Русский Север в войнах XVI – XIX веков

ВОЙНА ЗА «СТОЛИЦУ РУССКОЙ ЛАПЛАНДИИ»

…Если набрать слово «Кола» в любой из распространенных поисковых систем Интернета, то в первую очередь интересующемуся будет рекомендован официальный сайт известного газированного напитка. Нас же интересует не напиток, а старинный русский город, расположенный далеко за Северным полярным кругом — в краю полярных дней и ночей.

В августе 1854 года кольский гарнизон и вооруженные местные жители приняли заведомо неравный бой с многократно превосходящим их по численности и вооружению противником. Даже из горящих развалин, из объятого пламенем города, разрушаемого английскими пушками, солдаты инвалидной команды продолжали вести ответный огонь из ружей.

Но прежде, чем обратится к документам и исследованиям, посвященным героической обороне города Колы, скажем несколько слов о самом городе.

Кола — поселение в Кольской губе, в месте слияния р. Колы и Туломы, расположенное на мысу в довольно красивом месте.

«Панорама города живописна, но живописность эта какая-то своеобразная, дикая и угрюмая, так свойственная дикой, полярной природе. Небольшая равнина, на которой расположен город, с юга примыкает к подошве высокой крутой горы Соловараки[719]. Восточная сторона города омывается рекой Колою, западная — Туломою, северная — верховьем Кольской губы, в которую впадают эти реки. На противоположных от города берегах рек, за губою, во все стороны видны одни только горы и горы»[720].

Дискуссии о том, когда возникло это поселение, ставшее впоследствии острогом, а еще позже городом, среди заинтересованных данным вопросом историков и краеведов не прекращаются до сих пор.

«Точная дата основания ее неизвестна», — честно указывал Иван Федорович Ушаков — советский историк, посвятивший большинство своих исследований истории Кольского полуострова с древнейших времен до 1917 г.[721] Распространенные в литературе XIX в указания на то, что Кола будто бы существовала уже в XIII в., советской исторической наукой были поставлены под сомнения[722].

Сейчас принято считать, что первые известные упоминания о Коле в письменных источниках относятся к XVI в.[723] В 1565 г., судя по данным голландского источника, в Коле было всего лишь три двора. К 1870 — 1880-х гг., благодаря развитию морских промыслов и торговли с иностранцами, количество построек и численность населения в Коле стало резко увеличиваться, превысив 70 дворов и 400 человек. Этот экономический подъем не остался не замеченным в Европе датский король Фредерик II, во владения которого входила тогда и территория Норвегии, попытался начать взимание разного рода податей и пошлин с русского населения Печенги и Колы, а также с английских и голландских купцов, участвовавших в торговле с русскими. Русские власти ответили тем, что в 1582 г. отправили сюда из Москвы воеводу — боярина Аверкия Ивановича Палицына с отрядом стрельцов. По распоряжению А. И. Палицына в Коле был построен Гостиный двор. На следующий, 1583 г. уже другой воевода Максак Федорович Судимантов обнес центральную часть Колы рвом и бревенчатой оградой, по углам были установлены четыре башни с бойницами. Датчане, прибывшие для решения вопросов о выплатах русскими пошлин в пользу датского короля, были неприятно удивлены появлением укреплений. «Это для защиты от морских разбойников», — примерно так объяснил им воевода. Возникший в 1580-х гг. Кольский острог стал также и административным центром края В последней четверти XVI — первой четверти XVII в. он неоднократно подвергался нападениям со стороны датчан и шведов (1589–1590, 1591, 1599, 1611, 1621–1623 гг.)[724].

Учитывая тот интерес, который проявляли иностранцы к Мурманскому побережью, русские власти держали в Кольском остроге довольно значительный гарнизон. Так, в 1647–1648 гг. здесь находилось 5 сотников и около 500 стрельцов, а также отряд пушкарей из 9 человек. В 1680-х гг. артиллерийское вооружение Кольского острога состояло из 54 пушек, из которых 39 располагались на башнях и 15 хранились в «зелейном погребе»[725]. В эти годы в Коле был построен Воскресенский собор — один из шедевров русского деревянного зодчества.

Девятнадцатиглавый собор[726] высотой до 37 м был грандиозен, он более чем на полтора века стал главной достопримечательностью Колы и предметом особой гордости его жителей[727]. Имя его строителя не сохранилось, обстоятельства строительства обросли народными легендами. Одну из них изложил Сергей Васильевич Максимов (1831–1901) — известный путешественник и писатель, побывавший в Коле в 1856 г. еще совсем молодым человеком. Согласно легенде, великий мастер, завершал работу со слезами и в глубокой печали, а закончив ее, забросил свой топор с высокого берега в р. Тулому, вероятно, решив, что он выполнил свое главное предназначение в жизни[728].

На протяжении XVI–XVIII в. башни, стены и постройки Кольского острога неоднократно перестраивались. Менялась численность гарнизона и его вооружение. Значительный объем работ был выполнен в эпоху императора Петра I. Представление о вооружении Кольского острога в эпоху Петра I дают материалы ревизии, проведенной в 1729 г., призванной оценить результаты повреждений, нанесенных острогу пожаром в 1726 г. Ревизия показала, что, помимо «горелых», в крепости было 37 исправных пушек разных калибров, к которым имелось 5905 ядер, а также запасы пороха — 679 пудов, 10 пудов фитиля, 126 пудов свинца, 80 пудов свинцовых пуль. Гарнизон, состоящий тогда из 470 человек, имел также 288 мушкетов, 429 фузей, 295 шпаг, 35 копий и пр.

Основу благосостояния жителей Колы составляли морские промыслы и торговля, причем в XVI–XVII вв. морские промыслы были в основном «вольными», то есть доступными для всех. Реализация продукции промыслов также не имела существенных ограничений. Уловы могли продаваться скупщикам в районах промыслов — как русским, так и иностранным, развозиться по городам и селениям Белого моря для продажи непосредственным потребителям. Конец «вольным» промыслам на Мурмане положил Петр I, официально введя на Мурмане практику монопольной скупки продукции промыслов. По мнению советских историков, такая система организации хозяйства не приносила заметных выгод казне, зато обогащала царских любимцев — А. Д. Меншикова. П. П. Шафирова и др. «Монополисты нисколько не заботились о развитии промыслов — улучшении техники, строительстве кораблей и предприятий, освоении новых районов промысла, — писал И. Ф. Ушаков. — Все они, как пиявки, приставшие к телу народа, сосали его кровь, паразитировали, обирая трудящихся»[729].

Последним из монополистов, контролировавших морские промыслы на Мурмане, был граф Петр Иванович Шувалов. Получив монополию на скупку продукции сального промысла в 1748 г. и трескового промысла в 1750 г., он для стимулирования их начал выдавать кредиты поморам-промышленникам. Это оживило экономику края, привлекло в Колу на постоянное жительство новых людей, в том числе и из Архангельска. Но в 1762 г. П. И. Шафиров умер, его сын Андрей Петрович Шафиров прекратил практику кредитования поморов. Это совпало с резким ухудшением промысловой обстановки в те годы и привело к упадку промыслов, а также к миграции населения обратно из Колы[730].

