Русский Север в войнах XVI – XIX веков

ЗАХВАТ РУССКИХ ШХУН «ВОЛГА» И «ДВИНА» В БЕЛОМ МОРЕ И БЕДСТВИЯ ИХ ВЛАДЕЛЬЦЕВ

Василий Антонов прибыл из Кеми в Архангельск на своей шхуне «Волга» в мае 1854 г. Узнав, что всем жителям Архангельской губернии «дозволены приход и торговля в Норвегии без опасности от неприятельского задержания», он принял на шхуну груз, состоящий преимущественно из муки, и 1 (13) июня направился в Тромсе 5 (17) июня[592] на пути к Трем островам команда шхуны увидела английские военные суда. Со стороны англичан прозвучал выстрел, на «Волге» убрали паруса и остановились. После этого к шхуне подошла шлюпка, в которой находилось полтора десятка вооруженных матросов и офицер. Забрав все судовые документы, в том числе и свидетельство шведско-норвежского консула в Архангельске, в котором подтверждалось, что судно идет в Норвегию, офицер доставил В. Антонова на флагманский фрегат английской эскадры «Eurydice»[593].

Фрегат «Эвридика» (HMS «Eurydice»). National Maritime Museum, Greenwich, London, PAD 9404. (http://collections.rmg.co.uk/collections/objects/113555.html).

Не известно, есть ли и сохранились ли рисунки флагманского фрегата английской эскадры в Белом море, относящиеся и 1854 г. Этот рисунок фрегата «Эвридика» был сделан пятью годами ранее, 10 февраля 1849 г. у форта Св. Себастьяна в Мозамбике. Художник George Pechell Mends.

Впоследствии В. Антонов вспоминал (точнее, давал показания):

«Введен я был в каюту и через переводчика капитаном Оммани[594] объявлено, что дело решено — меня и шхуну мою задержать, и затем отвезли меня обратно на шхуну, а матросов моих перевезли на пароход, а на шхуне моей оставили офицера и 6 человек их матросов[595]. Пробыв тут 4 дня и, в это время 8 числа, я, скучая этим арестом и видя очевидную потерю собственности и лишение свободы, решился написать к капитану Оммани письмо, в коем просил освободить меня с экипажем, и письмо отправил с офицером, приезжавшим с фрегата ко мне на шхуну»[596].

11 (23) июня В. Антонову привезли ответное послание на русском языке с обилием орфографических ошибок, подписанное командующим английской эскадрой. В нем выражалось сожаление в связи с задержанием шхуны и как бы в оправдание утверждалось: «Правилы наши иначе не позволяют». Владельцу «Волги» предлагалось собрать личные вещи и быть готовым 12 (24) июня переехать на фрегат, где ему «спокойно будет»[597].

Командующий эскадрой не уточнил в письме, какие именно «правилы» помешали ему выполнить официальное обещание английского правительства не препятствовать плаванию русских судов в Норвегию и обратно по делам меновой торговли. Зато в разговоре В. Антонову потом пояснили, в чем якобы состояла его вина свидетельство шведско-норвежского консула было написано на простой, а не на гербовой бумаге, а сама шхуна так изящно построена, что может использоваться в качестве военного судна![598]

Кроме «Волги» были задержаны с интервалом в несколько дней другие русские суда, никакого отношения к русско-норвежской торговле не имеющие[599]. По каким-то причинам англичане не прибегли к помощи переводчиков, не разобрались в документах и всех отпустили, посчитав, что русские суда идут в Норвегию[600].

В тот день, 11 (23) июня, когда владелец «Волги» собирал вещи и готовился перебраться на английский пароход, губернского города Архангельска достигли первые известия о появлении на Белом море военных судов неприятеля[601].

«Волгу» новые хозяева вооружили пушками и, попользовав некоторое время в качестве посыльного судна, оправили в Англию[602]. Команду ее освободили, за исключением Василия Антонова и матроса Якова Долгобородина[603], которым пришлось еще несколько недель[604] провести в плену на разных судах английской эскадры. После освобождения В. Антонов сообщил российским властям свои впечатления об английском фрегате, пароходах и их командах[605].

