Разночинец

Глава 13

1

Проснулся я рано утром, еще до рассвета, с единственной мыслью: «Какого хрена?!!»

Мы с Ефимом все последние месяцы только тем и занимались, что плыли по течению. Старый добрый принцип: «Дают — бери, бьют — беги». Нас разыскивают полиция и местная мафия, которой успели отдавить мозоли? Окей, прячемся в глухомани. Вопрос на засыпку: а дальше-то что? Ведь нельзя же вот так всю жизнь бегать и прятаться. Это и не жизнь вовсе, а бег… причём, по граблям.

Быт старообрядческого скита, кстати, не понравился ни мне, ни Ефиму. Хоть мы и косили под своих, усердно крестясь двуперстием и поминая Иисуса с одной буквой «и», но нам крупно не повезло. Староверы строго делились на два неравных сообщества. Одно, хоть и ущемляемое законами империи, стало неким аналогом православных протестантов, то есть ребята усердно трудились и зарабатывали денежку. Причём немалую, достаточно вспомнить Савву Морозова. А другое — наши нынешние не особенно гостеприимные хозяева. Эти фанатели до такой степени, что даже мысль о керосиновой лампе почитали грехом. Иными словами, из попаданца в XIX век я стал попаданцем в XVII столетие, аккурат во времена царя Алексея Михалыча. Во всяком случае, жили насельники скита ровно так, как описывали те почти былинные времена. Лучина — наше всё.

Впрочем, я не совсем справедлив: свечи собственной выделки у них были, ребята бортничали, собирали мёд и воск. Но хозяйство вели именно так, как было принято при папаше Петра нашего Первого. А может, и ранее. Во всяком случае, когда Ефим заикнулся насчёт двуручной пилы, Онуфрий только плюнул: мол, бесовское приспособление, кое антихрист — то есть, Пётр Алексеич — на святую Русь из Амстердама притащил. В общем, я давно уже всё понял.

А кроме того, я уже видел то, что приведёт этот скит к довольно скорому, в течение пары поколений, концу. Местные жители, почти всё немногочисленное население скита, носили на своих лицах печать вырождения. Вроде бы с виду обычные мужики и бабы, но все друг на друга похожи, как близкие родственники. Как я узнал позже, так оно и было: здесь все уже за двести лет перероднились, а чужаков в семьи не принимали. Даже мы с Ефимом несмотря на то, что числились единоверцами, чувствовали себя здесь гостями. Причём, нежеланными. Ни одна девка в нашу сторону не глянула — запретили. Впрочем, и девушки здесь, прямо скажем, не в моём вкусе. Детей от нас тоже старались прятать. Я присмотрелся однажды к пацанятам, попавшимся на глаза — ух, блин, как же на них природа-то отдохнула. Как и родители, с виду вырождение ещё в глаза не бросается, но если присмотреться… Да и с соображалкой примерно так же: «тупые-е-е-е»… Что ж, если так, то они сами себе злобные буратины. Судьба семьи староверов Лыковых, о которых я в свое время читал, не вызывала у меня стремления активно общаться с такими же реликтами.

Надо делать ноги. Перезимовать только, иначе в тайге околеем, и двигать отсюда весной, при первой же возможности.

— Дело говоришь, Семён Семёныч, — буркнул Ефим, когда мы с ним при помощи топоров, кованых гвоздей и какой-то матери сколачивали из жердей новую переносную лесенку вместо рассыпавшейся от старости предшественницы. — Живем тут как в остроге, за каждым по три пары глаз следят и старцу всё доносят. А ещё говорят — святые люди… Дурачьё.

— Тише, — одёрнул я своего «Пятницу». — За нами не только следят, но слушают.

Разговор мы продолжили, когда зима полностью вошла в свои права и побег стал невозможен в силу климатических особенностей края. Нас даже стали отпускать на охоту. Причём, если примитивная керосинка провоцировала лютую неприязнь, то наши ружьишки такого отторжения не вызывали. Эдакая избирательная ненависть к прогрессу — тут не приемлем, тут приемлем, тут рыбу заворачивали… Разумеется, на серьёзного зверя нас не выпускали, местные мужики сами справлялись. А вот зайцев или белок набить — это пожалуйста. Мол, далеко всё равно от скита не уйдёте.

Нам, собственно, для поговорить и не надо было куда-то далеко отлучаться. Достаточно, чтобы рядом никто из местных не отирался.

