Руны на клинках

Глава 14

Чуть выглянуло из-за края горизонта солнышко. У бипланов в небе над нами пересменка — одни машины возвращаются из последних ночных вылетов, другие начинают разведку. Проснулась артиллерия.

С самого начала мы противника разочаровывать не стали. По старому плану ровно по графику начался огневой налёт на участки прорыва. Перед нами разве что стреляли больше стволов и работали на двадцать минут дольше. Да что с этих русских взять — они не все умеют считать до десяти, а часы отмечают по телефону.

Замолчала артиллерия, вперёд пошла пехота и танки, выдвигаемся сразу двумя танковыми батальонами и пехотным полком. За разрывами и под обстрелом трудно разобрать, едут на тебя два танковых батальона или один усиленный.

В принципе можно разобраться, у ополчения пока танки «Рысь-1». Надеемся, что у врага глаза разбегаются, атакуем же с трёх направлений. Всю ночь солдаты разминировали нам проходы, сейчас едем мы колоннами через разрывы заградительного огня.

Доехали до первых окопов, огонь из навесных гранатомётов, включаются пулемёты. Танки разворачиваются веером. В первых линиях первый батальон второго полка вызывает на себя огонь, и за ними мои гасят цели.

Чувствую себя нормально, последней сволочью. Это просто работа, мы хорошо её делаем. А солдаты на войне всё равно должны погибать. И не сказать, что ополченцы всегда опаздывают, в большей части случаев их орудия стреляют первые. Только редко попадают сразу, а второго шанса этот враг не даёт.

Мои роты катятся без особой спешки, включили тотемные бонусы. Вторую роту поставил в центре, они же получили концентрацию волка, ярость бера и рысь Петю. Первая рота справа, вместо тотемных воинов с ними рысь и маг я, работаю за всех. Ну, ещё держу при себе вепря на всякий случай. А слева третья рота, с ней только рысь Стёпа.

Но все машины умело поражают вскрытые огневые точки. Пусть наши пушкари хорошо поработали, да больно много противник притащил сюда противотанковых средств и закопал разных танков — кроме французов есть даже немецкие «штурмовые орудия». Он всё-таки собирался здесь всех нас убить.

Через четверть часа боя европеец положил много пехоты и выбил половину машин первой линии. Я даю сигнал вступать в бой новому пехотному полку и второму батальону второго танкового полка. Ребята быстро нас догоняют, а танки резерва сами лезут вперёд за подвигами. Новички в бою всегда слишком горячатся.

У врага складывается ощущение, что это мы выходим в первую линию — он же смотрит спереди. Всю картину можно охватить лишь сверху, но такой возможности у врага нет.

И времени подумать мы ему не даём, только успевает отстреливаться и через мгновенье гибнет. В том же темпе идём вперёд и стреляем. Сигнал резервам даю немного раньше, им дольше придётся бежать.

Словно нехотя начинает говорить наша артиллерия. Батареи сменили позиции и стреляют по открытому положению вражеских пушек. Противник отвечает всё реже. А я ещё через десять минут отправляю сигнал своим, что пора выдвигать резервы.

Европейцы в недоумении. Стреляют они в нас, стреляют. Точно попадают, русские машины загораются, из них выпрыгивают танкисты и подключаются к пехоте. Однако сколько катилось на них русских танков, столько и катится.

Стреляют русские танки так же точно и часто, и европейских солдат перед ними охватывает непонятная неуверенность. Некоторые плачут, как мутер вспомнили поголовно…

А защищённой позиции становится меньше. Когда уже эти танки начнут заканчиваться? Траншей остаётся так мало…

Да когда встанут их танки⁈ Когда уже подохнут все эти русские⁈ А-а-а!!!

Европеец выскакивает из окопа и падает, сражённый метким винтовочным огнём или очередями танковых пулемётов — хрен разберёшь, распишут на всех в пропорции участия.

