

Вот в эти края и отправлялся герой нашей книги.

Но это все излишняя для читателя информация, предназначенная лишь для того, чтобы подчеркнуть образованность автора главы, почерпнутую из инета. Ну и чтобы усыпить, убаюкать читателя…

А для тех кто не уснул, и не бросил чтение, продолжим рассказ.

Сюрпрайз!

Честно! Ну нельзя было удержался, чтобы не похулиганить…

Так о чем я? Чумазая Европа… В любом российском чиновном человеке живет святой подвижник: достигнув известных должностей и состояния, вместо того, чтобы валять после бани в свое удовольствие крепких девок, отправляются на духовный подвиг, блудить с грязными парижскими кокотками и дышать смрадом Темзы. Потом все это обернется для них шоферскими тужурками и бабочками или косоворотками официантов. Я это все еще смогу увидеть собственными глазами. В семнадцатом мне уже будет уже за шестьдесят, но это еще не тот возраст, чтобы страдать деменцией.

Загудел пароходный ревун, выбросив в небо белую струю пара и вернув меня в действительность. Издали донесся сигнал идущего встречным курсом судна. Последний раз бросив взгляд на удаляющуюся полоску земли на горизонте, я спустился в котельную.

Все дальнейшее плавание ваш покорный слуга чуть ли не буквально безвылазно провел в машинном отделении, не столько обслуживая, сколько изучая паровую машину во всех ее тонкостях. Впрочем, забот хватало. Одиннадцать тысяч миль или двадцать тысяч километров под парами — это вам не кот начхал. Случались и поломки, но не такие, чтобы задержать плавание. Впрочем, моя работа нареканий не вызывала, старший механик и капитан были мной довольны. Сколько там я занимался паровиками, а глядишь ты! Оказывается природный талант! Хоть и гуманитарий.

Пересечение экватора прошло в мою смену. Однако никаких ритуалов по этому поводу на корабле проводить не стали. Зато теперь имею право носить в ухе серьгу… Но не стану.

Маршрут был проложен таким образом, что время от времени мы заходили в порты для бункеровки. Как-то так вышло, что все заходы в порты приходились на мои смены. Впрочем, и особого желания посещать иноземные города у меня не возникало. Стоянки, как и свободное от вахты время, я использовал для чтения различных учебников и справочной литературы, и упражнялся в языках, благо экипаж подобрался интернациональный.

Каждую ночь мне снилась Сиркка Халла. Но бросать все и возвращаться в Финляндию я не собирался, как бы сильно этого не хотелось. Меня останавливала мысль, что рядом с этой женщиной сейчас я могу быть разве что в роли домашнего работника и сексуальной игрушки, пока не надоем. Она на меня и внимание обратила только по просьбе Матти Лайне. Что-то он ей обещал за то, чтобы она заставила меня на время забыть, что я русский и ощущать себя англичанином. Гипноз, внушение, завязанные на какие-то колдовские обряды. И как не обидно для моего самолюбия, мне кажется, секс являлся всего лишь частью какого-то ритуала. Чтобы такая женщина захотела быть рядом с тобой, надо ее покорить. Надо быть конунгом или мудрецом, а не офисным планктоном в самой его ничтожной ипостаси: бюджетник низкооплачиваемый средне… нет, усредненнопедагогический.

Бежит, торопится земля

Вокруг своей оси вертеться.

И как кораблик без руля

Я мчу по жизни быстротечной…

Это буквально обо мне. Кораблик без руля. С самого момента моего попадания в нынешний век плыл, отдавшись на волю обстоятельств. Хуже того, все, что происходило со мной, определялось другими людьми. Иногда настроенными ко мне благожелательно, но чаще откровенно враждебные мне, но скрывающие свои намерения под улыбчивыми усами.

Так и плыли, вспоминая минувшее и изучая новое.

К месту назначения, порт Арика, пароход прибыл спустя полтора месяца с момента отплытия. В этот раз, для разнообразия я был свободен от смены.

Порт был небольшой, у причала стояли всего два судна. Да на рейде виднелся какой-то военный корабль, причем парусный, весьма архаичного вида. Корвет или шлюп, я в этом не разбираюсь.

Маленький порт, крошечный городок, застроенный главным образом какими-то глинобитными хижинами, и даже гора, возвышающаяся над городом и гаванью, не поражала своим размером. Все рыже-песочное, выгоревшее на солнце. И все вокруг города такое же желто-коричневое, холмистое, хотя скорей гористое, лишенное какой-либо растительности. Пустыня.