2

Костерок, который мы развели на полянке, чтобы перекусить вяленым мясцом, погреться и поговорить, представлял собой маленькое бревнышко где-то в метр длиной. Ефим вытесал с одного бока выемку, набил ее щепками пополам с сухим мхом и поджёг от трута, уложив на старом кострище огнём вниз. Пламя какое-то время подымило, но затем приспособилось к новым условиям и затлело, как положено. Такое брёвнышко могло аккуратно гореть полную ночь, согревая путников. Нам этого не требовалось, до заката оставалось ещё часа три. Но и палить сухой лапник почём зря не хотелось, по дымку нас мигом вычислят.

— Белка — даже в Тульской губернии мех бросовый, — рассуждал Ефим, пережёвывая свою порцию «сухпайка». — На подкладки к шубам идёт. Хотя, иные и беличьей шубе бы обрадовались. Моя Марья, земля ей пухом, всё заглядывалась. Просить не просила, понимала, что не по кошельку нам, однако ж такого не скроешь… Снилась она мне нынче ночью, Семён Семёныч, — добавил он со значением.

— Звала за собой? — тут же поинтересовался я.

— Не, не звала, — спокойно ответил Ефим. — Стояла токмо с детками и глядела… словно жалеючи. К беде это, Семён Семёныч, к бабке не ходи. Упредить хотела, видать.

— Может, и так, — согласился я, вспоминая, что подобные представления о снах благополучно дожили и до моих времён. — Мне тоже тут неуютно, Фима. Но я в скиту задерживаться не собираюсь — если ты намекаешь на уход.

— Да не намекаю, а прямо говорю — не уживёмся мы с ними, — уверенно сказал Ефим. Его кусок вяленой медвежатины — то бишь походный обед — уменьшался на глазах, а в медном котелке, который он извлёк из котомки и набил снегом, уже закипала вода. — Коли людишки от мира прячутся, значит, боятся чего.

— Прямо как мы с тобой, — едко заметил я.

— А то! Токмо бояться по-разному можно. Кто-то мира опасается, а кто-то сам свои язвы миру явить боится. Мы с тобою просто бегунки, а они словно обиду на людей затаили и тем живут… Слышь, Семён Семёныч, а правда, будто солдаты петровы их заживо в скитах жгли?

— Брехня, — ответил я, тоже стараясь потщательнее прожевать свой кусок. — Сами скиты поджигали, веря, что вознесутся на небо, так как воинство антихристово по их души явилось.

— Дурачьё, — повторил Ефим свой диагноз. — Хотя, если б нам в ворота солдаты стучались, всякое можно было бы подумать. Но самим себя жизни лишать Господь запретил. Грех это… Так что ты надумал насчёт уйти? Станем лета ждать или по весне отсюда двинем?

Я скосил глаза на связку заячьих тушек, сложенных на лапник. Эта добыча — наша легальная возможность свободно поговорить. Но солнце уже клонится к горизонту, надо закруглять беседу.

— Чем раньше, тем лучше, — сказал я, задумавшись. — Но сперва надо решить, куда двигать станем. Оно нам надо — выйти из лесу и сразу на кукан попасть?

— А и верно — куда уходить? Я ведь в здешних краях не бывал, токмо по слухам чего ведаю.

— Давай думу думать, Фима. На то у нас и головы на плечах…

Я окинул мысленным взором не только наше незавидное положение, но и обстановочку в Российской империи и близ её границ. Итак, что мы имеем по состоянию на зиму 1879 — 1880 годов?

3

Надо сказать, что застряло в моей памяти не так уж и мало, я боялся, что плохо помнил материал по XIX веку. Ан нет, кое-что полезное задержалось в извилинах.

Китай не рассматриваю, там сейчас последствия опиумных войн в полный рост и соответствующая преступность. Триады в том виде, в каком я о них читал — они родом аккурат отсюда. Да и злой на нас китайский мафиози тоже в наличии, ну его к чёрту. Российская империя считает нас чуть ли не английскими шпионами, Выкрест определённо пожелает узнать, куда подевались его любимые ассигнации, в Иркутске нас тоже ждут неприятности разного калибра. Словом, не успел «попасть», а уже попал по полной программе. Так что вариант остаться в России только один — смена имени, документов и легенды. Да и то риск, что встретим знакомых. Увы, но родимые осины придётся на время покинуть. Вопрос только, в какую сторону.

В Японии сейчас в полный рост индустриализация, модернизация, увлечение западной модой и прочие прелести реставрации Мэйдзи. Сейчас там, в отличие от эпохи Эдо, до фига гайдзинов, среди которых встречаются как толковые спецы, так и откровенные проходимцы. Всё как у нас при Петре Первом. Словом, если есть средства, то затеряться на островах не проблема. Язык? Несколько фраз по-японски я знал, да и у жителей островов сейчас повальное увлечение европейскими языками. Как-то объяснимся на первых порах, а там видно будет. В конце концов, из Японии в Индию, Европу и США есть пароходные рейсы. Вариант? Вариант. Значит, держим в голове как один из возможных маршрутов.

