Рыцарь Шато д’Ор

ПО ПУТИ К МАРКГРАФУ

Они неспешно скакали по каменистой пыльной дороге, петлявшей между холмами. По прямой же до города Визенфурта, где, возвышаясь над жилищами ремесленников и купцов, стоял на холме мощный замок маркграфа, было всего двадцать миль. Марко на своей кляче, с вьючным битюгом в поводу, держался сзади, а Ульрих и Франческо выехали чуть вперед. Около мили проехали молча.

— Ваша милость, — заговорил наконец Франческо с некоторым волнением, — вчера на обеде вы изволили сказать, что я ваш законный сын… Это правда?

— Разве? Что-то не припомню…

— Скажите, это правда?

— А разве раньше ты этого не знал?

— Знал, мессир, но не догадывался, что законный…

— А это что-нибудь меняет?

— Не знаю, как для вас, мессир, а для меня много значит, зачат ли я во блуде или в освященном церковью браке.

— Можешь успокоиться, я был обвенчан с твоей матушкой, царствие ей небесное! Откуда же ты узнал, что я вчера говорил за обедом? Ведь тебя в это время не было в зале. Готов поклясться, что, кроме Клеменции и Альберта с Альбертиной, меня никто не мог услышать.

— Видите ли, сударь… Вчера об этом говорили воины, караулившие нашу дверь снаружи. А сегодня Вилли-юродивый сказал глухонемой бабке: «Это законный сын Ульриха!»

— Что за чушь ты мелешь, парень?! Глухонемой сказал глухонемой!

— Во-первых, сударь, он сказал это на языке глухонемых, руками…

— А ты что, знаешь их язык?

— Знаю, ваша милость, я научился этому еще в Венеции, когда нищенствовал.

— Да, глухонемой, помнится, был рядом… Постой-ка, да ведь тогда он не глухой, раз слышал разговор!..

— Ваша милость, я знавал таких глухонемых, которые умели понимать разговор по движению губ…

— Ловко! Да ведь это — прекрасный шпион! Такой ни под какой пыткой не скажет, кто его послал… Услышит все глазами, перескажет пальцами… Так, прекра-асно! Но ведь тогда получается, что юродивый шпионит не только в пользу Клеменции… Зачем ему передавать какой-то бабке то, что уже знает сама госпожа, причем из первых уст, верно? Кому же надо подслушивать графиню, а? Мне? Верно, мне нужно. Но не мой же этот Вилли шпион…

— Значит, он шпион аббатства или маркграфа, — предположил Франческо.

— Да, скорее всего. Но между аббатством и маркграфом есть разница, и немалая. В особенности для тебя, приятель. Потому что речь ведь идет о твоих правах на Шато-д’Ор…

— Мне кажется, мессир, что весть о том, что я ваш сын, больше всего может разочаровать монастырь. Я уже говорил, что подслушал беседу воинов у двери. Так вот, солдаты говорили, что ваш предок Адальберт составил грамоту, согласно которой при отсутствии в роду Шато-д’Оров потомков мужского пола все имущество и земли переходят к монастырю. Пока монахи не знают о том, что я ваш законный сын, они будут помогать вам против маркграфа и Альберта. А когда до них дойдет весть обо мне…

— То они прежде всего постараются тебя устранить…

— Вас также, отец мой. Только после меня. А вот маркграфа вам надо бояться уже сейчас. Ведь ваше благополучное возвращение означает конец вассалитета Шато-д’Ора.

— В том лишь случае, сын мой, если Альберт захочет уступить нам замок.

— После сегодняшнего боя, мессир, мне что-то не верится, что у него есть шансы против вас…

— Как сказать… Парень он ловкий, и руку имеет крепкую, и вынослив, как мул… А я уже, знаешь ли, староват…

— Но ваш племянник все же уступает вам в опыте.

— Дело не в этом. Я еще не уверен, смогу ли я поднять на него меч. Ведь в его жилах — кровь моего брата… Если бы можно было отделаться таким поединком, как сегодня…

— Но это, мессир, будет лишь в том случае, если маркграф даст вам возможность претендовать на замок. По-моему, нам надо в первую очередь опасаться его.

— Итак, на замок претендуют четыре стороны, одна из которых — мы с тобой. Остальные три нам враждебны, правда, не каждая в равной степени. И, кроме того, каждая из этих трех сторон враждебна двум остальным. Что устраивает маркграфа? Моя немедленная гибель или отказ от прав на замок. Тогда потомки Альберта и этой майендорфской курицы на веки вечные останутся его вассалами.

— Это вы о госпоже Клеменции? — с невинным видом поинтересовался юноша.

— Это я об Агнес фон Майендорф, болван!

— По-моему, баронесса довольно мила!

— Сейчас это неважно. Важно другое. Маркграф был бы рад, если бы я погиб где-нибудь подальше от здешних мест. Вчера на пиру было не так уж мало людей, которые готовы посчитаться с маркграфом за старые обиды. Сейчас я могу стать опасным, даже если умру…

— Как это?

— Это долго объяснять… Да и рано пока что. Самое подходящее — убрать меня на этой дороге, так что надеюсь я сейчас лишь на свой меч да на ваши луки. В замке у маркграфа меня убить уже нельзя, там этому могут помешать. Кроме того, в замке полно соглядатаев, шпионов аббатства. Нельзя меня убивать и на обратном пути, потому что тогда монахи донесут до короля, что маркграф преступил клятву!