Вот что писал о временах «цветущего состояния Колы» немало попутешествовавший в 1770-х гг., в том числе и по Европейскому Северу, Николай Яковлевич Озерецковский — будущий академик:

«Сие состояние было во времена графа Петра Ивановича Шувалова, когда он на откупу содержал все промыслы на Северном океане производимые, и когда в Колу за ворванным салом, за тюленьими и моржовыми кожами, за трескою и проч. приезжали иностранные корабли. Тогда Кола была многолюдной город, в котором все к содержанию потребное без труда иметь было можно; потому что иностранные привозили туда на судах разные товары, которые привлекали в Колу архангелогородцев и других поморцев с берегов Белого моря, так же с разными российскими товарами, а наипаче с хлебом; и коляне, упражняясь неусыпно в морских промыслах, всегда имели столько добычи, что могли ею безбедно себя содержать, продавая за деньги и променивая оную на хлеб. Да и самые поверенные графа Шувалова, в Коле тогда находившиеся, скупали у колян их промыслы, задавали вперед им деньги и ссужали хлебом, что не только удерживало поселившихся в Коле пришельцев, но еще больше их туда привлекало. Когда же откуп графа Шувалова кончился, то и перестали приходить в Колу иностранные корабли, перестали ездить туда и наши архангелогородские суда; Кола тотчас почувствовала во всем недостаток, и жители ее на ладьях, на шняках и на лодках целыми семьями поплыли в город Архангельской, чтоб не умереть в Коле с голоду»[731].

В последующие десятилетия хозяйство, быт и безопасность жителей Колы только ухудшались. Хотя внешне все выглядело неплохо в 1780 г. по распоряжению Екатерины II Кола стала уездным городом и получила свой герб. В честь открытия города была устроена торжественная церемония с пушечной пальбой, выборы городских чинов Императрица пожаловала 8000 рублей на строительство новой каменной церкви, распорядилась соорудить в Коле тюремный замок, так как прежняя «караульня» уже не вмещала большого числа ссыльных. Но укрепление города не предусматривалось, а большая часть орудий и боеприпасов была вывезена из города поближе к морю, в Екатерининскую гавань Кольского залива, где предполагалось построить военный порт[732]. План этот так и не был осуществлен, но орудия в Колу не вернулись. В 1801 г. они были переправлены в Соловецкий монастырь[733].

Зачем российские власти умышленно превратили когда-то грозный Кольский острог в беззащитный город — остается загадкой. Было ли то недальновидностью или желанием чиновников «сэкономить» казенные расходы за счет безопасности северной окраины империи, значение которой из столицы казалось ничтожным? Или и то и другое вместе? Расплата не заставила себя долго ждать.

В 1809 г., в эпоху Наполеоновских войн, когда Россия присоединилась к известной «континентальной блокаде», англичане высадили в Коле десант. Отечественные историки и публицисты не очень любят вспоминать этот постыдный эпизод, гораздо охотнее рассказывая о действительно героическом поступке кольского мещанина Матвея Герасимова, совершенном им годом позже[734]. Дело в том, что в Коле незадолго до высадки английского десанта собралось народное ополчение под началом упомянутого М. Герасимова, известного храбростью и решительностью. Но, увы, этих качеств не оказалось у городничего и других чиновников приказавших ополчение распустить и сопротивления не оказывать, чтобы «не дразнить» неприятеля. Жители вынуждены были спешно покинуть город и укрыться в горах, унеся с собой наиболее ценное. Одна из женщин, в панике собирая вещи, сунула ребенка в мешок вместе с другим имуществом, где он задохнулся[735]. В городе остались чиновники, инвалидная команда (которой также запретили стрелять) и некоторые из жителей.

Герб уездного города Колы. Высочайше утвержден 2 (13) октября 1781 г.

Высочайше утвержденъ: 2-го Октября 1781 года. Вологодского Наместничества.

Кола. Архангельской губернiи. Уѣздный. Въ первой части щита гербъ Вологодскiй. Во второй части щитъ, въ голубомъ полѣ. Въ знакъ того, что жители того города въ ловлѣ сихъ рыбъ упражняются.

«Англичане, подъезжая к городу, сделали несколько редких выстрелов, и не встретя никакого сопротивления, вышли спокойно на берег, где арестовали городничего и всех чиновников и пошли обыскивать город. Они были столь неосторожны, что оставя шлюпки свои на мели, предались пьянству; но городничий и в сие время не осмелился взять их в плен. Лейтенант, видя свое опасное положение, приказал небольшому числу трезвых подчиненных при помощи русских спустить шлюпки на воду и разбить все винные бочки, хранящиеся в магазине; потом приступил он к вооружению судов, принадлежащих, колянам, и, нагрузив оные мукой и солью, увел к острову Кильдину. Посещение сие стоило колянам двух гальясов, одного брига и до 4-х лодей, не считая значительного количества муки, соли, вина и проч.»[736].

Отобранные у кольской инвалидной команды ружья, устаревшие и неисправные, англичане попросту утопили[737].

Российские власти, лишившие Колу артиллерии, не сделали никаких организационных выводов из ее сдачи в 1809 г. на милость английского десанта без единого выстрела. До начала Крымской войны пушки в Коле так и не появились. Неудивительно, что через 45 лет в 1854 г. англичане, снова ставшие «неприятелями», решили посетить «столицу русской Лапландии» с ее малочисленным, плохо вооруженным гарнизоном и нерешительным начальством.

Уездный город Кола, удаленный от губернского центра на 1074¼ верст[738], в течение длительных периодов весенней и осенней распутицы находился от него в полной изоляции. Доставка корреспонденции могла исчисляться неделями. Всего несколько сотен русских[739] в основном людей жили вместе — в далеком и холодном краю. И за сотни верст от Колы не было ни одного другого более-менее крупного русского поселения, не считая лопарских кочевий и поморских рыбацких становищ — оживленных весной и летом и безлюдных осенью и зимой, укрытых снегом и мраком полярной ночи. Благодаря близости к Норвегии контрабанда на Мурмане была почти обычным делом. По отзывам чиновников и путешественников, на Мурмане и в Коле больше, чем где-либо в других местах Архангельской губернии, злоупотребляли спиртными напитками. Кола долгое время была местом ссылки преступников, нравы местных мужчин были суровыми, а женщин — свободными. В известной мере, северный край Российской империи можно было назвать «диким», в том смысле, в каком «диким» называли Запад Русский заполярный фронтир…

Быту и нраву жителей Колы в исторической ретроспективе вполне можно было бы посвятить отдельную книгу. Здесь же приведем лишь несколько пословиц, поговорок относящихся к теме: «От Колы до ада — три версты», «С одной стороны море, с другой — горе, с третьей — мох, с четвертой — ох», «Кто проживет в Коле три года, того и на Москве не обманут», «В Коле мужика убить, что крынку молока испить», «Кола — бабья воля»[740] и т. д.

Большая часть населения Колы, как мужчины, так и женщины, действительно были людьми отважными, не раз смотревшими в лицо смерти занятия морскими промыслами в Арктике тому способствовали. Вот, например, что писал о жителях Колы известный гидрограф М. Ф. Рейнеке, посещавший Колу в 1820-х гг.:

«Жители Колы вообще добродушны, гостеприимны, довольно трудолюбивы и сметливы; но, и сожалению, некоторые из них, особенно нижний класс, не весьма трезвого поведения: это главная причина их бедности и зависимости от богатых. В домашней жизни Коляне совершенно сходны с обывателями города Архангельска: женщины упражняются в хозяйстве и рукоделиях, приличных их полу; а мужчины исправляют все тяжелые работы и занимаются промыслами; но мастеровых между ними мало <…> В плотничном деле Коляне довольно искусны; дома и лодки свои строят они сами, а иногда нанимают работников из поморцев[741]. Для строения лодей нет у них особенной верфи; но каждый хозяин, предпринявший таковую постройку, выбирает удобное для сего место близ своего дома <…> Жители Колы и поморцы проворны и привычны и морю. Плавание имеют они большей частью близ берегов, и нередко оно простирается и до Бергена. Единственным путеводителем их есть компас и собственная память; искусные кормщики, при первом взгляде на берег, знают уже, где они находятся»[742].

