Рыцарь Шато д’Ор

НОЧНАЯ БИТВА

Ульрих проснулся от тяжелых ударов в дверь его спальни. Похмельная, еще не проспавшаяся его голова сообразила, однако, быстро. Марко и Франческо уже лихорадочно вооружались.

— Спокойней, спокойней, молодцы! — пропыхтел Ульрих, надевая кольчугу. — Эту дверь они так просто не вышибут…

Удары участились. Франческо, вытащив лук и стрелу, держал дверь на прицеле. Марко, хотя теперь у него имелся и меч, тоже навел на двери лук. Дверь наконец с грохотом полетела на пол, и вслед за ней в комнату ввалились несколько монахов с мечами и щитами. У некоторых были короткие копья, весьма удобные для боя в закоулках замка. Франческо и Марко в упор пустили в них свои стрелы. С такого расстояния даже из легкого лука Франческо можно было пробить кольчугу. Один из монахов был поражен в сердце ярко-красной стрелой из арабского лука. Что же касается Марко, то он сразил сразу двух — с лязгом и звоном они упали под ноги остальным. Ломившиеся в дверь за ними другие монахи отскочили, и Франческо с Марко успели вновь наложить стрелы на тетивы. Из проема двери в них как-то неуверенно бросили копье — Ульрих ловко перехватил его.

— Вперед! — крикнул он и метнул в монахов факелом, затем швырнул копье, а Франческо и Марко вновь угостили их стрелами. Факел подпалил рясу одного из нападавших, копье угодило в чье-то пузо, стрелы тоже нашли свои цели. Ульрих подскочил к двери, принял на свой изрубленный щит тяжелый, но неумелый удар, пинком стального башмака сшиб с пути рослого монаха и, размахивая мечом, выскочил на площадку. Вслед за ним выбежали и остальные. Здесь их положение было похуже, так как часть монахов успела отскочить от дверей наверх, а часть — вниз. Правда, лестница была узка, и больше чем по одному бойцу с каждой стороны монахи выставить не могли. Лестница в Шато-д’Оре устраивалась так, чтобы удобнее было обороняться от врага, наседающего снизу. Она, эта лестница, уходила вверх винтом, так что нападающие снизу воины с большим неудобством действовали мечом, а сверху разить их было удобно. Монахи, которые вынуждены были отойти наверх, оказались особенно опасными. Едва Ульрих выскочил на площадку, как в щит его лязгнуло копье. Отбросив его острие щитом, он размахнулся, и монах повалился на ступеньки.

— Вниз! — громко рявкнул он, но Марко, сообразив уже, что надо делать, со всей своей медвежьей силой принялся наносить сокрушительные удары мечом по монахам, находившимся внизу. Франческо тем временем, укрываясь за Ульрихом, словно автоматчик за танком, посылал стрелы вверх. После того как еще трое с воплями и воем скатились по лестнице к ногам Ульриха, нападавшие не рисковали больше высовываться из-за угла лестницы. Марко тоже несколько продвинулся вниз, награждая ударами монахов, — тем же было крайне неловко махать мечами, все время натыкавшимися на стену. Тяжелейшие удары дробили их щиты, а вслед за тем и головы.

— За ним, быстро! — приказал Ульрих и стал, прикрывая собой Франческо, отходить по лестнице — вслед за Марко. Ступеньки стали скользкими от крови. Здесь беспорядочно валялись разбитые щиты, вывернутые из рук мечи и копья, скорченные тела. Через несколько минут Марко, а вслед за ним и остальные были уже на лестнице, ведущей в главный зал. Тут на довольно широкой площадке валялась груда раненых и убитых. Среди мертвецов Ульрих узнал Магнуса фон Мессерберга, пригвожденного к стене ударом копья. Однако сокрушаться о его смерти было некогда. С треском и шумом наши герои рванулись вниз по лестнице — влетели они в главный зал как раз вовремя.

В зале стоял такой шум, гвалт, лязг и грохот, что впору было замазывать уши воском. Все убранство зала — столы, лавки, кресла — было переломано и перевернуто вверх дном. Несмотря на то, что стояла глухая ночь, тут было довольно светло — от уроненных и брошенных факелов полыхало несколько ковров, медвежьих шкур, обломки мебели. В отблесках огня матово блестели доспехи и оружие, метались фигуры людей. Слышались яростные выкрики, мясницкое хэканье, хруст костей, лязг железа, гулкие удары мечей по щитам, вопли и стоны раненых, предсмертные хрипы…

В толпе дерущихся трудно было разобрать отдельные лица. Мелькали лишь освещенные огнем фрагменты — бороды, лбы, оскаленные рты… Дрались кто чем: кто мечом, кто топором, кто палицей, кто дубовой доской. Убитых и раненых безжалостно топтали, кровь брызгала во всех стороны, ручьями текла по полу, стекаясь в липкие лужи, по которым топали сапожищами, на которых скользили, падали…

…Ввалившись в зал, Ульрих громовым голосом заорал:

— Война и любовь! — так что разом перекрыл шум схватки. Вот уж здесь ему было просторно махать мечом, почти как в палестинских пустынях! С нечленораздельными воплями Ульрих с чудовищной силой обрушивал свой тяжеленный меч на всякого, кто становился у него на пути. Его меч, казалось, был заколдован, и не было ничего, что могло ему противостоять. С ужасающим грохотом крепчайший металл рассекал кольчуги, расшибал стальные шлемы, сминал и пробивал щиты. Там и сям от его ударов вылетали из рук монахов вышибленные мечи, вместе с кистями рук грохались наземь палицы, как спички, ломались копья. Фонтанами била кровь из рассеченных тел, с хрустом разлетались вдребезги размозженные черепа, с глухим стуком валились наземь отрубленные конечности… Ужас охватил всех, кто видел эту картину.

