Рожденный ползать, освободите взлетную полосу! часть 2

Вид у полковника был как у тритона, выходящего из долгой спячки после засухи в сезон дождей.

Потом уже, когда он сидел в Ан-24 и наливал себе очередной стакан разбавленног спирта, клятвенно утверждал: его не предупредили, что наши МИГ-25 надо обходить спереди.

После этого "полёта" - полковник на инспекторские проверки ездил только поездом...

***

В немецкой газете, название которой я не помню, тем более, что я немецкого никогда и не знал, к 23 февраля 1972 г. появилась статья 'Vitja konen alle', что переводится с языка вероятного противника как "Витя может все". В ней была большая фотография советского летчика с дымящейся "беломориной" в зубах и, судя по всему, забивающего козла в дежурном звене. Этим летчиком был широко известный в узких кругах профессионалов лучший командир звена, с которым я когда-либо встречался, капитан Виктор Петрович Рыженко (787 иап, Финов). В уже упомянутых мною кругах от командира дивизии до последнего техника его звали Петровичем. Сам Петрович называл себя "Пятнадцатилетним капитаном - по стажу пребывания в этом замечательном звании.

Достоинства Петровича перечислять было бы довольно долго и утомительно, и, вероятно, найдется кто-нибудь, кто скажет: я знал не менее достойных людей. Допускаю. Однако у Петровича было два недостатка, первый из которых - острый язык и некоторая несдержанность суждений помешали ему к 38 года достичь более высоких должностей. Второй его недостаток - курение всегда и всюду. Многие подозревали, что он покуривает даже в задней кабине "Тамары" - спарки МиГ-21у. Лично у меня никаких подозрений не было, поскольку я это знал точно - курит...

Пара историй про Петровича.

В полку событие, из Липецка приехал преподаватель, самый главный спец по аэродинамике, тот который придумал термин "выполаживание". Честно говоря, я уже не помню, что он означал. К доске вызван сталинский сокол Кирилыч. Ему 40 лет, выглядит на 70. Аэродинамики уже не знает, скорее всего, никогда не знал. Преподаватель-подполковник рисует профиль крыла и задает вопрос: "Покажите мне фокус!" На лице Кирилыча недоумение. Петрович разъясняет подполковнику: Мы, между прочим, пришли сюда учиться, а не фокусы показывать.

Полковое партийное собрание. Петрович на последнем ряду, мы, его звено, слева на месте.

Петрович курит в кулак и внимательно слушает выступающего. В президиуме, как и положено, парторг, ведущий собрание, среди прочих - командир полка В.С. Буланкин.

На трибуне инженер полка по АО. Обращается к командиру: "Вот вы говорили, что если летчик плохо знает технику, от полетов его отстранять и принимать зачет со всей пролетарской ненавистью". Буланкин кивает, мол, да, так и есть, говорил. Инженер продолжает: "Тогда почему же отстраненный мною от полетов капитан Фокин уже неделю прячется от меня и зачета в дежурном звене?"

Петрович, выпустив вниз папиросный дым, приподнимается и помогает командиру с ответом: "А потому, Костя, что таких умных как ты до х#я, а дежурить некому!" Партсобрание ревет от восторга, Буланкин, вскочив орет: "Петрович, б#я, хотя бы здесь помолчи!"

А вы говорите, что гласность и плюрализм начались только в 85.

***

ГРУСТНАЯ ИСТОРИЯ

Жил-был у одного летчика кот. Замечательная зверюга - пушистый такой, «в меру упитанный», вальяжный и добродушный, с усищами, которым позавидовал бы товарищ Буденный, и громким урчалом. В отличие от многих своих сородичей, словно лишь терпящих общество двуногих, этот любил хозяина до глубины кошачьей души. По утрам до дверей провожал на службу, вечерами встречал громким «Муррр» у порога. Летчик отвечал тем же, никогда не отказывая в молчаливой просьбе почесать за ухом и не забывая угощать питомца свежей сметаной. Так и жили.

Пришло время очередных прыжков. Решив, что кот настоящего авиатора и сам должен быть хоть немного авиатором, летчик прихватил животинку на аэродром, благо прыгать предстояло с Ми-8 - не в кабине же истребителя его приобщать к воздухоплаванию. Кот к походу на аэродром отнесся философски: если хозяин куда-то несет, значит, так нужно. Загружает в что-то зеленое, металлическое, непривычно пахнущее - чтож, хозяину видней, хотя лично он, кот, предпочел бы блюдечко молока...

Взлетели. Ошалев поначалу от шума двигателей и вибрации, кот быстро освоился, под смех авиаторов с важным видом расхаживал по кабине, украдкой метя новую территорию. Но вот «восьмерка» набрала высоту, кота изловили и сдали в цепкие руки не прыгавшего в тот раз борттехника. Хвостатый стоически воспринял и этот поворот судьбы: устроился поудобнее и замурлыкал едва ли не заглушая двигатели, с интересом глядя как эти незнакомые двуногие с непонятными мешками один за другим куда-то уходят. Но ЧТО ЭТО?!! Хозяин, добрый, умный, самый лучший хозяин тоже собирается уйти? Уйти и оставить его, такого пушистого и мурчащего, в этом странном громком и неприятно пахнущем месте? Уходит... Но там же высоко!..

Провожая быстро удаляющуюся фигуру бешеным взглядом кот, впервые в своей недолгой жизни заорав что-то явно матерное, забился, вырываясь, в руках бортача...

...Хлопок купола, рывок и вокруг только Небо. Можно спокойно полюбоваться им, почувствовать какое оно вблизи, на ощупь - совсем другое, чем видится сквозь фонарь кабины. Внезапно смутное движение привлекло внимание летчика, он обернулся - неподалеку молча и печально пролетал мимо прыгнувший следом кот...

***

Два майора и один подпол.

Как и обещал, продолжу рассказ про весельчаков-ротных из Кривбата и жизнь мою в Балашовском ВВАУЛ. Часть рассказа цельнотянута у себя же, только на Анекдот.ру.

На нашем курсе было 2 курсантских роты, которые возглавляли два матерых майора - вечные соперники и «шалуны» - Саша Полькин и Саша Пензин. Характер их взаимоотношений лучше всего характеризует то, что на 2-3 курсе Пензин, прокрадываясь по ночам в роту к Полькину (наши дневальные даже не знали об этом), со 100% эффективностью вычислял «самоходчиков», и уже назавтра те шли на Совет училища за отчислением. Так он отчислил примерно 50 % бывших «армейцев», т.е. курсантов, пришедших из армии и первых кандидатов на сержантские должности. Как он узнавал, кого и когда не будет на месте - не знаю, но лучшего опера с таким качеством поставляемой информации, я лично не встречал.

При этом они изрядно различались по характеру и внешности. Полькин - статный высокий громогласный красавец и матершинник, любитель женщин и компании с фуражкой-аэродромом и клешами. Выпускник какого-то военного ПТУ (Васильковского, вроде) он при мне учился в Саратовском педе, пере... э-э-э знакомившись (по слухам) даже не с половиной курса, а с половиной института (женского, ессно, пола). Пензин был среднего роста, сутуловатый, говорил негромко (что не мешало его слышать в любом конце строя), с рыжими усами щеточкой и в фуражке-таблетке весьма древнего фасона. Был он тихушником по натуре, добросовестно вел блокнот в обложке черного цвета, и твои грехи, совершенные на КМБ, легко обнаруживались Пеном перед выпуском. Погоняла у них были соответствующие. Не то, чтобы я пытался сейчас мстить бывшим командирам, даже наоборот, став значительно старше, вспоминаю их с теплом и симпатией, но, из песни слов не выкинешь... Полькина звали просто - Полькин с устойчивой приставкой - мудак. Пензина за глаза кликали: Пен, Усы, Пен-Зин, устойчивой приставкой к фамилии было слово чмо. Шутил Пен редко, но метко. Славился бесшумной походкой и манерой заходить в казарму (тихо-тихо открывается дверь, в образовавшейся щели сначала показываются внимательные УСЫ, затем прочие фрагменты лица, потом нога, затем и весь ротный).

Был свидетелем такого диалога. Стою дневальным, все на занятиях, время к обеду. Настежь распахивается дверь, на пороге - ОН. Дав полюбоваться собой секунду, Полькин прошел к канцелярии и недоуменно подергал закрытую дверь. Нимало не снижая громкость голоса, соседский командир вопросил: «Эй, дневальный, а где Пензин». «В каптерке, - отвечаю. И уточнил, - в ближней».

«Ну конечно, - вышагивая по «взлетке» так же громогласно вещал Полькин, - где же ему еще быть, как не в каптерке. Недаром у входа в казарму нацарапано ПЕНЗИН (еще повышая голос) ЧМО!!!»

Из каптерки выглянули рыжие усы.

- Там еще на стекле стеклорезом нацарапано, - негромко, но отчетливо произнес Пен вместо приветствия, - ПОЛЬКИН...

- С Новым Годом?

- Нет, ПОЛЬКИН... (с явным удовольствием и причмокивая) МУ-У-У-ДА-А-АК.

А вот еще пример, когда невозмутимый, как слон Пензин, умыл заслуженного матершинника России.

Однажды в нашей роте осталось мало народа (то ли большой наряд с караулом, то ли перед отпуском отличники-досрочники уже смотались) и нужно было успеть везде. И вот Саша Пензин инструктирует нас в предвыходной (паркохозяйственный) день, стоя на крыльце казармы, а сзади его монолог слушает Саша Полькин.

- Итак, товарищи курсанты, сейчас вы под командой младшего сержанта Кремнева следуете в учебный отдел, где вас распределят по кафедрам. Наводите на кафедрах идеальный порядок до... (взгляд на часы)... 16.30. После этого собираетесь в течение... (взгляд на корпуса учебно-летного отдела)... 10 минут в левой курилке, НО НЕ КУРИТЬ!!! после чего под командой младшего сержанта Кремнева СТРОЕМ!!! направляетесь в казарму и до ужина наводите идеальный порядок здесь.

Вся речь за исключением выделенных мест произносится нудно-командирским тоном. И тут подает реплику стоящий сзади Полькин:

- Саш, если бы все действительно так было, как ты рассказываешь - я бы твоих курсантов в жопу целовал!

Пензин (так же нудно-монотонно): - Ну что, всем все ясно!? А после ужина встанете в очередь к майору Полькину.

И без тени улыбки ушел наверх дожидаться исполнения нами поставленных задач.

Одно время в училище было модное поветрие - заниматься кёкушинкаем, В моем отделении жертвами стало трое: Гладков Вова, (он потом достиг каких-то высот в карате), Астахов Валера и Сверч (Вадик Сверчков). Валера и Сверч представляли собой неразлучную хохлятскую пару в стиле «Тарапунька и Штепсель» - оба добрые и неуклюжие, только Валера нуклюже-длинный, а Сверч - неуклюже-пухлый. На одном из вводных занятий Учитель (именно так они произносили это слово, с большой буквы) показал им, как резким ударом кулака, не касаясь пламени, можно загасить свечку. И уже тем же вечером, затихарившись в одном из уголков старого корпуса УЛО эти два кадра ухитрились изгадить там парафином все стены и полы, сломав и размазав с полдесятка свечей. Поскольку секция по карате была официальной, каратистов при разводе на самоподготовку отдельной группой отправляли в спортзал. Картина маслом: Пензин проводит развод на сампо. Командует: «Курсант Гладков, выйти из строя. Бери с собой этих ... (пожевал губами, посопел в усы) ... хунхуистов, и марш в спортзал».

Ну и венцом творения в нашем батальоне был великий и ужасный Кривой, комбат в считанные годы не без помощи сверху доросший от лейтенанта до комбата. Ступеньки взводного и ротного он преодолел моментально, став комбатом раньше, чем получил майора. Знающие поймут. Как я уже писал на Биглере, при разговоре с подчиненными речь у Кривого лилась, не затрагивая сознания. При этом в общении один на один был нормальным дядькой. Внешность - почти как у Полькина, только посуше, чуть повыше и аэродром на голове побольше. Плюс заметный налет «белой кости» - со всеми разговаривал с оттенком превосходства. Итогом разделения сознания и подсознания в процессе речи стала целая череда афоризмов, рожденная фактом значительного опережения мысленных процессов над речевыми. Причем для согласования речевых фреймов с заранее отрендеренными в мозгу, в речь вставлялись паузы. Далее без комментариев, думаю, что такой тип персонажа уже все представили:

- Воинская дисциплина... это тот конек, от которого мы должны отталкиваться.

- Нужно иметь крепкий желудок... чтобы пройти по тому месту, куда вы плюнули (не смешно, но справедливо, не всё Кривой глупости говорил)

- (Встретив, нашу роту, идущую утром в столовую, решил поприветствовать) Товарищи курсанты, поздравляю вас с началом новой трудовой недели! Мы аж с ноги сбились, а из задних рядов кто-то сквозь смех проблеял «Ура-а-а-а!»

- Товарищ курсант, посмотрите на свои ногти, они у вас... как у орла. Вы же можете теперь... по деревьям лазить.

- А теперь, товарищи курсанты, идите в столовую и там... стучите ложками по своим вкусным тарелкам.

- Каждый курсант должен быть... поощрен... или наказан.

- Живете, как свиньи в берлоге... где срете, там и ссыте.

- Что значит, горло болит - учите Устав... и все пройдет.

