От этих слов забываю вдохнуть и замираю в нерешительности. До меня постепенно доходит смысл сказанного, и вздыбливаются тонкие волоски на руках. Качаю головой.
— Нет… я не могу, Герман, — слова плохо пропихиваются сквозь мгновенно пересохшее горло. — Не заставляйте…
— Почему нет? — произносит Герман возмущенно-холодно. — Я хочу тебя. Представь, как бы на моем месте поступил Тимур?
Пронзительное осознание пробирает до костей. Я допустила роковую ошибку, поставив их в один ряд.
— Давай-давай, Ви, — едко добавляет он, его голос ниже, чем у Тимура, но обращение против воли вынуждает ощущать иррациональную схожесть. — Покажи мне сиськи. Оголяйся!
Слишком грубо. Слишком язвительно. Слишком обидно! Переносица ноет, в глазах жгутся слезы.
— Я не могу и не буду, Герман, — голос подрагивает, но я говорю твердо. — Надо вам, сами и раздевайте.
Его лицо теряется в приятном желтоватом полумраке, но глаза, сейчас почти черные от гнева, видны отчетливо. Герман поднимается и неспешно направляется ко мне. В душе плещется ужас. Договорилась. Доигралась.
Герман выглядит настолько решительно, что сомнений не возникает — он принял мое предложение. Собираю остатки надежды, что он просто разыгрывает меня, что не станет насиловать, но сама уже в это не верю. Против воли пячусь и вскоре касаюсь лопатками стены.
Затравленно смотрю на приближающегося мужчину. Если на кухне в полотенце он демонстрировал скорее расположение, хотя и говорил про наказание, то сейчас весь его вид выражает пренебрежение. Точно я — банановая кожура, которая выпала из мусорного пакета, и ему придется подобрать ее, чтобы снова навести чистоту.
— Последний шанс раздеться самостоятельно, Виктория, — рычит Герман, встав вплотную. — Я с твоим тонким платьем церемониться не буду.
Мучительно выдумываю хлесткий ответ. Не выходит, поэтому просто качаю головой. С Тимуром у меня бывали похожие сцены, но он все-таки муж, а на мне супружеский долг и всё такое. Герман — незнакомец.
Он кладет руки мне на плечи и забирается большими пальцами под ворот платья. Сердце отбивает чечетку в груди. Слезы уже не сдержать, и они текут по щекам. Надо хоть что-то сделать. Что-то сказать!
— Не надо, Герман, прошу вас, — выдавливаю на грани слышимости и зажмуриваюсь, ожидая неизбежного. — Я вас совсем не знаю.
Он вдруг убирает руки. Открываю глаза и ловлю на себе прожигающий гневом взгляд.
— А мне показалось, ты знаешь меня достаточно, чтобы сравнить с Тимуром! — Герман стоит в шаге от меня, уперев руки в бока. — Если мы такие одинаковые, давай я тебя к нему сейчас отвезу. Разницы же нет?
Спину обдает холодным жаром.
— Не-е надо к нему, — отвечаю машинально, всхлипывая, и продолжаю почти скороговоркой. — Я осознаю свою ошибку. Приношу извинения. Я была неправа, сравнивая вас с Тимуром.
Герман заглядывает мне в глаза. Уже не вижу той ярости и обжигающего негодования, которое бушевало в его взгляде еще минуту назад.
— Вы больше не сердитесь? — спрашиваю робко и украдкой стираю слезу со щеки.
— Иди ко мне, — Герман притягивает меня к себе и заключает в тяжелые медвежьи объятия. — Запомни навсегда. Заруби на носу, выбей татуировку, делай что угодно, но запомни. Никогда. Не. Сравнивай. Меня. С. Тимуром.
Последнее говорит с большими паузами, забивая слова мне в самую душу, точно сваи, но при этом ласково гладит по волосам.
Нервное напряжение спадает, но слезы никак не унять. Мой язык — мой враг. Это ж надо было додуматься такое ляпнуть. И ведь Герман настолько правдоподобно вел себя, что я не обнаружила подвоха.
— Ну все, прекращай плакать, Виктория, — рокотливо произносит он. На душе теплеет, такое обращение мне определенно нравится больше. — Да, у меня есть определенная власть над тобой, но я уверен, ты заметила, что ее можно использовать по-разному. Теперь ты уловила разницу?
Киваю, но слезы все равно текут. Это была лютая нервная встряска. Герман наглядно показал мне, что из себя представляет Тимур. И ведь настолько четко передал его замашки, что мне даже начало казаться, будто со мной в этой комнате находился муж.
— А вы, Герман, — нахожу в себе силы и шепчу, так и не отлепляясь от его груди. — Никогда больше не называйте меня Ви. Хорошо?
— Я просто вжился в роль твоего мужа, — ласково отвечает Герман. — Для меня ты всегда будешь Викторией.
Мне до покалывания в пальцах приятно это слышать. Сколько я знаю этого человека? Сутки? Двое? Он перевернул мое восприятие собственного имени. Обращение «Ви» уже кажется мне кощунственно унизительным. Потребительским. Похоже, Тимур всегда относился ко мне, как к одушевленному инструменту своего бизнеса.
Наваливается дикая слабость, еле стою.
— Можно я пойду спать? — спрашиваю, отстраняясь от Германа.
Он оценивающе смотрит на меня. Напрягаюсь.
— Не можно, а нужно, Виктория, — произносит тепло. Его добродушная улыбка успокаивает меня. — Только не спи в одежде, пожалуйста. Так тело не отдыхает.
Вопросительно округляю глаза. Дома я всегда спала в пижаме. Голой вообще не могу лечь в постель. Это банально холодно.
Герман подхватывает меня на руки и направляется в прихожую.
— Я принесу тебе футболку, — произносит он.
Таю от нежности в его голосе. И снова с упоением вдыхаю аромат парфюма. В нем все гармонично, начиная глубоким низким голосом, заканчивая костюмами от того, чье имя я даже не слышала.
Оставив меня в спальне, он выходит и вскоре возвращается с аккуратно сложенной белой футболкой.
— Потом закажешь себе пижаму или что ты обычно используешь для сна, — Герман вручает мне свою вещь. — Засыпай. Я не шутил, что завтра много дел. Разбужу рано.
На этом он целует меня в лоб и направляется в коридор.
Может, все не так и плохо? Вскоре Игорь Маркин оформит мой развод. Мне останется хорошо отработать свой год на Германа — и свобода? В теории. А как будет на практике, увидим. Завтра, как сказал Герман, у меня уйма дел. Выспаться не помешает.