Рядом с Ульрихом неуклюже, но надежно шел Марко. Меч он сразу же обо что-то сломал, кажется, разрубив монаха вместе с какой-то толстой деревянной колонной. Но это нисколько не ослабило его: мечом он владел хуже, чем топором. Когда он, отбив щитом пущенное в него с близкого расстояния копье, выдернул из-за пояса свое любимое мужицкое оружие — опустошения во вражеском строю резко возросли. С ловкостью, которой от него мало кто мог ожидать, он уворачивался от булав и мечей, отражал самые сильные удары и с устрашающим ревом раскалывал топором шлемы и щиты. Стальные кольца и пластинки от разрубленных кольчуг со звоном летели направо и налево. Тыл обоих великанов прикрывал Франческо. Он отважно отбивался от врагов своей дамасской саблей, и горе было тем, кто пренебрегал им как противником. Уже несколько голов, будто срезанные бритвой, слетели после ловких ударов оруженосца с монашеских плеч и катались теперь под ногами дерущихся… В воздухе стояли запахи крови, пота и железной окалины.

Постепенно для Ульриха стала проясняться общая картина боя: передовой отряд монахов проник в замок через подземный ход, перебил часть охраны без шума, но на каком-то этапе не все сошло гладко, поднялась тревога. Монахи блокировали часть рыцарей в их комнатах, где они спали после пьянки, а многих, вероятно, успели перебить. Сейчас главной задачей нападавших было удержать донжон и измотать защитников замка до того момента, когда через подземный ход пройдут основные силы. Они могли подойти с минуты на минуту. Кроме того, Ульрих предполагал, что монахи могут атаковать замок и со стороны подъемного моста, пока гарнизон замка будет вовлечен в битву за главную башню. Он продолжал махать мечом, лихорадочно размышляя, что же предпринять. Конечно, можно пробиться к воротам, оставить замок, а потом, собрав все войска вассалов, начать штурм. Но отдать врагу фамильный замок Ульрих не хотел даже на минуту…

К защитникам замка подошло подкрепление со двора, человек пятьдесят латников во главе с Гильомом. Эта свежая сила внесла перелом в ход схватки, и вскоре монахи, беспорядочно отмахиваясь мечами, стали отходить к лестнице. Как мы помним, здесь положение стоявших на верхних ступеньках было предпочтительнее. Несколько излишне горячих латников, которые кинулись преследовать монахов, замертво упали с лестницы и скатились по ступенькам вниз.

— Не возьмешь их! — с досадой сказал рядом с Ульрихом какой-то знакомый голос. Ульрих поглядел в ту сторону и увидал де Бриенна в разодранной кольчуге, всего залитого кровью.

— Ерунда, — сердито сказал Ульрих. — Тащи на лестницу все, что есть горючее!

— Зачем — не понял подвернувшийся Гильом, но Ульрих, слегка двинув его по загривку, заорал:

— Поворачивайся, болтун! Живее!

Гильом, его латники, рыцари и оруженосцы побежали собирать дрова, обломки мебели, тряпье и стаскивать все это к лестнице. Собралась здоровенная куча, которую нагромоздили на нижних ступенях и подожгли факелами. Хлам горел плохо, но дыму давал много. Из конюшен и со двора замка, куда монахи так и не попали, натаскали несколько здоровенных охапок сена, сырой соломы, нарубили мечами несколько охапок прутьев. Мощные клубы дыма устремились вверх. В узкие бойницы его не успевало вытягивать. Послышались кашель и чихание монахов, проклятия и богохульства, столь непристойные, что даже светские особы подивились дерзости монахов. Задыхаясь в дыму, со слезящимися глазами, те стали отступать наверх. Люди Ульриха непрестанно перебрасывали дымящиеся охапки сена и остальной горючий материал все выше и выше… Наконец был освобожден второй этаж, горячий дым тянулся за монахами кверху. Часть монахов отступила в боковой коридор, в направлении кабинета, некогда принадлежавшего отцу Ульриха…

— Там подземный ход! — взволнованно крикнул Гильом. — Они вылезли оттуда!

Ульрих, а также несколько латников бросились вслед за монахами. Один из них, обернувшись, метнул нож, и бежавший впереди Ульриха латник, загрохотав оружием и доспехами, рухнул на каменный пол. Ульрих рассек монаха почти пополам и, перепрыгнув через обмякнувшее тело врага, вломился в кабинет отца… Один из монахов успел юркнуть в камин, а другого убили подоспевшие латники. На полу кабинета, посреди кучи разного хлама, лежали двое убитых латников, не подозревавших об опасности. Лица их, с широко открытыми глазами и вскинутыми на лоб бровями, выражали не испуг, а скорее удивление.