— А что помешает им донести, если нас убьют сейчас?

— После прибытия к маркграфу будет считаться, что я исполнил свой обет. Не забудь, что сейчас все зависит от Марко…

— Неужели он подведет нас?

— Нет, я верю ему. Мы слишком много вместе пережили. Но его-то как раз убить легче всего… Подумаешь, крепостной… Зря мы уехали так далеко вперед. А вчера, когда он напился… Признаюсь, я до смерти перепугался!.. Ну а монастырь… Сейчас монахам выгоднее всего, чтобы умерли все Шато-д’Оры — и ты, и я, и Альберт. Но перебить нас они должны только в определенном порядке. Если вначале погибнем мы с тобой, монастырь ничего не получит, даже если убьет Альберта. Альберт — вассал маркграфа, и его имущество отойдет к маркграфу по праву «мертвой руки». Поэтому монахи начнут с Альберта. Если они убьют его первым, то выиграют, но только в том случае, если к тому времени признают, что я исполнил обет. Понял, сын, в чем разница?

— Конечно. Когда вас объявят законным претендентом на Шато-д’Ор и маркграф выполнит все условия договора, монастырь сразу же уберет Альберта. Чтобы не доводить дело до судебного поединка.

— Молодец! Ведь поединок — это дополнительный шанс маркграфа. Запомни, договор был заключен только со мной. Альберт будет сражаться за сохранение вассалитета, а я — за освобождение от него. Если я буду убит в поединке, то Альберт не приобретет тех прав, какие получу я в случае победы.

— Убейте его, ваша милость, и дело с концом!

— Не так-то это просто! Одно меня утешает — на этой дороге нам надо опасаться только людей маркграфа.

— Ваша милость, — сказал Франческо, — все это, конечно, смахивает на правду, но точно нам ничего не известно… А вдруг монастырь и маркграф договорятся разделить наше графство? Или как-нибудь сговорятся друг с другом? Ведь сумели же они сговориться против вашего отца?

Ульрих помрачнел.

— Да, тогда все было бы гораздо хуже. Но я-то знаю, как трудно договориться о разделе имущества, когда хочется взять все и к тому же боишься, что тебя могут надуть.

— Но почему трудно? — возразил Франческо. — Ведь маркграф и Альберт могли бы договориться, потому что обоих вроде бы устраивает вассалитет Шато-д’Ора.

— Может быть, и устраивает… Хотя Альберт наверняка опасается, что, укрепив вассалитет, маркграф постарается просто убрать его и включить в состав собственного феода весь Шато-д’Ор.

— Как же все запутано, мессир! А каковы планы госпожи Клеменции?

— Вот этого, сын мой, наверное, даже Господь Бог не знает — да простятся мне эти слова… Конечно, ей хочется, чтобы Шато-д’Ор остался за ее сыном. Все же она двадцать лет распоряжалась в замке от имени Альберта. Вассалитет ей при этом не мешает. Понятно, что она была бы не против, если бы я сразу отказался от замка и подписал бумагу, которую мне вчера подсовывали. Для нее это было бы самое простое решение. Но вчера ночью… В общем, я понял, что у нее в запасе еще кое-что имеется… Впрочем, не уверен.

— О чем вы, мессир?

— Она может выйти за меня замуж!

— Как же ей это удастся? — спросил Франческо, озадаченно глядя на Ульриха. — Ведь надо, чтобы вы тоже захотели…

— Вообще-то это не противоречит обету, который я дал три года назад. Женившись на ней, я стану хозяином Шато-д’Ора и отцом Альберта… Но тогда возникает одно препятствие…

— Это вы обо мне? — догадался Франческо. — Но ведь Альберт старше меня, значит, он и будет вашим наследником… Чего же ей бояться?!

— Бояться она может только одного. Того, что мы с тобой задумаем лишить его права наследования. А как такой женщине с этим смириться? Ведь она убеждена, что, сделавшись ее мужем, я не пожелаю завещать все ее сыну.

— Значит, и я тоже мешаю Альберту?

— Покамест ты всего лишь мой оруженосец, понял? Я не тороплюсь провозглашать тебя своим наследником. Во всяком случае, до тех пор, пока маркграф не выдаст нам грамоту на безусловное владение замком. Возможно, это станет маленьким сюрпризом…

— Боюсь, это станет сюрпризом только для меня… И то лишь в том случае, если вас не убьют до этого…

— Знаешь, мне почему-то кажется, что этого не произойдет, — загадочно улыбаясь, проговорил Ульрих. — Бог или слуги Божьи не допустят этого!

— Возблагодарим же Господа за то, что, кроме маркграфов, он создал еще монастыри! — перекрестился Франческо.

Сзади послышался конский топот. Отец и сын обернулись. Марко, трусивший на своей кляче метрах в двадцати от них, выдернул из колчана стрелу и потянулся к луку. В следующее мгновение из-за поворота дороги выскочил всадник.

— Кто это? — прищурился Ульрих.

— Это оруженосец вашего племянничка, Андреас, — сказал зоркий Франческо. — Не иначе, мы что-то забыли в замке.

— Постойте! — закричал Андреас. — Погодите!

— В чем дело? — спросил Ульрих, когда Андреас, нагнав их, осадил свою кобылу.