Корабль встречала группа чилийских офицеров верхом, среди которых выделялся какой-то генерал или полковник. Все были одеты в тёмно-синие мундиры, кепи с красным верхом и красные штаны. Я то думал, что нас сопровождал морской офицер, поэтому у него форма такая. А у сухопутных чилийских вояк будет нечто напоминающее германские мундиры, как это было в мое время. Но глядишь ты, встречающие были одеты как французские военнослужащие времен Наполеона Третьего. Но и офицеры, и рядовые выстроенные поодаль, имели вид бравый и совершенно не опереточный, как я ожидал от Латинской Америки.

Главным грузом оказались десяток пушечных стволов, предназначенных, как я понимаю, на замену поврежденным и расстрелянным. По крайней мере после того, как стволы погрузили на телеги и увели, пристань покинул и генерал со своим штабом. За выгрузкой остального привезенного в трюмах «Fellinger» остались наблюдать наш сопровождающий и какой-то офицер из местных, в компании нижних чинов и кучи грузчиков, которыми оказались — пабам! — настоящие китайские кули. Командовал грузчиками китаец в чилийском солдатском кепи и с саблей на перевязи.

Как пояснили любопытствующим матросам чилийские солдаты, эти кули были из числа тех, что на положении рабов добывали селитру в карьерах. Да и вообще, китайцев в Перу было множество, возможно, около ста тысяч. Никто их не считал. Они трудились в рудниках и карьерах, на сахарных плантациях, прокладке дорог и вообще на всех тяжелых и непрестижных работах, часто работая за еду. И вообще, кули не пользовались никакими правами и воспринимались властями едва не как животных. Неудивительно, что с началом войны китайцы при первой же возможности подняли восстание и перешли на сторону чилийцев.

Мое внимание привлек один из корабликов у причала, с капитанского мостика которого за нашей разгрузкой наблюдал красномордый белобрысый бородач, точная копия Эйно Лайне. По крайней мере издали. Я даже попросил подзорную труду у старшего механика, чтобы в этом убедиться.

Так вот какой ты чилийский Оле-Лукойе, младший из братьев Лайне.

Не уверен, что Лайне-младший прибыл в Арику специально по мою душу. Но и не удивлюсь если выяснится, что Олли знал о приблизительных сроках моего ожидаемого прибытия. Название корабля, дату отплытия и маршрут ему скорей всего телеграфом сообщил Сиканен. А в порту Вальпараисо я бы заплатил кому-то из служащих, чтобы предупредили, когда туда прибудет «Fellinger». Мы заходили в этот порт передать почту и получить уточняющие указания для сопровождающего груз чилийского офицера.

Можно было бы считать, что мое плавание завершилось, но контракт предусматривал, что я останусь на корабле до возвращения того в Вальпараисо, где и получу расчет.

Впрочем, капитал и старший механик то вместе, то порознь заводили разговоры, что они бы не против, чтобы я остался на корабле. Капин даже намекал, что со временем я могу занять должность старшего механика.

А с Олли Лайне мы встретились уже на следующий день и на жуткой смеси русско-испанско-английско-немецкого согласовали свои действия. Если с его братьями я свободно говорил на русском, то Олли на чужбине подзабыл этот язык, а я еще не в должной степени овладел испанским. Да что там говорить, запомнил несколько десятков фраз и пару сотен слов за время плавания. Благо испанский на корабле знали около десятка человек, включая, естественно, чилийского офицера.

В общем, к концу месяца я занял место механика в пароходной компании Лайне, насчитывающей целых четыре небольших кораблика, предназначенных для каботажного плавания и оснащенных паровыми двигателями, и два парусных судна. Дела Олли шли неплохо, кроме перевозок он занимался заготовкой сельхозпродуктов, и имел пару рыбных «заводиков», где сушил и коптил рыбу опять же для нужд армии.

Первоначально я плавал в качестве механика на одном из судов, потом стали бросать на ремонт и отладку паровиков, да и вообще всех механизмов, с коими не смогли совладать местные умельцы. Не то чтобы я был великий инженер, но со своими обязанностями справлялся. Тем более, в этих местах с инженерами было не густо.