— Черт побери, — сказал Гильом, — об этом ходе мы ничего тогда не знали…

— Эх вы, вояки! — пожурил Гильома Ульрих. — Теперь-то хоть не пропустите их! Вели прислать сюда землекопов, каменщиков — пусть сыплют сюда, в эту дыру, все, что можно!

— Да ведь они разберут все это, руками разроют… — покачал головой Гильом.

В этот момент со стороны лестницы послышались страшный грохот и крики ужаса. Впечатление было такое, что рушится весь замок. Каменные стены вибрировали, двери и переплеты окон дребезжали, Гул и грохот нарастали, накатываясь откуда-то сверху.

— Всем уходить в коридор! — заорал Ульрих. Едва латники, спотыкаясь и падая, влетели в коридор, как через площадку лестницы пронеслось что-то огромное, крутящееся, разбрызгивающее во все стороны куски мяса, кровь и клочья одежды. Это нечто пролетело угол лестницы, шмякнулось в стену, вскочило и полетело дальше вниз. Раздался удар, треск и вопли: это нечто угодило в огнеподносчиков, таскавших охапки сена. Впервые в жизни Ульрих почувствовал, что боится умереть, но тем не менее с яростным боевым кличем рванулся вверх по лестнице. Огнедымовая баррикада была разметана в щепки и клочья, тускло тлевшие по разным углам темной лестницы. Ульрих знал, что в темноте он в любую секунду может быть зарублен или заколот, но мчался вперед — вверх по ступеням, боясь лишь одного появления НЕЧТО! С ревом и победным гиком он ворвался на площадку, ступив ногой в какую-то липкую массу. Он не сразу догадался, что это было человеческое тело, расплющенное в лепешку. Ульрих миновал еще четыре витка лестницы, с удивлением ощущая, что еще жив, тут он передохнул, прислонившись плечом к двери комнаты Агнес фон Майендорф. Дверь подалась, и Ульрих, резко обернувшись, пинком стального сапога открыл ее и увидел странное, но вполне мирное зрелище. В своей постельке, поверх одеяла, совершенно голая и простоволосая спала Агнес фон Майендорф. Не лежала, не валялась убитая или изнасилованная, а мирно и безмятежно спала. Сон ее был столь глубок и спокоен, что ни шум битвы, ни грохот, который произвело НЕЧТО, свалившееся по лестнице, ее не разбудили. Монахи, правда, видимо, заглядывали сюда, но разумно сочли, что воспользоваться баронессой можно будет после окончательной победы, и решили не торопиться.

— Ну и ну! — хмыкнул Ульрих. Мимо двери по лестнице протопали многочисленные сапоги — латники торопились наверх…

Вернемся же теперь к Альберту, Корнуайе и отцу Игнацию в тот момент, когда мы их покинули.

И здесь монахи некоторое время старались вышибить дверь, но провозились достаточно долго. Как раз в тот момент, когда наконец дверь была выломана, завязалось побоище в главном зале и на площадках лестницы. Часть монахов сбежали вниз, а в комнату, где находились Альберт и его наставники, ввалились лишь четверо. Монахи не предполагали, что два старика и юноша дадут им столь яростный отпор. Корнуайе и Альберт обнажили мечи, а отец Игнаций схватил со стены старинное оружие, «моргенштерн» — саженную дубину, утыканную огромными железными шипами. Этой штуковиной можно было действовать и как копьем, и как палицей. Пока Альберт и Корнуайе рубились каждый со своим персональным противником, отец Игнаций ловко отбивался «моргенштерном» сразу от двоих. Один из монахов, остервенело махая мечом, пытался отбить дубину в сторону, чтобы дать возможность товарищу нанести точный удар по священнику. Однако он не рассчитал, и конец меча, врубившись в дубину, застрял в ней. Отец Игнаций ловко и сильно крутанул дубину, и меч вылетел у монаха из рук. «Моргенштерн» метнулся вправо, на другого монаха, острыми шипами поразив его сквозь кольчугу в левый бок между ребер. Второй монах попятился к двери, будучи уже обезоруженным, но отец Игнаций, вырвав из тела монаха шипы своего «моргенштерна», яростно выбросил его вперед, и острие длинного шипа пригвоздило врага к стене… В ту же секунду Альберт нанес тяжелый удар поперек живота своему противнику, и хотя не смог прорубить его кольчугу, но заставил скорчиться от боли в три погибели, подставив под удар затылок. Следующий удар Альберта напрочь снес монаху голову, и целый поток крови хлынул под ноги Корнуайе. Старик поскользнулся, потеряв равновесие, не успел закрыться, и разящий удар монаха наискось рассек его от левой ключицы до сердца.