— Мессир Ульрих, вам опасно ехать к маркграфу. Вас могут убить.

— Я знаю это. Но я полагаюсь на милость Божью…

— Мессир, вы не поняли. Вас обязательно убьют, если вы меня не послушаетесь!

— Ого! Что же я должен делать, господин оруженосец? Поджав хвост, сидеть в Шато-д’Оре?

— Ни у кого нет сомнений в вашей храбрости, — поклонился Андреас, — но вы станете жертвой подлого заговора. Вас убьют из засады, отравленной стрелой…

— Откуда тебе это известно?

— Сударь, я не могу вам этого сказать. Но если вы мне не верите, можете убить меня!

— Я верю тебе, но тем не менее поеду. Передай мою благодарность тем, кто заботится обо мне…

— Тогда позвольте мне, сударь, последовать за вами.

— Чем ты можешь нам помочь? — улыбнулся Ульрих. — Уж больно ты хлипкий…

— Пусть ваш оруженосец выпустит вверх стрелу, мессир Ульрих! — предложил Андреас.

Франческо поднял лук и наложил на тетиву стрелу, которая секунду спустя со свистом взмыла в небо. Андреас молниеносно вскинул лук — и выпущенная им стрела прервала полет стрелы Франческо.

— Недурно! — похвалил Ульрих. — Что ж, я бы с удовольствием взял тебя с собой, если бы знал, что ты действуешь от имени мессира Альберта…

— Я не имею права говорить, мессир, от чьего имени я действую.

— Ну ладно, поехали. Мне почему-то хочется тебе верить… Скажи-ка, молодец, только как на духу — та отравленная стрела, что предназначена мне, лежит сейчас у тебя в колчане?!

— В моем колчане только те стрелы, мессир, что предназначены вашим врагам.

— Я пошутил, парень, всего лишь пошутил! — расплылся в улыбке Ульрих. — Поехали!

Теперь их стало четверо. Между тем дорога все глубже уходила в лес. Изредка лес расступался, и путники выезжали на обширную поляну, где стояла деревушка, окруженная покосами и огородами; однако чем дольше они ехали, тем реже им попадались такие поляны. А солнце все ниже клонилось к западу.

— Как самочувствие мессира Альберта? — поинтересовался Ульрих у Андреаса.

— Рана легкая, почти царапина, — ответил тот.

— Мне почему-то казалось, что мессир Альберт недоволен своей победой… — заметил Ульрих. — Или это мне только показалось?

— Мессир был недоволен тем, что не убил его… — сдержанно проговорил Андреас.

— А мне подумалось, что его беспокоит рана соперника, — возразил Ульрих.

— Это не так, сударь, — убежденно сказал Андреас. — Сейчас, мессир Ульрих, начнется тот отрезок дороги, где наиболее вероятна засада… Дорога пойдет по дну узкого оврага с крутыми склонами. А рядом с дорогой протекает речка…

— Я помню, — кивнул Ульрих. — Да, пожалуй, это самое подходящее место для засады.

— Я думаю, будет лучше, если вы с вашим слугой немного отстанете, а мы с Франческо спешимся и осмотрим кусты на дне оврага.

— Молодец! — сказал Ульрих. — У тебя голова варит…

В самом начале спуска Ульрих и Марко, спешившись, увели всех лошадей под густые купы деревьев, росшие на прогалине; оттуда хорошо просматривалась дорога. Андреас и Франческо, проверив луки, с надлежащей осторожностью вступили в лес.

— Ваша милость, — произнес Марко, — зря вы их отпустили… Как бы они не пропали… Мальцы ведь.

— Тебя, что ли, посылать? — огрызнулся Ульрих. — Пьянчуга! Я тебе еще за вчерашнее не всыпал, олух! Кто вчера меня чуть не подвел, а?

— Это как сказать, ваша милость, — преспокойно почесывая пузо, ответствовал Марко. — Может, вчера нам и конец бы пришел, если б не я…

— Что-о-о?! Что ты мелешь, болван?!

— Да уж знаю… Вчера, покамест вы там у графини рассиживали, а меня, значит, в людскую спровадили… В общем, там для господских людей тоже выставлено было. Баранина с чесноком, потроха, винцо, конечно… Я вначале много не пил, стаканчика три только, не больше. Я-то себя знаю… А только после третьего стаканчика подсел ко мне один мужик… И вроде бы рожа знакомая… Маркграфов человек, одним словом. Он меня вроде бы по прежней службе помнил. Ну, по старой памяти за здоровье его светлости выпили. Так, слово за слово, стал про Палестину спрашивать, про вас, само собой… Я-то много не говорил, все думал: зачем это ему? А он мне все напевает, каково у маркграфа сладко служить. Я уж помалкивал, сам знаю, каково! Почитай — раз пять на неделе пороли… Чую, вредный он человек, хороший так врать не станет. Ну а на всякий случай поддакиваю, наговариваю на вас, ваша милость, прости Господи… Ну так вот. Мужик, видать, решил, что обижен я на вас, и все меня подзуживает, подзуживает… Понял тут я, к чему он клонит. Наконец открылся он — после восьмого стакана… Крепко пил, скотина! Он мне, значит, говорит: «Хочешь должность конюшего или лесничего заполучить?» Я крякнул даже, никак уж не думал, что такое посулят. А он говорит, что сделать-то мне надо — всего ничего, только порошок вам с Франческо в вино подсыпать, вот и все. Помните, ваша милость, как я вас от Бадр-эддина вытаскивал, когда вас с коня арканом стянули и уволокли?..