Зарплата моя подросла и была по местным меркам весьма и весьма достойной. Но мне этого было мало. Не довольствуясь имеющимся, я везде пытался найти новые возможности для себя. Например, я взялся за ремонт и отладку паровой машины монитора «Уаскар». Двигатель корабля был сильно поврежден в бою с перуанским монитором «Манко Копак», в котором погиб капитан корабля. Тогда чилийцам чудом удалось вернуть паровую машину к жизни и оторваться от врага. Однако с тех пор корабль сильно потерял в ходе и его преследовали поломки. Осмотр продемонстрировал, что «ремонт на коленке» не пошел паровой машине на пользу. Машине в дальнейшем потребуется капитальный ремонт, а еще лучше замена механизмов, а главное, котлов. Сейчас они в таком состоянии, что того гляди взорвутся. Тем не менее мне удалось вернуть движок к жизни и какое-то время он еще мог послужить. На испытаниях паровая машина паспортной мощности в полтора тысячи лошадиных сил смогла разогнать монитор до десяти с половиной узлов. Это меньше, чем двенадцать узлов по паспорту, но куда больше чем удавалось достичь чилийцам в ходе этой войны.

В результате корабль отправился в боевой поход к берегам Перу, а я получил щедрую премию.

В 1883 году война завершилась. Почти завершилась. А значит вскоре последует сокращение армии и, как следствие, снижение закупок. Но на Огненной земле вспыхнула золотая лихорадка и я почти убедил Олли обратить внимание на юг и наладить поставки продовольствия золотоискателям. Почти убедить, потому что неторопливый в принятии решений финн согласился отправить к Огненной земле один корабль. А мне пришлось вложиться в эту экспедиции всеми своими накоплениями.

Я помнил, что в Чили был обнаружен гигантский самородок весом в полтора центнера. Жаль, что не помню, когда и где. Когда — черт с ним. А вот где… Пусть там даже не чистое золото. В сегодняшних ценах это тысяч двадцать фунтов стерлингов. Хотя само по себе чудо природы стоит и поболее. За такой приз не грех и побороться.

Одним словом, следующие три года я провел в плаваниях от бухточки к бухточке вокруг всей Огненной земли. Один кораблик на паях с Лайне превратился в три, причем два из них полностью принадлежали мне. Я доставлял золотоискателям спиртное и консервы, одежду и инструменты.

А главное — женщин! Женщины — вот настоящая золотая жила Огненной земли. За женскую ласку рудокопы платили щедро, куда более щедро, чем даже за ром. Впрочем, это дело я поручил одному трансильванскому еврею, Исааку Шору по прозвищу Водичка, который специализировался на этом занятии на своей родине. Причем официально я к этому делу не имел никакого отношения. А неофициально держал сутенера за горло. Самым прибыльным из предприятий Шора был плавающий бордель, который Водичка называл в шутку Kaiserlich-königliches mobiles Feldbordell.

Трансильванец быстро и умело наладил работу на местах. С недобросовестными конкурентами он быстро расправился с помощью другого своего бывшего соотечественника и бывшего поручика австро-венгерской армии Давора Дукича, сколотившего на мои средства внушительный вооружённый отряд из далматинцев, которых в эти годы на Огненной земле оказалось немало, а в целом в Аргентине — еще больше. В основной массе это были мирные трудяги, разорившиеся виноградари. Но были среди них и те, кто с удовольствием менял мотыгу на винтовку.

Были у меня и свои золотодобывающие артели из тех же далматинцев. Одна из таких артелей столкнулась с группой головорезов, прибывших на баркасе под аргентинским флагом, и под угрозой оружия отнявших у далматинцев добычу, припасы и снаряжение.

Пришлось к месту происшествия отправиться Дукичу, который привез ко мне в Пунта-Аренас главаря этой банды. Молодчик чуть младше меня по возрасту держался с апломбом, представившись официальным представителем аргентинского правительства. Впрочем, никаких документов он предъявить не смог. А вот у меня все было оформлено чин по чину, и покупка участков земли, и разрешение на добычу. Власти на Огненной земле собственно не было никакой ни у Чили, ни у Аргентины, но я подстраховался, отправив доверенных и в Сантьяго и в Буэнос-Айрес. Как известно, чем больше бумаги — тем чище задница. К слову, звали наглеца Хулио Попер. Наградил же бог именем-фамилией.

Когда молодчик услышал, что его отправят в Рио-Гальегос и местный алькальд, с которым мои люди давно наладили взаимовыгодное сотрудничество, скорей всего приговорит его к исправительным работам, речь молодчика тут же изменилась. Он назвал себя горным инженером, закончившим Политехническую школу в Париже. Диплома горного инженера он, понятно, с собой не возил.

Когда я спросил его, почему он не остался служить во французской армии, молодчик посмотрел на меня непонимающе.

— Вы ведь закончили Политехническую школу, — пояснил я. — Семьдесят процентов «Иксов» идет в армию, тридцать в промышленность и науку. А что выбрали вы?

