Римские призраки

Джано

Не могу понять, откуда взялась эта коробка вкусных швейцарских шоколадок, которую Кларисса спрятала в шкаф, под шерстяные шарфы. Зандель был бы способен подарить ей шоколад, но, по-моему, у него сейчас не то настроение для такого фривольного и светского поступка. Кто еще? Этот невежа Луччи Нерисси, с которым, как говорит Кларисса, она случайно (случайно с восклицательным знаком) встретилась в Барселоне? Возможно, я ошибаюсь, но на такой жест он не способен.

Шоколадки могут заменить цветы как благодарность за приглашение или как шаг к сближению, завоеванию дамы, но они не входят — я в этом уверен — в словарь такого грубияна. Итак, возможно, появился новый претендент на внимание Клариссы, поскольку Зандель сейчас вне игры, а Луччи Нерисси не тот человек, который преподносит конфеты. Вот я возьму десяток шоколадок, тогда Кларисса поймет, что я раскрыл ее тайну. Надеюсь, она ничего не скажет, поскольку мне не хотелось бы просто так терять пять минут на разговоры о шоколадках, они уже и так слишком долго занимали мои мысли. Известно, что долгие размышления сбивают с мысли, но думать о происхождении этих шоколадок — все равно что пытаться подвергнуть научному анализу вопросительный знак, нарисованный Клариссой, — чемпионкой по умолчаниям.

Чтобы избавиться от последствий, подарю-ка Клариссе коробку перуджинского шоколада «Бачи», тогда она сможет читать на обертках сентенции шоколадной мудрости. А я остаюсь с Сервантесом и его благородным идальго.

Кларисса безусловно обнаружит пропажу нескольких шоколадок, которые мог взять только я (прислуга вне подозрений), и, если захочет, заговорит со мной об этом. В противном случае послание темного и фривольного происхождения останется, как и множество других незавершенных высказываний, окутанным, как и наши жизни, густой сетью недомолвок. Допускаю, что за каждым посланием, словом или шоколадкой кроется обрывок истины, но на эту истину я в конце концов плевать хотел.

Стоит мне сказать что-нибудь, как я сразу же раскаиваюсь в этом. У меня тоже случаются моменты отчаяния, и порой я прячусь в ванной, чтобы поплакать без слез и без слов. Слова я заимствую у старинного итальянского поэта, из книги с выцветшей обложкой, которую я случайно нашел, приводя в порядок свою библиотеку. Поэт разделяет свое отчаяние со всем миром и видит, как звезды, луна, ночной воздух оплакивают смерть его любимой.

Бедный Торквато Тассо, как он, должно быть, страдал! Но ради него плакали звезды и плакала мерцающая луна, ради меня же не плачет никто. Правда, Кларисса не умерла, но в моей душе она еще мертвее теперь, после истории с гнусным «турком». И я изливаю душу в одиноком стоне, а потом вновь пускаюсь в свое плавание наугад, жизнь моя.