— Это когда ты в бурдюк им отравы насыпал?

— Вот-вот. А отраву мне один еврей продал, ежели помните. Так что с порошочком-то я уже дело имел, не дурак… Бадр-эддин Коран чтил, вина не пил, а воду прямо из бурдюка сосал… Ну да Бог с ним. А тут я поломался немного, а потом потребовал с него полтора цехина, да и взял порошочек, а щепотку ему обратно вернул. В кружку, конечно. Он, когда выпил, еще полчаса живой был, даже еще со мной одну выпил, тринадцатую. А как ее выпил, так и повалился под стол. Там пьяных много лежало, никто и не подумал, что он мертвый…

— И ты молчал?!

— Так ведь меня никто не спрашивал — пожал плечами Марко. — А яд-то — вот он.

И Марко вытащил из кармана глиняную бутылочку.

— Спрячь, пригодится, — сказал Ульрих. — Может, еще кого отравишь при случае! А морду тебе все же надо было набить, дурак. Он ведь мог тебе эту дрянь подсыпать… И ты бы сам там под столом оказался.

— Так я и оказался, — ухмыльнулся Марко. — Откуда же меня Франческо вытащил? Пил-то я с ним наравне! А порошку-то он мне должен был насыпать, только когда я вас отравлю, раньше-то зачем?

— Дурак ты! — ласково сказал Ульрих, крепко сжимая плечо слуги.

— Вестимо, дурак, — согласился Марко. — Только вот мальцов зря одних отпустили…

…Франческо и Андреас медленно пробирались через заросли орешника, крапивы, малины, густо росшие вдоль дороги по крутому склону оврага. Дорога шла вдоль узенькой, но глубокой речки, в точности повторяя ее изгибы.

Юноши уже прошли примерно полмили, но никаких следов засады пока не обнаружили. Наконец река круто свернула влево и пересекла дорогу.

— Здесь брод, — прошептал Андреас. — Если устраивать засаду, то здесь… Тут дно топкое, вода почти по брюхо коню — не увернуться!

Прибрежные кусты нависали над самой водой. Оруженосцы с превеликой осторожностью подошли к реке, но из-под прикрытия кустов не выходили. Андреас, глядя в просвет между ветками, внимательно изучал противоположный берег. Брод пролегал мимо старой разлапистой ивы, поросшей молодыми побегами, и Андреаса, глядевшего на эту иву, не покидало какое-то странное чувство. «Да, — промелькнуло у него, — конечно, здесь!» Его внимание привлекли сморщенные, словно пожухшие, листья в центре кроны, тогда как на всем дереве листья были свежие и ровные. Андреас поднес к губам палец и глазами указал Франческо на иву. Кивнув, Франческо наложил на тетиву стрелу и прицелился. Он уже готов был пустить стрелу, когда с противоположного берега послышался топот копыт, и рядом с ивой появились несколько всадников.

— Эй! — вполголоса позвал всадник в багровом плаще. — Ты здесь?

— Здесь, ваша милость, здесь! — донеслось из ветвей ивы.

— Смотри же, не промахнись! Не то его светлость шкуру с тебя спустит! Сиди и жди нашего возвращения. Мы встретим их на дороге и подведем точно под твою стрелу. Стрелять будешь только в того, кого я укажу… Понял? Ты помнишь, как я буду указывать тебе, в кого целить?

— Помню, ваша милость. Я буду целить в того, кому вы, ваша милость, укажете на мою иву и скажете: «Смотрите, рысь!» Тут он повернется лицом, и я…

— Молодец! Главное — ничего не бойся! Запомни: ты просто вор и разбойник! Жди! — Всадник в багровом плаще взмахнул рукой и тронул поводья. Его гнедой жеребец вошел в воду по самое брюхо и, фыркая, перешел реку вброд. Вслед за ним брод миновали еще четверо всадников. Все они были в зеленых плащах с серебряной елью, увенчанной баронской шапкой.

— Воины Вальдбурга, — прошептал Франческо. — А кто этот, на гнедом?

— Кавалер де Перрье… — прошептал в ответ Андреас, и губы его дрогнули.

Конский топот становился все глуше. Андреас подал знак Франческо, и тот вновь изготовился к стрельбе, целясь в самый центр кроны.

— Ты видишь его? — шепотом выдохнул Андреас.

— Не очень хорошо… — пробормотал Франческо, убеждая себя в том, что различает в ветвях ивы что-то похожее на человеческую фигуру.

— Дай-ка я тоже… — Андреас вытащил стрелу и тщательно прицелился.

Юношам мешали кусты, вернее, ветер, налетавший порывами и раскачивавший ветки, так что цель то появлялась, то исчезала. Наконец Андреас улучил момент и спустил тетиву… Стрела мелькнула в воздухе и исчезла в ветвях ивы. Тотчас же раздался рев, словно Андреас поразил своей стрелой матерого медведя.