И не в бегущем европейце дело, а в том, что через его позиции нас догоняет резерв прорыва — свеженький третий танковый полк. От второго полка остались командир второго батальона, двое ротных и тридцать два танка из ста двадцати. Танкистов приберёт пока капитан Дымов. Сколько прошло эти окопы наших пехотинцев, не знаю, и не моё как бы дело…

А хорошая какая была у европейца позиция! Обширная, углублённая и насыщенная средствами. Влезло в окопы много пехоты, и спереди прикрыли даже противотанковыми минами. Европеец здесь точно наступать не планировал.

Похоже, что самое опасное для него направление на участке армии. Не раз и не два пытались тут наши атаковать, потеряли без толку множество людей и машин. Майор Петров знал, сволочь, куда послать мой батальон…

Кстати. Пока едут резервы, устраиваю батальону в эфире перекличку. Потеряли двенадцать танков, из тотемных выбыл бер. Ну, медведя убить трудно, и на остальных можно надеяться, что выберутся парни. Могло быть намного хуже, немец побед даром не отдаёт.

Третий полк движется в походных колоннах, проходы ведь в минных полях ещё остались. Ни к чему перестраиваться в линии ради пересечения уже захваченных позиций, для больших соединений ополчения это не пять минут. И меньше передавят своей пехоты. Только бы во вражеских окопах не застряли…

Фу! Не застряли. А мы уже на месте и разобрались в цепи. Пошли впереди вне дорог, лишь я перед движением щёлкнул крайне правым рычажком на рации и проговорил серьёзным тоном:

— Капитан Чижов, ку-ку.

Рация сурово ответила:

— Ку-ку, старший лейтенант, — и капитан отключил связь.

Это я сообщил, что на нашем участке прорвана европейская защита, а он сказал, что на вспомогательном участке первый танковый полк тоже преодолел позиции врага.

Дальше начинаются сплошные домыслы. Неприятель предполагал, что ставшее вспомогательным направление атакуют три танковых полка и обязательно прорвутся. Был у него смысл наращивать там оборону?

Не было. Значит, часть сил он может снять, и то, что хватило для преодоления одного полка, косвенно подтверждает догадку. Однако враг ждёт прорыва сразу трёх полков! Может он такое игнорировать? Конечно, не может.

Танковый прорыв лучше ликвидировать танковым ударом. Клин клином. Лучше неожиданно, из засады. А то ж, если противник встретит много танков в обороне, он может просто уйти.

Теперь чтобы правильно встать в засаду нужно уверенно угадать цель неприятеля. От участка прорыва танки за час с небольшим могут дойти до города N.

Сто тысяч человек население, сельхозтехникум, два профессиональных училища и три школы — одна из них десятилетка. Были кирпичный завод, мясокомбинат, швейное производство, ремонтировалась сельхозтехника, и процветали народные ремёсла. Это всё рассказал мне командир третьего полка капитан Дымов, он как раз десятилетку заканчивал.

Но сейчас оно неглавное. Там расположена ставшая во время войны конечной станция железной дороги, которая снабжает окрестные европейские войска. И сейчас там штаб целой немецкой армии.

Путь к городу лежит через открытую местность. По идее двести танков прятать негде, а столько нужно для разгрома из засады трёх полков на марше. Однако дорога проходит через три посёлка, а европеец такой — ему ничего не стоит загнать танк прямо в жилой дом. Для него русские вне морали и законов.

Ну, а с нашими танками европейцу всё ясно, мы просто должны нанести отвлекающий удар и погибнуть на его позициях. А что мы их можем преодолеть большими силами, в европейскую голову не приходит. Некому ему было показать, на что способны танки.

Ехать до цели тридцать минут, о многом успеваю подумать. Всё равно до столкновения сам запретил радиосвязь. Я на секундочку командую прорывом, капитан Чижов назначил. И капитан Дымов совсем не возражает.

Танки Дымова временами непринуждённо расстреливают из пулемётов встречные мотоциклы, легковушки и грузовики, скидывают горящие машины с дороги, палят в убегающих европейцев. Мы на эту ерунду не отвлекаемся. Приближаемся с неожиданного направления. Мой наводчик говорит в шлемофон:

— Вижу дома.