- Я вижу, Леонтьев (мой взводник), воины у Вас подтянуты... наверное, грамотные. (Кривой вообще любил слово «воин»).

- Курсанты должны курить и чистить обувь в местах, называемых... э-э-э «специально отведенными». Отдельные воины не выполняют этих требований. Я не буду называть... их общих фамилий.

- Бордюры будем белить свободными от наряда курсантами.

- А этот воин спит у тумбочки дневального, придавив солидной массой... весьма робкое чувство ответственности.

- Отдельные курсанты работают мичуринцами (ой, это Пензин вкрался) - околачивают груши.

- Не слышу настроение в ударе ноги!

- ...смертельно убил...

- Курсант по фамилии... э-э «несущий ящик», ко мне.

- Всех отсутствующих построить в одну шеренгу.

- По команде «отбой»... наступает темное время суток.

- У кого есть вопросы, я потом задам.

- Берегите хлеб, не надо его разбрасывать, он достается нелегким трудом... ваших отцов... и детей.

- У вас ногти на ногах, как... у порядочной балерины.

- Кончились книжки, иди вон... землю копай.

- (после ноябрьского парада по балашовской грязи Кривой инструктирует нас в увольнение) ...всем увольняемым побриться, ...подмыться, ботинки начистить до синевы... пролетающих над нами облаков...

- (а это другой инструктаж, перед отпуском, с доведением страшилок, одна из которых повествует, как курсант, ехавший к молодой и БЕРЕМЕННОЙ жене, упал под поезд по пьяни) ...плачет, мать, плачет отец, жена плачет, ребенок... тоже... плачет.

- Третий курс, под фонарем стой... Раз-два...

- Пятки вместе, пальцы врозь.

- Кто считает, что похож на курсанта... выйти из строя.

- Привести лицо и внешний вид в то состояние... которое мне хотелось бы видеть.

Не судите строго, в моем курсантском блокноте все фразы (и Кривого, и собранные из различных печатных источников) идут подряд и рассортировать их сейчас трудновато, да и многие фразы Кривого пошли в народ, переходя из одного сборника «военного юмора» в другой.

Высокомерие нашего комбата имело для него отрицательные стороны, когда он упускал отличную возможность выявить и наказать провинившегося. Вот пример.

"Тащу" наряд по роте. (1 курс, еще КМБ не закончен). Вышел на крыльцо постоять (тогда еще не курил). Через минуту сзади меня выходит после тяжкого трудового дня комбат. Вытягиваюсь в струнку и дышу редко-редко. Комбат меня не замечает и медленно вышагивает в направлении КПП. Навстречу ему бредет усталый курсант 4-го (недели 2-3 до выпуска) курса. Метрах в 50 от меня они встречаются, за 5-6 шагов до комбата курсант переходит на строевой шаг, молодцевато отдает командиру честь, после чего переходит обратно со строевого шага на усталый. На крыльцо выходят курнуть еще трое выпускников. Усталый курсант доходит до них, после чего у него подламываются ноги и он МЕРТВЕЦКИ ПЬЯНЫЙ падает на заботливые руки товарищей. Я с отвисшей челюстью наблюдаю, как товарищи тащат его вверх по лестнице. Последними скрываются из вида безвольно стукающиеся о ступеньки носки ног "уставшего" Вот такой АВТОПИЛОТ. Ничего, потом и сам так научился! (А Кривой, может, сделал вид, что не заметил, хотя для тех лет борьбы за трезвость, это был ПОСТУПОК).

Вот другое приключение. В моей роте взводным 2 взвода был ст. л-т (при нашем выпуске - уже капитан) Верцхайзер (в народе - Верц). Несмотря на фамилию - выпускник морпеховского факультета Хабаровского общевойскового училища. Хороший, исключительный мужик, но речь не о том. После нашего 9-часового развода на занятия, часиков в 10-11 являлся комбат и проводил «разбор полетов» за предыдущие сутки вместе с постановкой задач на грядущие, после чего исчезал обычно до следующего утра, а батальонные офицеры с чувством облегчения разбегались по домам отдохнуть, пообедать, поцеловать жену и т.п. (поскольку они обязаны были являться за 10 минут до отбоя, а уйти, через20-30 минут после отбоя, плюс раз в три дня весь день провести в казарме «ответственным», то с личной жизнью, подозреваю, у них была напряженка). И вот однажды Верцу надо было срочно исчезнуть домой. Нетерпеливо перебирая копытами, высматривал он из всех окон нашего третьего этажа шествующего к казарме комбата. 10, 10.30, 11.00, 11.30 - все тщетно. Без пятнадцати двенадцать Верц срывается-таки домой и прямо на КПП училища нос к носу сталкивается у «вертушки» с комбатом.

- Старший лейтенант Верцхайзер, почему вы так рано со службы уходите?

- Да я, товарищ подполковник, поздно пришел, - ляпнул опешивший Верц первое, что пришло в голову, - разрешите идти?

- А-а-а, тогда идите.

Привет «Кривбату».

***

- «Сизокрылый», «Сизокрылый», как слышно меня, прием !

- «Волнистый», «Волнистый», я - «Сизокрылый», слышу вас отлично, прием !

- «Сизокрылый», доложите обстановку.

- Высота 100 метров, небольшая «кучёвочка» порядка двух-трех баллов, видимость хорошая - более километра...

- Слушай мою команду ! Азимут 130, удаление 25. По давлению 738, снижение 600.

- Есть снижение....

- Выводи из крена... Влево уходи, влево, мать твою ! На лобовое с альбатросом идешь, гастелло хренов !

- Ёб... Ушел 10 влево. Обьект на горизонте......

- «Сизокрылый», расстояние до цели, 15 метров. Цель - верхняя палуба, три метра от гюйса вправо. Уровень четвертой шлюпки, считая от кормы.

- «Волнистый», цель вижу, прием.

- Предельный угол атаки !

- Есть предельный угол атаки !

- По цели - два ракетно-бомбовых, прямой наводкой... огонь !.............

...................................................................................................................

- Воздух !!! - завопил мичман Завалин и прикрыл голову руками

- Поздно - процедил кавторанг Штаим, брезгливо отряхивая с фуражки птичий помет

..................

- Цель поражена, разворачиваюсь на базу, прием !

- Вас понял, спасибо за службу... удачи, голубок ! Привет нашим на воле ! - Пудик, попугай матроса Длиношеина, снял наушники и, удовлетворенно потирая крылья, вернулся в клетку - Я их заставлю уважать авиацию !

Матрос Кружкин «В бой идут одни голубки»

***

Последний парад оккупантов

Весной в преимущественно русскоязычном Киеве всё чаще стали звучать украинские слова. "Ветер перемен", по традиции, принёс их с Запада: первыми по-украински в Киеве заговорили святошинские гопники. Тёмными вечерами они отлавливали одиночных прохожих, показывали им обыкновенный кирпич и предлагали на выбор: заплатить скромную сумму либо назвать сей предмет на украинской мове. Не прошедшие тест получали этим же кирпичом по голове. Успешно прошедшим первый этап непонятливым гражданам предлагалось более сложное задание: место кирпича занимал здоровенный гвоздь, а сумма выкупа удваивалась. До третьего теста дело, как правило, не доходило.

Вслед за гопниками на украинском языке заговорили депутаты Верховного Совета, переименованного по этому случаю в Вэрховну Раду (надо отдать должное гопникам, по-украински они говорили значительно лучше депутатов). В июле Рада приняла Декларацию о государственном суверенитете УССР. Впервые в своей истории, и как-то неожиданно для самой себя, Украина стала вдруг самостоятельным государством.

Разомлевший от жары Киев воспринял эту новость довольно вяло: июль - месяц летних отпусков и экзаменационных сессий. Только всё чаще стали мелькать на лацканах пиджаков значки в виде стилизованного трезубца, в хитросплетениях которого можно было при желании прочитать слово "ВОЛЯ". Да ещё киевские модницы стали щеголять в брючных костюмах со странным сочетанием цветов: жёлтый низ, голубой верх.

Но пришёл сентябрь, и город наполнился самой весёлой и бесшабашной публикой - студентами. Отдохнув за лето, они с жаром бросились строить новый мир, активно включаясь во все политические движения, участвуя во всех выступлениях против или, наоборот, за... Против чего? Или за что? Да какая разница, если ты молод и полон сил, вся жизнь впереди, и тебя переполняет чувство безграничной свободы, ведь пришла она - ВОЛЯ!

И возник на центральной площади Крещатика невиданный доселе атрибут демократии: палаточный городок с голодающими студентами.

**

Как обычно, после обеда вместо самоподготовки нас погнали на плац. Парадная тренировка всегда привлекала внимание окрестных мальчишек и просто зевак. Построившись в шеренги, с автоматами на груди, курсанты отрабатывали строевой шаг под монотонный бой барабана. Удар - выпрямленная нога взлетает в воздух и на секунду зависает в горизонтальном положении. Ещё удар - и сотни ног, обутых в тяжёлые яловые сапоги, с грохотом обрушиваются на асфальт. Со стороны училищный плац, наверное, был похож на огромный неповоротливый часовой механизм.

Три круга по плацу - десятиминутный перекур - ещё три круга - и так три часа. Душно, хэбэшка на спине промокла насквозь, ремень автомата с каждым шагом всё сильнее врезается в шею, отупляющий бой барабана сводит с ума, да ещё Сыч безостановочно бубнит в ухо: "Строевая подготовка есть неотъемлемый элемент обучения и воспитания инженера-математика. Маршировка под барабаны настраивает на глобальный ритм Космоса и способствует развитию способности к концентрации и сверхчувственному восприятию мира. Студиозусам никогда не понять сакрального смысла фразы «Если вы такие умные, то почему вы строем не ходите». Слепцы, блуждающие в потёмках, они считают её анекдотом, в то время как в этой фразе скрыта древняя формула гармонии Человека и Вселенной"... Неожиданно этот поток сознания прервала усиленная матюгальником команда: "Парадным коробкам построиться перед трибуной!"

Толстенький краснопогонный полковник взгромоздился на трибуну, снял фуражку, промокнул платком лысину, и начал свою речь так: "Братки!"

Над плацем мгновенно воцарилась тишина. Такого обращения от представителя штаба округа нам до сих пор слышать не доводилось.

Воодушевлённый всеобщим вниманием, полковник продолжил:

- Товарищи! 7 ноября, в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, вам предстоит пройти торжественным маршем по площади Октябрьской революции, в ознаменование победы трудового народа в Великой Октябрьской...

Полковник умолк, почувствовав, что говорит что-то не то. Он ещё раз вытер лысину и продолжил неожиданно деловым тоном:

- В общем, так. Вы, наверное, уже слышали, что на Крещатике, прямо на площади, сейчас расположились голодующие студенты. Знаем мы, как они там голодуют, и как колбасу в своих палатках жрут, и кто за этим стоит, мы тоже знаем. Но поделать с ними ничего не можем, потому что у нас плюрализм и это, как его, демократия.

Но вот что получается: если поставить трибуны, как обычно, на площади, то, выходит, на параде вы будете отдавать честь не только тем, кто на трибуне, но и этим голодра... то есть голодающим. Поэтому, посовещавшись, мы приняли решение: трибуны поставить с противоположной стороны.

То есть при прохождении будет отдаваться равнение не направо, а налево. Чтобы, значит, повернуться к ним не лицом, а этим самым... ну, вы поняли. Поэтому сейчас все коробки перестраиваем: правый фланг становится левым, а левый правым.

- Ух, ты! - восхищённо зашептал Сыч. - Они же прямо перед памятником Ленину палатки поставили! Получается, к дедушке Ленину мы тоже повернёмся не лицом, а этим самым? Совсем отупели наши замполиты.

Но мнения Сыча почему-то так никто и не спросил, а приказы не обсуждаются. Через четверть часа плац снова напоминал судорожно дёргающийся механизм, только шеренги теперь шли против часовой стрелки.

**

Петрович, с первого курса выписывавший в специальную книжечку наиболее понравившиеся ему украинские слова, принёс в общежитие отпечатанную на ксероксе листовку и пообещал поставить литр пива тому, кто первым выдаст правильный перевод. Листовка гласила: "Не дозволимо окупантам сплюндрувати українську землю!"

По поводу загадочного слова разгорелись нешуточные дебаты. Гарик, склонный к выбору простых решений, заявил, что достаточно посмотреть на слово и выделить в нём корень, чтобы понять: это слово означает "заплювать", так что беги, Петрович, за пивом, и нефиг тут устраивать филологические дискуссии, а то и так трубы горят.

Рыжий возразил, что слова "плювать" в русском языке нет, а если учесть, что Гарик как раз и является тем самым оккупантом, который упоминается в листовке, то оно должно скорее переводиться как "заблевать". Ну, или, по крайней мере, "засрать".

Поэт в душе, Сыч предположил, что это слово означает "надругаться". Но Боб вспомнил, что в школе на уроке украинской литературы они изучали стихотворение Тараса Шевченко, в котором упоминалось слово "надругаться", и оно звучало как-то иначе.

Та половина группы, которая тоже изучала в школе украинский язык, начала вспоминать перевод слова "надругаться", тем самым отвлекшись от предмета дискуссии. А в это время практичный хохол Вася закрылся в канцелярии и позвонил своей девушке - студентке филфака. Через несколько минут на том конце провода с помощью словаря был найден правильный ответ. Он оказался на удивление прозаичным: "топтать".