«Офицеров <на фрегате> до 20 человек, в том числе два лекаря, один лейтенант, а прочих не могу поименовать по незнанию оных и фамилий их; а весь экипаж с этими офицерами на том фрегате заключается из 250 человек, в том числе солдат 30[606], унтер-офицеров 4 и один офицер по артиллерии; а прочие матросы — вольнонаемные из жалования, малоопытные в воинском деле, как заметно, и всех их обучают в каждый день по утру в 9 часов, а вечеру — в 6 часов ружейным приемам, у которых имеются ружья; а другие вольные матросы вооружены только саблями и пистолетами, но когда выезжают куда-либо — на гору или на проходящие суда, то все они снабжаются ружьями и в боты берут с собою небольшие медные по одной пушки. Фрегат этот вооружен тридцатью пушками, из них две медные, а остальные 28 чугунные разной величины»[607].

«Из числа виденных мною неприятельских всего четырех судов… фрегат и пришедший впоследствии из Англии бриг [608] было парусные; и два парохода, которые вооружены каждый по восемнадцать пушек [609] . Экипаж на оных не больше, чем по сто человек, в том числе солдат не более как по 20 человек; а прочие все матросы, и даже про пушках служители из вольных завербованных людей, которые весьма худо действуют при неоднократно замеченных мною действиях во время учений [610] <…> Из пароходов один по виду довольно длинный и, как слышал от переводчика… будто бы в 350 сил… а другой немного менее. Фрегат сидел в воде в 21 фут, пароходы же сидят по 17 фут…» [611]

«На фрегате имеется всех катеров 6. Из них два, вмещающие вооруженных по 50 человек, а четыре, вмещающие по 25 вооруженных, а на пароходах по четыре катера, из них по одному, вмещающие по 50, а остальные — по 25 вооруженных человек, и на всех этих судах бывает по одной медной пушке малого калибра»[612].

«Переводчик русского языка один[613]. Объявлял он мне себя английским уроженцем по фамилии Хиль, и якобы проживал наперед сего в Архангельске много годов, и был в С.-Петербурге в октябре месяце 1853 года. Он немалого росту, волосы на голове и бровях светло-русые, лицо рыжеватое, и он еще сказывал, что, будто, поступил в эту эскадру по собственной воле без жалования и из любопытства»[614].

Рассказал В. Антонов и о результатах обстрела англичанами Соловецкого монастыря[615]. Он заметил повреждения бизань-мачты одного из пароходов, произведенные пушечным выстрелом защитников монастыря, а «из разговоров понял, будто бы у них убито только два человека»[616].

8 (20) июля в селение Лямца Онежского уезда с двух шлюпок высадился вооруженный английский десант — около 40 человек — под белым флагом. Поскольку почти все население деревни было на сенокосах, десантники застали в Лямце лишь пятерых стариков и священника. Угрожая старикам оружием, они ограбили дома, постреляли и забрали с собой принадлежавшие крестьянам быков, баранов и кур[617]. Там же в Лямце англичане оставили В. Антонова и Я. Долгобородина. Получив долгожданную свободу, бывший владелец и шкипер шхуны вместе со своим матросом упросили 70-летнего крестьянина Д. П. Шестакова отвезти их на карбасе в Кемь[618].

Однако радость от встречи с родными и соседями была недолгой В. Антонов попал из плена под следствие. Стараниями помощника кемского окружного начальника Андрея Горбатова Василия Антонова едва не отдали под военный суд как… предателя.

27 июля (8 августа) управляющий Архангельской палатой государственных имуществ писал военному губернатору:

«Помощник кемского окружного начальника Горбатов доносит мне, что выпущенный из плена в деревне Пямце кемский мещанин Антонов, пробираясь в Кемь, убеждал крестьян Нижмозерской волости не сопротивляться неприятелю, а снабжать его всем, что потребует, и что в таком случае селения не будут сожжены и за все забранное будет заплачено. Горбатов присовокупил, что подобные возмутительные слова подействовали до такой степени на крестьян, что оно решительно отказалось защищать свои селения от набегов неприятеля и не хотели принять отправленные мною в ту волость ружья, порох и свинец, и что некоторые из крестьян осмелилось даже ему, Горбатову, ответить, что ежели он будет настаивать и принуждать к сопротивлению, то оно его передадут неприятелю»[619].

Р. П. Боиль посчитал нужным сообщить вышеизложенное в Санкт-Петербург, в Военное и Морское министерства, присовокупив, что им «к прекращению этого беспорядка тотчас же приняты должные меры, а для убеждения крестьян сопротивляться неприятелю до последней возможности, послан в помянутую волость благонадежный чиновник»[620]. О «возмутительных поступках мещанина Антонова» узнал даже император!