Я ничего ещё не вижу, но Петя зоркий и смотрит в оптику танка. Потому верю ему на слово, говорю Ване:

— Остановка, — и флажками останавливаю танки.

Спускаюсь на своё место и смотрю на часы. Осталась резервная минута…

Ну, время пути от доклада до посёлка известно, вот и ни к чему нам перед делом лезть в эфир. С грустным вздохом припадаю к командирскому окуляру. Отчётливо видны мирные строения. Чем только не заставляет европеец заниматься на русской земле!

Дома словно взрываются изнутри, только разрывы не заканчиваются — одни не успевают опасть, как рядом взметаются следующие. На этом несчастном селении сосредоточила огонь вся подчинённая Чижову артиллерия.

Большой был посёлок, с добротными кирпичными домами. Наша артиллерия за минуты не оставила от него камня на камне. Нескоро вернутся туда люди, а всё из-за европейцев. Вон расползаются на своих «панцирях» из-под обстрела, как тараканы!

Сначала говорю своим:

— Вперёд на максимум в обхват посёлка справа. Серёга, фугасные. Петя, бей по тракам или рядом, главное часто.

Включаю на рации волну танков своего батальона:

— Сходу фугасными по тракам. Первая рота за мной. Вторая и третья охватывает село слева. Погнали, парни.

Переключаю крайний справа рычажок — эта волна одна для командира третьего полка и для Чижова. Говорю деловито:

— Капитан Чижов, хватит стрелять по селу. Капитан Дымов, двумя батальонами не дай врагу уйти в городок, третий и четвёртый батальоны со мной встречает подмогу из второго посёлка.

Разом умолкла наша артиллерия. Мой танк первым рвёт из-под себя и часто стреляет. Вокруг разрывы, дробь осколков по броне. Каждый делает свою работу. Серёга с немыслимой скоростью заряжает, Петя за мгновенья ловит раскачивание пушки и сразу стреляет.

Тут важно не пальнуть прямо перед собой, а то Ваня может и не успеть на такой скорости отвернуть. Он мгновенно выбирает лучший маршрут среди разрывов. По нам палят и не попадают. Очень трудно попасть в танк на такой скорости.

А я выполняю обязанности мага, тотемного воина и командира. Сразу призвал дух рыси, задаю воздействие на противника. Вместе с магами роты усиливаю — европейцу страшно смотреть, трудно дрожащими ручками целиться, ладошки вспотели на рычагах и трясутся.

Ещё благодаря вепрю водители чувствуют машины и ловко управляют, но об этом подумаем после боя, посмотрим, сколько и чего сломается. Сейчас всё внимание картине боя.

У нас, вроде, идёт по моему плану. Неприятель врассыпную побежал от того, что минуты назад было посёлком. Среди груд щебня и воронок пылают полтора десятка «панцирей». Некоторые перевернуло или сорвало башни. Жуткое дело наша полевая артиллерия.

Однако даже у неё при столь массовом накрытии конкретной цели результативность против танков около пятнадцати процентов. Значит, пряталось в селе около сотни, что соответствует предполагаемой половине.

Но ведёт себя европеец странно. Не! Как и задумано, вокруг врага взметается земля, часть «панцирей», удирая, отстреливается и пытается попасть в танки моей роты, у части сбиты гусеницы, часть уже подбили из-за наших машин силы ополчения. Просто бежит неприятель явно не туда.

Никто из вражеских танков не стремится к другому селу, будто там у всех чесотка или клопы. Все европейцы ломанулись вокруг руин на запад. Танкисты врага точно не рассчитывают на помощь?

В сомнении останавливаю свою роту и разворачиваюсь к посёлку. Мимо задорно пролетели танки ополчения, спешат на праздничек. Когда ещё парни подобьют столько танков? Даже если кто-то сбил врагу гусеницы, считается только полное поражение.

Ополченцы, наверное, думают, что мой батальон вылез вперёд и бил по тракам от душевной доброты. Ну, не спорю, ребята у меня добрые. А ещё больше хотят жить.

С врагом примерное равенство. В открытом столкновении при другой тактике нам без потерь всего не съесть, потому лучше отдать ополченцам. Наше от нас на войне не убежит.

