Римские призраки

Кларисса

Я с трудом сумела прочитать еще несколько страниц из тетради Джано с этими двумя большими буквами на обложке, которые до сих пор кажутся мне оскорбительными. Вообще, то, что Джано вдохновляют на сочинение романа знакомые ему лица и события, по-моему, не бог весть какая находка для писателя. Ничего себе, главные персонажи — мы двое, я и Джано, а потом еще я и Зандель. На тех страницах, которые я прочитала, о жене Ирине вроде бы ничего нет, а эта потаскуха Валерия упоминается мимоходом. Однако признаюсь, мне очень любопытно, какая жизнь меня ждет в воображении Джано на страницах, которые мне пока еще не удалось прочитать.

Но какое странное чувство головокружения от того, что я выведена в романе. Мароция — это я, ясно же, — только у меня душа переворачивается, когда я вижу, как описываются мои мысли и мои поступки, которые часто, должна признать, изображены более рациональными и правдоподобными, чем мои реальные мысли и дела, всегда такие нечеткие и непоследовательные. Джано заставляет меня, как деревянную куклу, двигаться и говорить по его приказанию. И если у меня возникает ощущение, что Мароция поступает более разумно и, скажем даже, более умно, чем я, то это создает только некоторую путаницу и дает мне понять, что персонажем, изображенным на бумаге, можно управлять как угодно, заставлять его делать то, что нравится автору и что подходит ему по сюжету, тогда как в действительности я часто следую случайным инстинктивным порывам и чувствам, в которых и сама не отдаю себе отчета. Джано дерзко обворовывает мою жизнь, чтобы изменять ее в лучшую или в худшую сторону — в зависимости от своего настроения и предполагаемых задач романа, делает из меня бумажную Мароцию. Слишком легко и романтично писать, будто Мароция до того красива и притягательна, что в нее внезапно влюбляется Дзурло (Зандель). Вот тут действительность походит на то, что написано у Джано: она еще более романтичная и романная (хотя я хорошо помню, что мне не двадцать, а сорок лет). К счастью, тому, кто видел мои сорокалетние колени, я с удовольствием разрешу рассказывать о них кому угодно. И спокойно могу показать и мои руки, и мои сиськи.

Итак, Джано уже мало его безумной Деконструктивной Урбанистики, теперь он желает писать роман. По-моему, это все равно что изобретать уже существующий город с его жителями, дорогами, улицами, площадями, дворцами, памятниками, вокзалом, садами, больницей, подземными переходами, фонтанами, рынками, светофорами. Минуточку, здесь Джано забавляется, передвигая свои украденные у жизни пешки, мужчин и женщин, в соответствии с безусловной потребностью романизации реальности; в противном случае мне пришлось бы подумать, что Джано знает все секреты наших (я имею в виду себя и Занделя) отношений. И иногда мне кажется, будто я делаю то, что уже прочитала на страницах тетради Джано. Он словно списывает людей, места, характеры и реальные пороки и нас двоих, и наших друзей и, нередко, даже заглядывает вперед, чтобы вышивать по этому узору свою историю. Я уверена, что роман у него получится плохой и безусловно фальшивый, как это бывает с теми, кто претендует на описание так называемой реальной действительности. К счастью, в нем нет и следа от Хайдеггера, несмотря на бьющий через край раптус, как с изощренной иронией говаривал Зандель.

Мне очень интересно читать дальше, но я закрываю тетрадь и аккуратно кладу ее на место, чтобы Джано не заметил моих махинаций, и делаю это главным образом потому, что из-за усилий, связанных с расшифровкой этого невозможного почерка, у меня страшно разболелась голова. Но, говоря по правде, моя головная боль объясняется не только плохим почерком автора.