Разочарованный Петрович не стал заносить слово в книжечку, и за пивом не пошёл, а на Васины претензии резонно заметил: поскольку правильный перевод нашла Васина девушка, то пусть Вася его с ней познакомит, и тогда Петрович, несомненно, угостит её пивом.

**

Зря, зря Сыч так неодобрительно отзывался о наших замполитах! В штабе округа всё-таки не дебилы сидят. И месяца не прошло, а мы уже снова стоим на плацу перед трибуной и слушаем толстенького полковника. Только... у того, вроде, погоны были красные? А у этого чёрные, и говорит он густым басом. Выходит, это не тот. Ну ладно, послушаем.

- Товарищи офицеры и курсанты! В штаб округа поступила оперативная информация о готовящихся провокациях во время проведения парада 7 ноября. Согласно этой информации, националистически настроенные элементы планируют перекрыть Крещатик. Нам, советским военнослужащим, не пристало ввязываться в националистические разборки. Ну и, кроме этого, негоже морды отворачивать от вождя мирового пролетариата. Поэтому. Мы всё взвесили и приняли окончательное решение: трибуна будет установлена в конце Крещатика, на Бессарабской площади. Там тоже есть памятник Ленину, вот ему и будем отдавать честь. С равнением направо, так что парадные коробки необходимо перестроить.

**

Возвращаясь из театра, мы с Сычом наткнулись в Трубе на Боба. Боб сидел на асфальте в самом людном месте, между джазовым оркестром и цыганкой, и оживлённо беседовал по-украински с двумя хорошенькими студенточками. Рядом стояла картонка с корявой надписью: "Цi чоботи будуть сплюндрувати Хрещатик 7 листопада, якщо ви їх зараз не купiте". Чоботы выглядели знатно: Боб отдраил их до зеркального блеска, набил по подковке на носки и по две подковки на каблуки - для звону, и украсил голенища майорскими звёздочками.

- Боб, а на парад ты в чём пойдёшь? - спросил Сыч.

- Да кто их купит! - отмахнулся Боб. - Зато я телефонов целую книжку назаписывал. Хотите, поделюсь?

**

Последняя совместная тренировка, как всегда, на взлётной полосе завода Антонова. На передвижной трибуне командующий войсками округа. Удивительно: уже три раза мы прошли туда-сюда перед трибуной, а он до сих пор не сделал ни одного замечания. Вот, наконец, последнее построение. Звучит привычная, и потому уже не смешная команда: "Всем стать на зелёную линию!" Понятно, сейчас Чебурашка скажет нам речь.

- Товарищи генералы и офицеры! Товарищи прапорщики, курсанты, солдаты и матросы! По согласованию с городским исполнительным комитетом, принято решение: 7 ноября парад будет проводиться на площади Победы. Уверен, что мы достойно проведём парад и не поддадимся на провокации тех, кто хочет нам помешать.

**

Накануне праздника, возвращаясь из города, я проезжал в троллейбусе через площадь Победы. Несмотря на холодный ноябрьский дождь, площадь была полна народу. На тротуарах стояли раскладушки, горели костры, у огня грелись люди. Ба! А это что? Противотанковые ежи! Как же они их сюда притащили? Да, завтрашний день обещает быть нескучным...

**

- К торжественному маршу!

Похоже, парад пройдёт без эксцессов. Никто не пытался помешать нам занять своё место в строю, и площадь перед трибуной пуста. Неудивительно: похоже, сюда согнали милицию со всего города. Всех курсантов, не участвующих в параде, подняли в три часа ночи - ряды оцепления, кажется, тянутся до самого Святошина. Куда же подевались все "националистически настроенные элементы"? У нас ведь плюрализм и это, как его, демократия...

- Смотри, смотри! - ткнул меня в бок Сыч. - Да не туда, ты наверх посмотри, на крышу.

О! А вот и они, элементы! Крыша одного из домов в самом конце площади пестрит флагами и транспарантами. Огромное жовто-блакитное полотнище закрывает окна двух этажей. Сколько же там народу! Не провалились бы, сердешные. Ну и ладненько: вам нас хорошо видно, а нам вас за оркестром не слышно. Так что наслаждайтесь зрелищем.

**

Откуда было знать нам, выросшим в СССР, о том, что у демократии свои гримасы? Первый и самый сильный удар приняли на себя ничего не подозревающие "товарищи майоры" из зенитно-ракетной академии, которые по традиции открывали парад. Едва парадная коробка миновала площадь и повернула на боковую улицу, как в стройных рядах возникло смятение. Зелёные парадные мундиры вдруг окрасились в неожиданные цвета - красный, фиолетовый, жёлтый...

Следом за ними шла коробка офицеров - слушателей нашего училища. Им тоже досталось изрядно: град яиц и чернильный дождь ослабел после первого удара, но всё ещё обладал неплохим поражающим действием. Наш начальник курса не стал испытывать судьбу и скомандовал:

- Левое плечо вперёд - марш!

Переулками уходили мы в направлении вокзала, молча, иногда с недоумением оглядываясь назад - туда, где над площадью Победы полоскался жёлто-голубой флаг.

******

КАК КАТАЮТ САМОЛЕТЫ

(совсем не так, как поезда)

На золотом крыльце сидели... гм, ладно, не на золотом - на скамейке у волейбольной площадки, и не цари с королевичами, а два полковника и я, многогрешный.

Пригревшись на солнце лениво курим, с интересом наблюдая как стая курсантов вручную катит МиГ-31. Реализуется одна из немногих здравых идей генерал-майора С-ко - поставить на территории училища пару единиц техники. Очень удобно - не нужно курсантам и преподавателям постоянно на учебный аэродром мотаться (он довольно далеко, а на территории всех самолетов был лишь памятник), все на месте. Ну и штатские чтоб видели что здесь авиационное и инженерное, едреныть, училище, а не хвост собачий.

Накануне под покровом ночи притащили с учебного Су-27 и МиГ, поставили на краю плаца, у памятника. И вот сейчас катают.

Нет, можно, конечно, прицепить водило, пригнать из автопарка что-нибудь колесное в качестве тягла - но кто ищет легких путей? Поэтому все руками.

От плаца вниз, в сторону КПП, доворот вправо, к третьему факультету, оттуда задом наперед мимо волейбольной и бассейна, потом снова доворот и в той же позе, через бордюр, на специально обученную площадку. «Двадцать седьмой» уже проехал, сейчас его в режиме «хвать - твою мать» втаскивают на тот самый бордюр. Там бурлит жизнь, слышен могучий русский язык, мельтешат среди курсантского камуфляжа «полосатые штаны», осуществляя руководство процессом.

А здесь хорошо. Спокойно, солнце греет, негромко, но напряженно сопят облепившие массивную даже без крыла и килей серую тушу МиГа курсанты - словно муравьи, тащащие в логово здоровенную гусеницу. Даже хочется им по... нет, пожалуй, не помочь - посочувствовать.

- Щас провалится, - меланхолично замечает ***, полковник, начкаф и кандидат технических наук.

И, видя мой непонимающий взгляд, поясняет:

- Помнишь, там на повороте водосток есть? Труба весной забилась, прочистить не успели, так там под асфальтом все водой и размыло. Пещера, блин. Об этом все училище знает. Даже генерал.

Ну, раз генерал знает, стало быть смотрим дальше. Вот поворот к факультету АО, вроде проходит... проходит... проходит... ХРРРЯСЬ! - правая основная стойка, обрушив заодно изрядный кусок асфальтового покрытия, ушла чуть ли не по фюзеляж.

- Вот так-то! - удовлетворенно констатировал ***.

Столпившиеся у перекошенного МиГа курсанты дружно издали горестный вздох; сзади послышался быстро приближающийся цокот туфель скачущего к месту происшествия С-ко.

- Та-а-ак, - протянул ***, - ориентирую! Генерал движется в нашу сторону. Сейчас здесь станет шумно - будут вытаскивать и натаскивать. Могут припахать и нас. Поэтому пошли-ка отсюда... быстро... огородами...

И мы ушли. Быстро. Огородами. Через КПП-1.

P.S. «Тридцать первый» вытаскивали курсантами. Нет, можно, конечно, пригнать кран - но кто ищет легких путей? Поэтому все руками...

***

В одном южном (Крым) военном (морская авиация) гарнизоне в учебной части был затеян ремонт. В том числе, были закуплены два здоровенных швеллера длиной по 8 метров каждый. В связи с недостатком матросов, разгрузка их на месте была произведена силами офицерского состава. Красота! Июль, жара, выжженая солнцем до состояния асфальта (это важно!) крымская степь, два десятка морских лётчиков (штурмАнов к разгрузке не подпустили:-) ) на разгрузке и ещё столько же советчиков, а в каждом швеллере по полтонны с ба-а-альшим гаком... В общем, день был насыщен событиями. Героическими усилиями швеллеры были возложены в непосредственной близости от места производства работ. Охрана выставлена не была, т.к. посторонней машине незамеченной на аэродром не заехать, а как показала разгрузка, вручную утащить их невозможно, НО...

Наутро все желающие могли наблюдать полное отсутствие швеллеров и отлично отпечатавшиеся в поверхности степи следы от 4-х (ЧЕТЫРЁХ) пар ног. Следы выглядели как будто оставленные великанами из былин - проваленные в степь по щиколотку, в подробностях видимый рисунок подошвы и довольно таки однотипный шаг без суеты и семенящих шажков.

Как позже (по факту с3,14зживания) заметил мой брат (один из лётчиков) - "Таскать - не 3,14здить!". С этим утверждением я полностью согласен, ибо сам в возрасте 17 лет протащил непринуждённой походкой мимо заводской охраны 10 пачек сварочных электродов, изображая переноску домой спецодежды для последующей стирки...

***

Потащили как-то группу иностранцев-первокурсников на один из АРЗ, на Воздухофлотский. Вроде как на экскурсию, дабы посмотрели, как в гражданской авиации ремонтный процесс устроен. Как водится, сопровождающим какого-то препода отправили, из молодых и не шибко нужных, а на заводе еще одного гида из старых проверенных кадров добавили. Переводчика не было за ненадобностью, русским языком худо-бедно владеть обучали в первую очередь.

Ходят они всей стаей по цехам, пустынным по случаю обеденного времени, озираются. Короче говоря, стандартный поход, и скоро почти всем становится невыносимо скучно. Кроме сопровождающих - им скучно стало еще до начала славного похода - и нескольких энтузиастов. И находится среди них прямо-таки сверхэнтузиаст, приехавший в КИИГА постигать великие авиационные таинства из неблизкой Африки. Этому интересно все, от станков до мусора на полу, в нем жажда знаний кипит, тихонько булькая! И тут случайно совершенно подвернулся ему под руку узел какой-то, в сторонке валявшийся как неремонтопригодный. Африканский собрат этот обрезок аэропланий тут же в лапки свои схватил, крутит его, рассматривает увлеченно...

Сопровождающий от завода натренированным взглядом уловил движение импортного студента.

- ПОЛОЖИ!!! ПОЛОЖИ ОБРАТНО НЕМЕДЛЕННО!!!

И в мигом наступившей гробовой тишине, полной недоумевающих взглядов, дождавшись пока железяка не вернется на прежнее место, заводчанин негромко (как ему казалось) пояснил остолбеневшему преподу:

- Знаю я этих черножопых - или сам убьется, или спиздит!..

***

СЛАВИК И МОРЕ

Июнь 1999-го года. Подготовка к фронтовым учениям. Облет полигонов Приморья. Командование КДВО заказало два борта Ми-8 под командующего генерала Чечевицина и его свиту.

Командир отдельного вертолётного полка полковник К. перед строем авиаторов:

- Третья эскадрилья! Два лучших экипажа, прилично одетых на план! - и он пристально посмотрел на строй 3 вэ.

Эскадрилья зашевелилась. Конец 90-х отличался жутким оборванством летчиков. Тогдашние построения казались сборищем партизан, но никак не летчиков полка им. Ленина.

- Командир 3 вэ, ко мне!

Комэска трусцой побежал к командиру.

- Докладываю: экипажи майора В. и майора М. готовы к вылету, с одеждой проблемы.

- Меня не ебет, через 2 часа - ко мне на инструктаж!

Я летал в славном экипаже майора М. штурманом звена, со складом я не дружил, впрочем, как и все. Одевали всем городком. Через 2 часа предстали перед командиром во всей красе. Камуфляж и шевретовые куртки с чужого плеча. Жутко было смотреть на нашего бортового, лейтенанта Славика (имя такое) - он был совсем худой и некормленный (холост...) в отличие от своих собратьев, и форма на нем смотрелась особенно. Командир одобрил и поставил задачу...

Аэродром Черниговка, 8.00. Очень хочется пить (Ми-6 прилетал), а бортовой Славик запасом воды помыл остекление.

Обидно, высказали, вырулили. Пара вертолетов на ВПП, контрольное висение по одному. Взлет парой, ведущий майор В. На первом отход по заданию. Летим в Уссурийск, забрать местное авиационное начальство в лице п-ка Г., чтобы нами руководить. Далее Воздвиженка, к самолету командующего.

Прилетели, стоим строем, ждем, ветер 15 м/с устойчивый. Подошел командующий пожал руки.

- Не убьете?

- Нет.

- Тогда поехали.

С ним командарм.

- Ну что командарм, как будем воевать, блядь?