— Готово! — радостно докладывает комполка Дымов.

Я задумчиво тру пальцами нос — другое в шлемофоне чесать трудно. Сотня «панцирей» всё равно только половина от необходимого количества. Решительно говорю в рацию:

— Давай за моими, как в прошлый раз.

— Думаешь, дальше кто-то сидит? — спросил Дымов насмешливо.

— А если всё-таки сидит? — зло отвечаю вопросом.

— Понял тебя, — говорит он официальным тоном.

Ну, я тут приказываю, на мне и вся ответственность. Включаю командиров танков:

— Вставайте рядом.

Жду несколько минут, когда на поле рядом со мной выстроится батальон. Командую Ване:

— Потихоньку вперёд, — а сам смотрю в оптику.

Едем, не спеша, любуюсь ровным полем с жухлой луговой травой. Или это и есть луг? Не разбираюсь. Спустя четверть часа, медленно выросли окраинные мирные дома.

— Стой, — говорю Ване в шлемофон, а сам вглядываюсь.

Чёрт! Никакого движения, и строения такие мирные. Проклятый европеец, на что только из-за него не идёшь. Включаю рацию и сухо говорю:

— Капитан Чижов, огонь по второй деревне.

— Принято, — отозвался он.

Потянулись последние минуты… и внезапно выросли султаны взрывов. Селение затянуло тёмным маревом, дома пропали, видны только разрывы снарядов…

А вот и неприятель! Вылетают из посёлка, как ошпаренные! Теперь нельзя дать европейцу возможность построиться, организоваться. Командую своим по рации:

— Вторая и третья роты атакуют со стороны дороги, первая за мной. Приказ тот же, пошли, ребята.

Машина резво набирает скорость, мир вокруг вздрагивает от её выстрелов. Я включаю рацию и говорю:

— Капитан Чижов, отбой артиллерии.

— Принято, — ответила рация.

Через секунды перестала бить артиллерия, а в остальном всё то же самое, только мне ещё печальнее. Посёлок жалко, и к тому плюс иногда грустно быть правым. Я ведь изначально был уверен, что сидит европеец в селе. Почти на его глазах…

Ну, как их товарищи зовут мутер, точно слышали в рации! А эти сидели тихо, надеялись, что мы не поверим в такую их подлость и уйдём. А я поверил и печалюсь теперь — неприятно так думать даже о европейцах.

И смотреть на них грустно. Вот наш человек, случись что, бежит из дому в лес, и тропки выбирает неприметные. Даже если прожил всю жизнь в городе, всё равно в лес. И отдыхать старается ближе к природе.

Европеец же цивилизованный, из своего города драпает только в соседний такой же город и строго по дороге. Соблюдая правила…

Хотя правила даже у нас к танкам не относятся. Суть как раз в том, что для европейца, если убегать, то к дороге. Тянет его туда с перепугу или инстинктивно. Коли не верите, сами поставьте опыт. Берём четыре сотни европейцев на танках и прячем в селе…

Ага, заканчиваем работу. Добиваем последних, ещё пройдёмся пулемётами, а то, вроде бы, кто-то пошевелился…

И из танка вылезать команды не было…

Теперь точно всё. И загорается красная лампочка. Включаю рацию, раздаётся радостный голос Дымова:

— Вот как ты угадал! Ни за что б не догадался!

Я снова потёр нос и проговорил:

— Указаны три посёлка.

Повисла пауза. Неуверенно молвила рация:

— Блин! Но ты ведь уже угадал. Приказывай.

— Стройся за моими, — ответил я Дымову.

Опять скомандовал своим танкам встать в линии. Потихоньку едем. Заметил в оптику мирные здания третьего посёлка и велел остановиться. Включил на рации последний рычажок, говорю:

— Капитан Чижов. Огонь на третий посёлок.

— Принято, — сказал он.