Авантюрист стал рассказывать, что он работал в США, на Кубе, Бразилии, совершил кругосветное путешествие. В общем, много слов — ноль достоверности. Видать он был таким же выпускником Школы, как и официальным представителем правительства Аргентины.

Тем не менее я решил использовать молодца, отдав его под начало Водички. Но сперва снял с него письменные признания в самых мерзких, с точки зрения Латинской Америки, грехах.

К слову, Водичка быстро нашел с Хулио общий язык, так как тот оказался вовсе не Хулио, а единоверец и почти земляк Исаака. Узнав об этом, я заставил Попера, как раньше Шора писать признания о тайном еврейском заговоре с целью организации на южной окраине Южной Америки еврейского государства. С подписями и отпечатком окровавленной ладони. Эх, не дай бог попадут эти бумажки в будущем конспиролухам, они такие теории о всемирном заговоре накрутят…

Дела шли неплохо. Через мои руки прошли уже почти три сотни килограмм золота, принеся больше пятнадцати тысяч фунтов чистой прибыли. А в будущем ожидалось только увеличение доходов. Тем более, что Олли Лайне наконец решился более серьезно вложиться в дело. К слову, Олли женился. Женился он на некой Марии Оливарес, происходящей из какого-то жутко старинного кастильского рода, чуть ли не герцогского. На самом деле ее имя и фамилия насчитывали с дюжину слов, из которых я запомнил только Гусман. Ну потому что знакомо. Но для Олли важней были не знатность жены, тем более что кроме бесконечного перечисления имен и фамилий девица ничего принести в качестве приданого не могла. А вот то, что она по матушке была троюродной кузиной жены влиятельного аргентинского политика Пеллегрини, для бизнеса Лайне было важней. И пускай этот бизнес по европейским меркам копеечный, но… связи, и даже намеки на возможные связи позволяют добиться большего. В общем, для Олли это была идеальная партия.

Бизнес рос, бизнес ширился…

А потом Лейне-младшего убили. Какого-то черта его понесло в трактир, да еще с женой — как раз в тот момент, когда там пьянствовала компания ирландцев. Один из которых не придумал ничего лучшего, как хлопнуть жену Олли по заднице. И тут у горячего финского парня сорвало крышу. Он полез в драку. За ним в сражение вступили его сопровождающие. В потасовке кто-то пырнул Олли ножом.

После похорон вдова хотела уехать, может, даже в Испанию. Какие-то деньги теперь она в наследство получила, кроме того, была готова продать мне компании Лайне и его долю в нашем совместном бизнесе. Но порешили, что я беру их во временное управление. Потому как суд да дело, а оказалось, что Мария Лайне беременна и это изменило ситуацию.

После смерти Лайне я озаботился оптимизацией работы полиции и созданием небольшой частной армии. Полиция щедро оплачивалась из моего кармана и практически принадлежала мне. Армия под командой бывшего германского капитана, была оформлена как частная охранная фирма. Дорого, конечно, но необходимо.

Забегая вперед скажу, что полиции работы хватило, как и головорезам Дукича, и они отработали каждый вложенный в них пенс. А вот армия, численностью в двести человек, использовалась исключительно как охрана особо важных объектов, но по большому счету не пригодилась. Хотя может и наоборот, наличие этой силы возможно остудило чьи-то горячие головы еще на этапе задумки.

Самородка в полторы центнера мы так и не нашли. Да и запасы золота оказались мизерными по сравнению с Калифорнией, Австралией или Сибирью.

Первоначально золото добывалось примитивным образом: кирка, лопата, таз, в лучшем случае — желоб, по которому струилась вода, промывая породу. Но затем на принадлежащих мне участках я решил использовать землеснаряд, специально сконструированный для работы на Новой земле и заказанный в Германии. Патент я продал производителю с условием, что все поставки подобных землеснарядов в Южное полушарие будут производиться через одну из моих компаний. Немецкую фирму я выбрал по двум причинам. Во-первых, меня устраивало качество их продукции. Но главное, германские банки предоставляли просто шикарные условия кредита, но при условии закупок продукции германской промышленности. Меня подобные условия устроили и соответственные документы были подписаны германскими представителями в Сантьяго.

Земснаряд для золотодобычи был изготовлен немцами в рекордные сроки. Я ожидал его прибытия к сентябрю, началу огнеземельской весны. А он прибыл буквально за полторы недели до Нового года. Своеобразный рождественский подарок.

После отладки и испытаний я запустил землеснаряд на другом берегу залива, напротив Пунта-Аренаса, где основные сливки по добыче золота были уже сняты.

Вот итог первых трех месяцев работы агрегата:

2 февраля, 1 килограмм 180 грамм.

