Развод. Не жди прощения

51

— Вы были без сознания несколько часов, это серьезно, — серьезным тоном продолжает Владислав Алексеевич. — Нам нужно исключить органические повреждения мозга и деменцию сосудов.

По коже бегут холодные мурашки, и я невольно обнимаю себя руками. Повреждения мозга? Какая еще деменция сосудов?

— Насколько все серьезно? — обеспокоенно спрашивает Герман.

Его тон мне совсем не нравится. Вот теперь становится по-настоящему страшно.

— Пока неизвестно, Герман Михайлович, — виновато отвечает доктор. — Мы проведем исследования, и я сообщу вам результаты.

Что? Они знакомы? Похоже на то. Владислав Алексеевич желает мне скорейшего выздоровления и уходит из палаты.

— Герман, а что это за больница? — до меня начинает доходить, что все не так просто, как показалось на первый взгляд.

— Для сотрудников ФСБ, — незатейливо отвечает Герман. — Здесь ты в безопасности.

Пробирает озноб. Сколько себя помню, всегда опасалась представителей силовых структур. Наверное, потому что им закон не писан, и там всегда рука руку моет.

— Ты что, в органах работаешь? — против воли говорю шепотом.

— Что? Нет! — Герман усмехается. — Я говорил тебе, я бизнесмен, производственник. Но у меня есть друзья, которые пришли на помощь в трудной ситуации. В это здание обыкновенным людям вход заказан.

Он ненадолго замолкает, будто думает, договаривать или нет.

— Просто подумал, что в обычной больнице пришлось бы ставить у двери охрану, это тот еще гемморой, — он устало проводит рукой по лицу, точно пытаясь стащить с себя кожу, потом вскидывает на меня цепкий взгляд. — А здесь все здание охраняется. И палаты отлично оборудованы. Сможешь телевизор посмотреть, например!

Он кивает вверх, и я вижу большой плоский телевизор под потолком. Я его и не заметила!

— А Георгий тоже здесь? — не знаю, зачем спрашиваю.

Мне вроде должно быть все равно, но почему-то хочется удостовериться, что Герман и его окружил такой же заботой.

— Нет, Георгий мне не настолько дорог, — он добродушно улыбается и снова подходит ко мне, любовно проводит пальцами по моей щеке. — Я съезжу домой, ладно? Надо хотя бы душ принять. Я был в Питере, когда узнал об аварии. Рванул сюда, даже не переодевался. Я приеду еще, привезу вкусняшек, хорошо?

Становится даже совестно, что он потратил столько сил, чтобы несколько часов сидеть рядом с моей каталкой, пока я была в отключке. Киваю.

— Давай, до вечера, — выдавливаю на лице улыбку, хотя после слов врача мне совсем не радостно. — И спасибо тебе огромное. За все.

Герман кивает и направляется к выходу из палаты. Вскоре за ним захлопывается дверь.

Грустно. И тоскливо. У меня вроде не было негативного опыта пребывания в больнице, но сейчас совсем не хочется оставаться одной.

Герман вел себя, как обычный мужчина, который искренне волновался обо мне. Я это почувствовала, увидела, это было заметно. Рабочая сухость исчезла, будто ее и не было. Разыграл меня? Показал, как может быть, если придерживаться только рабочих отношений?

Вряд ли. С его проблемами с доверием он просто решил вычеркнуть меня из приближенных. А вернуть решил после покушения. Черт. Он же с самого знакомства показывал свое расположение. Он делал для меня то, о чем я не просила. Не могла попросить в силу своей забитости Тимуром. А я боялась. Воспринимала его поступки в штыки.

Наверное, я должна поблагодарить эту аварию. Угроза моей жизни встряхнула Германа, и он пересмотрел решение.

Мысли крутятся вокруг того обрывка фразы, которую Герман не договорил. Одна авария уже стоила ему… Чего? Цена явно была высокой, иначе он не был бы столь мрачен. Вспоминается полностью оборудованная детская на втором этаже, которую запрещено трогать. Не хочу верить догадкам, которые сами лезут в мозг. Просто спрошу при случае.

Замечаю пульт от телевизора на тумбочке. Включаю телевизор. Обычное телевидение. Переключаю каналы, но не могу ни на чем сосредоточиться. Кажется, даже не понимаю, о чем речь. Становится очень страшно, особенно после слов о какой-то там деменции. Поднимается тошнота и усиливается головокружение.

— Выключите! — тоном недовольной воспиталки каркает на меня медсестра, вошедшая в комнату на звук. Сама забирает пульт и выключает трансляцию. Смягчает голос и договаривает назидательно: — Телевизор, телефон, ноутбук — это слишком сильная нагрузка на мозг после сотрясения. Вам нужно отдыхать, Виктория Александровна.

Что же, значит, буду отдыхать.

Часы тянутся медленно и тоскливо. Время от времени я проваливаюсь в сон, но долго спать не получается. Медсестра приносит мне полдник в четыре, если верить настенным часам над дверью. Потом ужин в семь вечера. Герман, похоже, уже не появится. Дела, наверное, которые никогда не ждут.

Хочу связаться с ним, но понимаю, что мои вещи где-то спрятаны, телефона нет. Становится совсем печально. Чувствую себя дико одиноко.

Снова включаю телевизор. Еще один заход. Сразу убавляю звук, чтобы у меня не отобрали пульт за нарушение режима. Перебором натыкаюсь на Петербург пятый канал. Рекламная заставка с видом Петропавловки прокатывается в душе приятной волной знакомых образов, греет сердце. В большой суетной Москве я по-прежнему чужая, а Питер уже стал родным.

На часах девять вечера. Начинаются новости. Собираюсь переключить, но слышу знакомое имя и замираю. По спине ледяной змеей ползет холод, а в голове выстраивается мозаика. Пазл сошелся.