Дальше не слышно стало, запуск. Курс на Славянку. Славянка - это гора с площадкой для одного борта и одним капониром для танка, вид на море прекрасный. Они почему-то подумали, что нам хватит места. Майор В., как ведущий, сел в капонир, выключился. Мы примостились на площадку, уклон на нос предельный. Не выключаемся, дверь открыли, народ вышел, сказали - скоро будем...

Висеть устали. Запросили подбор площадки - как ни странно, разрешили. Майор М. поднял машину и в сторону моря повел - обрыв метров 150 над уровнем моря, скорость 90.

Левым глазом вижу движение, поворачиваю голову, кричу:

- Блядь, командир!!! Дверь открыта, трап болтается!

- Слава ты че, охуел? Бегом закрывать!

- Командир, я боюсь, сдует!

- А я сейчас снижусь на 15 м, и скорость не буду набирать, не бойся, высота и скорость маленькая, ничего с тобой не будет.

- Командир, - крикнул я, - ты когда-нибудь на водных лыжах катался? Вот и прикинь, что от него останется.

Славик вцепился в сиденье, головой мотает - не пойду!

- Слава, иди, всех уволят нахуй!

Слава встал, сник и пошел.

- 410-й, вы куда?! - заорали наушники (п-к Г. с переносной р/с).

- Площадку подбираем, - ответил командир.

- В море?!

Пока мы боролись со Славиком, углубились в море строго перпендикулярно, чтобы с берега не увидели трап. Пока командир вел радиообмен, Славик на карачках с зеленым лицом пытался втянуть трап, с ужасом смотря в нашу сторону. У меня мелькнула молниеносная идея, есть же пояс страховочный, Славик ты спасен! Через секунду Славик был привязан, трап благополучно втянут на борт. В наушниках трещало, командир зажал кнопку, чтобы не слышать полковника.

Плавным разворотом с креном 15 и набором скорости вертолет пошел в сторону береговой черты. Наши страдания были вознаграждены.

- 410-й разрешаю посадку на берег самоподбором, контроль связи через 45 минут.

При заходе сдули рыбака и сели в 30 метрах от моря. Выключились, вышли, разделись, искупались. Славика топить не стали. Съели паек и расслабились. Вышли на связь, забрали народ, благополучно добрались до Уссурийска. Высадили командующего. Экипаж майора В. все видел, но никому ничего не сказал. Пили литр Славика за открытую дверь вместе.

***

Подход.

Ночь.

Спит старый диспетчер.

Выходит борт с набором.

Перед передачей "Контролю" вопль- Подход, подход!!! Что это за борт рядом со мной на одной высоте??!!!

Диспетчер(не открывая глаз), - там нет никакого борта.

Пауза....

КВС -"понял, здесь нет никакого борта."

***

В позапрошлом году.

Новосибирская зона.

Слышу обращение к какому-то борту: "Наблюдаете встречный борт на 3 часа?"

Ответ: "Да, но он очень далеко, не мешает."

Диспетчер: " Так вот, для Вашей информации - он на трассе!"

***

Должны были несколько человек (3-4) пыгать из ан-24(26) с парашютом и были они летчиками... Оделись в летную форму и погрузились в самолет раньше пассажиров и экипажа... Но был в этом самолете сделан "закуток" перед кабиной, где ребята и обосновались...

Далее погрузили роту солдат во главе с капитаном... Далее погрузился экипаж... Взлетели...

На н-ной высоте открывается "кабина" и оттуда ни слова не говоря строем выходят люди в летной форме и с парашютами за спиной (вояки думают, что экипаж), открывают люк самолета и опять-таки ни слова не говоря, а только улыбаясь шасть друг за другом за борт...

Реакцию вояк можно только предположить...

***

Самолет попадает в страшный воздушный шторм, пилоты изо всех сил пытаются вырулить ситуацию и вот после 30 минут борьбы со стихией, вроде бы всё удачно закончилось, и один пилот говорит другому по рации, при этом не замечая что работает громкая связь в салоне:

- Джон, после такого шторма мне сейчас больше всего хочется кого-нибудь трахнуть и чашечку кофе!

Стюардесса услашав это кинулась в кабину к пилотам чтобы сказать что их слышат все пассажиры...Но тут один из пассажиров кричит ей вдогонку:

- И кофе не забудь!

***

В аэропорту Бен-Гурион идет посадка на рейс американской авиакомпании.

Молодой стюард испанского происхождения видит, что пятьдесят мест в первом классе заняла компания богатых евреев. Думает:

– Если я их хорошо обслужу, дадут по десятке на чай — и будет у меня пятьсот долларов!

Подумал ещё немного:

— А если очень-очень постараюсь, то могут и по двадцать пять!

Весь полёт он суетился вокруг этой компании, воду — коньяк — пледы — таблетки… И всё бегом…

В жизни так не трудился, из сил, можно сказать, выбился…

Наконец, сели в Америке.

Стал стюард на выходе из своего салона и стал с замиранием сердца ждать своих чаевых.

Наконец, двинулись эти евреи к выходу.

Первый подошёл, ласково так поглядел на стюарда, и говорит:

– Я в жизни много летал, но никто, никогда не обслуживал меня так, как Вы! Хочу от всего сердца сказать Вам огромное спасибо! И ещё … (наш стюард совсем замер в сладком ожидании)… разрешите пожать Вашу руку!

Пожал руку и ушел…

За ним второй еврей:

– … Спасибо!.. Пожал руку и ушел…

И так все сорок девять человек!!!

Стюарда уже колотит от негодования…

Последний, маленький старичок, сказал все то же самое и добавил:

– Мы тут с друзьями решили Вас отблагодарить, — и протянул чек на десять тысяч долларов…

Стюард так и остался приклеенным к полу…

Наконец пришёл в себя, прижал чек к сердцу, и возвопил:

– Евреи… может вы и не убивали Христа… Но как же вы его мучили!!!

***

Совсем не смешно, но интересно!

Большинство пассажиров рассматривают посадку и взлет, как самый трудный момент полета. Этот момент становится особенно страшным, когда взлетно-посадочная полоса очень короткая или находится в очень экстремальных условиях. (11 аэропортов — 71 фото)

1. Аэропорт Принцессы Юлианы (Princess Juliana International Airport).

Один из крупнейших транспортных узлов Карибского региона. Расположен на острове Святого Мартина. Во время Второй мировой войны на острове было построено лётное поле, которое теперь является международным аэропортом принцессы Юлианы. Взлетно-посадочная полоса в аэропорту Принцессы Юлианы очень короткая – всего 2130 м. Поэтому пилотам приходиться заходить на посадку очень низко, лайнер едва не задевает ограждение взлетно-посадочной полосы, пролетая в 10–20 метрах над головами туристов, отдыхающих на пляже. Место известно как «Рай для споттера».

2. Международный аэропорт Кансай (Internation Japanese Airport Of Kansai).

Аэропорт, представляющий собой крупный комплекс сооружений, построенный по проекту Ренцо Пиано на искусственном острове, насыпанном посреди Осакского залива близ города Осака, Япония.

Общая стоимость аэропорта Кансай — 15 миллиардов долларов, что составляет 40% от бюджета. Остров специально спроектирован так, чтобы постепенно погружаться в море по мере оседания и уплотнения грунта, однако на сегодняшний день просадка острова превысила запланированную на 8 сантиметров. Главной статьёй расходов явилась борьба с оседанием острова. После строительства понижение уровня острова шло с такой скоростью, что аэропорт считали структурным техническим бедствием. В настоящее время скорость проседания острова замедлилась с 50 см в год (1994) до 7 см в год (2006). В 2003 году, считая, что затопление острова почти остановлено, операторы аэропорта начали строительство второй взлётно-посадочной полосы длиной в 4 000 метров.

3. Международный аэропорт Тонконтин в Тегусигальпа, Гондурас (International Aiport of Toncontin).

Служит главным аэропортом для прилетающих и вылетающих из Тегусигальпы. Окруженный горами, он имеет одну из самых коротких взлетно-посадочных полос в мире. На конечном этапе посадки самолеты снижаются вдоль гор и с левым разворотом в 45 градусов выходят на курс ВПП. Всего 8 пилотов во всем мире имеют спец допуск для посадки в этом аэропорту!

4. Аэропорт Гибралтара (Gibraltar Airport).

Находится у подножия Гибралтарской горы, на крошечном полуострове площадью в 6.8 квадратных километров. Нехватка пространства на этом полуострове просто катастрофическая, аэропорт имеет одну взлётно-посадочную полосу длиной 1829 м, и находится всего лишь в 500 м от центра города, пересекает самое оживленное шоссе под названием Уинстон Черчилль авеню.

5. Аэропорт имени Тэнцинга и Хиллари (до 2008 г. — аэропорт Лукла).

Небольшой аэропорт в городе Лукла в восточной части Непала. ВПП аэропорта протяжённостью 527 метров расположена под уклоном в 12 % на отметке 2860 метров над уровнем моря.

Аэропорт горный, посадка и взлёт производится обратными курсами, ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО визуально, по причине того, что в аэропорту отсутствует какое-либо оборудование, кроме радиостанции. Уход на второй круг невозможен. Поэтому, как говорится – пан или пропал.

6. Аэропорт Juancho E. Yrausquin на острове Саба.

Аэропорт расположен карибском острове Саба, к востоку от Пуэрто-Рико.

Путь к этому удивительно красивому Карибскому острову может быть немного пугающим благодаря его взлетно-посадочной полосе 400 метров длиной — она лишь немного длиннее, чем большинство взлетно-посадочных полос авианосцев. Невероятно короткая взлетно-посадочная полоса окружена высокими утесами, она опасно близко примыкает к крутому обрыву, у подножья которого лишь океан.

7. Международный аэропорт Мадейры (Aeroporto Internacional da Madeira).

Взлетно-посадочная полоса находится в окружении гор. Перед заходом на посадку самолёт необходимо сначала направить на горы, а практически в самый последний момент резко сменить направление полёта и зайти на взлётно-посадочную полосу.

Аэропорт Мадейра до 2000 года считался очень сложным для пилотов. В 2000 году была достроена взлётно-посадочная полоса, значительная часть которой представляет собой эстакадную дистанцию, располагающуюся на 180 железобетонных столбах диаметром 3 метра каждый. Высота отдельных столбов-опор достигает 50 метров над уровнем моря.

8. Аэропорт Паро, Бутан (Paro Airport, Bhutan).

Один из двух аэропортов в Королевстве Бутан, и единственный с асфальтовым покрытием ВПП. Расположенный в шести километрах от города Паро на высоте более двух тысяч метров в тесной долине реки Паро, аэропорт окружён вершинами-пятитысячниками, поэтому считается одним из сложнейших на планете.

Летать в него имеет право лишь одна аккредитованная авиакомпания — Drukair (Королевские Авиалинии). При заходе на посадку, Aerobus A 319 делает разворот в горах на высоте 200 м над землей, причем создается такое ощущение, что крылом зацепит гору.

Взлетает самолет свечкой, иначе есть риск задеть одну из горных вершин.

9. Куршевель Аэропорт, Альпы (Courchevel Airport).

В середине Альп, аэродром Куршевель имеет одну из самых коротких взлетно-посадочной полосы в мире, с длиной 525 метров взлетно-посадочная полоса имеет наклон 18,5 °, чтобы замедлить самолеты при посадке.

Взлётная полоса не обладает системой ILS, что ограничивает функциональность аэропорта при тумане.

10. Аэропорт Густав III Сент-Жан, Сент Бартелеми.

Маленькие аэропорты, короткие взлетные полосы и рельеф – это настоящее проклятие пилотов. Со всем этим они сталкиваются и в аэропорту Густав III. Взлетно-посадочная полоса длиной 640 метров берет свое начало у транспортного кольца, расположенного на вершине холма, и резко снижается. Она заканчивается у пляжа Сент-Жан и чистых океанских вод. И хотя предупреждающие знаки рекомендуют туристам загорать подальше от края взлетно-посадочной полосы, это место все еще пользуется популярностью у отдыхающих.

11. Барра Аэропорт, Шотландия (Barra Airport).

Расположенный в самом мелком заливе Traigh Mhor в северной оконечности острова Барра.

Уникальный аэропорт с песчаными взлётно-посадочными полосами для самолётов с укороченными взлётно-посадочными характеристиками. Единственный аэропорт в мире на побережье моря с тремя песчаными ВПП. Законцовки ВПП отмечены деревянными заборами. Прилив прерывает работу аэропорта, скрывая его под водой.

***

Бортжурнал N 57-22-10 Повесть Фролов Игорь Александрович

Памяти ВВС СССР

ПЕРВОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ (оказалось слишком серьезным для книжки армейских историй)

Мировая история пишется крупными мазками — страны, народы, войны, революции — сплошная геополитическая тектоника. Если и встречаются в этом глобальном движении отдельные судьбы, то принадлежат они, как правило, «великим» — творцам этой самой Истории. Но нет в этом хоре места для простого человека. Прожив отмеренное, он просто канет в небытие, оставшись разве что в памяти родных и близких, постепенно растворяясь в памяти двух-трех поколений. А ведь именно такие бесконечно малые, умножаясь до бесконечности, и создают движение Времени.

Человеческая память похожа на звездное небо. Ее чернота сияет звездами отдельных воспоминаний. Лучше запоминаются те события, которые были освещены той или иной эмоцией — страхом, ненавистью, радостью, счастьем, наконец.

Именно по этим ярко окрашенным событиям человек идентифицирует себя, свое индивидуальное существование. Это те самые точки, по которым можно провести график жизни, мировую (как говорят физики) линию исследуемого субъекта.