— Проклятье! — выдохнул старый воин, и глаза его остекленели. Но Альберт, дико завизжав, пронзил мечом монаха, так и не успевшего разогнуться. Тот грохнулся ничком на труп Корнуайе. Отец Игнаций тем временем выдернул «моргенштерн» из пригвожденного к стене врага, и тот мешком шлепнулся на пол. Все было кончено. Кровь, вытекшая из тел пятерых убитых, слилась в одну огромную лужу. Альберт упал на колени прямо посреди этой лужи и, спихнув в сторону убитого монаха, взял за плечи мертвого Корнуайе.

— Жан! — со слезами в голосе позвал Альберт. — Открой глаза, Жан! Мы их уложили, посмотри!

— Полно тебе, — шмыгнул носом и, стряхнув со своей пухленькой щеки слезинку, скрипнул зубами отец Игнаций. — Я помолюсь за его душу, видит Бог, он был добрый христианин… Но надо спешить! Ему сейчас лучше, чем нам, нельзя забывать о делах мирских… Надо прорваться на верхнюю площадку и зажечь огонь…

— Да, да, сейчас… — всхлипнув, пробормотал Альберт и, бережно опустив Корнуайе на пол, надавил ему на веки. Отец Игнаций пошевелил губами, делая вид, что молится, и, подхватив меч одного из убитых, шагнул в дверь. Альберт, размазывая по лицу кровь и слезы, последовал за ним.

На лестнице было пусто. Снизу тянуло дымом и гарью. Поворот, еще поворот, и Альберт первым выбрался на площадку донжона. Никого, кроме двоих убитых монахов, сраженных латником, несшим охрану площадки. Его нашли здесь же, исколотого копьями. Расправившись с ним, монахи ушли с площадки вниз. Здесь на башенной площадке, всегда лежала под навесом куча хвороста. Его они и запалили факелом, принесенным из комнаты. Огромный язык пламени, видимый на много миль вокруг, вздыбился над башней. В непроглядной тьме безлунной ночи казалось, что только этот огонь и есть на белом свете. Но зажжен он был не для освещения, а для того в первую очередь, чтобы дать знать всем вассалам Шато-д’Ор, что их сюзерен в беде и нуждается в помощи.

— Вон, в Сен-Люке увидели! — сказал отец Игнаций, показывая пальцем на огонек, загоревшийся слева от башни.

— А этот — в Буавилле! — вскричал Альберт, увидав еще огонек.

— Сен-Колетт!

— Миньон!

— Пуффендорф!

— Салад!

— Бельвилль!

Перечислить все замки они не успели: их отвлек шум и бряцание оружия, доносившиеся снизу.

— Монахи! — воскликнул Альберт. — Умрем как мужчины, святой отец?!

— Я, конечно, не против, если такова воля Божья, — спокойно сказал отец Игнаций, — но, ей-богу, зачем же спешить? Помоги-ка мне лучше сдвинуть вот этот камушек…

На площадке некогда стояла мощная катапульта для стрельбы по неприятельским стенобитным машинам и судам, проплывающим по реке. Катапульта от дождей и сырости загнила, и ее разобрали на дрова, а вот боезапас ее — тяжеленные, грубо оббитые и закругленные камни — остался. Их было штук двадцать, и каждый весил, на нынешние меры веса, килограммов по сто.

Пыхтя и чертыхаясь, отец Игнаций и Альберт покатили камень к люку, ведущему на лестницу. Поддев свой снаряд мечами, они опрокинули его в люк. Камень покатился сперва как бы нехотя, неторопливо переваливаясь со ступеньки на ступеньку. Потом стал набирать скорость и, отчаянно грохая по ступенькам, стал раз за разом прыгать вниз все быстрее и быстрее. Вскоре он летел уже со скоростью автомобиля. В этот момент он и врезался в первого монаха, смял, разбил и сломал его, растерев по ступеням лестницы, затем, чуть замедлив скорость, полетел дальше, неся смерть всем, кто попадался у него на пути. Чудовищный грохот, издаваемый мчащимся камнем, породил среди монахов панику. Вместо того чтобы попрятаться на площадках или в комнатах, монахи с перепугу заметались по лестнице. Внизу их ждал пылающий огонь и удушливый дым, а сверху катилось ужасающее своей беспощадностью и неуязвимостью каменное чудище. Оно легко, словно былинки, подминало под себя и растерзывало тела людей и, почти не замедляя хода, неслось дальше, калеча и убивая все живое…

— Лихо! — восторженно сказал Альберт.

— Своих бы не подавило, — беспокоился отец Игнаций.

