Римские призраки

Кларисса

Орлиное гнездо на крутой скалистой стене. К нему, на удивление небольшой группы зевак, подлетает орел о двух головах. Кто-то приближается к птице и спрашивает:

— Генномодифицированный?

— Нет, я габсбургский.

Этот незамысловатый анекдот рассказал нам один приятель — журналист из «Франкфуртер альгемайне», командированный в Италию, в Сполето, на конференцию по проблемам биотехнологии и гостивший пару дней у нас в загородном доме в Казоле, неподалеку от Тоди. Перед возвращением в Германию он пошутил, сказав, что отдает эту историю в наше полное распоряжение.

С тех пор Джано, пользуясь любым случаем, развлекает друзей анекдотом о двуглавом орле. Он имеет успех по двум причинам: отражает модную научную проблему и льстит историческому снобизму слушателей. Всякий раз Джано меняет в своем рассказе не только форму повествования — слишком уж она проста и непритязательна, — а, главным образом, антураж. Например, идет дождь. Слушатель, естественно, ждет какого-нибудь обыгрывания этого обстоятельства, а получает резкую, как удар хлыста, заключительную фразу.

Потом Джано решает, что на такой высокой скале естественнее выглядел бы снег. И добавляет его в свой рассказ. В другой раз он может заметить, что орел (мы пока не знаем, две головы у него или одна, так как все происходит вдали) устал, ведь он долго летел (из Австрии, что ли?). Вся соль, говорит Джано, в том, чтобы подготовить слушателей к совсем иному финалу — как в парадоксах Аристотеля — и закончить историю неожиданно. Тему генной инженерии он вдруг увенчивает анекдотом (Джано, однако, запрещает мне называть свою остроту анекдотом).

Через четыре дня после отъезда нашего немецкого друга нам сообщили о его гибели в автомобильной катастрофе на шоссе между Франкфуртом, где он жил, и Дуйсбургом, где в мрачном здании университета имени Герхарда Меркатора ему предстояло сделать сообщение о конференции, состоявшейся в Сполето. Известие о его смерти, такой же нелепой, как любая смерть в автомобильной катастрофе, всех повергло в шок. Бедный Иоганнес, ведь он ходил по нашей земле всего каких-нибудь сорок семь лет и был на вершине творческой и профессиональной славы. Мы отправили телеграмму, а затем и письмо его жене, пребывавшей в безысходном отчаянии.

Как долго переживаешь из-за смерти друга? Этот симпатичный немецкий журналист был скорее нашим добрым знакомым, чем настоящим другом, но его внезапная гибель так сильно поразила нас, что мы не позволили себе ее обсуждать — безмолвие казалось нам лучшим способом выразить свое сострадание. Именно смерть и перевела его в разряд наших друзей.

Джано продолжал рассказывать историю о двуглавом орле с бессознательным чувством неловкости, поскольку ее автора уже не было в живых. Я слушала Джано, блиставшего этим анекдотом, и чувствовала, что ситуация изменилась. У меня в ушах все еще отдавался металлический скрежет, сопровождавший смерть бедного Иоганнеса на ночном асфальте, и отчаянный крик умирающего. Мне хотелось сказать Джано, чтобы он оставил орла в покое, но я боялась обидеть его, упрекнуть в отсутствии чуткости. Джано снова и снова повторял свой рассказ, а у меня в ушах сквозь его слова неизменно слышался далекий металлический скрежет на шоссе между Дуйсбургом и Франкфуртом. И я притворялась, будто мне смешно, как всегда — чтобы не обидеть его.