9 февраля, 1 килограмм 057 грамм.

16 февраля, 2 килограмма 702 грамма.

24 февраля, 2 килограмма 022 грамма.

28 февраля (отработано 110 часов), 1 килограмм 092 грамма.

8 марта, 3 килограмма 434 грамма.

16 марта, 3 килограмма 445 грамм.

23 марта, 4 килограмма 340 грамм.

1 апреля, 3 килограмма 742 грамма.

8 апреля, 4 килограмма 617 грамм.

15 апреля, 5 килограмм 077 грамм.

Всего к 29 апреля — 39 килограммов 574 грамма, стоимостью 5342,5 фунта. (Один килограмм равен 32 унциям; стоимость 135 фунтов стерлингов). Обслуживание землеснаряда за три месяца с учетом амортизации и непредвиденных расходов — 1300 фунтов.

Эту бухгалтерию я передал чилийским налоговым органам, так как добыча велась на чилийской территории. А самое главное — передал одному из троих британских журналистов, на сегодняшний день обретающимся в Пунта-Аренасе. Вскоре статья была размещена в британских газетах, а затем перепечатана в некоторых европейских странах и США.

Глупо? Может быть. Но я успел уже понять, что продавать выгодней чем добывать. А запасы золота рано или поздно на Огненной земле закончатся. Скорей всего — рано.

Вскоре я получил предложения о продаже моих участков в районе Порвенир вместе с работающими там двумя землеснарядами. Одно предложение поступило от британских джентльменов, другое — от консорциума американских дельцов. Британское предложение было щедрее, да и несколько выросло после торга. Но и янки не остались без куска пирога. Им достались несколько участков в другом месте. От приобретения земснарядов они гордо отказались. И прогадали: привезенная ими из Штатов землечерпалка через полтора месяца сломалась и осталась торчать среди выкопанного грунта памятником жадности.

В общем, к 1890 году дела наладились и я даже мог назвать себя миллионером.

И тогда я отправился в ЮАР к папаше Крюгеру с предложением поставок германского горного оборудование для золотодобычи и объяснениями почему это для него и всего государства выгодно. У меня было что ему сказать по этому поводу. В том числе и мои мысли, как механизация если не решит, то снимет остроту проблемы уитлендеров.

В ЮАР меня настигло известие о начавшейся в Чили гражданской войне. Президент Бальмаседа решил национализировать месторождения селитры, и ожидаемо оказался диктатором, палачом и преступником, против которого выступили честные генералы. Впрочем, в этом случае главную скрипку играли адмиралы.

Моему благосостоянию эта смута не угрожала, и я продолжил свое знакомство с ЮАР, не столько из праздного любопытства, сколько из желания познакомиться с местами золотодобычи, чтобы оценить условия будущей эксплуатации.

Англо-бурская война начнется в 1899 году, хотя поставки золотодобывающих снарядов может ускорить это событие. Но в любом случае — лет пять у меня есть. Я получу комиссионные. А буры чуть больше золота на свои военные расходы. Хотя, думаю, это их не спасет от поражения.

В июне 1891 года я отплыл из Кейптауна в Саутгемптон. Затем пароходом в Бременхафен, откуда началось мое путешествие в Южную Америку. И поездом в Берлин, где ориентировочно на 1 августа согласована встреча с моими германскими партнерами и германскими банкирами.

Рейхстаг неожиданно оказался белым, а не серым, каким я помнил его в XXI веке. И вообще, каким-то более нарядным. Не могу точно в деталях припомнить каким было здание германского парламента в те времена, но сейчас оно выглядело непривычно нарядным. Белизна стен, сверкающая под августовским солнцем позолота на фигурах по углам боковых башен, сияющая золотом крыша какой-то часовенки, венчающей стеклянный купол — всего этого в будущем не было. Уж это я-то помнил.

Год назад не так давно вступивший на престол кайзер Вильгельм Второй отправил неугомонного Бисмарка в отставку, в качестве утешения даровав ему титул герцога Лауэнбургского и чин генерал-полковника. Вот только «железному канцлеру» этого показалось мало. Он объявил о подготовке к печати своих мемуаров, а этим летом был избран депутатом рейхстага. Теперь вся Германия затаив дыхание ожидала предстоящую схватку между престарелым «Бешеным юнкером» и молодым «Императором муз».

В Берлин я прибыл по делам. Остановился в только что открывшемся отеле «Бристоль», отправив германским компаньонам открытки со своим временным адресом и просьбой назначить время и место переговоров, после чего отправился на небольшую экскурсию по столице Второго Рейха.