С башни было видно, что число огоньков, загоревшихся в ответ на призывный костер Шато-д’Ора, все увеличивалось. Там, в пяти, а то и в десяти милях от замка, бароны и кавалеры седлали коней, собирали дружины. Всего Шато-д’Ор в нынешние времена мог выставить три тысячи воинов. Однако ни отец Игнаций, ни Альберт не догадывались, что сигнал на башне Шато-д’Ора увидели не только их вассалы, но и многие крупные и мелкие феодалы, которые восприняли его как призыв к восстанию против маркграфской власти. Большинство рыцарей, баронов, виконтов и даже графов уже знали о возвращении из Палестины Ульриха, были наслышаны о его подвигах, храбрости и силе и с радостью готовы были признать в нем своего вождя. «Наконец-то! — восторженно кричали владельцы замков, ревнители старинных вольностей, государи стран площадью от нескольких десятков квадратных километров до нескольких гектаров. — Наконец-то у нас есть вождь!» Со всех углов марки, за сорок-пятьдесят миль от Шато-д’Ора, собирались дружины, трубили боевые рога. Тридцать тысяч всадников, пеших копейщиков, лучников, оруженосцев под предводительством знатнейших персон марки стекались сперва к замкам кавалеров, потом уже — группами по сто-двести человек — к замкам баронов, по триста-четыреста — к виконтам, по тысяче-две — к графам, и уж оттуда все двигались под Шато-д’Ор… Но до прибытия их было далеко.

…Ульрих выбрался на верхнюю площадку вовремя: отец Игнаций и Альберт едва-едва не сбросили ему на голову второй камень. Спасло его только то, что камень оказался очень уж тяжел и сдвинуть его с места было труднее, чем первый.

— Не ушибите, — иронически сказал он. — А лестница уже наша!

— Тогда надо идти вниз, — произнес Альберт. — А где матушка и сестра?

— Сестра была в своей комнате, они туда не добрались, а матушка в подвале у палачей, туда они тоже не попали. Невеста ваша спит спокойно, дышит нормально…

— Ну и слава Богу! — сказал Альберт. — А вот Корнуайе…

— Понятно, — сказал Ульрих…

Снизу вновь послышались вопли, шум.

— Ага! — воскликнул Ульрих. — Это вторая атака! За мной!

Он буквально скатился с лестницы. Альберт и отец Игнаций последовали за ним.

На сей раз епископ повел своих людей в атаку на ворота замка. Ночь была союзницей облаченным в черные доспехи монахам. Около пятисот воинов, пользуясь тем, что основные силы защитников были скованы боем за донжон, незаметно подкрались ко рву и принялись забрасывать его хворостом и мешками с землей. Пока бой шел в башне, они успели накидать перед воротами целую перемычку. Стражников в этот момент на воротной башне не было — все они бросились на отражение атаки. Тем временем на стену, точнее, на воротную башню успели влезть несколько монахов, стоя на узкой и шаткой перемычке, они сумели взобраться наверх, используя веревки с крепкими стальными кошками, ловко заброшенные на зубцы башни. Пробравшись на башню, монахи немедленно разыскали подъемные механизмы и начали опускать подъемный мост, а решетки, закрывавшие проемы воротной башни, напротив, принялись поднимать. Нападающие уже успели опустить подъемный мост, и полсотни монахов, притащив из лесу огромное бревно, по команде яростно долбили им по воротам.

За этим занятием и застали их воины, которым Гильом приказал вернуться на башню. Незаметно подобравшись к ней, они коршунами бросились на монахов. Исход схватки оказался печальным — с той и с другой стороны уцелело всего по одному воину. Со стороны латников это был старый Михель, третьего дня стоявший на посту у комнаты, где проводили ночь Ульрих, его спутники и дети госпожи Клеменции. Михель стремительно выдернул стопоры, которыми удерживались на воротах решетки, и они с грохотом упали, вновь загородив проходы. Это было спасением, ведь монахи уже проломили ворота, а решетка преградила им путь.

— Во-во, молодцы, поработайте! — злорадно ухмыльнулся Михель, видя, как монахи, пыхтя, орудуют кувалдами, ломами и подручными средствами, пытаясь выломать кованые решетки. Михель, укрывшись за зубцами стены, посылал в монахов стрелу за стрелой. То один, то другой монах с воплем летел в ров. Сгрудившиеся на подъемном мосту, они представляли собой отличную мишень, и каждая стрела Михеля, выпущенная с близкого расстояния, попадала в цель. Монахи из-за рва открыли стрельбу по стене, но определить, откуда, из-за какого зуба в них летят стрелы, не могли. Стрелы со свистом пролетали над стеной и падали во двор, чиркали о зубцы стены, но ни одна даже не задела Михеля.

Но настырные монахи не сдавались, пользуясь тем, что Михелю приходится пригибать голову за зубцами. Монахи, под покровом ночи, вновь полезли на стену.

Наконец Михель заметил их уловки и устремился туда, но, потеряв осторожность, выпрямился, и сразу три стрелы пронзили его. Старик пошатнулся и замертво упал со стены во двор замка. Монахи беспрепятственно взобрались на стену и вновь принялись поднимать решетки. На сей раз им никто не помешал, и вот с визгом и улюлюканьем огромная толпа монахов ворвалась в замок.

Это и был тот шум, который услышали Ульрих, Альберт и отец Игнаций.

— Проклятие! — пробормотал Ульрих, перескакивая сразу через несколько ступеней. — Если они навалятся с двух сторон — через стену и через подземный ход, — нам будет туго!

— Бог милостив, — путаясь в сутане, по-стариковски пропыхтел отец Игнаций, которому было трудно поспешать за Ульрихом и Альбертом. — Глядишь, и отобьемся!