Джано очень строг, когда речь идет об урбанистике, предмете, который он преподает на факультете архитектуры «Валле Джулия», и ужасно наивен во всем, что касается человеческих и светских отношений. Возможность рассказать этот и другие анекдоты (он упорно называет их «парадоксами») позволяет ему принимать живое участие в компании друзей или у нас дома, а главное — игнорировать всем известные четыре гнусные рожи, появляющиеся на телеэкране и на страницах газет. Всякий раз они вызывают у него серьезную аллергическую реакцию, надрывный кашель и приступ астмы; так что по совету нашего врача я всегда держу дома или в сумочке, если мы куда-нибудь выезжаем, флакончик «Бентелана». Но только кортизон и адреналин могут помочь при анафилактическом шоке, который случился у Джано однажды вечером, когда на экране появилась первая из этих рож — ну что твой индюк с надутой грудью, уверенный, будто он «копается в истории, а не в дерьме», как успел изречь Джано прежде, чем потерял сознание.

Должна признать, что в любом варианте — с дождем или со снегом — Джано умел весьма элегантно преподнести анекдот, о котором я говорила выше. Он всегда мог создать атмосферу ожидания, рассказывая о небольшой группе благородных хищников так, словно он сам при этом присутствовал и мог лично засвидетельствовать удивление постоянно торчащих на своих местах обычных «орлов» при виде новоявленной двуглавой птицы. Последний раз во время обеда с друзьями-архитекторами он даже назвал размах крыльев двуглавого орла: два метра двадцать сантиметров. Как явствует из учебников орнитологии, таковы параметры королевского орла, который в данном случае (коли речь идет о Габсбургах) имеет право на титул Императорского.

Джано уже забыл о бедном Иоганнесе Вестерхофе и об ужасной аварии, в которой тот лишился жизни. Джано. Но не я. Меня до сих пор преследует ужасный металлический скрежет и терзают воспоминания о моих бесполезных призывах отказаться от сигарет, которые Иоганнес курил не переставая: две пачки в день этих смертоносных «Мальборо». Меня всегда беспокоило состояние легких бедного милого Иоганнеса.

Джано обладает счастливой формой рассеянности. Я хочу сказать, что его рассеянность никогда не наносила ущерба ни ему самому, ни окружающим. В доме друзей, архитекторов-модернистов (которых я ненавижу так, как они ненавидят все старинное), позавчера вечером он в очередной раз стал рассказывать анекдот о двуглавом орле. Я без слов призвала его к сдержанности, опустив взгляд и наморщив лоб. Джано сразу же меня понял и сменил тему. Только, пожалуйста, не думайте, будто Джано идиот. Он просто неисправимый простак. Что да то да.

Я зову его Джано, а не Джанантонио с тех пор, как мы поженились — два десятка лет тому назад (а точнее — двадцать два года), и теперь все тоже зовут его Джано,[1] даже в университете. Злые языки утверждают, будто я подсознательно присвоила мужу имя двуликого римского бога Януса, подчеркнув тем самым двойственность его натуры. Не думайте, это совершенно невинное и случайное совпадение: просто сокращение от Джанантонио и словно написано у него на лбу от рождения. Недолго думая, я так и сказала себе: буду звать его Джано.

Но вот эта история с двуглавым орлом как будто вбила гвоздь в шаткое равновесие, которым отличалось наше супружество. Я сказала «шаткое» намеренно, потому что и я, и Джано оба стараемся не копаться в секретах и «гвоздях», которые каждый из нас тайно держит про себя и которые, выйди они когда-нибудь наружу, могли бы привести к катастрофе. Наше спасение — ложь. Простое средство поддержать наш брак. Иногда я лгу даже самой себе: это что-то вроде упражнения дзен, которое возвышает меня над грубой и гнетущей реальной действительностью.