Однако в процессе следствия все опрошенные свидетели дали показания в пользу подозреваемого. Оказалось, что инцидент с ружьями хотя и имел место, но к В. Антонову не имел никакого отношения и был вызван в первую очередь плохой организационной работой самого А. Горбатова, не объяснившего крестьянам их обязанностей по защите края. Все разговоры, которые вел владелец «Волги» после освобождения из плена, в основном сводились к тому, что он будет жаловаться начальству на противоправные действия англичан[621]. Дело об «изменническом поступке» превратилось в дело «о чиновнике Горбатове, ложно оговорившем Антонова». А. Горбатов изрядно поволновался, но и для него все закончилось не так уж плохо.

«Хотя чиновник Горбатов действительно донес об Антонове неосновательно, — резюмировал С. П. Хрущов, сменивший в должности архангельского военного губернатора умершего Р. П. Боиля, — но это произошло, как из обстоятельств дела оказывается, собственно от недоразумения его, но отнюдь не из предосудительных каких-либо побуждений, за которые бы он должен был подвергнуться строгому взысканию»[622].

Тем не менее, издержки, употребленные на следствие, — 67 рублей 12 копеек — с А. Горбатова взыскали и от должности отстранили. За «несчастного» вступилась его супруга, Ольга Горбатова, мать восьмерых детей, оставшихся без пропитания. В конце концов, издержки приняли на счет казны[623].

Между прочим, о ситуации с захватом «Волги» в течение минимум двух лет, 1854 и 1855 гг., велась переписка не только в Архангельске, но и в… Лондоне.

Судя по тем документам, с которыми нам удалось ознакомиться, переписка о «Волге» началась по инициативе бывшего консула Великобритании в Архангельске Джона Уайтхеда[624]. Бывший консул считал задержание принадлежавшей Василию Антонову шхуны «Волга» незаконным и даже требовал от властей Великобритании компенсаций для пострадавшего россиянина!

Сложно сказать, какие именно мотивы обусловили такую настойчивость великобританского консула. Мы можем лишь предполагать, имея в виду некоторые факты его биографии.

Джон Уайтхед жил в Архангельске вместе со своей семьей с 1838 г., то есть около 16 лет. У него был здесь и свой бизнес — «Торговый дом под фирмою Гладстон и Вайтед», приносящий стабильный доход. В 1553 г. Архангельск праздновал 300-летие «открытия» морского пути в Россию Ричардом Ченслером[625], и Дж. Уайтхед, как великобританский консул и предприниматель, был в центре внимания, принимая многочисленные поздравления от россиян и иностранного купечества. В самом начале 1850-х гг. семейство Уайтхедов обзавелось новым двухэтажным каменным домом — в престижном и живописном месте города с видом на Северную Двину…[626] Стоит ли сомневаться в том, что Дж Уайтхед, как и другие его соотечественники, сделавшие себе состояния на торговле русским лесом, как минимум без восторга восприняли известие об объявлении Великобританией войны России?

Несмотря на то, что после объявления войны консулы Великобритании и Франции «были приглашены выехать из России»[627], Дж. Уайтхед мог остаться в Архангельске на вполне законных основаниях. Еще 27 февраля (11 марта) 1854 г. архангельский военный губернатор Р. П. Боиль написал письмо министру внутренних дел, в котором просил уведомить его могут ли после объявления всего приморского края губернии «в военном положении» в Архангельске и Онеге проживать английские подданные, имеющие здесь оседлость и торговые дела[628]? Ответ на этот вопрос пришел в Архангельск из Министерства иностранных дел, он был получен 18 (30) апреля 1854 г. В нем сообщалось, что Его Императорскому Величеству было благоугодно тем «английским консулам, которые принадлежат к купеческому сословию или имеют здесь оседлость, занимаясь торговлею, промышленностью и тому подобным, — дозволить остаться»[629].

Тем не менее, война, объявленная России Великобританией, вынудила Дж. Уайтхеда уехать вместе с женой, тремя детьми и племянником, оставив в Архангельске свой бизнес и новый дом. В одном из своих прощальных писем, отправленном 23 апреля (5 мая) 1854 г. на имя архангельского гражданского губернатора В. Ф. Фрибеса, Дж. Уайтхет писал:

«Касательно вопросу, желаю ли я здесь остаться во время войны, я имею честь объяснить, что так как официальные мои обязанности ныне кончаются и торговые сношения между обеими державами прекращены, и часть моего семейства, состоящая из 4-х старших детей отправлены были в Англию после бывшего в 1851-м году пожара, лишившего меня прежнего дома, то я намерен ехать с женою и 3-мя состоящими про себе детьми и племянником соединиться с ними»[630].