Вот эта простая мысль — оставить в информационном массиве человечества свой бит информации, кусочек своей жизни — и подвигла меня к написанию этих историй. Выбор места и времени был естественен — конечно, армия, как самый динамичный и насыщенный событиями отрезок моей биографии. И самый веселый. Потому что служил я офицером в армейской авиации, летал на вертолете Ми-8 борттехником-воздушным стрелком. А должность борттехника (да еще и стрелка), этакого кентавра, совмещающего землю и небо, соединяющего несоединимое, — эта должность уже по определению заключает в себе смеховой катарсис.

Принимаясь за построение всего лишь одного отрезка собственной мировой линии (чуть более двух лет длиной), сразу ввожу ограничения.

Первое: никаких трагедий. За жизнь убедился, что настоящих трагедий, достойных занесения в анналы, очень мало, много меньше, чем принято думать. Зато веселого в жизни очень много — его только нужно уметь увидеть. А чем дальше во времени описываемые события, тем добрее и забавнее они становятся.

Второе: никакой художественной литературы. Стиль — вещь хорошая и нужная, но, по-моему, в жанре историй он должен отдыхать. Требуется по возможности просто изложить то, что произошло. Поменьше литературной мимики и ужимок, восполняющих провалы смысла, запрет на указующий смех за кадром. Правда и ничего, кроме правды, — но, конечно, слегка подведенной, дорисованной для выразительности. Голая информативность с безбоязненным использованием банальностей и штампов (которые, не стесняясь, использует сама жизнь), краткий конспект индивидуального бытия…

А теперь, после этого инструктажа, я, борттехник Ф., приглашаю вас на борт. Мы совершим полет на вертолете Ми-8 (винтокрылая машина всех времен и народов) по чудесной стране моей молодости — ВВС СССР, памяти которой и посвящается все нижеследующее.

ВТОРОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ, или СМЕХ ЦВЕТА ХАКИ

А знаешь ли ты, уважаемый читатель, кто сочиняет анекдоты про армию? Кто смеется над ставшей притчей во языцех военной тупостью? Ты думаешь, этим занимаются саркастичные интеллектуалы, в свое время «закосившие» от службы и, тем самым, сохранившие не только ум, но и остроумие? Отнюдь!

Военный юмор — дело рук самих военнослужащих. Огромный армейский организм вырабатывает смех как жизненно необходимый гормон. Противоречие между неумолимым Уставом и свободной волей человека разрешается только смехом (веселым, злым, сквозь слезы — любым!), который и помогает "стойко переносить все тяготы и лишения военной службы".

Юмору подвластны все армейские касты — от солдат до маршалов. Солдаты смеются над офицерами, офицеры — над солдатами, и те и другие — над собой. Воинская служба прививает чувство юмора даже тем, кто не обладал им до армии. Поэтому профессия "Родину защищать" не только самая трудная и опасная, но и самая веселая. Даже медики (включая патологоанатомов) с их черным и жгучим как перец юмором стоят на ступеньку ниже…

Виды и рода войск отличаются по степени смешливости. Чем объяснить, например, что флот и авиация смеются больше остальных? Может быть тем, что их рацион усилен шоколадом и копченой колбасой? Или тем, что моряки и летчики периодически отрываются от земли? Ответа на этот вопрос автор не знает, несмотря на свою (пусть и недолгую) службу в Армейской авиации.

Впрочем, ответа и не требуется. С помощью этого вопроса мы плавно переходим от общих рассуждений о военном юморе к самому юмору. За те два с половиной года, которые в буквальном смысле пролетели в небесах Приамурья и Афганистана, борттехник вертолета Ми-8 (в дальнейшем — просто борттехник Ф.) собрал небольшую коллекцию забавных историй. Почти два десятка лет пролежали они в темном углу памяти, и только теперь он предлагает эти истории твоему благосклонному вниманию, читатель.

(Автор предупреждает, что в тексте встречается ненормативная лексика).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СОЮЗ

В качестве эпиграфа — история, найденная в Интернете:

"Есть в Амурской области два населенных пункта, которые имеют названия Магдагачи и Могочи. Так вот, был в Магдагачи вертолетный полк. И тут в период всеобщего развала и сокращения армии приходит кодограмма — полк расформировать. Сказано — сделано. Солдат распределили по другим частям, офицеров тоже, кто выслужил свое — на пенсию, казармы сравняли с землей, все, что плохо лежало — распиздили, вертолеты перегнали. И тут приходит еще одна кодограмма — ошибочка вышла, оказывается, полк надо было расформировывать в Могочи (там тоже был вертолетный полк)".

И в дополнение — цитата из письма однополчанина:

"…Все вертолеты просто списали, выстроили в две линейки на нашей стоянке, поснимали оборудование. В августе пригнали с Новосибирска специальную машину со здоровенными ножницами, и эта тварь за 2 часа порвала все 24 (столько их осталось) наших вертолета на маленькие куски. А мы стояли, и, глотая слезы, смотрели на всю эту гадость. Когда все закончилось, довольный машинист вылез и сказал "Ну как я их?".

После таких известий не оставалось ничего другого, как взять и вспомнить все. С самого начала. Чтобы исчезнувший полк (один из многих) воскрес хотя бы частично — и продолжал жить уже независимо от моей ненадежной памяти. И назло той силе, которая стерла его с лица земли.

ОСЕНЬ В МАГДАГАЧИ

1985 год. Амурская область, поселок Магдагачи, вертолетный полк. Несколько лейтенантов-двухгодичников после окончания Уфимского авиационного института прибыли для прохождения службы.

Маленький поселок при железнодорожной станции лежит среди мелкорослой амурской тайге. Желтеют березы, краснеет черемуха, синеет небо. Деревянные тротуары, чистые лужи. Пахнет горящей на огородах картофельной ботвой. Осень.

Устроились в сыром, холодном офицерском общежитии. Спали, укрывшись поверх одеял новыми плащ-накидками — спасало от сырости. Совсем немного времени оставалось до антиалкогольного указа, и в магдагачинских магазинах еще стояли бутылки спирта "этилового питьевого". Вечера коротали под жареную картошку и спирт. Приняв на грудь, писали на родину длинные письма типа: "Сейчас ночь, на аэродроме тихо, только потрескивают остывающие пулеметные стволы". Дни проводили в учебном ангаре на стоянке, лениво перелистывая инструкции по эксплуатации вертолета. Устав от учебы, играли в «коробок» или гуляли в пристояночном леске.

Однажды, когда лейтенант Ф. от скуки решил углубиться в инструкцию, ангар потрясли глухие удары. Выбежав на улицу, лейтенант застыл. Открывшаяся взору картина была чудовищна — особенно для лейтенанта Ф., который родился и вырос в Южной Якутии, среди тайги. Он увидел, что возле ног двух лейтенантов валяется с десяток огромных (шляпка с блюдце) белых грибов. Лейтенанты подбирали грибы и с криками "получи, фашист, гранату!" швыряли их в стену ангара. Грибы разлетались в клочки.

— Что вы делаете, уроды! — заорал лейтенант Ф., бросаясь на амбразуру.

Лейтенанты прекратили побоище и удивленно смотрели, как лейтенант Ф. дрожащими руками собирает оставшиеся грибы.

— Ты чё? — спросили они.

— Через плечо, — сказал лейтенант Ф. — Привыкли на Урале опята со свинарями жрать… Это же белые! Не любите, не ешьте, но бить-то зачем?!

— Белые? — искренне удивились лейтенанты. — Так вот они какие, эти белые… А мы думали — поганки!

МАХНОВЦЫ

Все еще осень. Лейтенанты пока не обмундированы. Им выдали отрезы на шинели, на кителя и брюки, но летного обмундирования пока нет. Они перемещаются по расположению части в «гражданке».

Проводы второй эскадрильи в Афганистан. На рулежке

^[1] поставили трибуну для начальства, полк построен в колонну по четыре для торжественного марша в честь убывающих офицеров. Начальство, взобравшись на трибуну, произносит обязательные теплые речи. Слышится команда: "К торжественному маршу!".

В это время к кучке «гражданских» лейтенантов, стоящих в толпе жен и детей убывающих, подбегает замполит полка и говорит:

— А вы что здесь стоите? Давайте в колонну, проводите товарищей!

— Да как-то неудобно в такой одежде! — мнутся лейтенанты.

— Встаете в правый крайний ряд, с трибуны вас не видно будет! Быстро, сейчас уже пойдут!

Лейтенанты бегут к колонне и распределяются цепочкой по правому краю. Звучит команда, и колонна начинает движение. Идут, чеканя шаг, держа равнение налево, на трибуну, где стоят командир полка, начштаба и еще несколько полковников из штаба округа. Лейтенанты, скрытые от начальственных взоров плотными рядами, идут, посмеиваясь своей чужеродности и ожидая конца марша.

Но вдруг голова колонны делает "правое плечо вперед" и колонна начинает левый разворот, чтобы пройти мимо трибуны — теперь уже обратным курсом! Лейтенанты начинают крутить головами, пытаясь понять, куда им бежать. Но бежать уже поздно и некуда — кругом расстилается идеальная равнина летного поля. Лейтенанты заворачивают "по внешней дорожке", выходят на прямую. Вытянувшись, прижав руки и глядя в затылки друг другу, они вразнобой машут ногами прямо перед трибуной, пытаясь чеканить шаг в своих кроссовках.

С трибуны изумленно смотрят на идущих мимо давно нестриженых людей в куртках, джинсах, кроссовках, — они маршируют не в ногу, но видно, что стараются. Один из полковников, держа руку у козырька, наклонившись к командиру полка, спрашивает:

— А это что за махновцы?

— А это тоже наши, — держа руку у козырька, отвечает командир, — только они сегодня не в форме…

ТЭЩИСТ

Занятия в ангаре продолжаются. У лейтенантов есть толстые общие тетради, в которых они ведут конспекты — переписывают из инструкции по эксплуатации основные сведения. Конспекты вести приходится, поскольку обещана проверка этих конспектов высоким начальством.

Однажды, перед самой проверкой, лейтенант Ф. позаимствовал конспект у лейтенанта С-ханова — списать по студенческой привычке. Необходимое пояснение: лейтенант С-ханов, по национальности башкир, говорил по-русски с характерным акцентом — в частности, вместо буквы «Ч» он произносил «Щ». А тянуть службу по причине плохого зрения ему предстояло не в небе, а в технико-эксплуатационной части (ТЭЧ). Переписав конспект, лейтенант Ф. в порыве благодарности оставил в тетради лейтенанта С-ханова краткую надпись крупными буквами: Я — ТЭЩИСТ. Тетрадь вернулась к владельцу, который положил ее на стол, не открывая.

Вошел зам по инженерно-авиационной службе майор Черкасов с незнакомым подполковником. Прочтя лейтенантам лекцию о важности знания матчасти и всех инструкций, которые "написаны кровью", подполковник попросил показать конспекты. Лейтенант С-ханов, сидевший на первой парте, протянул свою тетрадь. Полковник открыл ее, посмотрел на первую страницу и спросил:

— Что это, товарищ лейтенант?

— Где? — спросил лейтенант С-ханов, вставая и перегибаясь через стол к своей тетради.

— Ну вот, что это за слово — «тэщист»? Я — тэщист, — написали вы в тетради, видимо, гордясь предстоящей службой. Но правильно было бы написать "Я — тэчист"! От слова ТЭЧ — технико-эксплуатационная часть. Понятно?

— Да, — сказал лейтенант С-ханов, ничего не понимая.

— Вот и скажите: Я — тэчист!

— Я — тэщист… — краснея, сказал лейтенант С-ханов.

— Ну, знаете, — возмущенно сказал подполковник, обращаясь к майору Черкасову, — если они до сих пор таких простых вещей не усвоили, как же доверить им технику и жизнь людей?

И забыв про остальные конспекты, начальство покинуло ангар.

ПАЛЬЦЕМ В НЕБО

После месячной подготовки будущие борттехники сдают экзамен по матчасти вертолета МИ-8Т. (В институте на военной кафедре они изучали МиГ-21.) Никто из них до службы близко вертолет не видел, и даже сейчас некоторые из будущих борттехников полагают, что хвостовой винт толкает вертолет вперед, тогда как несущий винт, соответственно, тянет вверх.

Экзамен принимает все тот же майор Черкасов. Прогуливаясь по рулежке с лейтенантом Ф., майор спрашивает:

— Расскажите мне о назначении и устройстве топливной системы вертолета.

Лейтенант Ф. (уверенно):

— Топливная система служит для питания двигателей топливом. Она состоит из топливных баков и трубопроводов…

Он замолкает и выжидающе смотрит на майора, считая свой ответ исчерпывающим. Майор (уже подозревая неладное):

— Ну, хорошо, а масляная система?

— Масляная система питает агрегаты вертолета маслом. — Здесь лейтенант задумывается, и уже не так уверенно завершает. — Состоит из маслобаков и маслопроводов… — и после гнетущей паузы уже совсем неуверенно добавляет, — и маслонасосов…

Майор отрешенно смотрит вдаль, в сторону китайской границы. Потом спрашивает:

— А противообледенительная система?