В отличие от обывателей среди местного начальства было немало людей трусливых и «кляузных». События, связанные со сдачей Колы в 1809 г. местными чиновниками, — тому подтверждение, а содержание нескольких дел начала 1840-х гг., сохранившихся в Государственном архиве Архангельской области, с описанием пьяных драк, «буйств», разнообразных злоупотреблений и безумных поступков, в которых были замечены кольские начальники, вполне может конкурировать с художественной прозой известных сатириков XIX в. — Н. В. Гоголя и М. Е. Салтыкова-Щедрина[743].

2 (14) марта кольский городничий Григорий Евдокимович Шишелов направил архангельскому военному губернатору, управляющему также гражданской частью, Роману Платоновичу Боилю рапорт под грифом «секретно».

Городничий напомнил губернатору о «разорении» Колы в 1809 г. и отметил, что если неприятель поставит перед собой цель еще раз сделать это, то это ему не составит никакого труда, поскольку у местной инвалидной команды пригодных для прицельной стрельбы ружей лишь около 40 штук, боевых патронов к ним мало, а «пушек вовсе не имеется». Он полагал, что роты егерей и восьми орудий было бы вполне достаточно для организации обороны Колы. Он предлагал устроить батареи на мысах в Кольской губе, на оконечности Монастырского острова, «где в тесном проходе для плавания всегда бывает сильное действие воды, особенно во время прилива и отлива», откуда можно было вести не только артиллерийский, но и ружейный огонь. Он просил разрешения привлечь к обороне Колы лопарей, «хоть по десяти человек с каждого погоста», известных своей меткостью в стрельбе из винтовок, хорошо знающих местность и способных заблаговременно известить власти в Коле о приближении неприятеля. Опасения у Г. Е. Шишелова вызывали и появившиеся слухи о недостатке хлеба на Севере Норвегии. Он не исключал, что в случае, если неприятелем будет прервана традиционная поставка хлеба в Норвегию на поморских судах, норвежцы из-за начавшегося голода могут решиться на разбои и грабежи[744].

В ответе военный губернатор Р. П. Боиль по существу предложений городничего написал следующее:

«Вследствие донесения от 2 сего марта, № 9, поставляю Вас в известность:

1) что для обороны г. Колы, на случай неприятельского нападения, будут доставлены к Вам на судах и орудия и порох по возможности;

2) что по доставке из Архангельска пороха Вы должны иметь надзор за употреблением его жителями г. Колы, которым он будет Вами роздан и

3) что в случае надобности жители г. Колы могут употребить и собственный порох, за который выдано им будет денежное вознаграждение»[745].

И добавил строгое начальственное внушение:

«Мне известно, что кольские жители народ отважный и смышленый, а потому я надеюсь, что в случае недоставки по каким-либо причинам орудий в г. Колу, они не допустят в свой город неприятеля, которого с крутых берегов и из-за кустов легко могут уничтожать меткими выстрелами; (…) одна только трусость жителей и нераспорядительность городничего может понудить сдать город, чего никак не ожидаю от кольских удальцов и их градоначальника. Да поможет вам Бог нанести стыд тому, кто покуситься на вас напасть.

Предписываю Вам объявить о сем жителям г. Колы»[746].

14 (26) марта Р. П. Боиль предписал командиру 1-го Архангелогородского гарнизонного батальона полковнику Е. И. Фрезеру подготовить к отправке инвалидным командам приморских уездных городов дополнительных боеприпасов. В тот же день он получил ответ:

«Во исполнение предписания Вашего Превосходительства от 14 сего марта № 648 почтительнейше честь имею донести, что следующие в инвалидные команды, а именно: Онежскую, Кемскую и Кольскую в добавок к имеющимся там 35 боевым патронам еще по 25 на каждое ружье имеют быть отправлены 16-го числа: в в Онежскую по числу 74 ружей — 1050, Кемскую — на 73 ружья — 1025 и Кольскую — по числу 82 ружей — 2050, а всего 5725 патронов»[747].

16 (28) марта груз с боеприпасами покинул Архангельск[748].

В тот же день Р. П. Боиль отдал распоряжения командиру Новодвинского артиллерийского гарнизона и начальнику архангельской морской артиллерии (исходящие № 683 и 684 соответственно) о подготовке оружия и боеприпасов для отправки в Колу — кольскому городничему для последующей раздачи местным жителям Командиру Новодвинского артиллерийского гарнизона полковнику Ф. А. Ковалеву надлежало подготовить 2 пуда пороха, 6 пудов свинца для пуль и 22 дести бумаги для патронов, которую следовало «приобресть покупкою»[749]. Начальнику морской артиллерии полковнику А. П. Шушкову поручалось подобрать в арсенале 100 «годных» ружей с принадлежностями, формами для литья пуль и кремнями и обеспечить их упаковку в четырех «не слишком громоздких ящиках»[750]. Прослуживший большую часть жизни на флоте, Р. П. Боиль, вероятно, не принял во внимание, что ящики, в каждом из которых будут лежать 25 ружей с принадлежностями, будучи «не слишком громоздкими» по объему, окажутся малоудобными для перевозки по Кольскому тракту из-за своего веса.

17 (29) марта капитан 1-го Архангельского гарнизонного батальона Пушкарев получил из Архангельского арсенала 100 ружей, форму для литья пуль и 500 кремней, а из Новодвинской крепости — вышеупомянутое количество свинца, пороха и бумаги для патронов[751]. Именно ему было приказано сопровождать полученный груз в Колу и там остаться, возглавив подготовку Колы к обороне. Тогда же Р. П. Боиль написал кольскому городничему:

«Кольская городская ратуша от 11 сего марта, № 70, с эстафетою донесла мне, что по объявлению приморского края Архангельской губернии в военном положении, жители г. Колы в общем собрании составили приговор о принятии мер к обороне города и в сим приговоре между прочим объяснили: в г. Коле находится только инвалидная команда, состоящая около 70 человек нижних чинов, из коих некоторые отправлять должны свои посты про весьма ограниченном числе ружей, кроме же того ни ружей, ни боевых снарядов, коими про случае нападения неприятеля могли действовать, не находится.

Предписываю Вам объявить жителям города Колы:

1) через Архангельское губернское правление объявлено всем вообще жителям приморского края, в том числе и кольским обывателям, чтобы все они, нисколько не унывая, занимались своими промыслами и с тем вместе, как верные и добрые сыны отечества, всегда были и готовы защитить родной край свой;

2) для воодушевления и руководства жителей г. Колы, при неприятельском нападении, я посылаю к ним храброго, умного и распорядительного капитана Пушкарева, который, в случае надобности, поведет солдат и кольских обывателей в бой с неприятелем;

3) вместе с сим я отправляю сто ружей с принадлежностями, два пуда пороха, шесть пудов свинца и 22 дести бумаги на патроны собственно для жителей г. Колы; ружья эти и порох капитан Пушкарев раздаст, при посредстве Вашем, кольским горожанам, а Вы обязываетесь доставить г. Пушкареву список, кому ружья будут выданы;

4) после этого надеюсь, что при сих средствах удалые кольские обыватели защитят свои город, к которому неприятелю подойти не так легко, потому что ему надобно будет плыть на гребных судах под крутым берегом, где можно перестрелять их с легкостью и с удобностью, лишь только нужно самим жителям г. Колы быть осторожными и не терять присутствия духа;

5) в настоящее время не представляется возможности отправить в г. Колу пушек и воинской команды в добавок к тамошней инвалидной команде, но за всем тем я уверен, что кольские горожане с таким молодцом, как капитан Пушкарев, который к ним посылается, сделают чудеса и непременно разугомонят неприятеля, который осмелится к ним показаться.