Вернувшись в Великобританию и приводя в порядок свои дела, Дж. Уайтхед, среди прочего, инициировал переписку о захвате эскадрой Британского флота под командованием Э. Омманнея русской шхуны «Волга» и выплате компенсации ее шкиперу и владельцу.

Возможно, захват «Волги», получивший широкий резонанс среди поморских судовладельцев и поставивший под угрозу русские поставки хлеба на север Норвегии, вызвал у Дж. Уайтхеда чувства, похожие на стыд? Ведь именно он, основываясь на официальной позиции МИД Великобритании, обещал, что русские частные суда, занятые в торговле с Норвегией, будут неприкосновенны — обещал не только русским властям, но и властям королевств Швеции и Норвегии.

В инициированную Джоном Уайтхедом переписку оказались вовлечены министр иностранных дел Великобритании лорд Кларендон[631], адмиралтейство, Коллегия юристов гражданского права в Лондоне[632], бывший командующий эскадрой Военно-морских сил Великобюритании в Белом море в 1854 г. Эрасмус Омманней и другие официальные лица.

Корреспонденция консульства Великобритании в Архангельске 1850-х гг. (TNA. FO 264/3).

Печать консульства Великобритании в Архангельске середины 1850-х гг. (TNA. FO 264/3).

Переписка эта производит тягостное впечатление. За годы жизни на Севере России Дж. Уайтхед, видимо, слегка подзабыл о том, как так называемые «двойные стандарты» в отношении Запада к России могут применяться на практике. Но соотечественники в Лондоне ему это быстро напомнили.

Логика британских официальных лиц, отвечавших ему, была почти в дословном изложении следующей: «Волга» шла под русским флагом? Да. Команда на ней была русская? Русская. С кем идет война? С Россией. У Великобритании со Швецией были какие-то договоренности? Ничего не знаем о них. И вообще, захват русских судов, где бы они ни были встречены, это даже не право, это долг британских крейсеров! Хотя бедного владельца «Волги» жаль, конечно, но ничего не поделаешь — война. О компенсации в данном случае и речи быть не может[633].

Когда же отрицать наличие официальных договоренностей со Швецией и Норвегией о беспрепятственной российско-норвежской торговле стало невозможно, аргументация противников Дж. Уайтхеда изменилась. Мол, поздно уже что-либо исправлять: деньги за «призовое судно» уже поделены.

Эрасмус Омманней, которого запросили об обстоятельствах взятия «Волги» ответил, что у шкипера «Волги» не было никаких документов, подтверждающих его участие в торговле с Норвегией (и ему, конечно, поверили на слово). Главным же аргументом Э. Омманнея было то, что «Волга» (опять же со слов Э. Омманнея) была больше 100 тонн — как минимум 120 тонн[634].

Казалось бы, ну и что? Какая разница, какое водоизмещение или грузоподъемность у русской шхуны: 100, 110 или 120 тонн? Ни Великобритания, ни Швеция с Норвегией через своих консулов не сообщали российским властям о каких-либо ограничениях по этим показателям для судов, которым было официально разрешено производить торговлю с Норвегией в условиях войны.

Между тем, Э. Омманней настаивал раз «Волга» больше 100 тонн, значит трофей законный. Его объяснение в Великобритании посчитали «полным и удовлетворительным»[635], а усилия Дж. Уайтхеда, ходатайствовавшего о компенсации Василию Антонову за захват его судна оказались тщетными.

С позиций дня сегодняшнего мы с полным основанием можем сказать, что аргумент Э. Омманнея, про некие 100 тонн — лукавый.

Э. Омманней утверждал, что в 1854 г. еще по пути в Белое море его эскадра заходила в Хаммерфест. И там к нему обратились купцы (надо полагать, норвежские), сопровождаемые офицером норвежского флота, желающие узнать, действительно ли британская и французская эскадры не будут препятствовать традиционной русско-норвежской торговле? Именно на этой встрече, по утверждению Э. Омманея, и было решено ограничить так называемые «привилегии» для российских судов, участвующих в русско-норвежской торговле, не распространяя их на суда более 100 тонн[636].