— Противообледенительная система Ми-8 работает на спирту, — оживляется лейтенант. — Она состоит…

Майор прерывает его:

— …Из спиртовых баков и спиртопроводов, я уже догадался. Но я должен вас огорчить, товарищ лейтенант. Вы трагически ошиблись с местом службы — с обледенением на Ми-8 борется электричество…

Это провал — понимает лейтенант. Но, цепляясь за жизнь, на всякий случай бормочет:

— Да, точно, электричество. Это я с Ми шестыми перепутал…

Майор качает головой, смотрит себе под ноги, наклоняется, поднимает ржавый металлический стержень. Показывая его борттехнику, спрашивает:

— И последний вопрос: что это?

— Палец, — уже не веря самому себе, отвечает лейтенант, и хихикает от нелепости своего ответа.

— Правильно, палец, — говорит майор. — Что же тут смешного? Ну и, поскольку очевидно, что на земле вас больше держать нельзя — вы допускаетесь к полетам с инструктором.

ДОРОГА В НЕБО

После экзаменов начинающие борттехники некоторое время слонялись без дела. Наступили ранние амурские холода, а они все еще не были востребованы небом. Убедившись, что их еще никто уверенно не знает в лицо, лейтенант Ф. и лейтенант М. повадились сразу после утреннего построения удаляться из расположения части. Каждое утро после построения они, укрываясь от эскадрильского домика за ближайшим к нему вертолетом, медленно перемещались в сторону гражданского аэропорта, готовые вернуться при первой опасности. Перебравшись через ВПП, быстрым шагом шли в общежитие. Там, в своей двухместной комнате уставшие офицеры ложились в кроватки и отдыхали до обеда — беседовали, читали, спали. Все это называлось "пойти понежиться".

Так продолжалось целую неделю. Лейтенанты даже начали питать робкую надежду, что про них забыли навсегда. Через неделю к ним примкнул лейтенант Т. Поскольку он был немногословен и спокоен, то получил кличку «Свирепый». А поскольку на старом борту, который за ним закрепили, было кем-то давно выцарапано «Видас», то окончательно закрепилась кличка "Свирепый Видас".

Свирепый Видас, игнорируя совет бывалых прогульщиков сидеть дома, отправился после обеда в книжный магазин. Вернувшись, он сказал:

— Был сейчас в книжном магазине. Видел инженера эскадрильи.

— И что? — вскричали оба лейтенанта.

— Он на меня посмотрел.

— Ну — и?!!!

— Он меня не узнал. А может, испугался — сам ведь прогуливает.

Лейтенанты успокоились — и, действительно, если бы узнал, Свирепый Видас ходил бы сейчас нараскоряку.

На следующее утро хмурый инженер позвал всех троих в домик.

— Ф., М., где вы вчера были?

— Ходили получать противогазы на склад, товарищ капитан, — выдал лейтенант Ф. давно заготовленный ответ. — Прапорщика долго не было.

— А ты, Т.?

Видас растерялся. Легенды у него не было и ему не оставалось ничего другого, как идти след в след за товарищами:

— Я тоже был на складе.

— Противогаз получил?

Этого Видас не знал. Он неопределенно пожал плечами.

— А где этот склад находится? — нанес решающий удар инженер.

Склад находился в километре от стоянки, за дорогой в березовом леске. Но Видас и этого не знал. Он нерешительно поднял руку, дрожащим согнутым пальцем нарисовал в воздухе кривую окружность, и, глядя вверх, сказал:

— Там…

— Ты дурак, Т.! — торжествующе сказал инженер. — Ну, нахуя, спрашивается, съебывать со службы, если даже не знаешь, как соврать? Или ты в книжный за противогазом ходил? Все, раздолбаи, лафа кончилась! Я вас в небе сгною!

Так началась служба…

ДВОЙНИКИ

Первое время инженер эскадрильи, не доверяя прогульщикам, строго отслеживал их «посещаемость» построений возле эскадрильского домика. Здесь нужно отметить: несмотря на то, что лейтенант М. был татарином, а лейтенант Д. - украинцем, они, особенно издалека, очень походили друг на друга. Поэтому неудивительно, что подслеповатый инженер их иногда путал.

Однажды на построении, инженер, вглядываясь сквозь очки в строй борттехников, вдруг зло сказал:

— Да где опять этот ебаный Д.!

— Я здесь, — обиженно выкрикнул из строя лейтенант Д., поднимая руку.

Подумав, инженер сказал:

— А тогда где этот ебаный М.?

ПЕРВЫЙ НАРЯД

Лейтенант Ф. и лейтенант Т. впервые дежурят по стоянке части. После развода они заходят в дежурный домик, осматривают его. Кровать, оружейная пирамида, печка, старый телевизор, на столе — эбонитовая коробка с ручкой — полевой телефон. По мнению лейтенантов, этот телефон еще военного времени и работать не может — наверное, предполагают лейтенанты, он стоит здесь как деталь армейского интерьера.

— Связь времен, — уважительно говорит лейтенант Ф.

Лейтенант Т. берет трубку, дует в нее, говорит «алло». Трубка молчит.

— Покрути ручку, — советует лейтенант Ф. — Возбуди электричество.

Лейтенант Т. крутит ручку, снова снимает трубку, и, глядя на лейтенанта Ф., шутит:

— Боевая тревога, боевая тревога!

— «Паслен» слушает, что случилось? — вдруг резким тревожным голосом отзывается трубка. — Кто говорит?

Глядя на лейтенанта Ф. полными ужаса глазами, лейтенант Т. говорит:

— Говорит лейтенант Ф.

Он отстраняет кричащую трубку от уха, испуганно смотрит на нее и медленно кладет на рычаг.

Лейтенант Ф. разражается бранью.

«КОЖЕДУБ» И «МАСЛОПУЗ»

Первое самостоятельное опробование вертолета. Перед запуском двигателей борттехник должен проверить противообледенительную и противопожарную системы. С грехом пополам лейтенант Ф. проверяет первую — датчики работают. Как проверять вторую, борттехник не помнит напрочь. Подняв руку и указывая пальцем на контрольный щиток, он говорит:

— А теперь — противопожарная…

Левый летчик (недавно еще был праваком

^[2]) — недовольно:

— Ну, проверяй… Я, что ли, буду?

Борттехник, наглея от безыходности:

— Ну не я же!

Уверенность, с какой это было сказано, повергла старшего лейтенанта в сомнение — а вдруг и правда, он должен проверять противопожарную? Здесь нужно сказать, что летчики (особенно молодые) в большинстве своем почти не знали матчасть машины, которую пилотировали, за что среди технического состава имели прозвище «кожедубы» — дубы, обтянутые кожей (техники же носили необидное звание "маслопузых"). Поэтому, совершенно неудивительным было замечание, с которым командир взялся за переключатель на контрольном щитке:

— Ни хера не помню…

— Смелее, — подбодрил борттехник.

Командир боязливо повернул переключатель на одну секцию. Где-то сзади вверху в недрах машины щелкнуло и зашипело. Оба члена экипажа замерли. Когда шипение стихло, командир откинулся на спинку кресла и сказал обреченно:

— Пиздец! Вот и потушили пожар в отсеке главного редуктора.

— Ты мне огнетушитель стравил! — возмущенно догадался борттехник. — Теперь я должен его снимать и тащиться в ТЭЧ, заряжать!

— А хули ты мне не сказал, что я не то делаю?

— Да ты рукой закрыл, я не видел, что ты там химичишь!

— Ну, ладно, ты это… — виновато сказал командир, — инженеру только не говори, что я стравил. Придумай что-нибудь — ну, там, перепад давления, к примеру. А в ТЭЧ я сам схожу, заряжу. Ты огнетушитель сними — я прямо сейчас и сбегаю. И в следующий раз ты мне подсказывай, не стесняйся!

АРИФМЕТИКА ВРЕМЕНИ

Конец месяца. После трех дней самостоятельных полетов, новоиспеченный борттехник первый раз заполняет летную книжку. Заполнение идет под контролем инженера эскадрильи.

Инженер:

— Вписал налет по дням?

— Вписал.

— Теперь пиши "Итого за месяц". Суммируй.

Борттехник суммирует вслух:

— Час десять плюс тридцать минут равняется час сорок.

Он смотрит на инженера. Тот кивает:

— Так, дальше. Да не смотри на меня, это работа для первоклассника.

Борттехник бормочет (читатель, будь внимателен!):

— Час сорок плюс тридцать пять — это будет… — он задумывается, смотрит на инженера, — это будет… ЧАС СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ?

Инженер одобрительно кивает и благожелательно говорит:

— Ну и крайние сорок минут плюсуй… Итого (поднимает глаза к потолку) — ДВА ЧАСА ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ…

Пауза. Оба смотрят друг на друга. Борттехник начинает хихикать. Инженер взрывается:

— Мудак хренов! Сам идиот, и меня идиотом делаешь?! Понаберут дураков в армию!

ПРОКЛЯТИЕ БОРТТЕХНИКА

Когда полеты с инструктором завершились, борттехник принял во владение собственный борт. Увлекшись расконсервацией и заменой двигателей, а потом и своими первыми самостоятельными полетами, он никак не мог забрать свой парашют с борта инструктора (идти через всю стоянку). Однажды на утреннем построении инструктор, отводя глаза в сторону, сказал:

— Ты бы забрал парашют — нужно сдать его в ПДСку.

— Зачем?

— Да он испортился малость.

Когда борттехник увидел свой парашют, он оцепенел. Средство спасения представляло собой черный, совершенно слипшийся мешок — мокрый и жирный на ощупь, с устойчивым запахом керосина. На его немой вопрос: "кто это сделал?", инструктор, смущаясь, поведал. Борт поставили "на прыжки". Борттехник (тот, который инструктор) снял дополнительный бак, потом выловил на стояночном просторе блуждающий топливозаправщик и поручил водителю заправить вертолет "по полной". Сам закрыл борт и удалился.

Водитель ТЗ залил через левый подвесной "по полной", потом открыл на борту лючок, за которым обычно находилась горловина левого дополнительного, сунул туда ствол заправочного «пистолета», нажал на спуск и задремал. Все 915 литров, предназначенные отсутствующему баку, вылились на тот злополучный парашют, который валялся на полу в ожидании хозяина.

— Да ты не расстраивайся, — сказал инструктор, — в ПДСке твой купол простирнут. А вот я от керосина заебусь отмываться — завтра хотел в Зею за сметаной слетать, да кто ж теперь поставит такой вонючий борт? И вся стоянка, между прочим, насквозь пропиталась…

Однако все оказалось не так просто. Парашют был признан негодным к дальнейшей эксплуатации. "Вот если бы ты принес его раньше, — сожалеющее сказал начальник ПДС старший лейтенант Н. — А так он уже запарафинился". Объяснительная никому ничего не объяснила, и финчасть удержала у борттехника Ф. из нескольких зарплат целых 600 рублей советских денег.

Борттехник проклял своего инструктора и начальника ПДС страшным проклятием. Проклял — и забыл. Но, как ни странно, ровно через год это проклятие сработало. В это время борттехник уже второй месяц бороздил небо Демократической Республики Афганистан. И пришло в эту афганскую часть письмо из родной приамурской эскадрильи, в котором описывалось чрезвычайное и невиданное до сих пор в полку летное происшествие.

Здесь уместно отметить, что перед самым убытием в Афганистан, борттехник Ф. сдал свой борт № 22 своему бывшему инструктору. И сдал он этот борт во время перевода вертолета с летнего на зимние масла. Пробки на шарнирах хвостового винта, которые борттехник набил смазкой, были уже завинчены, но не законтрены,

^[3] о чем борттехник Ф. (снятый инженером прямо со стремянки, на которой он стоял с контровкой в руках — "беги, оформляй служебный паспорт, а борт сдашь старшему лейтенанту Ч.") добросовестно предупредил своего бывшего инструктора. Но старший лейтенант Ч. шел навстречу своей судьбе и наложенному проклятию, — в этот день он так и не добрался до борта № 22, а на следующий день стремянку уже утащили соседи, и Ч. забыл о предупреждении. Пробки остались незаконтренными.

Итак, в письме сообщалось, что при подлете к аэродрому у борта № 22 заклинило хвостовой винт. (Как было отмечено в документе комиссии "незаконтренность пробок повлекла их выкручивание под воздействием вибрации при вращении ХВ, и вытекание смазки с дальнейшим разрушением шарниров ХВ"). Естественно, под воздействием неуравновешенного реактивного момента от несущего винта, вертолет начало вращать. Инструкция в таких случаях предписывает экипажу покинуть борт. Экипаж выполнил предписание и борт покинул — правда, с некоторым запозданием, потому что борттехник упорно отказывался отрываться от своего рабочего места.

Этот борттехник боялся прыжков до потери сознания. Он никогда не прыгал с парашютом и гордился тем, что единственный из летно-подъемного состава избегал этой идиотской процедуры — выбрасываться с тысячи метров с тряпкой за спиной. Косить от прыжков ему позволял малый вес — и командование закрывало на него глаза, помня, как одного легкого летчика унесло ветром к железнодорожному депо, и он приземлился среди тепловозов и электровозов, умудрившись проскользнуть между проводами, и напугав железнодорожников.

Итак, выбросив борттехника, летчики покинули борт. Осиротевшая машина продолжала болтаться в небе, наматывая круги рядом с аэродромом, а, значит и в опасной близости к поселку Магдагачи. Командир эскадрильи сам поднял в небо борт с четырьмя полными блоками НУРСов

^[4] и кружил вокруг неуправляемого вертолета, готовясь расстрелять его, если тому вздумается дрейфовать в сторону поселка. Но тот, словно чувствуя намерения комэски, начал потихоньку разматывать спираль в сторону тайги. Покрутившись в воздухе около часа и выработав все топливо, летучий голландец, подтверждая трехкратную надежность советской техники, аккуратно сел на авторотации

^[5] на полянку в тайге, порубив несколько молодых березок.