Причем не могу не умолчать, что мне весьма неприятно то, что из Колы часто получаю пустые ябеды и беспрерывно слышу о ссорах, там бывающих; в настоящее время жители Колы должны жить по-братски, как истинные сыны отечества, и единодушно должны стараться нанести вред неприятелю, который осмелится сделать на них нападение»[752].

Призывая жителей Колы не унывать, не терять присутствия духа, архангельский губернатор заранее хвалил их, называя «верными и добрыми сынами отечества», ждал от них «чудес». В то же время по-отечески журил их за беспрерывные «пустые ябеды» и ссоры. Советские историки иронизировали над этим и другими письмами Р. П. Боиля «к народу», недвусмысленно намекая на слабую компетентность его как военачальника, подверженного пустому фразерству. Однако если попытаться непредвзято изучить этот текст, окажется, что у Р. П. Боиля были веские основания и для похвал, и для порицания.

Вообще Р. П. Боиль считал нападение неприятеля на Колу возможным. В рапорте от 17 (29) марта на имя управляющего Морским министерством Его Императорского Высочества Константина Николаевича он сообщил о своих опасениях за безопасность уездных городов Онеги, Кеми и Колы, в каждом из которых находились лишь инвалидные команды, численностью около 70 человек каждая. Город Кола как «находящийся в совершенной отдаленности от других городов и от селений своего уезда», был, по мнению Р. П. Боиля, наиболее уязвим. Сообщая о принятых им мерах, касающихся отправки оружия и боеприпасов, он упомянул также и о том, что командировал в Колу с приличным наставлением «одного из лучших капитанов»[753].

Капитан 1-го Архангелогородского гарнизонного батальона Пушкарев[754] прибыл в Колу в начале апреля по старому стилю. В пути он избавился от неудобных ящиков, в которые были упакованы ружья. На Кандалакшской станции он сдал их сельскому старшине и в Колу уже привез ружья на лопарских керешках. Ящики позже списали «в расход»[755]. Привезенные Пушкаревым ружья и боеприпасы при содействии городничего были розданы жителям города. Ружья тех жителей Колы, кто отправлялся на промыслы, помещались на хранение в пороховой погреб кольской инвалидной команды[756]. Кстати, об инвалидной команде… Командовал ею 60-летний Григорий Трофимович Дорофеев. Однако в массе своей унтер-офицеры и нижние чины инвалидной команды были отнюдь не престарелыми, увечными и больными людьми, а здоровыми зрелыми мужчинами в возрасте от 30 до 40 с небольшим лет[757].

Капитан Пушкарев сделал «обозрение» местности вокруг Колы и по берегам Кольской губы. Во время одной из его поездок на Екатерининском острове нашлось двухфунтовое орудие, которое, как предположил Пушкарев, могло быть связано с пребыванием здесь лейтенанта М. Ф. Рейнеке. С помощью четырех рядовых и двух кольских мещан капитан Пушкарев доставил находку в Колу. В самой Коле было «отыскано» еще одно орудие — шестифунтовое. Испытав орудия, капитан Пушкарев признал их годными и установил на импровизированные станки в местах, наиболее удобных для обороны города одно — поблизости от расположения инвалидной команды, другое — у общественного соляного магазина. Также где-то «отысканной» картечи хватило для изготовления всего «10-ти боевых зарядов половинного размера». Сообщая об этом архангельскому военному губернатору рапортом от 5 (17) мая, капитан Пушкарев попросил выслать порох и прочую принадлежность для найденных орудий, но в ответе от 15 (27) июня получил отказ[758].

9 — 10 (21–22) июня в Колу пришли первые тревожные известия о неприятеле. О них капитан Пушкарев сообщил архангельскому военному губернатору в рапорте от 13 (25) июня[759]:

«9-го числа сего июня месяца крестьянин Кольского уезда Кильдинского погоста Егор Павлов, пробыв в г. Колу кормщиком на шняве с Мурманского российского берега, объявил, что он слышал от Кольских мещан Ивана Суслова и Романа Хипагина. <Они> рассказали ему, Павлову, догнав его в морском ходу, и просило объявить жителям г. Колы, чтобы имело от неприятеля опасение, так как в бытность их в норвежском селении Вардгож [760] 3-го июня видели пришедшие туда два корабля и один пароход — трехмачтовые англо-французское, которые имели намерение, как известились от тамошнего купца Бродкорба, идти в Колу и Соловецкий монастырь.

10-го июня во 2 часу по полуночи прибывший в Колу мещанин Иван Лоушкин объявил, что 7-го числа сего месяца он видел шесть неприятельских военных кораблей и пароход, идущих по направлению, как полагает, в Белое море близко один от другого. Он же, Лоушкин, слышал <о намерениях неприятеля> от помянутого мещанина Романа Хипагина. 8-го числа сей последний был в Вордгоусе [761] и там видел два англо-французские неприятельские корабля и один пароход, которые имеют покушение идти в г. Колу и Соловецкий монастырь. По этому случаю Хипагин, чтобы предупредить жителей г. Колы от опасности, по невозможности идти без попутного ветра в г. Колу, нанимал поморов для подачи вести в г. Колу; но они не согласилось, водя опасность, спешили к своим селениям разъехаться. На одном из военных кораблей, виденных тем Хипагиным, особенно был замечен переводчик, который говорит чисто и твердо, как природный русский.

10-го же числа прибыл в г. Колу и Роман Хипагин, объявил, что действительно 3-го июня в норвежское селение Вардгоус пробыли два неприятельских корабля и пароход военные трехмачтовые, и с одного из них, когда на баркасе часть экипажа съезжала на берег в Вардгоускую крепость мимо судна Хипагина, один из экипажа сказал Хипагину и бывшим с ним на судне: "Здорово, ребята! Хлеб да соль!". В полуверсте от крепости, в которой оно были около часа времени, баркас был встречен норвежскими чиновниками, выезжавшими из крепости на встречу под норвежском флагом и после того у тамошнего купца у тамошнего купца Бродкорба тоже около часа.

Когда же возвратились на корабль свои, который лавировал около берега, пароход их дал выстрел из 8-ми орудий.

Тот же переводчик в числе неприятельского экипажа, съезжающего в крепость, заметив на возвратном пути на берегу Кемского мещанина Терентия Терентьевича (фамилия которого Хипагину не известна), спрашивал его: не кольский ли он? И когда тот сказал, что нет, а кемский, тогда помянутый переводчик погладил его по голове, сказал ему: "Хорошо, дружок! Повидаемся и с тобою!" Приметы переводчика, как заметил Хипагин: лицо бело-рыжеватое, борода рыжая, сюртук со светлыми пуговицами, по слухам — якобы бывший архангельский мещанин Павел Михайлов Жебелев [762] , который получил окончательное воспитание в С.-Петербургском училище мореплавания, имел золотую медаль.

Хипагин для узнания ходил и Бродкобу, который сказал ему, что корабли о пароходы англо-французские намерены идти в г. Колу будто бы для промеру Екатерин-гавани и в Соловецкий монастырь. Все жители г. Колы с рыбных промыслов прошло в свои дома пешком для общей защиты родного города.

В городе все обстоит благополучно, неприятель не появлялся, все меры предосторожности усугублены, прибывшим жителям розданы ружья и боевые патроны.