Через две-три минуты мирные дома взорвались. Посёлок потонул в чёрном облаке, на его месте выросли тёмные столбы. Снаряды рвались на пределе видимости в оптику, но будто тряслось пространство. Я заворожено смотрел в окуляр…

Гм. Я уже пять минут смотрю в окуляр, а из посёлка никто не едет…

Смотрю в этот чёртов окуляр десять минут и начинаю понимать, что я только что наделал…

Через четверть часа на рации замигала красная лампочка. Переключаю рычажок, и раздаётся недовольный голос капитана Чижова:

— Пятнадцать минут уже палим! Может, хватит?

— Да, — отвечаю безжизненным тоном. — Отбой артиллерии.

Снова смотрю в оптику, как медленно-медленно опадают взрывы. В клубах дыма и пыли ни одного целого дома. Ни одной целой собачьей конуры. Снова горит на рации лампочка. Включаю и слышу смущённый голос Дымова:

— Ну, ошибся. На войне у всех бывают ошибки.

Я задумчиво ему говорю:

— А ведь если бы мы шли с другой стороны, этот посёлок стал бы первым.

— Вот-вот! — решительно сказала рация голосом Дымова. — Во всём виноват европеец! — и добавила деловым тоном. — Может, в N-ск уже поедем?

— Да, — сказал я. — Строимся в колонну на дороге.

Статья херра Вебера в «Фурцайтунг нихт» взорвала общественность Германии. Журналист всем доказал, что колдун Артём Большов — попаданец из магически неразвитой реальности!

Русские там потерпели от просвещённой Европы поражение и из будущего подлостью послали сюда Артёма, дабы хоть где-то просвещённой Европе напакостить. Всем давно известно, что искать в действиях русских логику бессмысленно, они гадят везде просто по своей природе.

Дитрих читал газету и вздыхал про себя. Его осторожные предположения стали у газетчика доказательствами, а о природе русских он совсем не говорил. Дитрих только не исключил того, что попаданца могли отправить сознательно, если в ближайшее столетие русские там сумели продвинуться в магии. И даже сам спросил херра Вебера, нафига бы это понадобилось продвинутым в магии русским.

Хотя Дитрих журналиста понимал — публика не любит много думать, ей всё подавай проще, конкретнее. И так получалось слишком сложно, херр Вебер, чтоб разбавить, вдобавок привёл грустные истории профессора Штанмайера, его жены студентки и бедного Ганса. Публике такое нравится.

И самое для Дитриха главное, прогремевшая статья кроме смысла несла критику. Творчество журналистов регламентировалось сверху, и здоровой критике отводилась значительная роль.

Если ничего не критиковать, легко прослыть лизоблюдом, вылететь из профессии и отправиться на фронт обычным солдатом. С другой стороны, если критику сочтут не совсем здоровой, запросто попадёшь в места компактного размещения для ускоренного перевоспитания.

Какой из двух вариантов страшнее, даже херр Вебер не вполне определился и потому возмущался, что херр Шепард при всей учёности до сих пор не стал гауптманом. Этот чин примерно соответствует званию капитана в других армиях.

Однако же и фотографию Дитриха газета не поместила, сославшись на его скромность. Нашли, на что ссылаться! Получил херр Шепард новый чин и прибавку к жалованию и следующему журналисту заявил, что без публикации своего даже сильно заретушированного изображения ничего обсуждать не станет. Чтоб родители показывали газету знакомым и ещё больше им гордились. Или пусть газета доплачивает ему за интервью.

Тогда газетчики поговорили о Дитрихе с его сослуживцами, какой он скромный и отважный, а до сих пор при всей учёности простой переводчик при штабе армии. И разместили фото только сослуживцев Дитриха.

Специально для херра Шепарда создали из него одного при штабе секретный отдел, который он и возглавил. Журналисты могли спокойно говорить с Дитрихом и не публиковать его фотографию, ссылаясь на секретность. Дитриху доплачивало государство. Ещё через месяц обещали чин майора и повышение жалования.

И нельзя сказать, что херр Шепард обнаглел в хлам. Он отвечал многочисленным поклонникам и не знал, с кем общается чаще — с пленными или с журналистами. К счастью перепутать было сложно, говорили они на разных языках, и пленные гораздо меньше несли ахинеи.