Ближайшие к Бранденбургским воротам кварталы, включая отель в котором я остановился, не пережили второй мировой войны. От исторического центра мало что осталось, а то, что дожило до 21 века, было буквально по кирпичику восстановлено из руин. Что-то во мне осталось от прежнего историка, и мне было любопытно взглянуть на Парижскую площадь, дворец Блюхера, Рейхстаг и Колонну Победы перед ним. А после обеда в ресторане отеля планировал прогуляться по Унтер-ден-Линден. Почему бы не воспользоваться неожиданными каникулами, раз выпала такая возможность?

В «Бристоле» оказалось несколько залов на все случаи жизни, предназначенных как для проведения грандиозных приемов, частных вечеринок, так и для того, чтобы просто вкусно покушать. А кухня отеля была выше всяческих похвал, это я сумел оценить еще во время завтрака. Жаль, что Мишелен еще не выпускает свой ресторанный гид, а то к пяти звездам «Бристоля» я бы уверенно рекомендовал бы добавить звезды «Мишелена». И обед только подтвердил справедливость моего первоначального впечатления.

Кстати, так получилось, что завтракал я в Мраморном зале, а обедал в Чайной комнате. Хотя Зал оказался размером в большую комнату, а Комната являлась вполне себе залом, где и приемы проводить можно.

Когда я закончил с основными блюдами и перешел к десерту в зале появился ОН.

По проходу к тому месту, где я сидел, а это было в самом конце зала, двигался призрак.

Это как на первый взгляд призрак. А вот на второй — было четко видно его отличие от старушки, за которой я погнался в музее, в результате чего провалился в прошлое. Призрак молодого офицера больше напоминал о высоких технологиях, чем о мистике, и выглядел как голограмма из фантастических фильмов. Причем, по мере продвижения он приобретал всё большую четкость и детализацию, будто проявляясь в реальном мире.

Вдобавок я наконец заметил, что вокруг меня плотный сизый туман, как во время достопамятного мне пожара. Только без едкого удушающего дыма. Серость без запахов и звуков, сквозь которую ко мне шагала голограмма в военной форме. Форма, несомненно, была германской, но черт возьми, не похожей ни на нынешнюю, ни тем более на ту что носили ранее. Скорей она напоминала о временах Первой мировой войны, до которой еще — слава богу! — больше двадцати лет.

Грудь призрака украшал Железный крест, а под горлом еще один орден. Я не специалист, но, кажется, это был Pour le Mérite. Ниже Железного креста, располагалась довольно большая бляха, и я с удивлением увидел на ней изображение аэроплана.

Черт возьми! Я видел призрака не из прошлого, как это и полагается согласно всем поверьям, а голограмму из будущего! Будущего, относительно сегодняшнего 1891 года!

Мир вновь стал наполняться звуками и красками, сквозь туман все четче проступали очертания Чайной комнаты отеля «Бристоль». Но это был не тот ресторан, в котором я столь вкусно обедал несколько минут назад. Точней — тот же самый, но спустя много лет.

Тело Христово!

Дернулась рука. По привычке, выработанной за последние годы, в любой непонятной и потенциально опасной ситуации требовалось выхватить оружие, а потом уж разбираться с непонятками. Полезный навык неоднократно спасал мне жизнь. Огненная земля не то место, где следует щелкать клювом.

Но сейчас подобная привычка могла привести к проблемам. Большим проблемам. И усилием воли я удержал себя от резких движений.

По проходу ресторана шел вполне себе живой и здоровый молодой офицер в сопровождении метрдотеля, тоже вполне себе реального, хоть и весьма в преклонных годах.

Зал ресторана изменился не сказать, чтобы сильно. Но вот публика изменилась радикально. Мундиры, мундиры, мундиры… Гражданских можно пересчитать по пальцам руки, и это были весьма пожилые господа.

Единственными женщинами, замеченными мною, были две дамы, спешно покидающие ресторан. И судя по всему именно я стал причиной их панического бегства. На столе, занятом мною, остались нетронутые блюда на тарелках, а вот наполненные бокалы имели следы губной помады. Натюрморт дополняли несколько купюр, брошенные на стол.

Пилот, а у меня не было сомнений, что юноша с железным крестом именно пилот, прошел к соседнему со мной столику, за которым спиной ко мне сидел столь же юный военный.

— Рад видеть тебя, Йобст!

— Привет, Гензель!

Говорили на немецком. За последнее десятилетие, волей-неволей, мне пришлось изучить испанский, значительно продвинуться в английском и овладеть основами немецкого языка. Этого знания хватило, чтобы понять приветствия, но явно не хватало, чтобы полностью понимать дальнейший разговор неожиданных соседей.