В день получения известия о намерении неприятеля, 10-го числа сего месяца было совершено в Кольском Воскресенском соборе духовенством молебствие об отшествии врагов»[763].

9 (21) июня, в тот же день, когда в Коле узнали о близости неприятеля, капитан Пушкарев собрал и построил в назначенном им сборном пункте у Воскресенского собора не только инвалидную команду и обывателей города, вооруженных ружьями, но и местное начальство. Уже через день, 11 (23) июня, члены кольской ратуши направили Р. П. Боилю прошение с подзаголовком «Об освобождении членов ратуши от нахождения на сборных пунктах по случаю тревоги при появлении неприятеля». Участие в сборе почему-то им очень не понравилось. Перспектива новых сборов и возможного личного участия в бою с неприятельским десантом плечом к плечу с солдатами кольского гарнизона и с ружьями в руках повергла людей, обычно имеющих дело с бумагами и чернильницами, в уныние. И они вспомнили про кусты, в которых Р. П. Боиль советовал встречать неприятеля. В пространном послании архангельскому военному губернатору они попросили избавить их от участия в сборах, мотивируя это тем, что «дела, денежные документы с книгами и другие бумаги, ратуше принадлежащие», в это время будут оставаться без присмотра (можно было подумать, что обычно члены ратуши не расставались со своими бумагами ни днем, ни ночью на них ели и вместе с ними спали). Они просили разрешения в случае реального появления неприятеля не идти на сборный пункт, а «сберегать принадлежащие ратуше дела с денежными книгами, суммами и другими бумагами, отвозя таковые из города в секретные, безопасные места»[764].

Р. П. Боиль, получив это письмо 6 (18) июля, в котором, кстати, пресловутые «кусты» поминались неоднократно, в тот же день написал короткий ответ: «Предписываю городовой ратуше г. Колы и по приготовлению к отражению неприятеля исполнять, что потребует капитан Пушкарев, который знает военное дело более, нежели члены ратуши»[765].

Произошедший в те же дни обстрел Соловецкого монастыря и известия об активности военно-морских сил Великобритании и Франции в Белом море побудили Р. П. Боиля командировать с 12 (24) июля своего адъютанта лейтенанта А. М. Бруннера в Онегу, Кемь, Колу и Соловецкий монастырь со следующим предписанием:

«Предписываю Вашему Благородию с получения сего немедленно отправиться по тракту в гг. Онегу, Кемь, Колу и Соловецкий монастырь. Во время пути стараться успокоить и ободрить жителей, указав мне главные местные пункты, где можно ожидать нападения гребными судами и как их лучше отразить и даже овладеть ими. Крестьянам, не имеющим ружей, велеть заготовить дубины длиною от 5 до 6 футов, с заостренным концом, которые в руках их будут хорошим оружием, чтобы валить наповал и колоть неприятеля, и внушить при этом крестьянам, что смелым Бог владеет, и они с этим оружием легко победят англичан, которые весьма плохо управляются с ружьями, не то что наши матросы, хорошо к тому приученные. Заметить главный пункты, где впоследствии можно будет их укрепить, и какие имеются местные средства для утроения укреплений; измерять, по возможности, наскоро глубину в устьях рек и сделать поверхностную съемку местности.

По прибытии в Соловецкий монастырь осмотреть там место, где стоял неприятель, и удобно ли избрано в монастыре то место, где выстроена наскоро временная батарея. Если же удачно, то по своему усмотрению дополнить и устроить временную печь для каления ядер, дав наставление, как с ними управляться; в монастыре ободрить братию и объявить мою благодарность за хорошую защиту.

Везде, где Вы будете, в случае появления неприятеля, поручаю Вам принять командование по обороне, как по званию своему, так и по известной Вашей опытности в морском и военном деле. По возлагаемому на Вас поручению меня извещать по возможности и о важных случаях посылать ко мне донесения с нарочным или по эстафете, как найдете нужным.

В случае если заметите в уездных городах какие-либо между местными чиновниками распри или неисправности по гражданскому управлению, стараться разыскать и водворить согласие и порядок, необходимый про настоящем военном времени, не отвлекаясь, впрочем, от главного предмета Вашей командировки.

При сем прилагается открытое предписание об оказании Вам всевозможного содействия со стороны местных начальников, которым и предъявлять это предписание, когда представится к тому надобность; подорожную на проезд, прогоны и порционные деньги принять из моей канцелярии и, по возвращении в Архангельск представать мне отчет в расходах прогонных денег»[766].

Пока адъютант военного губернатора Андрей Мартынович Бруннер добирался до Колы, там произошел неприятный инцидент. Вечером 31 июля (12 августа) капитан Пушкарев, отвечавший за оборону города, «за непослушание» и «дерзости» выбил зуб рядовому кольской инвалидной команды М. Жалобневу[767]. Жалобнев выхватил нож и дважды ударил им своего обидчика[768]. Явно не ожидавший этого капитан Пушкарев, опасаясь расправы, бросился к своей квартире, но от потери крови упал на лестнице, так и не добежав до нее. Другие, бывшие при этом нижние чины кольской инвалидной команды отвели своего сослуживца в тюрьму[769].

Прибывший в Колу 5 (17) августа лейтенант А. М. Бруннер, видя состояние капитана Пушкарева, еще не оправившегося от ранений, решил задержаться в городе, о чем сообщил в рапорте Р. П. Боилю 8 (20) августа.

А. М. Бруннер осмотрел два старых орудия, найденных Пушкаревым. Одно из них ему не понравилось «край дульной части» был отколот. Пообщавшись с жителями Колы, он вынес неутешительное заключение: они были совершенно не опытны в стрельбе, поскольку мало кто из них раньше имел собственные ружья. Благонадежность нижних чинов инвалидной команды, один из которых едва не зарезал своего командира, также вызывала сомнения адъютанта военного губернатора. Осмотрев окрестности Колы, он пришел к выводу о том, что быстро отыскать удобное место для устройства батареи не удастся. Тем не менее, на Еловом мысу он решил устроить окоп для расположения стрелков и там же поместить несколько маленьких медных орудий (вероятнее всего, сигнальных, снятых с поморских судов), которые ему предложил местный купец Шабунин. Забегая вперед, скажем, что ему не хватило нескольких дней, чтобы сделать это[770].

Р. П. Боиль, получивший рапорт своего адъютанта лишь две недели спустя, одобрил его «благоразумные распоряжения» и особенно то, что он решил остаться в Коле до выздоровления капитана Пушкарева. «Вам должно ожидать, что неприятель на обратном пути из Белого моря зайдет в Кольскую губу для исправления и наливки свежей водою, а потому нужно к отражению его приготовиться», — написал Р. П. Боиль в ответ[771].

Он не знал, что на месте уездного города Колы к этому времени были обугленные развалины и несколько уцелевших зданий.

В трехтомнике, посвященном истории Британского флота «с древнейших времен до настоящего времени» Чарльза Дьюка Янга[772] обстоятельства появления у Колы в августе 1854 г. английского парохода представлено следующим образом:

«В середине августа капитан Омманей послал «Миранду» обследовать Колу (здесь и далее перевод мой. — Р. Д.).

Это было место значительной политической важности, поскольку являлось столицей русской Лапландии; оно было сильно укреплено и защищено гарнизоном. Капитан Омманей, несомненно, ожидал от капитана Лайонса, что тот проведет лишь разведку на шлюпках, так как Кола лежала на тридцать миль вверх по небольшой реке того же названия [773] , в которую ранее большие суда не проникали. Капитан Лайонс, однако, не захотел ограничиваться одной лишь разведкой, если можно было сделать большее. И хотя длина "Миранды" была около 220 футов, а осадка — 15 футов, он решил провести ее вверх по реке.