Именно от журналистов Дитрих узнал о подвигах Артёма Большова с начала войны. Они рассказывали, ужасались и спрашивали, что херр Шепард об этом думает. Дитрих же про себя думал, что газеты явно придумывают ужасы и под его соусом пытаются продать второй раз уже проданные материалы, а вслух заявлял, что всё это весьма подозрительно, очень похоже на попаданца и требует изучения.

Сам Дитрих пока изучать действия Большова не собирался. Пленные всё-таки попадались, их допрашивали, а Дитрих ещё и спрашивал, что для них Родина. Офицеры в штабе считали Дитриха специалистом по русским и консультировались у него по многим важным вопросам.

Их интересовало, как русские относятся к магам в армии и в обычной жизни. В чём разница между ополчением и дружинами, между обычными магами и боярами, между русскими княжествами и нерусскими, между нерусскими княжествами и королевствами…

Эти европейцы, оказывается, с самого начала не имели понятия, кому объявили войну! Дитрих с серьёзным видом объяснял всё максимально просто и доходчиво, а сам ещё больше грустил. Если на уровне армии нужно рассказывать о таких вещах, то… э… он тут ничего для себя смешного не видит.

К тому же много времени требовало решение бытовых вопросов, ему стало не хватать жалования со всеми доплатами. В самом начале Дитрих отсылал жалование Мари, ему хватало офицерского пайка. Теперь же на одном пайке легко протянуть ноги.

Когда перешли границу, руководство ясно сказало, что у русских не может быть собственности. Всё, чем они владеют, должно принадлежать европейцам. Войска бодро шли вперёд и задорно грабили новые деревни и города. Русские ещё не поняли тогда, что говорят именно об их имуществе. Или не верили.

В супе Дитрих всегда получал кусок мяса, к супу давали большой ломоть хлеба. На паёк выдавали яйца, творог и масло. Да к тому плюс слали вкусности из Германии, особенно офицерам.

Однако продвижение стало замедляться, и русские всё хорошо поняли. Европейцев и раньше не особо считали просвещёнными освободителями, но они всё-таки были солдатами. Вскоре русские считали любого европейца жадной и вечно голодной саранчой.

Всё чаще попадались сожженные деревни, а в целых у местных в лучшем случае ничего не водилось. В худшем европейцев встречали выстрелами. Из пайка по одному пропали свежие продукты, а в супе кусочек мяса сжался, и его приходилось очень долго жевать. Хлеб заменили немецкими сухариками из самой Германии. Других вкусностей не присылали.

Русских, конечно, нужно ненавидеть и всё у них отбирать, однако очень хочется кушать, а любая идеология в чистом виде есть понятие духовное, то есть воспринимается лишь на полный желудок. Дитрих внезапно вспомнил, что у него есть марки.

Внешность его послужила темой для начала разговора. Херр Шепард, пользуясь знанием русского языка, начинал с того, что такие в Германии далеко не все, и плавно съезжал к вопросу, как бы купить еды за настоящие деньги. Обычно Дитриха жалели и шли ему навстречу.

Он вынужденно перестал отправлять жалование Мари. Писал ей длинные, жалобные письма и оправдывался, что у этих дикарей всё бесплатное очень дорого, прям никаких не хватает денег. Несчастная курица целых сто марок, где такое видано⁈

Мари ему отвечала, что времена трудные, все так и живут, и у них в ресторане, примерно, тот же уровень цен. Так что пусть Дитрих отважно воюет, много зарабатывает и хорошо питается, а Мари ждёт его с победой.

Дитрих последнее время подозревал, что Мари придётся ждать очень долго. Он вынужденно отдавал русским марки и точно знал, что так поступает большинство европейцев. Но ведь не у всех штабное жалование, за эти марки солдаты продают местным всё, что могут украсть.

Проще на чёрном рынке купить сухие пайки из разных европейских стран, чем получить у интендантов — у тех никогда ничего нет. А «через знакомых» можно купить всё — любое обмундирование, экипировку, топливо. Только чтобы «достать» оружие, нужны очень хорошие знакомые.