А вот с экипажем (вернее — с одним из его членов) дела обстояли не так благополучно. Борттехник, несмотря на свой малый вес и на благополучно раскрывшийся купол, к земле шел с громким матом. Он улетел по прямой далеко в поля и, приземлившись в мерзлые глыбы земли, сломал левую ногу.

Что касается второго виновного — начальника ПДС, ст. лейтенанта Н., то и он не ушел от возмездия. Приехав в тот же Афганистан на недельку "напрыгать на орден" (такая война тоже практиковалась), он неудачно приземлился. На высоте шести метров коварный порыв ветра сложил его «крыло» и, брякнувшись с этой высоты на чужую для него землю, начальник сломал правую ногу.

ПЕРВЫЙ ПРЫЖОК

Начало декабря 1985 года. В полку пошли тревожные слухи, что командование полка готовит всему летно-подъемному составу плановые прыжки. Лейтенанты жадно слушали страшные истории старших товарищей, радостно готовясь шагнуть в пропасть. И только борттехник Ф. загрустил.

— Нет, мне прыгать никак нельзя, — волнуясь, говорил он каждому встречному. — Я этого не боюсь, но у меня проблемы с приземлением. Я даже с турника спрыгнуть нормально не могу — последствия детского плоскостопия. Ступни после отвисания становятся как стеклянные — при спрыгивании такая боль, будто они разбились. А вы хотите, чтобы я после болтания в воздухе нормально встал на свои хрупкие ноги?

Когда с молодыми проводили инструктаж, лейтенант Ф. демонстративно ходил в стороне кругами. Он даже слушать не хотел, поскольку твердо решил, что прыгать не будет. На самом деле, причина, конечно же, была не в стеклянных ногах лейтенанта. Он просто боялся. Это был совершенно естественный страх разумного существа перед необходимостью совершить бессмысленный поступок — без нужды шагнуть в безопорное пространство, когда вся твоя великая жизнь еще только начинается.

Вечером, накануне назначенного дня, лейтенант впервые всерьез задумался о феномене жизни и ее смысле. Он огляделся вокруг и увидел прекрасный, прекрасный мир — морозный закат, высокие голые тополя (увидит ли он их следующую зеленую весну?), укатанную льдистую дорогу, ведущую к измятым воротам с красными звездами, здание общежития из силикатного кирпича, полуразрушенное крыльцо, обшарпанные двери — все такое родное, милое до слез — нет, это невозможно вот так запросто покинуть. А в комнате на столе — лампа и стопка книг — они останутся и будут ждать хозяина, но не дождутся. Глаза лейтенанта увлажнились от жалости к своим книгам. Он попытался читать, но сразу понял бессмысленность этой попытки. Зачем насыщать свой мозг мыслями и знаниями, если завтра все грубо и беспощадно прервется. Он с удивлением ощутил, что вообще не может понять, как провести эту ночь — неужели спать? Вот так взять и уснуть, когда, возможно, это его последние часы? Но, с другой стороны, кто сказал, что он не нужен на этой земле? Эта мысль немного приободрила — если он нужен миру, все будет хорошо, если же нет… Нет, конечно он нужен этому миру. Если бы богом был он, обязательно оставил бы в живых такого достойного человека, как лейтенант Ф.

С этой мыслью он и уснул…

И наступило утро 10 декабря 1985 года. Вместе с лейтенантом Ф. проснулись все его сомнения. С ними он и приехал на аэродром. Борт для прыжков был готов, стояла отвратительно ясная морозная погода. Прошли медосмотр. Лейтенант Ф. изложил доктору свою версию о невозможности приземления, но понимания не встретил — доктор слышал много таких историй. В это время в кабинет вошел командир эскадрильи.

— Товарищ майор, — вскричал лейтенант. — Разрешите не прыгать! Я не смогу приземлиться!

— Приземлишься ты в любом случае, — непедагогично захохотал комэска и, не слушая сбивчивых объяснений, заключил: — Положено два прыжка в год — будь добр. Не хочешь — списывайся на землю.

И вместе со всеми лейтенант Ф. на ватных ногах пошел к борту.

Борт уже запустился, когда на них нацепили парашюты. Зажатый между основным и запасным, лейтенант Ф. не мог дышать.

Взлетели, пошли в набор. Лейтенант Ф. на всякий случай проорал на ухо ПДСнику, сидящему рядом:

— За что тянуть-то?

В шуме двигателей при опущенных ушах шапки ответ он не услышал, и, ответив сам себе, махнул рукой и отвернулся. Он совершенно успокоился, потому что понял: прыжка не будет. По какой причине — его не волновало. Этого просто не может быть!

Выпускающий начальник штаба, глядя вниз, поднял руку. Первые пошли к двери, начали пропадать. Лейтенант Ф., привстав и вытянув шею, наблюдал в иллюминатор, как распускаются купола, выстраиваясь в цепочку. Он даже позавидовал летящим под куполами — у них уже все позади. Его толкнули в бок, кивнули на дверь. Лейтенант Ф. хотел аргументировано возразить, но тело, потерявшее разум и волю, встало и подошло.

— Вниз не смотри! — крикнул начштаба.

Тело посмотрело — внизу, на белой земле были рассыпаны черные точки деревьев. — Кольцо чуть дерни и оставь на месте, — напомнил начштаба. — Пошел!

Тело попыталось оттолкнуться, чтобы прыгнуть в истинном смысле этого слова, но не смогло оторвать ноги — оно их просто не чувствовало. Лейтенант рухнул вниз как срубленное дерево.

Сначала ему показалось, что он провалился в узкую, длинную трубу и растягивается бесконечно — ноги остались возле вертолета, голова улетела далеко вниз. Потом перед глазами мелькнули чьи-то унты, такие близкие, черные, мохнатые — такие вещественные и родные в отличие от серой холодной пустоты вокруг. "Это же мои!" — вдруг понял лейтенант, осознавая себя. Рука в перчатке сжимающая кольцо, напряглась. "221, 222, 223!" — быстро отсчитал лейтенант и слегка дернул кольцо. Но это малое движение в силу своей слабости явно ничем не могло помочь в деле спасения жизни. С криком "бля-аа!!!" лейтенант изо всех сил рванул кольцо и широким движением руки отбросил его в сторону ("только не выбрасывайте кольца!" — вспомнил он предупреждение инструктора). За спиной что-то сухо лопнуло, тряхнуло, зашелестело, уже сильно тряхнуло за плечи. Перед глазами опять пролетели унты — вверх, вниз, вверх, вниз.

Ветер вдруг стих. В теле появилась тяжесть, ремни защемили пах. Лейтенант понял, что уже не свободно падает, а висит. Он поднял голову и увидел высоко над собой невероятно маленький купол с дыркой в центре.

— Что за херня, почему такой маленький — вытяжной, что ли? — сказал лейтенант громко. По его представлениям купол должен был закрывать полнеба.

Он посмотрел вокруг — серо-синяя пустота, солнца почему-то нигде не было. Посмотрел вниз, долго вглядывался, но земля и не собиралась приближаться.

— И долго я буду здесь болтаться? — злобно и требовательно сказал лейтенант в пустоту. — Говорят, я в данный момент должен петь — так вот, хуй вам, а не песня! Спускайте, давайте!

Он вдруг осознал, что сидит над бездной на хлипкой, так называемой силовой ленте, застегнутый на какие-то подозрительные замки. Стоит одному из них расстегнуться, он выскользнет и полетит. Сначала он обнял «запаску», но подумал и, подняв руки, крепко уцепился за ремни поближе к стропам, чтобы, если под ним разверзнется, повиснуть хотя бы на руках.

Пока он обеспечивал безопасность, вдруг начала приближаться земля. Он увидел южную площадку, на которую следовало приземляться. Там ползали несколько фигурок. Парашютист летел по прямой и понимал, что при таком курсе обязательно промахнется. Вспомнив застрявшие в памяти обрывки советов, потянул за правую клеванту. Курс не менялся. Проматерившись, он с силой потянул обеими руками, посмотрел вверх. Купол подозрительно сильно съехал набок и напоминал берет пьяного десантника — лейтенанту показалось, еще немного, и он схлопнется. Решив, что лучше промахнуться мимо площадки, чем точно воткнуться в нее с этой высоты, лейтенант отпустил стропы.

Когда он величаво плыл над площадкой, снизу донесся усиленный мегафоном голос капитана Кезикова:

— Тяни правую клеванту!

^[6]

— Да я уже тянул, хватит с меня! — истерично крикнул вниз лейтенант, и продолжил движение. Под ним поплыли сосны. Снижение ускорилось. "Не хватало жопой на сосну сесть" — встревожился лейтенант. Самое отчаянное было в том, что от него ничего не зависело. Во всяком случае, он не знал, что делать. Вдруг он увидел, что впереди показалась разрезающая лес довольно широкая дорога. Угол снижения, прикинул лейтенант, упирался прямо в нее. Он приготовился к посадке — взялся руками за ремни и выставил вперед полусогнутые ноги.

Дорога пронеслась под ним. Замелькали огромные верхушки сосен с угрожающе торчащими ветвями. "Это конец!" — подумал лейтенант, представляя, как садится на сучкастый кол, сжался в комок, подогнул ноги, прикрывая совершенно беззащитную задницу, закрыл лицо рукавом…

Здесь в памяти зияет трехсекундный черный провал…

А здесь он уже стоит по колено в снегу на крохотной площадке между четырьмя могучими соснами…

Над ним синело небо, купол висел на ветвях. Где-то рядом уже раздавался стук металла о морозное дерево — снимали чей-то парашют или тело. Лейтенант потянул за стропы без особой надежды, и купол с мягким шелестом, струясь, стек к его ногам.

Подбежал ПДСник с топором.

— Не требуется, — сказал лейтенант. — Тут вам не там. Отрабатывал посадку в лес. Тютелька в тютельку.

Он собрал купол в охапку, закинул подвеску с «запаской» на плечо и пошел по глубокому снегу к поляне.

Небо было синее, солнце — яркое, снег — ослепительным. Казалось, вместо декабря наступил март. Вполне возможно, что вернулись и запели птицы. Бросив купола, лейтенанты сошлись в круг и, размахивая руками, обменивались впечатлениями. Примерно так:

— А этот мудак Лысый летит прямо на меня и ручкой машет! Ну, думаю, сейчас в стропы въедет, сука!

— А я шарю, шарю рукавицей, а это ёбаное кольцо как провалилось!!! А потом — бах! — все само открылось!

Особенно громко и радостно выражался лейтенант Ф.

К шумному лейтенантскому счастью подошел командир полка, который тоже прыгал в этот день.

— Это что за лексикон, товарищи офицеры?

— Да они первый раз, товарищ подполковник, — сказал начштаба.

— Вот оно что. Ну, поздравляю, — улыбнулся командир. — Может быть, "по второй" прямо сейчас?

— Да, да, да! — закричали лейтенанты. И только борттехник Ф., посмотрев с ненавистью на товарищей, сказал:

— Хорошего помаленьку.

— И это верно, — заметил командир.

Остаток дня все лейтенанты, за исключением лейтенанта Ф., мечтали о будущих прыжках (о сотнях оплачиваемых прыжков!). Однако на следующий день, на прыжках с Ми-6 разбился молодой лейтенант-десантник. Полк, построившись на полосе, провожал его, плывущего мимо с синим лицом в открытом гробу. После этого все мечты о парашютной карьере прекратились. Когда летом наступило время очередных прыжков, инструктор Касимов не нашел ни одного лейтенанта-борттехника — кто обзавелся справкой, кто попросился в наряд, кто — его помощником. На аэродроме болтался один лейтенант Ф., который только что прилетел из командировки и не знал о готовящихся прыжках. Инструктор Касимов, пробегая мимо, коварно сказал:

— Фрол, помоги парашюты до борта донести.

Доверчивый борттехник пошел за инструктором, сам донес до борта предназначенный ему парашют, поднялся в грузовую кабину, увидел бледные лица пойманных летчиков и борттехников, снятые задние створки… Пока до него дошло, что он попался, вертолет уже оторвался от земли.

Но, к его удивлению, прыгать с ПТЛом (парашют тренировочный летчика) летом, через снятые задние створки, ему понравилось. Правда, все удовольствие чуть не испортил старший лейтенант Кормильцев. Он сидел перед лейтенантом Ф., и, когда подошла его очередь, он вдруг застрял у турникета, через который парашютисты выходили в небо. Лейтенант Ф. увидел, как двое ПДС-ников отрывали руки Кормильцева от поручней ограждения. Эта молчаливая возня показалась лейтенанту Ф. такой страшной (будто враги пытались выбросить несчастную жертву без парашюта), что ему захотелось пересесть назад. Наконец беспощадные товарищи победили. Кормильцев с воплем вылетел под хвостовую балку, где циркулярной пилой резал небо хвостовой винт. Когда лейтенант, дрожа, встал и подошел к турникету, Кормильцев был уже далеко — безвольно повиснув под куполом, одинокой черной палочкой он летел куда-то за поля, за леса…

Лейтенанта тронули за локоть. "Расслабься, и получи удовольствие", — посоветовал ему добрый Касимов. И неожиданно для себя, он послушался. Спокойно вышел, распластавшись, лег на плотный воздух, и затянул прыжок в теплом солнечном небе…

ГОЛОВА КАПИТАНА КЕЗИКОВА

Тот же зимний день, 10 декабря, Южная площадка. Лейтенанты после первого прыжка, умиротворенные, как после бани, смотрят на продолжающиеся прыжки. Вертолет приземляется, забирает очередную группу, взлетает, выбрасывает, снова приземляется. Вот еще несколько летчиков стоят в полном снаряжении в ожидании вертолета. Все в шапках с опущенными и завязанными под подбородком ушами, и только капитан Кезиков, любящий порядок и безопасность, — в мотоциклетном шлеме. Он протягивает солдату фотоаппарат и просит запечатлеть. Солдат прицеливается, капитан позирует боком, чтобы в кадр попали оба парашюта — основной и запасной.