В России, в Архангельской губернии ничего не знали об этом, прямо скажем, сомнительном по своей легитимности соглашении между норвежскими купцами, норвежским морским офицером с одной стороны и командиром эскадры Британского флота — с другой, сделанном, по всей видимости, экспромтом, без предварительного уведомления правительств Великобритании, России, Швеции и Норвегии. Надо ли говорить, что поморы, судовладельцы и шкиперы, готовившие свои суда, эти самые 100 тонн превышающие, даже не догадывались о грозящей им опасности.

После захвата «Волги» другие поморские судовладельцы отреагировали вполне ожидаемо: их суда не спешили покидать Архангельск, некоторые укрылись в гаванях на побережье Белого моря. В Норвегии озаботились сокращением поставок русского хлеба и решили успокоить россиян. В Белое море направилась норвежская военная шхуна.

17 (29) июля командир брандвахтенного брига «Новая Земля» послал рапорт военному губернатору Р. П. Боилю, бывшего также главным командиром Архангельского порта:

«При приписке сего числа пришедших с моря коммерческих судов на ганноверском гальете «Веста» у шкипера… между документами найдено письмо, полученное им, по его показанию, от командира королевской норвежской шхуны у Сосновца, адресованное на имя шведско-норвежского консула в Архангельске; но как письмо изложено на английском языке, а содержание оного о приглашении на беспрепятственное плавание коммерческих судов наших показалось мне подозрительным, то я дал расписку в получении шкиперу, долгом счел самое письмо представить про сем Вашему Превосходительству»[637].

Р. П. Боиль распорядился с доставленного открытого письма снять копии и доставить оригинал адресату — шведско-норвежскому консулу.

Вот перевод этого письма:

«Милостивый государь!

Торговля, которая производилась между Россиею и норвежским Финмаркеном и которую английское и французское правительства дозволили продолжать беспрепятственно, ныне как бы совершенно прекратилась, что должно приписать неосновательному страху быть захваченными, господствующему между русскими береговыми плавателями. Я счел за обязанность переговорить с капитаном Аммани, командиром английской эскадры в здешних морях, и он дал мне слово, что лодьям, раншинам и каботажным судам, не превышающим 100 тоннов, будет беспрепятственно дозволено продолжать торговлю хлебными припасами с норвежским Финмаркеном, если только эти суда будут снабжены нужными для того бумагами, засвидетельствованными шведско-норвежским в Архангельске консулом. Поэтому таким судам не должно стараться избегать встречи с английскими крейсерами, но скорее искать их, чтобы предъявить к осмотру свои бумаги.

Я обязанностью счел сообщить Вам вышепрописанное объявление капитана Аммани, не сомневаясь, что Вы сделаете все, что от Вас зависит к извещению русских купцов и береговых плавателей, производящих сказанную торговлю, столь необходимую для обеих земель, для того, чтобы, если возможно, торговля эта продолжалась беспрепятственно.

Подписал: Х. Крог [638] капитан королевско-норвежского флота и командир норвежской эскадры в Финмаркене.

Его Велич-ва норвежская шхуна "Слипнер" у Сосновца. 26 июля 1854 г.»[639].

Таким образом, власти в Архангельске были поставлены в известность о выдуманных Э. Омманнеем 100 тоннах только 17 (29) июля. То есть месяцем ранее несчастный шкипер «Волги» никак не мог знать о существовании данного ограничения, но верил, что английские военные моряки не станут нарушать обещаний, официально данных правительством Великобритании не препятствовать российско-норвежской торговле на Севере.

Извещение о блокаде Белого моря. Фото подлинного документа на английском языке. Из фондов ГААО.

Через пару недель командиры эскадр Великобритании и Франции объявят об официальном начале блокады портов Белого моря. В документе среди прочего Э. Омманней подтвердит, что «торговля между крестьянами финмаркенскими и беломорскими не будет прервана»[640]. По странной забывчивости Э. Омманней ни слова не напишет про то, что на участвующие в торговле русские суда свыше 100 тонн разрешение распространяться не будет. Зато он вспомнит об этих пресловутых 100 тоннах потом, уже в Великобритании, когда будет доказывать законность захвата русской шхуны «Волга».