Сорок латников во главе с Гильомом сумели занять позицию на первой внутренней стене замка раньше, чем до нее добежали первые из монахов. Здесь не было рва, и монахам удалось прямо от стены начать штурм. Тьму пронзали стрелы, летевшие в обе стороны. Вопли раненых и победные возгласы атакующих слились в единый рев. Монахи забрасывали на стены веревки с крючьями, подтаскивали наскоро связанные из обрубков дерева лестницы, лезли на стены. Темнота мешала и нападающим, и обороняющимся, но больше все же обороняющимся. Поэтому Гильом велел своим воинам обстрелять зажигательными стрелами деревянные постройки в захваченном монахами первом дворе замка. Стрелы, обмотанные просмоленной паклей, кометами неслись к соломенным крышам дровяных сараев, сенников и других хозяйственных помещений, и те вспыхивали, словно костры, ярко освещая внутренний двор.

Над Шато-д’Ор встало зарево, далеко видное на много миль вокруг. Стало светло как днем, и теперь стрелы защитников стены все чаще сеяли опустошение в рядах монахов. Правда, и монахи-лучники стали лучше видеть своих противников между зубцами внутренней стены, и их стрелы то и дело попадали в кого-нибудь из латников Гильома. Постепенно к стене собрались почти все уцелевшие защитники замка, только человек двадцать воинов под предводительством Марко остались в донжоне, пытаясь завалить подземный ход и оградить замок от возможной атаки из-под земли. На стену вылезли, кроме воинов Шато-д’Ор, все уцелевшие гости Ульриха, оруженосцы и слуги, а также большая часть дворовых Шато-д’Ора. Мужички — кто топором, кто «моргенштерном», кто просто дубиной — отбивали натиск монахов. На стене оказалось человек двести, и теперь у монахов был лишь двукратный перевес в силах.

Ульрих, взобравшись на стену, сразу оценил положение. Стало очевидно, что монахи не смогут взять стену, если их не поддержит атака через подземный ход. По грубой прикидке Ульриха, потери монахов достигли сотни человек. Примерно столько же были тяжело ранены. Из оставшихся восьмисот воинов-монахов чуть более половины сражались у стены. Значит, у епископа был еще резерв в двести пятьдесят — триста воинов, которых он мог отправить через подземный ход. Вряд ли Марко с двадцатью воинами сумеет отбить их атаку. Правда, вторую внутреннюю стену обороняют человек сто, в основном дворовых людей с луками и топорами, без щитов и кольчуг, но остановить бронированных монахов они не смогут. Тем не менее Ульрих кое-что придумал.

— Эй, Гильом! — крикнул он. — Пошли кого-нибудь с мужиками, пусть обстреливают монахов с внешней стены… С обеих сторон, понял?

— Я пойду! — пророкотал рядом с Ульрихом голос Гуммельсбаха.

— А я слева! — вызвался Франческо. Барон и оруженосец побежали к лучникам. Замысел Ульриха был таков: лучники, пользуясь тем обстоятельством, что внутренние стены замка соединялись концами, перебрались со внутренних стен на внешнюю, окаймлявшую с трех сторон захваченную монахами часть замка, и взяли атакующих под перекрестный обстрел. И все было бы хорошо, если бы монахи не упредили этот маневр. В тот момент, когда Ульрих отправил Гуммельсбаха и Франческо за лучниками, монахи уже подошли по внешней стене к двум опорным башням, возведенным в тех местах, где соединялись внешняя и внутренняя стены. В башнях имелись выходы, ведущие и на внутреннюю, и на внешнюю стену, а также лестницы, выводящие во второй двор, — этот был путь в тылу первой линии защитников замка. В пылу боя защитники воротной башни первой внутренней стены об этом свойстве башен как-то забыли. Этот просчет дорого обошелся воинам Шато-д’Ора. Когда монахи, захватив обе башни, повели обстрел вдоль внутренней стены, положение стало критическим. Пали несколько десятков латников, рыцарей и дворовых. Со стрелой в груди упал барон де Бриенн, Ульриха задело в левую руку, хотя он и не заметил этого — от злости и отчаяния. Монахи-лучники били уже не только с фланга, но и с тыла. Их черные фигуры призраками встали на стене, но люди Ульриха успели вовремя занять опорные башни второй внутренней стены, закрыв проходы на внешнюю. Однако это лишь временно улучшило положение; ослабив фронтальный натиск на стену, монахи перебросили часть сил к занятым ими опорным башням. Теперь бой шел уже на самой стене. Монахи лезли и спереди — по веревкам и лестницам, и с боков — через выходы опорных башен. Более того, несколько десятков монахов по лестницам опорных башен сумели пробраться к воротной башне и открыли внутренние ворота. С устрашающими криками ворвались они в воротную башню и по винтовой лестнице устремились к механизмам, поднимающим решетки. Семеро воинов, находившихся на площадке, били из луков по монахам, таранившим ворота. В азарте они не успели обернуться, и монахи, подкравшись, пронзили их пиками в спину. Теперь никто не мешал им поднять решетки. Обороняющиеся на левом и правом крыле оказались отрезанными друг от друга. На левом крыле оказались Альберт, отец Игнаций, Франческо, который не успел прорваться к лучникам на вторую стену, Хлодвиг фон Альтенбрюкке, Бальдур фон Визенштайн — всего более тридцати воинов. На правом крыле — Ульрих, фон Гуммельсбах, Гильом, с ними еще человек восемьдесят. Рубка шла отчаянная. Ульрих под градом стрел бился с монахами у воротной башни. Он понимал — если не удастся отбить ее, все защитники стены будут перебиты. Отблески пожара зловеще вспыхивали на мечах и доспехах дерущихся, клубы дыма нависли над стеной. Ульрих шел напролом. Его длинный меч не знал устали, хозяин уже не считал убитых этим мечом.