Тем не менее я стал внимательно вслушиваться, надеясь с большей точностью выяснить в какое время меня забросило. То что я в Берлине времен первой мировой войны, я уже догадался. Но хотелось бы подробностей. Не забывал я отслеживать и окружающую обстановку. Я уже был не тот наивный юноша, оказавшийся в Иркутске 1879 года.

В центре зала пьянствовала компания морских офицеров. Именно пьянствовала — это слово лучше всего подходило к происходящему за их столом. Судя по здравницам и обрывкам долетавших разговоров это были подводники, отмечавшие возвращение из похода и вызов в Берлин.

Недалеко от входа пировала компания офицеров, судя по тостам, гвардейских уланов, которым завтра предстояло отправиться на фронт. Среди кавалеристов выделялся внушительных объемов толстяк. Как-то я другими представлял себе уланов, пусть даже и гвардейских.

И кавалеристы, и моряки были слишком поглощены собой, не обращая ни на кого внимание.

— Я заказал говяжью грудинку, — сообщил тем временем приятелю Гензель и я это вполне понял.

Но дальше смог разобрать в беглой речи лишь отдельные слова: Бристоль, специалитет, антре, аперитив. Вообще, слово Бристоль звучало в разговоре чаще всего. Но упоминали они и фамилии, фон Ягова, Круппа, Бисмарка и кайзера Вильгельма, причем без какого либо пиетета или особого выделения, как обычно бывает, когда говорят о значительных особах. Что выдавало принадлежность молодых людей к высшей аристократии.

Как выяснилось пилота звали Йобст Бёзе, а его собеседника Ганс фон Хохберг.

Беседу прервало появление main course, основного блюда нынешнего вечера. Вожделенный Rinderbrust Bristol, грудинка Бристоль, появился в зале в сопровождении свиты: трех официантов и самого шеф-повара, под сдержанный, но явно одобрительный гул со стороны компаний подводников и кавалеристов.

Но укрытая белоснежной скатертью тележка, где на серебряном подносе лежал огромный кусок говяжьей грудинки, направилась в сторону столика, за которым сидели всего двое, да и те в невысоких чинах и непозволительно юных летах.

Точные движения ножа, и вот, расточая умопомрачительный запах, кусок мяса лежит на тарелке перед молодым пилотом. Мгновением спустя точно такой же по весу и размеру ломоть грудинки получил и его сосед-гусар.

Даже у меня, несмотря на недавно съеденный обед, при запахе грудинки потекли слюни. Но — увы! — официанты не обратили на меня внимания, и тележка отправилась в путешествие по залу, наделять фирменным блюдом остальных посетителей.

Но прежде чем она причалила у моряков, пересекающимся с тележкой курсом выдвинулись двое, направившиеся к столику наглецов. Первый кусок вождю или герою! А в этом зале первыми героями были подводники! Ну не потсдамские же гвардейцы, в самом деле!

Старший по званию и должности, скорей всего капитан, был пьян. Залил цистерны по самую маковку. Глаза подводника, возможно, изначально были темно-синими, как воды Атлантики. Но сейчас в них плескался спирт, окрасив радужку в невозможный у живого человека белёсый цвет, точь-в-точь линза перископа. Тем не менее походка офицера была твердой, движения скупыми и точными. Сразу видно кадрового офицера. По возрасту лет тридцать пять, что означает — получил кортик лет за десять до войны. И всё еще обер-офицер, несмотря на Железный крест первого класса и множество других наград.

Его спутник на десяток лет младше. Железный Крест пока только второго класса. Типичный дуэльный шрам-шмисс, непременный атрибут всякого бурша (*члена студенческой корпорации), указывал на получение офицерского звания уже во время войны, по окончанию университета, а не военного училища.

При приближении старшего по чину офицера Гензель и Йобст встали. Подводник скользнул глазами по знакам различия Бёзе, стоявшего к нему ближе, потом зацепился взглядом за Орден Заслуг на шее.

— Сколько? — спросил подводник, и пилот, к моему удивлению, понял о чем идет речь.

— Тридцать пять сбитых лично и подтвержденных, господин капитан-лейтенант.

Подводник коротко кивнул.

— У меня тридцать четыре. Восемьдесят пять тысяч тонн, — моряк говорил рублеными фразами, но на удивление четко.

— За счет заведения! Героям Рейха! — к столику скользнул обер-кельнер, раз-два-три! — и в руках всех четырех офицеров наполненные до краев рюмки с прозрачным как слеза шнапсом.