Отряд загружается в вертолет, машина уходит в небо. Народ внизу наблюдает, как из открытой двери выпадают черные точки, летят вниз, — над ними вспыхивают купола, человечки качаются под ними, плывут друг за другом.

Вдруг по толпе наблюдающих пробегает тревожный вздох. Когда над одной из точек раскрылся купол, от нее отделилась еще одна точка и полетела вниз. Что это? — гадают в толпе. — Может быть, запаска отцепилась, или унт слетел с ноги?

Точка стремительно приближается к земле. Человек, от которого она отделилась, висит под куполом без движения. Предмет летит прямо на площадку. Несколько человек — в их числе и лейтенанты, — бросаются бежать к предполагаемому месту падения неизвестного предмета. Кто-то уже рассмотрел в бинокль, что человек под куполом — в летных ботинках, а в этой группе все, кроме капитана Кезикова, были в унтах. Значит, разделился именно капитан Кезиков.

— И надо было ему фотографироваться перед взлетом! Вот тебе и сбылось! — кряхтят бегущие. — Может, при открытии стропы перехлестнулись, и ему голову оторвало? И очень даже просто…

Предмет врезается в снег у самого края площадки. Все останавливаются. К месту падения осторожно приближается один, заглядывает в снежную воронку… Нагибается, запускает в снег руки… Все замерли, заранее трагически морщась.

— Голова капитана Кезикова! — кричит он и поднимает над собой пустой мотоциклетный шлем.

НАБЕГАЮЩИЙ ПОТОК

Зима 1985 года. Близится Новый год. По всему фронту перестройки разворачивается наступление на алкоголизм. Государственные потоки радости резко пересохли, и армия перешла на внутренние резервы. И вот, однажды вечером молодые борттехники попробовали нечто. Эту мутную жидкость — спирт, слитый из системы — принесли друзья с Ми-6. Эта гадость имела вкус фотопроявителя и запах резины. Но нужно же когда-нибудь начинать — и лейтенанты выпили противообледенительную смесь, закусив китайской тушенкой "Великая стена".

Утром после завтрака, уже забравшись в кузов машины, борттехник Ф. почувствовал, что его кишечник начал жить самостоятельной бурной жизнью. На середине пути к аэродрому, после энергичной тряски по ухабам, борттехник понял, что, если он не выбросится из машины, позор неминуем. Но выбраться из плотной укладки тел в меховых куртках и унтах, обдуваемых вихрящейся за машиной зимней пылью, было невозможно. Усилия, которые требовались для этого, неминуемо бы вызвали преждевременное освобождение от страданий.

Так он не терпел никогда! Машина подъехала к штабу, сочувствующие пассажиры уже пропустили его к борту, и он десантировался, не дожидаясь полной остановки. Возле штаба в ожидании построения уже собралась толпа офицеров. Тут же кучками стояли вольнонаемные женщины. Борттехник, обогнув толпу, и оставив ее за спиной, полетел, шурша собачьими унтами, по тропинке к покосившемуся «скворечнику» на самом краю лесочка.

Здесь требуется небольшое техническое отступление: для облегчения жизнедеятельности летчика, на зимних «ползунках» (по сути — меховой комбинезон без рукавов) сзади предусмотрен треугольный клапан на «молниях», расстегнув которые, летчик может выполнить "контрольное висение", не снимая «ползунков».

Возвращаясь к борттехнику. На своем стремительном пути он проделал сложную работу — расстегнул «молнию» меховой куртки, завел руки за спину, под куртку, нащупал «молнии» «туалетного» клапана, и расстегнул их до упора, чтобы не тратить время в тесной будке. (Может быть, он надеялся, что тяжелая куртка, прижав клапан сверху, не даст ему отпасть. Но, если честно, в этот страшный момент он даже не думал о проблеме внешнего вида.) Все эти операции страждущий борттехник проделал столь быстро, что потом еще с десяток метров несся по тропинке к заветной дощатой дверце, размахивая руками. Поглощенный стремлением к цели, он даже не слышал хохота толпы, которая наблюдала вид сзади.

Поскольку борттехник летел вперед с большой скоростью, расстегнутая куртка, вздыбленная набегающим потоком, освободила клапан. Клапан, в свою очередь, отвалившись, открыл огромную треугольную дыру, в которой, как в люке скафандра коленвалом крутились ягодицы бегущего борттехника, обтянутые пронзительно голубыми китайскими кальсонами.

Когда счастливый борттехник вышел, полк встретил его аплодисментами.

СИЛА СЛОВА

В офицерском общежитии вместе с лейтенантами-двухгодичниками и холостыми кадровыми жил прапорщик по фамилии Шапошник. Он был борттехником и преподавал молодым лейтенантам первые уроки летного мастерства. В частности, в первый же день знакомства, на вопрос, как завести вертолет, прапорщик презрительно ответил:

— Заводят корову в стойло. Вертолет — запускают!

Но эта цитата приведена здесь в максимально очищенном виде. На самом деле в оригинале она выглядела (при том же смысле) совершенно иначе. Шапошник был известен своей простой разговорной речью. Он разговаривал примерно так (неотредактированная цитата):

— Вчера, блядь, купил фонарик, нахуй-блядь. Три цвета, нахуй-блядь. Красный, блядь, синий, блядь, желтый, блядь. Нахуй-блядь, нахуй-блядь…

Тесное общение с таким мастером слова не могло пройти даром для молодых лейтенантов. И не прошло. Однажды утром, перед построением, лейтенант Ф. зайдя в штаб, случайно подслушал, что после первого полугода службы им положен двухнедельный отпуск. От перспективы встретить Новый год дома у молодых борттехников захватило дух.

— Да кто отпустит такую ораву — опустошим полэскадрильи, — усомнились лейтенанты. — Даже и спрашивать не стоит.

— Ну и служите, мудаки, — сказал лейтенант Ф., и шагнул навстречу спускающемуся по ступенькам командиру полка, подполковнику Белову.

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? — отдавая честь, звонким от напряжения голосом, сказал лейтенант Ф.

— Обращайтесь, — козырнул командир.

— По закону после первого полугода службы лейтенантам-двухгодичникам положен двухнедельный отпуск. И я прошу этот отпуск предоставить! — на одном дыхании оттараторил лейтенант. Перевел дыхание и, совершенно неожиданно для себя добавил: — Нахуй, блядь…

Гомонящие у штаба офицеры стихли. Все головы с шорохом повернулись к эпицентру событий. Командир помолчал, потом улыбнулся и сказал:

— Да, я вижу, вам действительно нужен отпуск. Что ж, оформляйтесь.

Как, спустя двадцать лет, отметил свидетель, лейтенант М., "эхо смеха прокатилось по окрестной тайге".

(Скорее всего, в тот момент лейтенант Ф. частично потерял сознание от ужаса. Это доказывается тем, что сегодня, спустя двадцать лет, он напрочь забыл об этом случае. Эта ячейка памяти просто выгорела. Напомнил ему бывший лейтенант М. В свою очередь, лейтенант М. напрочь забыл о том, как, будучи уже старшим лейтенантом 302-й отдельной вертолетной эскадрильи авиабазы Шинданда, он послал на три буквы инженера этой эскадрильи — об этом ему спустя почти двадцать лет напомнил бывший старший лейтенант Ф. Этот случай мы приведем, как только представится удобный случай.)

ЛЕЙТЕНАНТ И ЛЕНЬ

После отпуска лейтенант Ф. долго не мог войти в армейскую колею. Гражданская лень, отступившая за полгода службы, вновь обуяла его.

Февраль, утреннее построение. Солнце, мороз и ветер. Личный состав стоит с поднятыми и застегнутыми воротниками меховых курток. Командир полка (уже подполковник Леонов) идет вдоль строя. Вдруг он останавливается, смотрит на одного из офицеров. Всматривается в то место, где должно быть лицо, говорит:

— Расстегните воротник.

Лейтенант Ф. расстегивает воротник, и на солнце вспыхивает золотом трехдневная щетина. В дополнение к этому видно, что на борттехнике надет не летный свитер цвета какао, а домашний — серый с длинным горлом.

— Почему небриты, товарищ лейтенант?

— Света утром не было в общежитии.

— Побрились бы станком.

— Воды не было, — еще раз соврал лейтенант Ф.

— Почему неуставная форма одежды?

— Свитер постирал вчера.

— А рубашка?

— Воротник порвался…

По мере разговора командир свирепел.

— Вы — холостой лейтенант, но почему я — отец троих детей! — выбрит ежедневно и по форме одет?! Кто командир звена?

— Я, товарищ подполковник! — сказал майор Гула.

— Вот вам, товарищ майор, я и поручаю проверять выбритость лейтенанта Ф. ежедневно и повсеместно!

На следующее утро майор Гула подошел к лейтенанту Ф.:

— Ну, показывай свою гладкую выбритость.

— Вам все места показать, товарищ майор? — спросил борттехник с невинным выражением лица.

Гула вынул из кармана огромный кулак и поднес его к носу борттехника:

— С меня и твоей наглой морды хватит.

СЕМЕРО И ОДИН

После Нового Года лейтенантам, живущим в общежитии, выделили трехкомнатную квартиру в ДОСах (дома офицерского состава). Лейтенанты не знали — радоваться им или печалиться. В плюс переезда записывалось то, что ДОСы были много ближе к столовой, чем общежитие, находящееся в нижней половине поселка, по ту сторону железной дороги. Минус же был в том, что лейтенантам, уже обжившим комнаты на двух человек, предстояло ввосьмером занять маленькую квартирку в панельной «хрущовке» — а это уже пахло (в прямом смысле слова) обыкновенной казармой. Лейтенанты даже начали, было, отнекиваться, но аргумент командования — "зато теперь утреннюю физзарядку на стадионе пропускать не будете" — перевесил все доводы «против». Пришлось переезжать. Вернее — переходить через весь поселок с узлами и коробками, поскольку машину выделить забыли.

Военная квартира не удивила уже привыкших к армейскому быту лейтенантов. Ободранные обои, ржавая сантехника, комнаты без дверей, электросчетчик с «ломом» (проволочка, тормозящая диск счетчика), батареи пустых пыльных бутылок — и запах, будто на портянки недельной носки сходили по-маленькому все коты городка.

Лейтенанты, свалив вещи в большой комнате, начали делить жилплощадь. Борттехнику Ф. приглянулась маленькая, ближайшая к входной двери комната. Ему очень хотелось поселиться, наконец, одному, и оборудовать себе гнездышко, в котором он чувствовал бы себя, как дома — кровать, стул, стол с настольной лампой — достаточно для вечернего счастья. Ради этого богатства он пошел на авантюру.

— Слушай сюда, — сказал лейтенант Ф. командирским голосом. — Вы семеро занимаете две дальние комнаты. Четверо — в большой, трое — в той, что поменьше. Ну, а я, несчастный, буду одиноко ютиться в этой махонькой.

Семеро недовольно зашумели — говорили о какой-то справедливости, предлагали странные вещи — вроде жребия. Лейтенант Ф., выслушав мнения, отмел их уверенным взмахом руки.

— В любом ином случае, товарищи лейтенанты, вы были бы правы. Но не в этом. И все потому, что у мистера Фикса есть план, который не пришел в голову ни одному из вас. Восемь молодых людей нуждаются в общении с прекрасным полом. И где же, как не в этой маленькой комнатке возле самой входной двери, рядом с ванной и туалетом должно быть дежурное помещение? Ну а смотрителем, поддерживающим боеготовность вверенного ему помещения, буду я — тот, кому принадлежит эта прекрасная идея. Кто против?

Логика была неопровержима, и лейтенанты, помявшись, согласились. Они даже начали прикидывать, какие шторки повесить на окна, да и коврик на пол неплохо — хотя бы отрез на парадную шинель постелить… Только пессимист лейтенант Л. язвительно сказал лейтенанту Ф:

— Что-то маловато доводов в пользу твоего роскошного существования.

Лейтенант Ф. вздохнул и вынул из стопки принесенных с собой книг одну — толстую в твердой синей обложке, на которой тусклым золотом отсвечивало грозное слово «САМБО».

— Вот он, — сказал лейтенант, — мой самый веский аргумент.

Самбо — как и другие боевые искусства (кроме года занятий боксом) — он не знал, и купил книжку недавно в букинистическом отделе книжного магазина. Но до армии лейтенанты, учившиеся на разных факультетах огромного института, не были знакомы друг с другом, и лейтенант Ф. мог врать свободно.

— Когда обживемся, начну обучать вас самообороне без оружия, — сказал он. — Или кто-нибудь хочет проверить мое искусство?