Далее — Северная Америка. Это в моё время там большая беда с образованием и инфраструктурой, которую ребята ухитряются пока ловко скрывать. Здесь это реально страна железных дорог, инженеров и изобретателей, локомотив индустриализации. Рулят промышленники, а не банкиры. Эпоха ковбойской вольницы и индейских налётов уходит в историю. Тоже вариант. Вопрос лишь в том, на что мы там можем себя применить? Английский я знаю плохо, Ефим вообще не знает. Только лопатой махать, но если совсем прижмёт, то можно податься и туда.

Европа? Ну, такое себе удовольствие после франко-германских войн. Да и матушка Русь близко, выдать могут, если придёт соответствующий запрос. Телеграф имеется, могут и ориентировку прислать. Вычёркиваем.

Южную Америку с Африкой не рассматриваю в виду иных опасностей, красочно описанных хоть у того же Луи Буссенара или Жюля Верна. Индия отпадает в силу её климата и подозрительности британских колониальных властей. Если здесь я типа английский шпион, то на полуострове Инодстан мгновенно стану русским шпионом. А там закон джунглей, тигр — прокурор, всё такое… Спасибо, не надо. Остаётся разве что Австралия, но это тоже британская колония, и те же соображения по поводу шпиономании.

Что имеем в сухом остатке? Либо отрастить старообрядческую бороду и пытаться вжиться в общину скита, либо валить отсюда нафиг. Перспективный маршрут вырисовывается пока только один — из тех, что есть поблизости и нам по карману.

— Надо в Хабаровск двигать, — сказал я, подумав как следует. — Вроде оттуда пароходы идут — в Китай и Японию. Нам туда и надо.

— Россию-то покидать боязно, — вздохнул Ефим. Мы уже выпили взвар из сушёных ягод, взятых «из дому», и собирали в вещмешки своё нехитрое имущество. — Иди знай, каково оно там живётся, у тех китайцев да японцев. Поди не как у нас.

— Везде люди живут, — философски заметил я. — Ну, что, пошли, Фима. А то ещё хватятся нас, поисковую группу отправят, а потом занудные лекции о смирении прочтут.

— Да ну тебя, Семён Семёныч, с твоими мудрёными словами, — хмыкнул туляк, и добавил с непередаваемой иронией: — Скубент. Ну, коли договорились, то весной, как лёд на реках сойдёт и дороги просохнут, уйдём отсель.

Западный горизонт, просматривавшийся промеж деревьев, начал алеть: зимой это к морозу. Куда ж ещё больше, и так, по моим ощущениям, минус двадцать. Значит, нам с Ефимом в ближайшие дни за ворота ходу нет: замёрзнем в тайге нафиг. Вовремя поговорили.

4

Именно здесь, в отшельническом скиту, я понял, что такое информационный голод. И как эта штука может свести человека с ума.

Если в более-менее цивилизованных местах хотя бы газеты были, или образованные люди, с которыми одно удовольствие побеседовать, или на худой конец бабьи сплетни можно было послушать, то здесь или молитвы, или скупые разговоры строго по делу. Может, староверы внутри своего общества как-то развлекались, что-то праздновали, я не знаю. Но за всю зиму ни единого раза нас за праздничный стол не пригласили: чужаки. Блин, они даже давно вошедшие в традицию колядки не практиковали, почитая и их бесовским наваждением. Молитвы, пост, разговение, молитвы, пост, работа, охота… и так по кругу, без конца, без просвета. Разве только в церковные праздники разок крестный ход устроили, аккурат на Рождество, да повечеряли после молитвы чем-то вкусно пахнущим — снова без нас, мы трапезничали в клети. И на этом всё.

А ведь их предки наверняка знали те же колядки, и даже купальские костры. Похоже, я своими глазами наблюдал тот самый процесс, когда малая часть, оторванная от общества, начинает фанатично придерживаться установлений пращуров, в частности религиозных. Типа, скоро конец света, так давайте блюсти библейскую святость. Прочь бесовские наваждения, не то спасения души не дождёшься.

Как-то довелось читать, что мать Саввы Морозова, при всей её деловой хватке, не позволяла до конца жизни провести в дом электричество, сын уже сам после расстарался… А ведь речь шла о «светских» староверах. Что уж говорить об отшельниках, которые деградировали от кровосмешения, но запрещали себе вступать в браки с пришлыми, даже одной веры?