— Аuf uns! — провозгласил капитан.

— Prost! — поддержали офицеры.

Обер-кельнер застыл, приготовившись при необходимости наполнить рюмки по-новому. Но капитан-лейтенант опрокинув в себя алкоголь, четким движением поставил рюмки на столик, развернулся и не произнеся больше ни слова направился к своим пирующим товарищам. А лейтенант задержался на минутку.

Речь младшего подводника оказалась вполне разборчивой и я понял, что в ресторане празднуют возвращение из похода офицеры нескольких субмарин. Ну это я и сам сообразил. Не успели отметить возвращение, как их вызвали в Берлин. Вот они и расслабляются на берегу после тягот похода.

Моряк кивнул, прощаясь, и отправился догонять командира. Подходя к столу лейтенант запел с хрипотцой, скорей даже проскандировал, в такт шагам:

Tag und Nacht, und Nacht, und Tag

И сидящие в отдалении подводники тут же громко заревели в ответ, поднимая зажатые в руках рюмки:

Vier Wochen, Tag und Nacht

im Lederzeug geschlafen — gewacht,

vierzig Mann die ein starker Geist

auf Tod und Leben zusammenschweißt,

wißt ihr was das heißt?

Четыре недели, день изо дня

Солёной кожей скрепя

Для сорока — жизнь и судьба

И смерть — для всех одна.

Можешь понять меня? *

(Песня времен первой мировой войны по стихотворению «U-Boote» неизвестного автора)

— There’s no discharge in the war! — произнес Гензель. — Отпуска нет на войне! Слова другие, а смысл тот же.

— Бутс (Boots) и Бот (Boot) — очень созвучно, — ответил Йобст, — но по мне лучше топать сапогами под жарким солнцем Африки, чем неделями быть заточенным в тесной железной скорлупе подводной лодки под толщей воды…

— Эти ребята должны ценить каждую минуту, что проводят на берегу, — согласился Гензель.

— Für die auf See! За тех, кто в море!

Оба подняли рюмки и выпили, прежде чем приступить к трапезе.

Дальше офицеры заговорили о войне, почему-то упоминая Уинстона Черчилля, которого Гензель называл Уини, каких-то английских лордов, судя по разговору известных обоим собеседникам. Потом переключились на войну в воздухе. И здесь чаще всего упоминались Рихтхофен и Геринг. Время от времени, правда всплывали и другие фамилии, но они были мне абсолютно неизвестны.

Из их разговора стало понятно, что я попал в август тысяча девятьсот восемнадцатого и до краха Германской империи осталось каких-то три месяца с небольшим

И хотя я был сыт, я без зазрения совести съел все, что заказали дамочки, и только тогда поднялся из-за стола.

Находиться радом с Йобстом Бёзе, который затащил меня в эти времена, мне было некомфортно. Вдруг он меня утащит куда-то еще по древу времени. Например, в тысяча девятьсот сорок первый год. Вот тогда будет точно жоπα. Сейчас то у меня нейтральный чилийский паспорт, пусть и тридцатилетней давности. А вот окажись я в сорок первом…

Впрочем, в настоящий момент меня более всего волновало, что мой цилиндр остался в тысяча восемьсот девяносто первом году. Для меня сегодняшнего выйти на улицу без головного убора — то еще испытание.

У входа в ресторан стояла пара, молодая женщина лет двадцати и мужчина лет под сорок с клинообразной бородкой и залысиной, такой резко похудевший Ленин. До скорей всего даже Железный Феликс, уж очень у него взгляд был недоверчивый и подозрительный. Их собеседником был мужчина с внешностью, свойственной врачам, адвокатам и мошенникам.

Но не эта троица привлекла мое внимания. Между ними стоял и смотрел на мошенника-адвоката настоящий призрак, одетый по моде XVIII века. В камзоле, треуголке и шпагой на боку. И столько ненависти было в этом взгляде.

Меня пронзила мысль, что эдак можно провалиться во времена кого-то из последних Людовиков. Хотя, учитывая, что мы в Берлине, скорей во времена кого-то из Фридрихов-Вильгельмов. В растерянности я машинально продолжил свой путь и сделал два шага в сторону призрака, явно ощущая исходящий от него холод.

Ну вот и все, дорогой читатель. Роман завершен. Финита ля комедия.

Роулинг я в штанах по призванию

Мне бы Поттеров писать бы, друзья

Но от заклепочников нету признания

И от хейтеров нету житья

Оттого на душе неспокойненько,

Попаданца сажусь писать.

Отправлю его к покойникам,

Вот такой некромант, твою мать