Кларисса

Я не могла понять, что за настроение было у Джано по возвращении из Страсбурга. Он вернулся уже неделю назад. А я до сих пор жду, когда он расскажет мне о своей поездке. Обычно всякие конгрессы дают нам пищу для разговоров по меньшей мере на несколько дней, за исключением теории деконструкции, над которой он работает в университете и которая исключена из нашей домашней жизни. Но теперь вообще никакого отчета и дурное настроение, словно его выступление оказалось неудачным. А вот Тиберио Морпурго, его университетский коллега, тоже ездивший в Страсбург, говорит, что Джано там блистал и удостоился бури аплодисментов. Так чем же объясняется его плохое настроение?

Ничего. Надо будет запретить ему читать газеты, потому что из-за каждого неприятного сообщения, а уж наша макаронная Италия выдает их ежедневно, у Джано начинается приступ меланхолии, повышается кислотность, наступает бессонница и аллергическая астма. По ночам он просыпается, садится на кровати и стонет из-за своего бессилия и невозможности справиться с несчастьями мира, но главное — Италии. «Ну что я могу сделать?» — спрашивает он меня. Да ничего, бедный Джано. Разве что разбудить меня в четыре часа ночи, то есть утра. И тогда он запускает пальцы в волосы, словно беды, обрушивающиеся не только на Италию, но и на Ирак, Пакистан, Иран, Индию, Китай, на все Средиземноморье и на Соединенные Штаты, имеют к нему прямое отношение. Фрустрация, почти достигшая точки кипения.

Бедный Джано, я всегда старалась его утешить:

— Ничего не поделаешь, все мы плывем на одном «Титанике».

Уж лучше бы мне не поминать этот злосчастный «Титаник». Мы тонем, — заявил Джано, не умеющий плавать и безумно боящийся воды. Самый настоящий приступ истерии у человека, идущего ко дну. Я испугалась, потому что он стал задыхаться, словно и впрямь оказался под водой, спрыгнул с кровати, уцепился за столик, как за обломок судна, чтобы не утонуть. Лицо все в поту, глаза вытаращены от страха, дрожащие руки. Дать бы ему что-нибудь успокоительное, но в прошлый раз он так взбеленился, что выбросил из окна целую пачку «Лароксила».

Видели бы его студенты!

Наконец он сел на диван и понемногу, без слов, неподвижный как факир, стал приобретать свой более или менее нормальный вид. Минут через десять он очнулся, потянул меня к себе на диван и захотел заняться любовью — с душевным порывом и яростным натиском. К счастью, прислуга спала и не прибежала ко мне на помощь, как это было несколько месяцев назад, когда она услышала мой визг, доносившийся из гостиной. Иногда, занимаясь любовью, я издаю пронзительные вопли. Зандель вставил в окна двойные рамы и обил войлоком дверь в комнате рядом со своим кабинетом.

Ясно, что сексуальная разрядка компенсирует всепоглощающую тяжелую фрустрацию Джано. Каждый раз после подобных истерических припадков Джано в постели обнаруживает такой пыл и силу, что вызывает у меня по три, а то и по четыре оргазма подряд. К сожалению, случается это очень редко, потому что он всегда старается избегать разговоров на политические темы, тогда как я с некоторых пор от них вовсе не уклоняюсь. Только когда приступ уже начался, я пытаюсь успокоить мужа, хорошо зная, что уже слишком поздно. Мне нечего противопоставить его выпадам (в скобках замечу, что я с Джано согласна, только умею контролировать свои реакции), а когда Джано вскипает до последнего градуса, вечером, в постели я пожинаю плоды.

Я уверена, что в иные дни их пожинает и Валерия. Иногда Джано возвращается домой измотанный и с болью в желудке. Я знаю, где он провел вторую половину дня, и прикидываюсь, будто верю в его желудочные спазмы. Так-то спокойнее. Спокойнее, но не очень.

— И почему перестали выпускать «Алька-Зельцер»? — жалуется Джано, чтобы сделать более правдоподобными свои «страдания».

Ну скажите, что мне делать с таким мужем? Хуже всего, что я его люблю. Очень. Вот кретинка.

Загрузка...