У меня реально начала ехать крыша от такого режима. Дошло до того, что стал по ночам вскакивать от кошмаров. Однажды хватило дурости признаться в том Онуфрию, так он мне зарядил что-то вроде епитимьи — сто раз «Отче наш», да с поклонами и крестными знамениями. А из меня такой православный, честно сказать… Никакой, словом. Хорошо хоть здесь несколько самых расхожих молитв выучил. Впрочем, подобная молитвенная медитация помогла: на какое-то время плохие сны перестали навещать.

Даже Ефима проняло такое житьё-бытьё, в чём он мне однажды признался. Мол, и жена покойница чаще сниться стала, и родные места — Тульская губерния. Из чего он сделал вывод, что задерживаться здесь мы не будем точно.

Впрочем, я нашёл временный выход из безвыходного положения: попросил Онуфрия обучить Ефима грамоте и Слову Божию. Понятно, что инициатива была встречена не слишком благосклонно, но старец всё же оценил стремление «единоверца» к свету истинной веры. Понятно, что обучение происходило по книгам, грамматика которых устарела ещё во времена первопечатника Ивана Фёдорова. Я, кстати, в первый же день реально офигел, увидев в часовне толстенные тома в деревянных переплётах с амбарными петлями. Небось, они ещё и рукописные. Вот это раритеты, в моё время музеи или коллекционеры за них миллионы готовы были бы отвалить. Но уж лучше такая грамота, чем никакой. Да и я временами присоседивался — дескать, послушать, как великовозрастный ученик «аз буки веди» заучивает — а сам реально мотал на ус. Хоть грамота и допетровская, но и мне не вредно будет поучиться.

Кстати, об усах… Бритва здесь табу, все мужики бородатые, как в старину, до Петра Алексеевича с его знаменитыми ножницами. Ефим тоже перестал подстригать своё «украшение», а я… просто оброс и стал, по его словам, похож на варнака. Да и старую одёжку пришлось сменить на здешнюю, домотканую, а-ля семнадцатый век, чтобы не выделяться среди насельников скита.

Жили мы в кельях — иначе не назвать — большой общинной избы. Странно, что отшельники решили вернуться к обычаю, уходившему корнями в далёкие языческие времена. Скорее всего, это из соображений безопасности. А может, имелось в виду подозрение, что снова начнут солдатами осаждать, так в одной избе и сжечься удобнее? Паранойя, да, но зная историю староверов, вполне обоснованная. В богословские дискуссии мы со старцами разумно не вступали, они куда подкованнее нас. Темы внешнего мира обсуждать было прямо запрещено, а бытовые вопросы решались быстро. Потому по большей части мы помалкивали в тряпочку да выполняли работы по хозяйству — там, где надо приложить мужские руки.

5

…А когда ледоход прошёл и просохли дороги, мы тихо свалили из скита. Набили котомки сухпайком, свели двух лошадей с пастбища и ушли верхами. Может, и была за нами погоня, я не знаю. Но одно я знаю точно: давящее ощущение близкой опасности, одолевшее нас с Ефимом аккурат к концу зимы, как рукой сняло.

Мы устроили привал, едва поняли, что никто нас не преследует, и когда нам встретилось место без комарья. Хотя по ночам ещё прихватывали заморозки, но днём припекало изрядно, и кровососы местами роились буквально тучами. Потому и выбрали открытый бережок у излучины, где ветер этих насекомых просто сдувал в сторону. Надо было дать лошадям отдых, самим перекусить.

— Слышь, Семён Семёныч, — когда уже весело пылал костерок, на котором снова, как тогда зимой, закипала в котелке вода, Ефим заговорщически мне подмигнул. — Сказать чего хочу.

Я уже видел у него этот взгляд и всё понял ещё до того, как он начала хвастаться своим секретом.

— Опять что-то стащил, — с досадой вздохнул я, нарезая мясо ломтиками.

— Да видал я, как ты на те книги старообрядческие глядел. Вот и подумал: негоже такому сокровищу в скиту гнить, — господин Савостьянов развязал свой мешок и показал мне добычу. — Нарочно взял самую малую, чтоб плечи не оттянула. Глянь-ка, что тут писано: «Псал-ты-ри». Книга святая… вроде бы.

Вот что мне с этим клептоманом делать? Отовсюду «сувениры» тащит.

— Вор ты, Фима, и тать, — буркнул я. — Сказано же в Святом писании про таких, как ты…

Закончить фразу и выдержать фасон не смог: меня помимо воли начал разбирать неудержимый смех. А мгновение спустя ржали во весь голос мы оба.