И параллельно с этим совершаются партизанские нападения, после заката солнца на улицу не выходи. Горят и взрываются объекты, летят под откос эшелоны. Просто рай для снабженцев, временные трудности не заканчиваются.

В этой неправильной компании против неправильной Гардарики после триумфального взятия Кай-ёва и захвата очень важных земель темпы продвижения на восток только снижались. Снижались-снижались, ещё снижались-снижались, и местами снизились до отрицательных значений.

Штаб армии, в котором служил Дитрих, расположился в маленьком русском городке и торчал там почти месяц. Разместили капитана Шепарда в двухкомнатной квартире у гостеприимной, подслеповатой русской бабушки Людмилы Васильевны.

Та при Дитрихе надевала очки только когда принимала у него марки, и отправлялась на базар. Торговали там семечками, спичками и шнурками, однако бабушка явно знала, к кому подойти. С базара она приносила продукты.

Людмила Васильевна до войны получала от Смоленского княжества пенсию за службу в школе, и помогали сыновья. Теперь мужики где-то на востоке, возможно, что и воюют с Европой. Пенсию не платят, так вся надежда пока на Дитриха.

После плотного завтрака он к десяти утра шёл на службу в штаб, двухэтажный старый особняк. Позже него приходил только командующий, но тот, по мнению Дитриха, мог в штаб совсем не ходить, ничего бы не изменилось.

Дитрих же сначала пошёл на первый этаж потолковать по-немецки с офицерами оперативного отдела, кто заказывал у него кое-что купить на рынке. Они плохо понимали по-русски и напрямую договориться с Людмилой Васильевной не могли.

Не у всех хватало денег, они просили взаймы. Дитрих отмечал изменения в штабном сленге. Ещё месяц назад говорили:

— Отдам в Москве, — и это значило, что очень скоро.

Теперь с грустной улыбкой говорят:

— Этот сможет отдать лишь в Москве.

То есть когда рак на горе свистнет. На стене висела большая карта, отражающая общее состояние. Европа на севере взяла Ригу и встала у Пскова. Южнее захватила Вильно, прошла Смоленск, Великие Луки, Брянск, Орёл, Курск, Харьков, Днепропетровск, Запорожье и Херсон. Отметки на карте давно не менялись.

В приёмной командира Дитриха дожидался херр Геллер из «Арцуфайтирер штрунинг». Самого Дитриха командующий видеть не желал, и адъютант отсылал очередного журналиста ждать на стульчике.

Дитрих проводил того в допросную комнату, предложил стул для пленных, сам устроился на обычном своём месте и сделал серьёзное лицо. Журналист достал из кармашка блокнот и ручку и, глядя в записи, задал первый вопрос.

Его интересовало, насколько уникален колдун Большов. Как херр Шепард считает, он такой злой и вредный оттого, что попаданец, или есть и другие подобные колдуны в Гардарике?

Дитрих принялся пространно отвечать. Журналист записывал и, не поднимая от блокнота глаз, что-то уточнял. Дитрих понял, что делать серьёзное лицо необязательно, и смотрел на писаку с искренней скукой. Ну, а голос его даже немного насмешливый всё равно оставался противным.

Посреди разговора Дитриха насторожили шум и возгласы. В коридоре явно бегали и что-то орали. Он встал, немного прошёлся и открыл двери. Бегали обычно важные офицеры. Вопли стали отчётливее:

— Прорвались! А документы? Плевать! Они прорвались! Где моя шинель?

— А кто прорвался? — спросил херр Геллер.

— Ну, кто тут ещё может прорваться? — саркастически сказал Дитрих. — Русские…

Журналист с блокнотом и ручкой в руках с места набрал скорость. Пропищав:

— Извините, — вынес Дитриха в коридор и побежал на выход.

Дитрих подумал, что действительно хватит тормозить, и тоже побежал. Заскочил в кабинет, где обычно оставлял на вешалке свою шинель. Однако её на крючке уже не висело, и он рванул на выход в одном мундире.

