Развод. Не жди прощения

24. (Герман)

Возвращаюсь домой и слышу, как Виктория говорит по телефону. Явно с Тимуром — кричит, что она на него пашет, а он кого-то на стороне трахает. Вот же срань! Нельзя было допускать этой беседы!

Хотел же забрать у нее телефон. Но не забрал, остолоп! Сам виноват — не успел купить новый, а этот был нужен ей для заказа одежды. Срань! Они не должны общаться. Вот теперь разгребай бардак у Виктории в башке!

Разуваюсь и быстро прохожу в кухню, откуда доносится ее голос. Она в милом, но дешевом новом платьице голубого цвета, точь-в-точь, как ее предыдущее. Красивое личико перекошено гримасой ярости. Она сейчас в такой запальчивости, что даже не замечает моего присутствия. Кричит, что Тимур ей противен, а потом вдруг оцепенело замирает.

Надо прекращать этот цирк. Подхожу ближе и выхватываю телефон из ее ладони. Виктория, как испуганная кошка, подпрыгивает на месте. Ее бездонные и без того большие глаза округляются, а на лице возникает удивленно-обреченное выражение.

Подношу телефон к уху и естественно слышу голос Тимура. Кого ж еще сюда могло занести?

— Твой паспорт превращается в горсть…

— Не звони сюда больше, Тимур, — обрываю этого ушлепка на полуслове и прячу телефон в карман.

— Теперь поговорим с тобой, Виктория, — голос против воли звучит сурово, хотя ей сейчас следовало бы дать поддержку, а не нравственных тумаков.

Виктория оторопело хлопает ресницами, точно я подписал ей смертный приговор. Глаза стремительно наполняются слезами. Она за мгновение приходит в дикое отчаяние.

— Вы… чего сделали? — она прикрывает рот пальцами, которые заметно дрожат. — Он же… Он сказал…

Похоже, она переживает из-за паспорта. Что за неугомонная заноза? Потянуло же ее звонить этому уроду, чтобы наслушаться всяких гадостей!

Сохраняю невозмутимое спокойствие, хотя хочется подойти и встряхнуть ее как следует, чтобы в следующий раз была умнее. Но сейчас, похоже, встрясок ей и так хватает. Валерьянки и Пустырника надо, да побольше.

Виктория мучительно осмысляет произошедшее. Собираюсь уже принести ей стакан воды, но в ее глазах внезапно вспыхивает ярость. Чистая, ничем не замутненная, точно родниковая вода. Лицо хищно заостряется, брови слетаются к переносице.

— Я вам двоим кукла что ли, чтобы играть?! — нежный голосок срывается в шипящий рык.

Виктория резко накидывается на меня и толкает ладонями в грудь. Хех. Пушинка! Улитка против грузовика. Но очень разгневанная улитка!

Виктория не унимается. Повторяет попытку, снова безуспешно, ей не удается даже сдвинуть меня, но я вижу, что она в истерике. Не соображает, что творит.

Любуюсь. Она сейчас обворожительно красивая, люто разъяренная, невыразимо экспрессивная — маленькая фурия. Волосы светло-русыми брызгами разлетаются вокруг ее головы. Были бы клыки, она бы вгрызлась мне в лицо. Весь ее гнев на Тимура сейчас спроецирован на меня.

Она принимается ладонью лупить мне по плечу. Ловко перехватываю ее запястье и, резко притянув, прижимаю ее спиной к себе. Набрасываю вторую руку поверх, крепко обнимаю. Виктория пытается вырваться, бьется, точно лисица, угодившая в капкан, но она обречена. Я сильнее, крепче, больше почти в два раза. Боже, сколько же в ней сейчас страсти. От нее прет дикая энергетика, которая мгновенно будит во мне желание. Я хочу ее… обуздать. Покорить. Взять. Присвоить. Она уже моя, но еще противится.

Подхватываю ее под ребра и делаю пару шагов вперед. Ставлю и прижимаю к стене. Скольжу ладонью вдоль тела к подолу платья. Виктория мгновенно замирает и сникает. Всхлипывает.

— Я не могу, Герман, — скулит, уткнувшись лбом в стену. — Я не хочу изменять!

Голосок срывается. Физически она сломлена, но даже так пытается сопротивляться хотя бы на словах. Срань! Не так я представлял себе наш первый секс. Все возбуждение начисто слетает. Отступаю.

Виктория опирается о стену плечом и опускается на пол. Садится, обхватыватывает колени руками, опускает голову, скрывая лицо под волосами. Она выглядит совсем раздавленной.

Подхватываю на руки и усаживаю за стол. Она утыкается лицом в ладони и продолжает плакать. Пустырника в доме нет, но чем взбодрить Викторию найдется. Достаю из бара бутылку виски и наливаю в рокс на донышке.

— Вот, Виктория, выпей, — почти приказываю. Уж слишком хочется скорее вывести ее из этого состояния.

Она берет стакан, подносит к лицу и ставит обратно на стол.

— Я не пью крепкий алкоголь, — сипло выдавливает не поднимая головы.

— Теперь пьешь, — прибавляю голосу металла. — Или ты сама, или я тебе помогу.

Срань! Это жестоко, но ей станет лучше. Пусть считает виски невкусным лекарством.

Виктория таки подчиняется. Пару мгновений решается и делает глоток. Морщится, но глотает. Настаиваю, чтобы допила все и ставлю чайник. Теин и глюкоза вернут ее в норму.

Она кривится и мотает головой, но таки осушает стакан. Да там от силы грамм пятьдесят было, нечего цедить. Наливаю ей чай, сам размешиваю в нем четыре ложки сахара. Снова приходится заставить Викторию его пить. Не по себе становится. Чувствую себя палачом, который заставляет сопротивляющуюся жертву принять яд. Но так будет лучше. Я точно знаю.

Спустя минут пятнадцать она наконец отходит от подавленного состояния. Взгляд заплаканных глаз становится осознанным. Теперь можно говорить с ней на человеческом языке.