Прочитав в Архангельских губернских ведомостях официальное объявление о том, что английское и французское правительства обязались «не тревожить» российские суда, участвующие в меновой торговле жителей Архангельской губернии с норвежским Финнмарком, кемский купец Иван Дуракин нагрузил принадлежавшую ему шхуну «Двина» мукой и крупой, а 26 мая (7 июня) 1854 г. «Двина» покинула Архангельский порт. О том, что произошло дальше, И. Дуракин вспоминал потом так:

«Достигнув благополучно до норвежского города Тромсе, пробыл я в нем до двух недель. Кончив торговлю мою и получив от тамошнего начальства свидетельство о том, что я был в Норвегии для меновой торговли, отправился из оной в Архангельск морем на шхуне моей. На пути моем близ Мурманского российского берега встретил я русских рыбопромышленников, которые сказала мне, что они слышали, что будто бы отправившийся из Архангельска в Норвегию на шхуне с грузом товара кемский мещанин Антонов неприятельскими крейсерами остановлен, но по какой причине, не знают. Таковые слухи навлекли мне опасение»[641].

Эрасмус Омманней (1814 — 1904), командовавший эскадрой Королевского флота в Белом море в 1854 г. Из Фондов Национальной портретной галереи (Великобритания). (http://www.npg.org.uk)

И. Дуракин не решился вести свое судно сразу в Архангельск, а направился к Мезени. Пробыв там довольно продолжительное время в ожидании каких-либо известий о неприятеле, но так ничего и не узнав, И. Дуракин решил покинуть убежище. После нескольких дней плавания, «Двина» попала в штиль, сильным приливным течением ее понесло в сторону острова Сосновца, где почти постоянно находились военные суда англичан и французов. В темноте ночи дрейфующую шхуну не заметили. Вскоре подул слабый попутный ветер, и с рассветом «Двина», к радости команды, была уже в удалении от Сосновца не менее чем на 70 верст. И. Дуракин взял курс на Унскую губу, где можно было бы узнать все-таки о действиях неприятеля, а при необходимости и укрыться от него. Но в тот день, 31 августа (12 сентября)[642], удача изменила осторожным морякам.

«Против ожидания нашего вдруг подул нам сильный противный ветер и галсом заставал нас отойти от левого берега. Сделалось уже совершенно светло, и мы увидели вдали шедшее и нам навстречу судно бриг. Не желая встретить оное, мы поворотили судно свое и левому берегу, но браг этот скоро достиг нас и в расстоянии не более полутора сот сажен поднял французский флаг. Подойдя же на траверз с наветренной стороны, открыл порты свои и сделал выстрел из одной пушки, почему мы встали в дрейф, а он спустил баркас с офицером и людьми около 30 человек совершенно вооруженными, отправил к нам, которые скоро схватились за судно. Офицер с большей частью людей, бывших на баркасе, взошедши на наше судно, скомандовал людям его поворотить наше судно по направлению и острову Сосковцу, что и было исполнено. Вслед за нами пошел и бриг»[643].

Французы отобрали у Дуракина все документы, какие нашли на шхуне, в том числе и «свидетельство норвежского начальства», удостоверяющее, что предъявитель его был в Норвегии «по случаю меновой торговли». Все попытки Дуракина объяснить французам, что их правительство гарантировало свободное и беспрепятственное плавание русских судов, занятых в меновой торговле с Норвегией, призывы внимательно посмотреть документы ни к чему не привели. Бумаги, на которые ссылался Иван Андреевич, не произвели никакого впечатления на французских офицеров. Зато шхуна им явно понравилась. С одного из французских судов на «Двину» перевезли три пушки[644], наскоро установили их, превратив тем самым частную русскую шхуну в боевую единицу французской эскадры.

11 (23) сентября немногочисленную команду «Двины» вывезли на безлюдный берег, неподалеку от острова Сосновца, где и оставили без еды и запасной одежды. Во многом благодаря счастливой случайности команде «Двины» удалось попасть в Архангельск и сообщить властям о постигшем их несчастии. Хозяин и шкипер шхуны Иван Дуракин вместе со своим штурманом — крестьянином Кемского уезда Иваном Гвоздаревым были оставлены на шхуне, для управления которой было выделено несколько французских моряков. 12 (24) сентября русская шхуна в составе французской эскадры покинула Белое море[645]. Путь до порта Дюнкерк занял три недели. «Во время стоянки у Сосновца, в пути до Дюнкерка и несколько дней в оном нам производили самую худую пищу и в таком малом количестве, что мы томились страшным голодом и едва не лишились сил», — вспоминал И Дуракин[646].