Для человека, настроенного не замечать невозможного, невозможного мало. Послав две шлюпки вперед, чтобы измерять глубину, он на короткой дистанции следовал за ними. Во многих местах река была настолько узкой, и берега настолько крутыми, что хорошо размещенная там батарея могла бы поразить любое судно; но поскольку враг никогда и не мечтал о необходимости такой защиты [774] , дерзкое судно через день оказалось в пределах двух миль от города.

На следующее утро капитан Лайонс изучил Колу и ее оборонительные сооружения с вершины мачты. Увидев хорошо защищенную частоколом батарею и, возвышающиеся над рекой постройки с бойницами для ружейного огня, он решил не использовать для атаки шлюпки, а подвести корвет и городу. Так началось плавание по реке, настолько трудное из-за ее естественной извилистости и сильных течений, что за целый день удалось продвинуться лишь на одну и три четверти мили. Но без решительности и настойчивости его капитана, превосходно поддерживаемого рвением команды, даже этот результат не мог бы быть достигнут.

Однако когда судно встало на якорь в пяти сотнях ярдов от города[775], дело было фактически сделано»[776].

Таким образом, получается, что командир британской эскадры Э. Омманней и архангельский военный губернатор Р. П. Боиль ожидали развития военных действий у Колы по одному и тому же сценарию: британский десант на шлюпках должен был подойти к Коле, а кольский гарнизон должен был его ждать. Похожее уже было в 1809 году! Но в 1854 г. произошло то, что в юриспруденции называется «эксцессом исполнителя». Эдмунд Лайонс ввел свой пароход в Кольский залив. С «Миранды» действительно спустили шлюпки. Но не для того, чтобы сделать при помощи их разведку, а для того, чтобы безопасно провести пароход по незнакомому фарватеру к «столице русской Лапландии» на расстояние ружейного выстрела.

В изложении лейтенанта А. М. Бруннера, «Миранда» появилась у Колы при следующих обстоятельствах:

«Августа 9-го дня в 70 часов утра с очистившимся туманом открылся в расстоянии 8-ми верст от Колы медленно идущий военный трехмачтовый винтовой пароход. Выйдя из-за Елова мыса и придя на расстояние полторы версты от города, он поднял английский флаг и, по-видимому, приготовился и бою; спустил брам-реи и выдвинул орудия. Между тем шлюпки его делали вблизи его промер, а вооруженный баркас завладел стоявшею между ним (пароходом — Р. Д.) и городом раншиной (выведена была она на то место по распоряжению господина городничего по причине зловония груза — испортившейся трески).

К вечеру пароход отошел за Елов мыс, и шлюпки последовали за ним.

Утром 10-го числа шлюпки продолжали вне наших выстрелов делать промер, ставили бакены и раншину отвели на фарватер, вероятно, для берегового створа[777].

В 8-м часу вечера по сигналу со шлюпки пароход вышел из-за Елова мыса и, поднявши белый флаг, стал на якорь в 200-х саженях от города, против соляного магазина, где построен был нами бруствер (в тот день только что оконченный) и поставлено древнее орудие. Вскоре с парохода была послана к берегу под белым флагом шлюпка с письменным требованием сдачи города и гарнизона военнопленными. На это требование был дан словесный отказ»[778].

В рапорте, написанном А. М. Бруннером архангельскому военному губернатору вскоре после боя у Колы, не говорится, где и кем был дан «словесный отказ» англичанам на требование сдаться. Однако в другом документе, сохранившемся в Российском государственном архиве Военно-морского флота, А. М. Бруннер описал эти обстоятельства более подробно. Впервые в отечественной историографии на этот документ обратила внимание архангельский историк Н. А. Карбасникова.

Шлюпка, направлявшаяся от английского парохода к городу, была встречена на половине пути кольскими жителями, также бывшими на небольшом гребном судне. Из объяснений, данных им на ломанном русском языке, они поняли лишь, что на шлюпке есть конверт, который следует передать «начальнику города» или кому-либо, кто говорит на иностранных языках. Узнав об этом, лейтенант А. М. Бруннер, переодевшись в штатское, под видом секретаря городничего подъехал к английской шлюпке и принял приглашение пообщаться лично с командиром «Миранды». Несмотря на вежливую встречу (Э. М. Лайонс пригласил А. М. Бруннера в свою каюту), разговор, который велся на французском языке, закончился с единственно возможным в тех условиях результатом. Э. М. Лайонс был непреклонен в своем требовании капитуляции гарнизона. Он не без оснований полагал, что в состоянии с легкостью уничтожить плохо защищенный город, почти полностью застроенный деревянными зданиями. Для адъютанта военного губернатора лейтенанта А. М. Бруннера, вполне понимавшего, что грозит городу, сдача, тем не менее, была также неприемлемой ведь его командировали в Колу для организации обороны, а не для того, чтобы по его приказу солдаты инвалидной команды сложили оружие перед неприятелем.

Потом оба офицера какое-то время обсуждали, казалось бы, сугубо специальный вопрос постановку «Миранды» на шпринг Э. М. Лайонс объяснял это предосторожностью, предпринятой лишь из-за переменчивого течения, А. М. Бруннер видел в этом неприкрытую угрозу и действие, не соответствующее переговорному флагу (постановка корабля на шпринг, действительно, была обычной практикой в парусном флоте для обеспечения наиболее эффективного огня артиллерии одного борта по неподвижным целям). Можно предположить, что диалог продолжался отчасти по инерции оба поняли, что боя не избежать…

А. М. Бруннер заявил, что имеет полномочия дать отказ на требования о сдаче. Э. М. Лайонс сообщил ему, что через час начнет боевые действия, и А. М. Бруннер, взяв письменный текст ультиматума, покинул «Миранду»[779].

Вот текст этого ультиматума:

* ГААО. Ф. 2. Оп. 1. Т. 5. Д. 5582. Л. 175 — 175 об.; полный текст также опубликован в кн.: Pictorial History of the Russian War 1854 — 5–6. Edinburgh; London: W. & R. Chambers, 1856. P. 187.

** ГААО. Ф. 2. Оп. 1. Т. 5. Д. 5582. Л. 176–176 об.

Разделив солдат инвалидной команды и вооруженных жителей на несколько отрядов. А. М. Бруннер разместил их под прикрытием крутых берегов р. Колы и Туломы. Андрей Мартинович полагал. что сохранившиеся ветхие укрепления древнего острога, наспех сделанные бревенчатые завалы и брустверы не выдержат прицельного огня корабельных орудий со столь близкого расстояния. В эффективность применения древней пушки с искривленным каналом ствола, к которой капитаном Пушкаревым были подготовлены заряды картечи и порох всего на восемь выстрелов, он не верил.

Вечером священник Алексей Алексеевский и дьякон Константин Дьяконов с крестом в руках и святой водою «при испрошении помощи Божьей на отражение врага» обошли город, ободряя его защитников[780].

Пользуясь наступившими сумерками, А. М. Бруннер решил снять поставленные англичанами бакены и передвинуть раншину с вонючей треской. используемую англичанами в качестве ориентира, на другое место. Была небольшая надежда. что «Миранда», маневрируя на незнакомом фарватере без навигационных знаков. сможет получить повреждения о подводные камни. Добровольцами для этого вызвались кольский мещанин Григорий Немчинов и находящиеся под надзором полиции Андрей Мижуров и Расилий Васильев. Более четверти версты они несли на руках карбас, сняли до десятка бакенов и посадили раншину на отмель[781]. Надо заметить, что это смелое предприятие было отнюдь не столь малополезным, как может показаться «Миранда», маневрируя у Колы, задела днищем каменистое дно. Однако корпус ее выдержал.