Вдруг у ворот внизу произошло замешательство: монахи, бившие тараном в ворота, подали назад. От искр на верхней площадке воротной башни загорелась бочка со смолой, которую осажденные не успели пока применить против врагов. Огненная смола потекла в отверстия в стене. Дикие вопли обожженных огласили воздух, монахи бросились врассыпную, двоих зазевавшихся насмерть раздавило уроненным бегущими тараном.

Ульрих наотмашь полоснул монаха, преградившего ему путь в башню, и, задыхаясь от едкого дыма и жара от пылающей смолы, метнулся вниз по лестнице. За ним бросились остальные защитники правого крыла башни. Наперерез им выскочили несколько монахов с копьями. Отбивая копьеносцев одного за другим, Ульрих сблизился с последним из них и тремя ударами меча поверг его наземь. На помощь копьеносцам от опорных башен бежала черная братия, а из воротной башни устремились соратники Ульриха.

— Отходить ко второй стене! — крикнул Ульрих, выплевывая выбитый зуб.

Защитники левого крыла стены, добравшись до воротной башни, смяли ряды монахов, пытавшихся задержать их, прорвались в башню и присоединились к людям Ульриха. Внизу монахов пока было немного, но через опустевшую стену они перли черным вороньем. Под тяжелыми ударами катапульты рухнули наконец ворота первой внутренней стены, и толпа монахов с победными криками хлынула в промежуток между стенами.

«Конец! — подумал Ульрих с каким-то усталым равнодушием к собственной судьбе. — Сейчас нас всех изрубят!»

Воинов Шато-д’Ора оставалось не больше полусотни — все израненные, полуживые от усталости. Монахов же по крайней мере вчетверо больше. Тьму разрывали стоны, хриплая брань, бряцало железо.

— К воротам! — собрав остаток сил и воли, вскричал Ульрих, отбиваясь от наседавших монахов. В трех шагах от него дрался Альберт, ловкостью восполняя иссякшие силы. Уцелевшим воинам Шато-д’Ора чудом удалось пробиться к воротам, изрубить засевших там монахов и захлопнуть за собой ворота. Затем, словно в шлюзе, они открыли внутренние ворота, и остатки защитников первой стены оказались среди своих. Они опустили обе решетки и закрыли внутренние ворота.

Лучники Шато-д’Ора скрепя сердце враз пустили град зажигательных стрел на крыши собственных жилищ, и в этой части замка тоже стало светло. Вторая стена была куда выше тех, через которые монахи перелезали с помощью веревочных лестниц, для этих стен они уже не годились. Крюки с веревками можно было забросить сюда только с помощью катапульт, а их у монахов не было. Штурм захлебнулся. Монахи отошли на захваченную ими часть замка. Оттуда донесся стук топоров — видимо, Христовы воины сооружали удлиненные лестницы. Непонятная возня шла и на внешней стене, там, куда прорвались лучники.

— Будут штурмовать башни! — сказал Альберт. — Как на первой стене.

— Точно… — подтвердил Ульрих. — Но мне почему-то кажется, что сейчас они больше рассчитывают на подземный ход…

Пока шел бой во дворах замка, в донжоне было относительно тихо. Клеменция, собрав всех женщин и детей (среди них была и Альбертина), приказала искать внутри донжона раненых и перевязывать их. Таких набралось человек сорок — примерно поровну своих и монахов. Под лазарет отвели все тот же главный зал донжона. Наскоро смыв кровь и грязь, набросали на пол соломы и сена, расстелили плащи и простыни, на которые и уложили несчастных. Их стоны и мольбы перемежались с проклятиями и богохульствами. В воздухе стоял густой запах крови, пота и гноя. Знахарки и лекари принялись за работу. Мертвецы были вынесены из зала и уложены в ряд у стены донжона, туда подносили и раненых, которых уже нельзя было спасти.

— Вот что, — сказала Клеменция Альбертине, когда со стены, где шел бой, привели еще нескольких раненых, — похоже, что замок не удержат. Запомни, нам нельзя попадать к монахам в руки… Ни тебе, ни мне, ни…

— Надо уходить?

— Да, если те ходы, о которых мы знаем, не перехвачены монахами. Сейчас мы уложим на носилки всех, кто не сможет уйти сам, и уйдем подземным ходом, который ведет за реку…

— А если он перехвачен? — спросила Агнес фон Майендорф.

— Тогда умрем, — спокойно сказала графиня…

Марко и его люди уже не менее часа сидели у заваленного камнями подземного хода, прислушиваясь к тому, что делается там, внутри. Но там — тишина.