Например, я всеми силами постаралась вычеркнуть из памяти связь Джано с Патрицией, ненасытной вдовой одного его коллеги, которая сохранила некоторые чертежи и документы мужа. Ей хотелось знать, нельзя ли где-нибудь опубликовать их, ну, например, в журнале «Диагональ», издаваемом факультетом архитектуры; во всяком случае, она уговорила Джано помочь ей составить каталог работ. Джано жаловался мне на эту обременительную просьбу, но не мог отказать в помощи бедной вдове. Между делом бедная Патриция затащила его к себе в постель, о чем мне сообщила одна приятельница, узнавшая по секрету правду от самой этой грязной твари. Два месяца послеобеденного секса с трех до пяти. И еще два месяца не в библиотеке палаццо Венеция, а дома у Патриции на пьяцца деи Мерканти в Трастевере, на третьем этаже старинного неуклюжего здания. Сплошное каждодневное наставление рогов, настоящий сексуальный марафон. Как знать, возможно, все это сплошные выдумки, злостные сплетни. Не копайся в них, говорила я себе, пусть все будет как есть, скорее плохо, чем хорошо.

В те дни, когда Джано ведет занятия в «Валле Джулия», я тоже, конечно, не сижу дома словно сурок. Первым делом сами туфли начинают передавать ногам беспокойство, так и тянут к двери, на улицу. Я выхожу и начинаю бродить по городу. Выставка, разглядывание витрин на виа Фраттина, супермаркет, какой-нибудь фильм в центре, мороженое на пьяцца Навона или возле Пантеона. Нравится мне болтаться по городу; я шагаю быстро и легко, летом стараясь выбирать теневую сторону и не наступать на расшатанную брусчатку, чтобы спасти каблуки. Я знаю ее наизусть на улицах всего исторического центра. По виа Джустиниани, пьяцца деи Капреттари, виа Тор Миллина и виа Арко делла Паче лучше не ходить. Один каблук я уже оставила в Трастевере между двумя булыжниками на виа Сан-Франческо-а-Рипа. Придется, вероятно, несмотря на мой средний рост — метр шестьдесят два сантиметра — перейти на желтые спортивные тапочки (их мне подарил архитектор Зандель). В туфлях на каблуках я становлюсь выше сантиметров на шесть.

Потом я возвращаюсь на виа Сан-Франческо-а-Рипа — по-моему, самую красивую улицу в районе Трастевере с чудесной маленькой площадью и церковью в глубине улицы, и ищу магазин экологически чистых продуктов. Хочу купить соус из чистой сои, а не «Киккоман» — из сои явно генетически модифицированной. Нужного мне магазина я не нашла, зато нашла свой каблук, все еще торчавший между двумя булыжниками — и это спустя месяц с лишним! Помнится, в тот день я, такая вот хромоножка, завершила свою прогулку по Трастевере, где мне хотелось бы жить, поисками такси. Сколько воздуха на этой улице, сколько света! Уже существует проект уложить новую мостовую, так что мне не придется больше опасаться за свои каблуки. Я устала от нашего дома на виа дель Говерно Веккьо, где вокруг аристократического Кафе делла Паче выросли целые джунгли ресторанов дурного толка с шумной ночной жизнью. Но каблук, мой застрявший между булыжниками на виа Сан-Франческо-а-Рипа каблук, может, он — знак судьбы, зовущий меня в тот район? Надо поговорить с Джано насчет переезда в те края. Каблук, оставшийся именно там, что-то должен же значить. Не так ли?

Долгая-предолгая история покрыла наш дом, что на виа дель Говерно Веккьо, толстым слоем пыли. И вот наступает момент, когда ты говоришь: хватит, хочется куда-нибудь переехать. Переезды обновляют жизнь, благотворно перемешивая нейроны и гормоны. Я всегда охотно выхожу из дома, иногда даже без всякого повода. Когда настроение хорошее, мне кажется, что я иду под горку, ноги несут меня легко, словно у моей обуви крылышки, как у бога Меркурия. Когда ноги передвигаются тяжело и все улицы идут в гору, я спрашиваю себя, какое нынче у меня настроение, и отвечаю — да, настроение гнусное. И оснований для этого сколько угодно. Прошу поверить мне: слово «гнусное» не преувеличение. Часто в центре встречаешь какую-нибудь приятельницу, потому что больше двадцати лет — ну не слишком ли? — мы с Джано живем на верхнем этаже старого здания на виа дель Говерно Веккьо, здесь, в квартале Парионе, светский центр которого находится на пьяцца Навона, а шикарный торговый центр — на Кампо-деи-Фьори.