— А-а-ау-у-у-я-я-а! — донеслось с того берега, и с дерева с треском рухнуло нечто бесформенное, походившее на ворох тряпья, обвязанный ивовыми прутьями. Эта темная масса, подняв тучу брызг, плюхнулась в реку. Течение перенесло труп через брод и подогнало к берегу, то есть туда, где засели юные стрелки, которые вскоре разглядели искаженное ужасом лицо с одним, вылезшим из орбиты, глазом. Вместо другого они увидели нечто, напоминавшее разбитое и растекшееся яйцо, — стрела Андреаса, пробив глаз, ушла в мозг.

— Готов! — уверенно произнес Франческо. — Ловко ты его!

Когда труп оказался у самых кустов, Андреас подцепил его суковатой палкой и подтянул к берегу. Это был огромный детина в рваной одежде из грубой шерсти, в берестяных сандалиях, весь заросший жесткими курчавыми волосами, из которых торчали кусочки коры, шишечная шелуха и сухие листья. На кожаном ремне висел надетый через плечо колчан с тяжелыми, грубообструганными стрелами. Лук убитого упал в воду, и течение прибило его к кустам. Андреас стащил с мертвеца колчан, а Франческо выловил лук. Труп оттолкнули от берега, и течение понесло его вниз по реке.

— Вот что, — сказал Андреас, — возвращайся-ка к мессиру Ульриху и скажи ему… Впрочем, не говори ничего. Там, вероятно, уже будут де Перрье и его люди. Понял?

— А ты куда?

— Меня с вами не будет…

…Ульрих и Марко уже не на шутку тревожились за судьбу юношей.

— Всю долину можно пройти за это время, — ворчал Ульрих. — Небось по малину отправились, мерзавцы! Выпороть бы обоих!

— Коли живы, то, конечно, выпорем, — степенно промолвил Марко, хотя у самого на душе кошки скребли.

Конский топот показался им дурным предзнаменованием.

— Мотай морды! — рявкнул Ульрих, и Марко, за долгое время научившийся понимать своего господина с полуслова, бросился заматывать тряпьем морды лошадей, чтобы они ржанием не выдали местонахождение своих хозяев. Ульрих отвел лошадей подальше от дороги и вернулся к Марко, к придорожным кустам, где оба и затаились. Спустя несколько минут мимо них галопом пронеслись пять всадников.

— Вальдбург? — удивился Ульрих, провожая взглядом зеленые плащи. — Чего он тут носится? Свихнулся, что ли, от удара моего племянничка?!

— Нет, ваша милость, это не он! Это кто-то из его вассалов.

— Чушь какая! У лжебарона еще и вассалы имеются?! А плащ-то багровый, точно как у него. И уезжал он из Шато-д’Ор с четырьмя латниками, и все были в плащах с елкой…

— Как вам угодно, ваша милость, только это не он… Посадка у него не та! Да и больно уж лихо скачет… А ему, считайте, всего часа два как по голове мечом рубанули…

— Во-первых, прошло не два часа, а пять, если не семь… В общем, достаточно времени, чтобы очухаться. А во-вторых, у него могут быть неотложные дела…

Они вернулись к лошадям и прождали еще минут тридцать.

— Один вроде идет! — прислушался Марко.

Через несколько минут к ним подбежал Франческо, раскрасневшийся, запыхавшийся, весь в поту.

— Где они? — спросил он хриплым шепотом.

— Кто? — нахмурился Ульрих.

— Де Перрье и его люди…

— Де Перрье?! Не помню такого… Здесь только что проскочил этот самый… полубарон… Вальдбург!

— Это был не Вальдбург, мессир Ульрих! Это де Перрье, человек маркграфа… Они устроили засаду на иве! — Франческо говорил сбивчиво, задыхаясь. — Но Андреас его снял! Вот стреляет!

— Ладно, — строго проговорил Шато-д’Ор, — помолчи-ка! По-моему, они возвращаются…

Действительно, минут через пять де Перрье и латники в плащах с гербом Вальдбургов промчались мимо кустов, где скрывался Ульрих со своими людьми.

— А где же Андреас? — спросил Ульрих, направляясь к лошадям.

— Остался там, у реки, — пожал плечами Франческо. — А мне велел идти к вам…

— По коням! — приказал Ульрих. — Эти мерзавцы должны найти то, что искали…

— Их пятеро, — заметил Марко. — Вам придется уложить трех христиан, ваша милость, а это большой грех…

— Ладно, замолим, — усмехнулся Ульрих. — Надо полагать, что уложить трех христиан труднее, чем двадцать сарацин… При встрече, пока я не скажу «война и любовь!», ничего не предпринимать, поняли? Из луков стрелять, только если начнут разгоняться для атаки копьями. Марко, бьешь по броне. Франческо — только по лошадям, они у латников плохо прикрыты. По щелям не бей, не попадешь, а латы твоя сарацинская игрушка не пробьет, ясно?! Если драку начнут на длине меча, то ты, Марко, постарайся забраться им в тыл и… как всегда, понял? А ты, сынок, прикрывай мне спину и покрепче держи саблю, да не забывай, что она у тебя из дамасской стали… И еще раз повторяю: будьте начеку, помалкивайте, в мои разговоры не встревайте и ничему не удивляйтесь…

Они вновь выехали на дорогу. Ехали не спеша. Все трое были внешне спокойны, даже Франческо, который уже попадал в серьезные переделки и в Палестине, и на пути оттуда. Проехали метров сто молча, потом Франческо спросил с сомнением в голосе:

— Мессир, а почему вы уверены, что они вернутся?