Снова обратимся к книге Ч. Д. Янга:

«Капитан Лайонс предложил городу сдаться; его предложение было отклонено. Когда следующим утром[782] с бортов его корабля обрушился ливень снарядов и каленых ядер (в оригинале — pour of shells and red-hot shot. — Р. Д.)[783], решимость, с которой противник некоторое время отвечал, показала, что неповиновение было обусловлено не бравадой, а стойкой храбростью. Наша орудийная прислуга, однако, была слишком хороша, чтобы их сопротивление оказалось для них чем-нибудь полезным. Целый город был вскоре охвачен огнем. Пожар стал угрожать самой «Миранде», стоящей в трехстах ярдах от города, которой в ходе боя очень мешали сильные приливные и отливные течения, в то время как ветер время от времени бросал обломки горящих построек на ее палубы. Капитан Лайонс был вынужден делать все, чтобы мачты, такелаж и паруса оставались постоянно влажными, чтобы спасти их от возгорания»[784].

Из рапорта лейтенанта А. М. Бруннера:

«С рассветом в 2.30 тронулся с места белый флаг и началась канонада. Наше орудие после одного сделанного из него выстрела было сбито со станка, а вскоре дульная его часть оторвана и вдоль орудия сделалась большая трещина[785]. При этом контужен легко в голову рядовой Василий Горбунов и ушиблен осколком станка рядовой Иван Филиппов; нас же осыпало осколками и головнями горевшего соляного магазина. Видя, что пули наши по дальности не могут вредить неприятелю и лишившись орудия, считал присутствие на батарее бесполезным, потому и отступил с находившимися про мне 15-ю человеками инвалидной команды под прикрытие берега р. Туломы. Про переходе этом был легко ушиблен унтер-офицер Ксенофонт Федотов и рядовой 3 ласт. экипажа Дмитрий Гавриков[786].

Корабль Ее Величества "Миранда", уничтожающая город Колу, столицу Русской Лапландии. The illustrated London news. 1854. October, 7.

Между тем, во многих местах города усилился пожар от действия неприятельскими бомбами, калеными ядрами, гранатами и небольшими коническими свинцовыми пулями с приделанными к ним коробками с горючим составом. Ядра большого калибра переносили горящие головни с одного дома на другой. Теснота строении и узость деревом мощеных улиц делали усилия к прекращению пожара невозможными.

Во время действия на неприятельском пароходе команда была скрыта бортами, но на марсах и салингах находились люди, на которых и действовали наши стрелки немногими винтовками; трое стоявших на марсе было убито и ранено[787], один из них уронил зрительскую трубу. Каждый наш ружейный выстрел вызывал залпы из неприятельских орудии картечью и ядрами большого калибра»[788].

Из книги Ч. Д. Янга:

«Русский гарнизон был настолько решителен, что даже тогда, когда орудия его главной батареи были подавлены, долго вел по кораблю пальбу из ружей, пока капитан Лайонс не послал лейтенанта Макензи со шлюпками оттеснить их. Лейтенант выполнил его приказ с совершенным успехом и потом, возвратившись туда снова, разрушил множество общественных здании и магазинов, которые находились в части города, не тронутой пожарищем[789]. На следующий день[790] «Миранда» возвратилась в устье реки. Отсюда, узнав о небольшом отряде торговых судов в Яичке, она пришла туда, захватила их всех, числом шесть, и, прежде чем кончился месяц, воссоединилась с капитаном Оманнеем, не имея ни оного человека, потерянного в ее беспрецедентном предприятии»[791].

В отсутствии потерь у британцев нет ничего удивительного. Фактически не имея ни одного орудия, защитникам Колы ничего другого не оставалось, как стрелять по «Миранде», которая маневрировала на значительном удалении от города — от 300 до 500 ярдов — из гладкоствольных ружей. С такого расстояния поразить кого-либо на борту парохода было возможно разве что случайно. Всего защитники Колы израсходовали 1182 патрона и один орудийный заряд[792].

Во время боя большая часть команды «Миранды» находилась вне видимости русских стрелков, скрытая бортами. Практически не подвергая риску жизни своих моряков, Э. М. Лайонс получил возможность действовать, словно на учебных стрельбах в условиях, приближенных к боевым. Обреченный город, плотно застроенный деревянными домами, с массивным деревянным собором Воскресения Христова, с военной точки зрения представлял идеальный объект для обстрела.

Слышимые британцами с береговых укреплений ружейная стрельба и грохот от единственного пушечного выстрела дали им повод в дальнейшем гордиться военной победой, а не вспоминать со стыдом сожжение маленького русского городка и лишение крова большей части его жителей, включая женщин и детей, посреди безлюдных заполярных просторов в преддверии наступающей зимы. Справедливости ради отметим, что Э. М. Лайонс не склонен был преувеличивать ту опасность, которую представляли защитники Колы для его парохода. Более того, в его донесении командующему английской эскадрой Э. Омманею при желании можно увидеть нечто похожее на сожаление о содеянном:

«Когда мы отходили <от Колы> утром 24-го[793], пожары, уничтожившие остатки города, распространялись на небольшое предместье — единственную уцелевшую его часть[794]. Однако это печальное уничтожение всего города вызвал характер сопротивления. Упрямство, с которым враг настойчиво продолжал стрелять из различных частей его вплоть до их разрушения, вынудили меня совершить это. Отрадно думать, что никто из не участвовавших в бою не пострадал, поскольку помимо срока, указанного в ультиматуме, женщины и дети с поклажей покидали город весь предыдущий день»[795].

Изображение горящего Воскресенского собора города Колы. The illustrated London news. 1854. October 7.

Изображение горящего Воскресенского собора города Колы. Pictorial History of the Russian War 1854 — 5–6. Edinburgh and London; W. &. R. Chambers, 1856.

Обратите внимание на купола собора. В английской газете 1854 г. кресты над куполами честно изображены. А на иллюстрации к книге, опубликованной в 1856 г. их уже нет! Единственный крест над одном из куполов представлен в виде закорючки, более похожей на флюгер. Вряд ли необходимость убрать кресты над горящим собором с оригинальной литографии при подготовке книги к печати была вызвана техническими причинами. Скорее всего, причины а том, что годы спустя назовут стремлением к «политкорректности». Изображение корабля Ее Величества, методично уничтожающего из орудий христианский храм, могло у вдумчивого английского читателя вызвать ненужные мысли.

Будучи образцовым офицером и гражданином своей колониальной империи, сыном, достойным своего отца[796], Э. М Лайонс не мог простить неповиновения ультиматуму.

12 (24) августа 1854 г., оставив за кормой сожженную Колу, «Миранда» направилась в Мотовской залив. Здесь в устье р. Лицы были укрыты суда, принадлежащие зажиточным жителям Колы. Есть некоторые основания полагать, что о местонахождении судов англичанам сообщил предатель.

Бывший крепостной крестьянин Федор Иванов по прозвищу Гагарка, ранее находившийся под судом «за буйство и кражу» и занимавшийся бродяжничеством, был выслан в Колу из Санкт-Петербурга, где он проживал нелегально. В Коле Гагарка продолжал буйствовать, за что был однажды наказан розгами. Был захвачен англичанами во время нахождения на рыбных промыслах. Заметив неприятельский пароход, он помешал бывшему вместе с ним на шняке крестьянину Пайкачеву направить шняку к берегу, угрожая ударить деревянной жердью, и несколько раз ударил по лицу находившуюся вместе с ними женщину, чтобы «унять» ее плач. Позже российские чиновники полагали, что Ф. Иванов остался на английском пароходе и уехал в Англию[797].