— Экой ты здоровый, дядя, — сказал Огюстин, один из латников, отличавшийся, как мы помним, набожностью.

— Силой Бог не обидел, — сказал Марко, — за то и Господа нашего славлю.

— А правду говорили, будто мессир Ульрих черту душу продал, чтобы быть неуязвимым в битве?

— Да ты что! — загомонили латники, опасаясь, что Марко за этакие слова вышибет из Огюстина дух.

— Не знаю, — задумчиво сказал Марко, — меня самого это дело интересовало… Черту не черту, но живучий он как кошка. Помню, дело было в пустыне. Сарацин из-за горы вылетело — тьма! А он тогда еще молоденький был, лет двадцать пять всего, а с ним всего-то сотня, и все не старше его. Оруженосцем у него тогда Филипп был. Как они с Филиппом пришпорили коней, да прямо на сарацин! Ну а все остальные, понятно, — кто куда. Один я, дурак, за ними поскакал. Сейчас бы — да ни в жисть, хоть убей, не поехал бы. Сшибся он с передовым хорошо, сразу с коня ссадил. Филиппа стрелой прямо в брюхо угостили, потом его… в смысле, мессира Ульриха.

— Тоже в брюхо?! — ужаснулся кто-то.

— То-то и оно! — сказал Марко. — Ну, я, значит, вижу, оба в седлах еще сидят, но уже заваливаются вбок. Пустил я сарацинам привет стрелой, схватил обоих под бока и коней еще нахлестал…

— Ну и?

— Ускакали кое-как, а там отряд повстречали христианский. Молодых своих я монахам отдал лечиться… Не этим, конечно, которых ждем, а которые в пустыне живут. Говорят, что еще Балдуин этот монастырь там основал. Ну, положили они и рыцаря, и оруженосца, а меня к ним приставили — в услужение. Сам настоятель, отец Иона, их лечил, не одним словом Божьим, а и корешками какими-то, повязками. Только ведь вот как вышло: ранили их одинаково, можно сказать, лечили тоже одинаково, а вот Филипп-то помер на третий день, мучился очень, стонал и орал так, что меня до сих пор мутить начинает, как про то вспомню…

— А мессир Ульрих?

— До сего дня живой был, не помнишь, что ли? Полежал дней девять, да и встал, а потом еще неделю — и на коня сел. Вот так.

— А почему же так вышло? — недоуменно спросил Огюстин.

— Вот уж не знаю… Должно быть, Огюстин, мессир Ульрих больше Филиппа жить хотел, вот и выжил. Ему очень нужно было живым вернуться — он и вернулся. Надо было сто сарацин уложить — уложил. Вот так.

— Это что же, если ему будет нужно, так он и от монахов отобьется?

— Ну, может, и так.

— Не-ет, — протянул Огюстин, — воля ваша, а здесь что-то нечисто…

И тут в камине послышался шорох.

— Идут! — прошептал Марко. — К бою, ребята!

Копейщики встали по бокам от входа, чтобы колоть вылезающих из дыры монахов и не мешать лучникам стрелять в них. Внизу ворочали камни. Похоже было, что там много народу.

— Приготовься! — скомандовал Марко, прислушиваясь к шорохам и гулким ударам, доносившимся из подземелья.

Из подземелья высунулось острие копья, на котором была прикреплена бумага, свернутая в свиток. Копьем тряхнули, сбросили записку на пол, после чего копье исчезло в проеме подземного хода.

— Кто умеет читать, молодцы? — спросил Марко, подцепляя записку на острие «моргенштерна». — Не ты ли, блаженный Огюстин?

— Умею, — согласился Огюстин, сняв с острия записку. Смешно наморщив лоб, он стал по складам читать:

— «Сто-я-щим на-вер-ху… Я, ба-рон фон Ва…» — неразборчиво, а…

— Может, «Вальдбург»? — спросил Марко.

— Точно! «Я, барон фон Вальдбург, при-шел сю-да с дру-жи-ной…»

— Либо монахи врут, либо он заодно с ними, — сказал кто-то из воинов недоверчиво.

— Не спеши, — пробасил Марко. — Дальше читай, Огюстин!

— «Я, барон фон Вальдбург, пришел сюда с дружиной помочь своему шурину мессиру Альберту и невесте Альбертине…» — подсказали из подземелья. — Не стреляйте, я выйду один…

Внизу зашуршали камни, потом показался шлем, а затем и его обладатель. Он снял шлем и сказал:

— Да, когда услышишь таких грамотеев, сразу поймешь, что перед тобой не монахи…

— А где те, что должны вылезти отсюда? — спросил Марко, подозрительно поглядывая на Вальдбурга.

— Уничтожены. Из трехсот мы взяли в плен только сорок человек. Они уже в подземельях замка Вальдбург…

— Как же вам это удалось, мессир Иоганн? — спросил Марко, все еще не доверяя юноше…

— Будучи сегодня на охоте…. — начал Иоганн, и тут мы прервем его, чтоб рассказать всю эту историю с дополнениями и комментариями.