— Потому что маркграф оторвет им головы, если они не привезут ему мой труп.

— А может, привезти нужно всех троих? — спросил Марко. — Маркграф не любит мелочиться!..

— Ты осел, Марко! Твоя голова нужна мне, а маркграфу ты без меня не опасен, даже твой язык… Похоже, маркграф затеял кое-что посерьезнее, чем одно лишь мое убийство… Иначе он бы не вырядил своих воинов в одежды латников Вальдбурга… А вот и они, голубчики!

Пятеро всадников выскочили им навстречу из-за поворота, ведущего к броду. Расстояние между обеими группами в этот момент было не более двухсот шагов. Ульрих, не сводя глаз со своего возможного противника, сказал:

— Если, не доезжая вон той осины, опустят копья к бою, стреляйте!

Сам же он надел на руку щит и взял в руку копье, держа его вертикально. Но, видимо, де Перрье не собирался вступать в открытый бой. Кавалер и его люди чуть придержали лошадей и, не проявляя враждебных намерений, поближе подъехали к Ульриху и остановились.

— Я рад приветствовать вас, мессир Ульрих, граф де Шато-д’Ор! — коснувшись шлема рукой, проговорил кавалер де Перрье. — Позвольте представиться… Иоахим фон Вальдбург, кузен барона фон Вальдбурга. Я безмерно рад видеть вас, мессир Ульрих, поверьте мне!

— Признаться, я не ожидал, что вы меня знаете, — с деланным удивлением ответил Ульрих. — Полагаю, мы с вами прежде не встречались?

— Увы, нет! Но сейчас во всей нашей марке лишь вы и мессир Альберт имеют право носить на щите герб Шато-д’Оров.

— Честно говоря, даже я не разберу, что тут изображено, — заметил Ульрих, рассматривая свой щит, который, как мы помним, был весь побит и искорежен.

— Черты вашего герба, сударь, проступают сквозь любые повреждения. Не стану скрывать от вас, что я искал встречи с вами. Я хотел бы повременить с ответом на вопрос, который вы мне, очевидно, зададите, то есть на вопрос о том, почему мне необходимо было увидеться с вами…

— Что ж, повремените, — благосклонно кивнул Ульрих. — Нам, конечно, по пути, не правда ли? Хотя вы и ехали нам навстречу…

— Да, мессир Ульрих, вы правы, нам по пути… Позвольте спросить вас, сударь, известно ли вам, что мой брат тяжело ранен вашим племянником?

— Нет, — ответил Ульрих с иронией в голосе, — мне известно, что ему, то есть вашему братцу, слегка попортили внешность. Впрочем, его вины в этом не было.

— О да! — поспешно согласился Перрье, назвавшийся Вальдбургом. — Возможно, вы правы… Тем не менее, когда я узнал о поединке моего брата с вашим племянником, мне стало не по себе. Дело в том, что против вас существует сговор — сговор между вашим племянником и маркграфом. Ведь им обоим выгодно, чтобы вы исчезли.

— Неужели? — спросил Ульрих. — Не может быть! И ведь Бога не боятся, а? Так что они там задумали?!

— О-о, мессир Ульрих, это воистину дьявольский план! Они задумали столкнуть вас, мессир Ульрих, с нами, Вальдбургами…

Кони лже-Вальдбурга и Ульриха шли рядом. Со стороны казалось, что Ульрих пребывает в самом благодушном настроении. Однако Марко и Франческо прекрасно знали, что меч Ульриха в любой момент может обрушиться на голову Перрье. Между тем до брода было рукой подать. А разговор продолжался в том же духе.

— Итак, сударь, — доверительным тоном продолжал Перрье — Вальдбург, — план его светлости предполагает, что вы окажетесь организатором убийства моего брата.

— Господи, какая подлость! — проговорил Ульрих вполне искренне. — Так лгать!..

— Увы, сударь! Маркграф хочет именно этого… — Перрье весь напрягся: кони входили в воду… Вот они вошли в нее по копыта, вот уже коснулись воды их длинные хвосты, вот они уже по брюхо в воде.. Ближе, еще ближе к роковой иве…

— Ну что же вы замолчали, сударь? — спокойно проговорил Ульрих и положил руку на рукоять меча. — Я слушаю вас…

Перрье судорожно сжимал повод. Его лошадь сделала шаг, другой… Он обернулся к Ульриху и крикнул во весь голос.

— Смотрите, рысь!

В ту же секунду послышался звон тетивы и свист стрелы. Острый наконечник с лязгом пробил доспехи лже-Вальдбурга, и тот с диким воплем, нелепо взмахнув руками, повалился на Ульриха В спине Перрье, под левой лопаткой, торчала грубооструганная стрела из числа тех, что Андреас и Франческо вытащили из колчана убитого разбойника Ульрих ударом железного налокотника отшвырнул от себя труп. Меч в его руке сверкнул, точно молния.