В Мотовском заливе, ближе к морю находились шхуна «Двина» и лодья, принадлежавшие кольской купеческой вдове Марье Шабуниной, а также лодья кольского мещанина Григория Немчинова. На расстоянии 3–4 верст от них, дальше от моря, стояли шхуна «Бог — моя надежда» и лодья, принадлежавшие кольскому купцу Мартемьяну Базарному, а также лодья кольского мещанина Василия Базарного.

С неприятельского парохода спустили три шлюпки. Вооруженные команды их, захватив первые три судна, остались при них. Пароход направился к удаленным от моря трем другим русским судам и привел их к своим шлюпкам.

Таким образом, в одном месте команда «Миранды» собрала шесть[798] русских морских торговых судов, принадлежавших частным лицам — две шхуны и четыре лодьи, на которых находились грузы, состоявшие преимущественно из соленой, сушеной трески и соленой семги. Такелаж на шхунах, использовавшихся для перевозки грузов в Санкт-Петербург, был «двойным», соответствующим и парусное вооружение.

Весь день 14 (26) августа английские моряки пилили на русских лодьях рангоут и вывозили на пароход с них все более-менее ценное. 15 (27) августа лодьи были подведены к берегу и подожжены, три из них сгорели полностью, одна, принадлежавшая Г. Немчинову, серьезно повреждена. Шхуны «Миранда» увела из Лицы[799].

В 1854 г. газета «Северная пчела» дважды печатала материалы из иностранной периодики об английской «победе» у Колы[800]. Публикации иностранной периодики основывались на присланном в Лондон донесении командира «Миранды». По всей видимости, впервые это донесение появилось в лондонской газете «Times», откуда его заимствовали другие издания (например, «Journal des Debates») и британские историки, подбирающие материал для своих многотомных историй королевского флота[801].

Уничтожение портового города Колы — «столицы Русской Лапландии» — в глазах британского общественного мнения было более достойной акцией, нежели сомнительная, с точки зрения норм христианской морали, безрезультатная и бессмысленная стрельба по Соловецкому монастырю. При прочтении донесения Лайонса возникало ощущение, что моряки с «Миранды» одержали славную победу в крайне невыгодных для них условиях над превосходящими силами противника, поэтому описания действий «Миранды» по уничтожению Колы занимают около половины объема страниц, отводимых британскими авторами под описания всех военных действий на Русском Севере в 1854 и 1855 гг.

Корабль Ее Величества «Миранда» и его призы, в заливе у Лицы, Русская Лапландия. The illustrated London news. 1854. October, 7.

Э. М. Лайонс. Литография из книги Clowes W. The Royal Navy. A history from the earliest times to the present. In 7 vol. Vol. VI. London, 1901.

Э. М. Лайонс не прожил и года после описанных здесь событий. В 1855 г. «Миранда» под его командованием вместе с другими английскими и французскими кораблями участвовала в боевых действиях на Черном и Азовском морях. Здесь было страшнее, чем на далеком Севере. На «Миранду» смотрели в прицелы не десятки неопытных солдат кольской инвалидной команды, а закаленные в боях военные артиллеристы. И стреляли они по ней не из кремневых ружей, а из орудий с береговых батарей, обустроенных по всем правилам фортификационного искусства. Во время одного из боев Э. Лайонс был серьезно ранен, а «Миранда» повреждена. После ранения Лайонс боролся за жизнь почти целую неделю, однако начавшаяся гангрена не оставила ему шансов. Впоследствии в английской прессе появились запоздалые сожаления о том, что Лайонсу не стали делать ампутацию ноги, которая могла бы предотвратить заражение крови и мучительную смерть. 11 (23) июня 1855 г. Э. Лайонс умер[802].

Лейтенант Андрей Мартынович Бруннер за отличие при обороне Колы был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом. В 1855 г. он побывал в Онеге, Кеми, Сумском посаде и Соловецком монастыре, где инструктировал местные военные команды и добровольцев. С 1856 по 1859 г. командовал шхуной «Задорная» и совершал на ней плавания в Белом море, занимаясь, в частности, снабжением маяков. Вся его дальнейшая жизнь, так или иначе, была связана с военным флотом, за исключением сравнительно недолгого времени, когда он инспектировал Николаевское девичье училище. В 1860-х гг. он был дежурным штаб-офицером штаба главного командира Николаевского порта, управляющим канцелярией главного командира Николаевского порта, капитаном над Николаевским портом. В 1878 г. его назначили командиром Ревельского флотского полуэкипажа. В звании капитана 1-го ранга он умер в 1880 г. Среди его наград есть медаль и крест за участие в покорении Западного Кавказа[803].

Российские власти выделили денежные пособия пострадавшим жителям. С. П. Хрущов, сменивший Р. П. Боиля в должности архангельского военного губернатора, зимой 1855 г. посоветовал потерявшим свои жилища колянам, переехать в другие селения и уезды, или же с открытием навигации отправиться морем в Архангельск. Но жители Колы не спешили следовать этому совету, равно как не спешили возвращать выданные им ружья, прося оставить их для защиты своего обращенного в пепелище города[804]. Согласно исследованиям современного российского историка П. В. Федорова, лишь 31 семья, получив пособие, уехала тогда из Колы, но около половины уехавших потом вернулись[805].

Вот какой представлялась Кола в конце 1850-х — начале 1860-х гг. приезжающим чиновникам и туристам:

«Вид этого обширного пожарища с немногими уцелевшими домами и полуразрушенною каменною церковью производит грустное впечатление <…>. Город вызжен почти весь; в самой середине его, на площади, одиноко стоят обгорелые стены каменной церкви; площадь эта есть правильный квадрат; она окружена обвалившимся рвом и признаками земляного вала (остатки бывшего Кольского острога). Позади церкви уцелели от разрушения: единственный во всем городе дом уездного казначейства и три обывательские деревянные дома. Этим строениям церковь служила защитою от неприятельских зажигательных снарядов. Уцелел еще правый конец города, называемый Верховье, состоящий из 12 или 15 ветхих лачуг, которые от действия неприятельской артиллерии защищены были выдающимся в виде мыса берегом реки. По обширным пожарищам в беспорядке разбросаны в разных местах наскоро сделанные вежи (землянки) и избушки, где нашли первый приют разоренные неприятелем бедные семейства. Лежащие в разных местах кучи бревен, срубы и начинающиеся постройки показывают, что Кола начинает поправляться после постигшей ее катастрофы»[806].

В 1858–1883 гг. территория Кольского уезда была присоединена к Кемскому. Кола в это время была заштатным городом, большая часть кольских чиновников и учреждений были переведены в г. Кемь[807].

После сожжения во время Крымской войны древняя «столица русской Лапландии» уже не смогла снова стать значимым центром притяжения административных, промышленных и коммерческих интересов[808]. Зато в 1890-х гг., сравнительно недалеко от Колы, благодаря энергичной поддержке архангельского губернатора А. П. Энгельградта и министра финансов С. Ю. Витте, был основан город Александровск (ныне Полярный — крупнейшая база Северного флота ВМФ России). В условиях уже другой войны, I мировой, в 1916 г. был основан город Романов-на-Мурмане (с 1917 г. — Мурманск). В наши дни Мурманск — областной центр и крупнейший незамерзающий морской порт России в Арктике, а Кола — его город-спутник. Не сдавшийся врагу, сожженный 160 лет назад, он возродился, как птица Феникс, из пепла.