Со двора с пробуксовкой отъезжали переполненные штабными офицерами легковые автомобили, из открытых окон торчали чьи-то начищенные сапоги. Дитрих махнул последнему рукой, но майор Меер и не подумал остановиться. А ещё должен Дитриху двести марок, сволочь!

Херр Геллер тем временем жалобно упрашивал солдат охраны взять его в броневик. Усатый унтер-офицер тому в грубой форме отказывал. Оттолкнув журналиста, в броневик запрыгнул лейтенант с большой хозяйственной сумкой в руках, и машина сразу тронулась.

Дитрих и херр Геллер, не сговариваясь, бросились к грузовику, полный солдат охраны. Журналист подпрыгнул и ухватился за борт сзади, но подняться выше не хватало сил. Никто не протянул ему руки, солдаты словно его не заметили. Дитрих его подтолкнул снизу.

Машина стала отъезжать! Он подскочил, хватаясь за край борта. Подтянулся и поднял своё ужасное лицо, дабы попросить помощи. Однако прямо на его нос обрушился явно гражданский ботинок херра Геллера. Под его вопль:

— Вали к своим русским, тварь! — Дитрих сорвался с борта уезжающей машины.

Он плашмя упал на старую брусчатку лицом в осенние листья. Было очень больно и обидно, из разбитого носа текло. Дитрих поднял голову, чтобы увидеть корму уезжающего грузовика.

С трудом встал на четвереньки. Собрал в ладонь жухлые листья и вытер кровь. Поднялся на одно колено, медленно встал. Пошатываясь, подошёл к стволу клёна и навалился боком.

Дитрих смотрел на опустевшую улицу и думал про себя, зачем ему ждать русскую пулю стоя. Он повернулся к клёну спиной и сполз по его стволу на землю. Он смотрел на улицу, по которой должны прийти русские. И его убьют…

Вдруг он увидел впереди, как приближается «Опель капитан». Русские ездят на немецких легковушках? «Опель» тем временем приблизился, и из него выскочили немецкие офицеры. Дитрих подумал весело:

— Майор Меер вспомнил о долге?

Офицеры же подошли к нему, подняли с земли и придерживали, чтоб обратно не сел. Дитрих сказал:

— Вы же уехали.

— Русские танки перекрыли выезд, посекли всех из пулемётов, — сказал майор. — Мы еле сумели вернуться.

— И нафига? — чисто теоретически спросил Дитрих.

— Ты наша последняя надежда, — ответил гауптман Шнайдер.

Дитрих вообще перестал что-то понимать, но и не расспрашивал — какая, в конце концов, разница. Просто спокойно смотрел на пустую пока улицу, откуда должна прийти смерть…

На улочку перед штабом уступом выехали два русских танка. Дитрих оцепенел. Херр Шепард заворожено смотрел, как надвигаются на него стальные монстры. Танки приближались, а выстрелов всё не было. Русские хотят расстрелять их в упор?

Танки остановились. Первый стоял в двух шагах, ствол пушки нависал над головами. Открылся люк на башне, и выглянула весёлая, странно знакомая молодая физиономия с веснушками. Только танкистский шлем будто специально надели на голову, чтобы Дитриху стало труднее узнать.

— У вас в Германии все такие уроды? — задорно спросил танкист по-немецки.

— Никак нет, — сказал майор Меер. — Дитрих такой один.

— Да я вообще про тебя, — проговорил парень. — Лежать, суки.

Офицеры вокруг Дитриха поспешно упали вперёд, только он остался стоять. Парень в шлемофоне насмешливо его спросил:

— А ты чего стоишь?

— Ты же сказал лежать сукам, — проговорил Дитрих. — Хочешь стрелять, так стреляй. Только разреши один вопрос?

— Спрашивай, — сказал парень.

— Ты Артём Большов? — спросил Дитрих.

— Ну, допустим, — подозрительно прищурился танкист.

— А я Дитрих Шепард, — сказал херр Шепард. — Я долго занимался переносами из не магической реальности. Если нас возьмут в плен, я могу много рассказать.

— Чучело, — снисходительно проговорил Артём. — Если вас сразу не убили, вы и так в плену. Падай, пока не застрелили.