В общем, на выставке Тамары Лемпицки во Французской академии на Тринита-деи-Монти, я встретила Валерию. Мы стояли, не видя друг друга, перед одной и той же картиной, восхищенно глядя на мужчину в пальто и шляпе, опершегося локтем на роскошный автомобиль цвета меда с длинным радиатором и большими фарами, что-то вроде «Изотта-Фраскини».

Не только на автомобиле, но и на пальто из верблюжьей шерсти, мягкой шляпе с опущенными полями, а главное, на лице этого человека с густыми седоватыми усами лежала безусловная печать двадцатых годов. Вот такой мужчина по мне, думала я, — вернее, был бы по мне, живи я тогда.

Глядя во все глаза на картину, я воображала свою романтическую поездку с этим мужчиной на рычащей «Изотта-Фраскини» по залитой солнцем тосканской земле. Летят итальянские километры, проносятся мимо виноградники и кипарисовые аллеи, свежий ветер покалывает лицо, и вот наконец мы уже на холме, на окруженной деревьями вилле с распахнутыми дверями, и, охваченные желанием, взбегаем по ступенькам в большую комнату, бросаемся на кровать и предаемся любви с разнузданными воплями, как животные.

В зале рядом со мной, локоть к локтю, стояла женщина, захваченная той же картиной, стояла неподвижно и молча, погруженная в те же любовные мечтания (стоя перед этой картиной, я изменяла Джано с фантастическим мужчиной двадцатых годов, с седоватыми усами и в пальто из верблюжьей шерсти). Вдруг мы повернулись лицом друг к другу. Это же Валерия! Мы знакомы уже сто лет, но никогда не общаемся, не считая случайных встреч вроде этой. Разведясь после года супружеской жизни, Валерия с тех пор живет свободно и по сей день, хотя ей уже за сорок, охотно предается бурным эротическим эскападам, восстанавливая старые связи. Говорят, что она не пропускает ни одного проходящего мимо мужчины — женатого или неженатого, все равно. Предпочтение, если это возможно, она отдает тем, кто моложе ее. Все считают ее симпатичной шлюхой.

Короче говоря, мы обменялись с ней мнениями о выставке, и не столько о картинах, смахивающих на плакаты: просто у нас обеих вызвали энтузиазм те прилизанные мужчины двадцатых годов, любовно выписанные Лемпицки. Когда эта тема была исчерпана, говорить нам стало не о чем, и я вдруг, движимая каким-то смутным инстинктом, спросила у Валерии, не слышала ли она анекдот о двуглавом орле. Короткий и весьма уместный для рассказа в компании.

— Я знаю, — ответила Валерия, — он очень забавный.

Странно, что Валерия его знает, подумала я и спросила, от кого она слышала.

На какое-то мгновение Валерия растерялась, но быстро взяла себя в руки.

— От одного моего немецкого приятеля… несколько дней тому назад.

— В таком случае, — спросила я, — ты не знала Иоганнеса Вестерхофа?

— Нет, а кто это?

— Тот, кто рассказал этот анекдот нам. Журналист из «Франкфуртер альгемайне».

— Нет, не знала. Мне рассказал его один агент Дойче Банка, с которым я познакомилась в Тоди, у друзей.

По замешательству Валерии и по тому, как она поспешила прервать разговор и откланяться, я поняла, что это ложь. Почему она лгала? Да ясно же: анекдот она слышала от моего мужа, которому, конечно, и в голову не пришло сказать мне, что он виделся с Валерией. Если он скрыл от меня встречу с Валерией, что мне теперь прикажете думать? Ничего хорошего. Но следует быть осторожной, не надо предаваться мукам ревности. Не исключено, что Джано рассказал ей его по телефону. А может, даже тот самый агент Дойче Банка? Почему бы и нет?

Спокойно, сказала я себе, спокойно, Кларисса.