В Дюнкерке И. Дуракина и И. Гвоздарева продержали 7 месяцев, потом еще 2 месяца на одном из островов, где было устроено некое подобие лагеря для русских военнопленных, захваченных на Аландских островах. Несмотря на то, что война еще продолжалась, обмен пленными между воюющими державами время от времени производился. И. Дуракину и И. Гвоздареву предоставили свободу и деньги, достаточные на проезд до Парижа. Достигнув Парижа, И. Дуракин и И. Гвоздарев встретились с проживающим там русским протоиереем Васильевым, который снабдил их деньгами для возвращения на родину. Прибыв в столицу, они явились в канцелярию Санкт-Петербургского военного губернатора и получили «виды на свободный проезд в места жительства своего». В конце концов, они благополучно вернулись домой, где их уже считали погибшими.

Русские в английском плену. The illustrated London news. 1854. September, 23.

В английском, французском и турецком плену во время войны 1853–1856 гг. при разных обстоятельствах оказалось довольно много гражданских лиц из России, не участвовавших в боевых действиях, таких как И. Дуракин и И. Гвоздарев.

Вскоре после окончания войны в канцелярии архангельского военного губернатора вице-адмирала С. П. Хрущова разбиралось множество дел по прошениям северян о возмещении убытков, нанесенных им неприятелем. Среди прочих в июле 1856 г. было заведено дело и по просьбе Ивана Дуракина «о вознаграждении убытков, понесенных им чрез взятие неприятелем принадлежащей просителю шхуны». Разоренный купец, ставший по возвращении из плена мещанином г. Кеми и пытавшийся хотя бы частично компенсировать нанесенный ему ущерб, приводил следующие доводы:

«На шхуне моей при захвате оной крейсерами не было никаких военных орудий и никакой контрабанды, и в том, что я на оном был в Норвегии и возвращался в Архангельск, по случаю меновой торговли, англо-французское правительство (так в документе — Р. Д.) имело в виду свидетельство норвежского начальства, следовательно, англо-французское правительство задержанием меня и штурмана моего в плену и отнятием шхуны моей поступило в совершенное нарушение условий с шведским правительством о предоставлении приморским жителям Архангельской губернии свободной меновой торговли и беспрепятственного плавания судов их в Норвегию и обратно.

Отобранное у меня англо-французским правительством судно, по бывшему на оном большому запасу судовых принадлежностей, стоило мне до 6 т. рублей серебром, от задержания меня в плену дела мои пришли в расстройство, от чего вся потеря капитала моего простирается до 10 т. руб. серебром. Потеря столь значительного капитала, приобретенного многолетними трудами невозвратима и лишает средств к восстановлению промышленности моей по-прежнему, если правительством не будет оказано мне пособия»[647].

Надо отдать должное Степану Петровичу Хрущову он не проигнорировал эту просьбу, не ограничился формальной отпиской, а распорядился собрать дополнительные сведения по делу в архангельской таможне, в шведско-норвежском консульстве. Архангельская таможня на запрос С. П. Хрущова о том, когда, куда и с каким грузом направилась в начале навигации 1854 г. шхуна И. Дуракина, сообщила:

«Бывший кемский купец, ныне мещанин Иван Дуракин отошел от Архангельского порта 26 мая 1854 года на российском судне "Двина" в Тромсе (что в Норвегии) с хлебными товарами, ему, Дуракину, принадлежащими, а именно: 550 кулями ржаной муки, 12 мешками крупичатой муки и 70 мешками овсяной крупы»[648].

В шведско-норвежском консульстве Архангельска подтвердили, что 25 мая 1854 г., шкипер российской шхуны «Двина» Иван Дуракин из Кеми предъявлял в консульстве свой судовой паспорт для следования в Тромсе с вышеперечисленным грузом[649].

Наконец, в ноябре 1856 г., через шведско-норвежского консула в Архангельске Б. Флейшера пришел официальный ответ от властей норвежского Финнмарка о пребывании И. Дуракина в Норвегии. Проживающий в Тромсе купец Андреас Огорд, переводчик Отар Гольмбо, русский шкипер Федор Антонов так или иначе подтверждали факт получения Дуракиным документа о пребывании его в Тромсе по делам хлебной торговли. Все они утверждали, что соответствующее свидетельство подписал капитан-лейтенант Крог (H. Krogh)[650].