— Война и любовь! — взревел он, как бывало в Палестине, и тяжелый меч его с молниеносной быстротой и ужасающей силой обрушился на ближайшего латника. Шлем воина раскололся под ударом, как глиняный горшок — половина его черепа бултыхнулась в воду. В ту же секунду Марко с быстротой, которой враги вряд ли от него ожидали, обрушил топор на голову другого воина; тот вывалился из седла — лишь на миг мелькнуло у поверхности воды его искаженное ужасом, залитое кровью лицо. Третий воин, опустив пику, сделал выпад, но удар его — без разгона — оказался настолько слабым, что острие, оцарапав щит Ульриха, ушло в сторону. Ульрих, перехватив древко своего копья, мощным ударом выбил воина из седла. Несмотря на малую глубину, падение в реку грозило всаднику смертью, так как, оказавшись в воде, он не мог подняться на ноги в своих тяжелых доспехах. Однако предусмотрительный Франческо, обхватив латника за шею, держал его голову над водой, не давая утонуть. Последний из воинов, даже не помышляя о сопротивлении, выбрался на берег и попытался ускакать, но Марко, успевший сорвать с плеча свой лук, угодил стрелой в ногу его коня. Всадник и лошадь с грохотом грянулись оземь.

В ветвях ивы послышались шум и треск, а затем с дерева, словно кошка, ловко и мягко спрыгнул Андреас с двумя луками и двумя колчанами. Ульрих и Франческо, тащивший за собой пленного, выехали на берег, а Марко, спешившись, принялся выводить на берег лошадей поверженных врагов. Затем — кого за руки, кого за ноги — выволок на берег убитых. Лошадей же привязал к кустам. Воин, свалившийся с раненой лошади, очевидно, сломал при падении позвоночник: из-под его закрытого забрала раздавались глухие стоны.

— Добей! — приказал Ульрих своему оруженосцу. — Все равно не жилец…

Франческо вытащил кинжал «милость Божья» и с отвращением во взгляде направился к раненому. Когда хозяин приказывал ему добивать поверженных врагов, он всегда испытывал какое-то неприятное чувство, не имевшее, впрочем, ничего общего с жалостью. Коротким, быстрым ударом сквозь забрало юноша пробил раненому глаз и пронзил мозг. Тот судорожно дернулся и затих. Франческо отер кинжал о зеленый плащ убитого, после чего вернулся к иве, где перед Ульрихом стоял дрожавший от страха пленник, единственный из противников, оставшийся в живых. Шлем и меч у него отобрали, он весь промок и производил самое жалкое впечатление.

— Имя! — со сталью в голосе, что не предвещало пленному ничего хорошего, спросил Ульрих.

— Ганс Риттер, мессир! — пролепетал пленник. На вид ему было лет двадцать пять, но в своем нынешнем плачевном положении он казался намного моложе.

— Кто вас послал? Сказку о Вальдбурге я уже слышал, ее можешь не повторять.

— Мессир, я всего лишь простой латник, я толком ничего не знаю! — заныл Риттер.

— Говори, что знаешь! — потребовал Ульрих.

— Кавалер де Перрье, мир праху его, — стуча зубами, проговорил Ганс, — сказал нам, что его светлость маркграф пожалует нас землями, если мы сделаем, как он велит…

— Кто велит? Что сделаете? — быстро спросил Ульрих, не давая пленнику передохнуть.

— Он сказал, что надо надеть плащи с гербом Вальдбургов и ехать за ним. Здесь, на иве, сидел разбойник, которому обещали прощение, если он вас убьет. У него в колчане все стрелы отравлены. Если бы он промахнулся, то мы бы проткнули его копьями… А если бы не промахнулся, то убили бы вашего слугу-лучника…

— Это, стало быть, меня? Охо-хо… — вздохнул Марко, похлопывая по бокам гнедого коня, ранее принадлежавшего де Перрье.

— Да, так… — в глазах у Ганса засветилась надежда. — А господина оруженосца велено было только разоружить и выпороть…

— Что-о-о?! — вскричал Франческо, замахиваясь на Риттера плеткой. Ульрих отстранил его и, нахмурившись, сказал:

— Не лезь, если тебя не просят! — Затем, повернувшись к перепуганному Гансу, спросил: — А дальше что?

— Мы должны были отхлестать его, отвезти поближе к Шато-д’Ору и бросить у замковых башен так, чтобы видны были наши плащи, но не лица… Кроме воинов Вальдбурга, никто не носит зеленых плащей… И мы должны были всячески ругать Шато-д’Ор и его хозяев, кричать, что мы отомстили племяннику, когда убили его дядюшку.

— Так, все понятно… — медленно проговорил Ульрих. — Но как Перрье узнал о ссоре между Альбертом и Иоганном фон Вальдбургом?

— Де Перрье сегодня утром был в замке под видом крестьянина, продававшего мед.

— Но он плохо скрывал свою рожу! — отрывисто заметил Андреас. — Я узнал его и следил за ним… Этот парень говорит правду.

— Не извольте сомневаться, ваша милость, истинную! Истинную правду, как на святой исповеди! — залопотал Ганс. — Мы остались ждать его в лесу, а он должен был разузнать, когда вы покинете замок.

— А откуда вы узнали, что я уже в Шато-д’Оре? — спросил Ульрих. — Ну, что молчишь, говори!

— Точно не знаю, ваша милость, нам этого не говорили… Но мессир де Перрье знал об этом уже вчера, с самого утра, и засаду на вас устроил еще вчера. Мы думали, что у племянника вы гостить долго не будете.

— Но ведь тогда-то ссора между Вальдбургом и Шато-д’Ором еще не произошла?! — вскричал Ульрих. — Он что же, знал, что они поссорятся, за день до этого?! Что за чушь?