Сомнений не осталось. В ноябре 1856 г. архангельский военный губернатор, посчитав просьбу Дуракина об оказании ему пособия заслуживающей внимания, представил ее министру внутренних дел. В марте 1857 г. пришел ответ:

«Отзыв Ваш по сей просьбе сообщен был, по принадлежности, для зависящего распоряжения Министерству иностранных дел, которое ныне уведомляет, что претензия Дуракина, вместе с другими подобными, была уже в 1854 в виду сего министерства и министерство тогда же ходатайствовало об удовлетворении оной, но все старания по сему предмету остались без успеха; французское и английское правительства, обещавшие в начале минувшей воины не препятствовать торговле жителей Архангельской губернии с Финмаркеном, вскоре потом от такового обещания совершенно отказались, а впоследствии получено сведение, что помянутая шхуна "Двина", по приговору французских судебных мест признана законным призом; про таких обстоятельствах нельзя ожидать успеха от нового домогательства по настоящему делу и Министерство иностранных дел признает неудобным возобновлять по оному сношение с французским правительством»[651].

Таким образом, командование французской эскадры, не сумевшее за всю навигацию 1854 г. в Белом море одержать ни одной убедительной победы, в нарушение ранее данных официальных обещаний правительством Франции захватило безоружное торговое судно, представило его «законным призом», а бывших на нем шкипера и штурмана — военнопленными. Французские «судебные места», подтвердили потом «законность» происшедшего. В противном случае пришлось бы судить французских офицеров. А судить их, похоже, было за что.

В том же самом месте, у острова Сосновца, где 31 августа (12 сентября) была захвачена шхуна И. А. Дуракина, 2 (14) сентября того же 1854 г. некий французский военный бриг остановил норвежскую шхуну «Гобет». Вероятнее всего, это был тот самый бриг, который захватил «Двину». Шкипер норвежской шхуны Оле Гансен с возмущением рассказывал потом русским портовым властям в Архангельске, что французский офицер требовал от него 30 франков «за будто бы сделанные по его шхуне два выстрела» (имелись в виду, вероятно, предупредительные выстрелы, произведенные с брига, чтобы заставить норвежское торговое судно лечь в дрейф). Поскольку О. Гансен упорствовал и денег французам за потраченный ими порох давать не хотел, офицер брига приказал своим людям забрать у норвежцев единственную шлюпку, лишив их тем самым основного спасательного средства[652].

Нетрудно заметить, что захват русской шхуны и грабеж норвежской шхуны, произведенные французскими моряками у острова Сосновца с разрывом в один день, характеризуются единством стиля.

Можно с большой долей уверенности предположить, что к началу осени 1854 г. офицеры французской эскадры были всерьез озабочены тем, как встретят их на родине. В отличие от англичан, которым довелось поучаствовать в многочасовой перестрелке с защитниками Соловецкого монастыря, почти полностью сжечь «столицу русской Лапландии — город Колу», побывать в нескольких перестрелках с жителями прибрежных русских селений, активность французских моряков была еле заметной. Между тем, навигация на Белом море подходила к концу. За оставшиеся до отправления на родину дни нужно было либо попытаться добиться хотя бы символического успеха, либо его придумать Французы, видимо, решили остановиться на последнем, взяв в качестве примера для подражания захват англичанами шхуны «Волга».

С захвата «Волги» началась, а захватом «Двины» закончилась активность англо-французских военно-морских сил на Русском Севере в 1854 г.

Оба судна участвовали в российско-норвежской меновой торговле, не препятствовать которой официально обещали и английское, и французское правительства «Волга» шла в Норвегию, «Двина» из Норвегии возвращалась. Это подтверждали и документы, заверенные представителями норвежских властей, бывшие на каждом судне. Оба судна были захвачены под надуманными предлогами, вооружены пушками и уведены в качестве «призов».

Владельцы русских шхун, хотя и против своей воли, получили редкую возможность наблюдать за действиями экипажей английских и французских военных судов, будучи рядом с ними. Показания русских судовладельцев, данные ими по возвращении из плена, дополняют наши представления о противнике и его действиях в 1854 г.

Систематизированных данных обо всех морских судах россиян, пострадавших от действий англо-французских военно-морских сил на Русском Севере в годы Крымской войны до настоящего времени не опубликовано[653]. По предварительным оценкам, счет их идет на десятки (в настоящем очерке рассмотрены случаи захвата лишь двух судов, наиболее показательных). Окончательные выводы о масштабах ущерба, нанесенного русскому судоходству англичанами и французами в 1854 и 1855 гг. в Белом и Баренцевом морях, можно будет сделать, сопоставив данные российских и британских архивов. Такая работа ведется; результаты ее будут опубликованы в ближайшие годы.