— Не гневайтесь, ваша милость! — почувствовав, что над его головой снова собираются тучи, пробормотал Риттер. — Только мы еще вчера приехали сюда в зеленых плащах…

— Позвольте мне, сударь, — вновь вмешался Андреас. — Я кое-что знаю об этом… Мессир Альберт, как известно, жених госпожи фон Майендорф. А у господина фон Вальдбурга весьма своеобразные вкусы… Он три года назад сватался к госпоже Альбертине, но теперь почему-то больше посматривает на невесту мессира Альберта… Мессир Альберт это уже месяц назад заметил, так что дело, несомненно, шло к поединку…

— Я полагаю, что это не укрылось и от взора де Перрье…

— О, вы правы, мессир Ульрих! Эта старая лиса — шпион маркграфа, мерзавец, лизоблюд и вор. Кроме того, он был бесчестный плут и насильник, он погряз в содомском грехе и держал в своем замке целый гарем из мальчишек, которых он забирал у матерей и приучал к разврату и пьянству… Но в Шато-д’Ор он появлялся часто, потому что отказаться его принимать — значит вызвать гнев самого маркграфа… Естественно, что он знает о вражде Альберта и Иоганна. Так вот, вчера мессир Альберт послал меня сопровождать мессира де Перрье до опочивальни…

— Ого! — воскликнул Ульрих. — Отправил, зная о том, что де Перрье содомит. Я бы этого не сделал! Вы слишком красивы для юноши, мой друг…

— Не беспокойтесь, сударь! — щеки Андреаса залились краской. — На сей раз у него были другие намерения. Перрье сообщил мне, что моему господину угрожает участь рогоносца, ибо фон Вальдбург собирается назначить на следующий день свидание его невесте. Я сразу понял, что это подвох, но тем не менее сообщил мессиру Альберту то, что мне сказал Перрье, разумеется, предупредив его о своих сомнениях. Свидание должно было состояться в одном из самых укромных уголков замка, за старыми конюшнями, примерно в то время, когда произошел поединок. Перрье, вероятно — даже наверняка, — передал мессиру фон Вальдбургу приглашение на свидание с госпожой фон Майендорф от ее лица, причем баронесса о нем и не подозревала… Естественно, что, столкнувшись нос к носу, мессир Альберт и мессир Иоганн, несомненно, вступили бы в поединок, который мог бы закончиться победой любого из них. Любой исход был бы удобен для Перрье, если он собирался избавиться…

— Избавиться? — перебил Ульрих. — Неужели вы, мой друг, считаете, что ему нужно было избавляться от кого-то из них?

— Не знаю, сударь… Но ему нужно было, чтобы между Вальдбургами и Шато-д’Орами возникла вражда, чтобы пролилась кровь…

— Это другое дело… Но кое-что мне все же не понятно! Если этот Перрье — человек маркграфа, то зачем ему понадобилось рисковать жизнью вашего господина, дорогой Андреас? Ведь маркграф наверняка знает о завещании моего прадеда, который при отсутствии потомков мужского пола велел все отписать монастырю. Ежели он замыслил убить меня и одновременно Альберта, то, выходит, лишает себя прав на Шато-д’Ор!

— Значит, вы, мессир Ульрих, убеждены, что Перрье действовал в интересах монастыря?

— Разумеется… Но что же было потом?

— Все остальное вы знаете, мессир Ульрих. Вальдбург одурел от радости и выпучил глаза на Агнес фон Майендорф, мессир Альберт не стерпел…

— Меня интересует другое, — перебил Ульрих. — Откуда ты узнал, что на меня готовится покушение…

Андреас не успел ответить, так как Ганс Риттер, о котором на время забыли, осмелился вмешаться:

— Я забыл сказать, что кавалер де Перрье предупредил разбойника, что стрелять надо только по его сигналу…

— Ладно, заткнись, пока не спрашивают! — рявкнул Ульрих.

— Итак, — снова обратился он к Андреасу, — я вас слушаю, мой друг.

— Сударь, я ведь уже сказал вам, что не имею права этого говорить…

— О Господи, — картинно воздев руки к небесам, воскликнул Ульрих, — сколько же тайн на этом свете!

— А еще больше — на том, — философски заметил Марко, который, вытащив из мешка лопату и приладив к ней грубоотесанный кол, принялся рыть могилу.

— Что верно, то верно, — кивнул Ульрих, многозначительно взглянув на пленника. Тот в ужасе задрожал и рухнул на колени.

— Не бойся, дуралей, — ласково сказал Ульрих, — эта могила не для тебя… Вот что, господа оруженосцы, привяжите-ка вы его к седлу и скачите что есть духу в Шато-д’Ор, покуда мы еще не так далеко заехали. А мы вас будем дожидаться на постоялом дворе… Если, конечно, он еще цел. Как его бишь? «Нахтигаль», что ли?

— Он цел, сударь. Правда, старый хозяин, которого вы знаете, пять лет как помер. Сейчас там всем заправляет его сын, Мариус Бруно. Парень добрый, я его знаю, — сообщил Андреас.

— Надеюсь, вы знаете, что сказать Альберту, друг мой? Лошадей, оружие и плащи тоже покажете ему…

— Не сомневайтесь, мессир Ульрих, мы все сделаем как надо.