Рыцарь Шато д’Ор

БОЙ НА ПРОСЕКЕ

Просека, где воины барона Арнольда фон Гуммельсбаха соорудили завал против отряда маркграфа, огибала гору Альтен-Хаазенберг и выходила на дорогу, тянувшуюся вдоль реки до самого Визенфурта. Именно по этой просеке монахи вышли ночью к Шато-д’Ору. Маркграф разбил свой лагерь на берегу реки, на всякий случай отгородившись засекой, и всю ночь провел в напряженном ожидании. Гуммельсбаха он оставил в покое, и Гуммельсбах отвечал ему тем же. Все же здесь друг против друга стояли соседи… Всю ночь латники Гуммельсбаха и маркграфа, высланные в разведку, вместе грелись у костров, горланили песни и пьянствовали, рассуждая о глупости его светлости маркграфа, который, снюхавшись с герцогом, вверг дружественные графства в усобицу. Маркграф знал об этом, но не мешал. Ему нужен был де Ферран, который мог бы, воспользовавшись этим братанием, выявить наиболее слабые места во вражеской обороне. Но де Ферран, который еще вечером уехал с четырьмя герцогскими латниками на поиски золота, якобы спрятанного разбойниками в пещере на вершине горы, так до утра и не явился. Раздосадованный, маркграф долго прикидывал, как лучше наказать кавалера и кем заменить его. Размышляя, маркграф пил вино, а когда все выпил — его сморило…

…Маркграфа разбудили утром; солнце уже стояло высоко.

— Ваша светлость, — легонько тряс его за плечо старый слуга, — прискакал воин от его высочества.

Маркграф выпил кружку воды из деревянной походной кадки. Потом сунул в кадку голову, после чего выдул для поднятия духа кружку пива и вышел из шатра. Латник Франсуа сдерживал за узду взмыленного коня.

— Ваша светлость, — сказал он, — его высочество герцог изволит просить вас атаковать засеку!

— Передай его высочеству, что я уже выполняю его просьбу. Скачи с Богом! — отвечал маркграф. Франсуа вновь сел в седло и погнал усталого коня обратно. Маркграф проводил его взглядом. Затем сел в услужливо подставленное кресло и погрузился в размышления. Судя по всему, он не торопился отдавать приказ о наступлении.

«Кой черт мне атаковать? — думал он. — Если все выйдет, как задумал виконт, то Гуммельсбах и так удерет с просеки, едва лишь у него в тылу окажется полторы тысячи конных… А если я начну атаку сейчас, то потеряю в битве, дай Бог, чтоб не полтысячи убитыми и ранеными. Кто знает, не захочет ли герцог потом, победив Шато-д’Ора, убрать и меня? Если я брошу своих четыре тысячи на засеку, то мое войско выдохнется, и герцог получит не только перевес в числе, но и сохранит свеженьким отряд Алена де Дискорда… Для чего этот отряд? Наверняка виконт оставил его для того, чтобы потом ударить по моему войску. А у меня — три тысячи усталых, измученных людей… С его же стороны — две с половиной тысячи свежих, не побывавших в бою… И Шато-д’Ор он мне не отдаст, нет! Мы только проложим ему туда путь своими костями… Но ведь если… Нет, конечно, Шато-д’Ор не сумеет отбиться, об этом нечего и думать! А все же было бы недурно, если бы я взял Шато-д’Ор до подхода герцога. Тогда, укрепившись там, я смогу начать с ним торговлю, а уж тут-то я не промах! Если бы мне удалось взять Шато-д’Ор, то я мог бы удерживать его долго, провианта и питья там вдоволь. Люди герцога устанут от такой осады… Черт побери! Все-таки атаковать надо… Но вести бой в лесу силами одной пехоты, которая в высшей степени ненадежна… Нет, не выйдет… Хотя… Господи милосердный, вразуми раба твоего!»

Маркграф, погладив бороду, поднялся и приказал:

— Кавалер де Бузонвилль, вы поведете копейщиков и лучников прямо на засеку! Атаковать до тех пор, пока не выдохнетесь!

— Я готов, ваша светлость!

— Вперед, сын мой, вперед!

Де Бузонвилль вскочил на коня и поскакал к стоявшей у леса, уже готовой к бою пешей рати.

— Мессир Жоффруа де Мулен! — властно позвал маркграф, затем изрек: — Извольте атаковать засеку с фланга, пошлите оруженосцев и всех легковооруженных, кто еще остался! Вперед, сын мой!

Кавалер де Мулен, отсалютовав мечом, ринулся исполнять приказ, хотя маркграф забыл сказать, с какого фланга атаковать засеку. Жоффруа рассудил, что это не имеет значения, и решил атаковать слева, со стороны горы Альтен-Хаазенберг.

Главную силу — две тысячи рыцарей — маркграф оставил в резерве. «Их я пущу в ход, когда будет разметана засека. Или когда придется пробиваться к Визенфурту», — решил он.

Пехота Бузонвилля, полторы тысячи копейщиков и лучников, двинулась через просеку. Впереди, перегородив просеку щитами, двигались в четыре ряда шестьдесят тяжелых копейщиков; за ними — человек двести лучников, арбалетчиков и пращников; потом, подгоняя легкую пехоту спущенными копьями, шла следующая группа копейщиков; затем опять лучники, потом снова копейщики и так далее. Фланги прикрывали две группы лучников с удобными для боя в лесу короткими мечами; они двигались гуськом вдоль дороги, по обе ее стороны.

Отряд кавалера де Мулена в пятьсот человек принялся обходить противника слева. Шуму, звону и треску воинство де Мулена производило столько, что Гуммельсбах тотчас же сообразил, с какой стороны его собираются обойти. И, само собой, сообразил, что против него шли только пешие, потому что посылать конницу через буреломы и густые заросли никто бы не отважился. Даже сам де Мулен шел в бой пешком, путаясь в плаще и проклиная маркграфа. Ну а воины проклинали все на свете; исхлестанные ветками, искусанные комарами, они продирались сквозь густой кустарник, перебирались через поваленные деревья, спотыкались о пни… Некоторые из них, пользуясь тем, что в лесу уследить за каждым невозможно, разбредались в разные стороны, забирались в укромные места: кто в кусты, кто в ельник, кто в ямку под корнями деревьев. Проплутав в лесу около часа, де Мулен сообразил, что окончательно заблудился. К тому же де Мулен с удивлением обнаружил, что его легкая пехота — по меньшей мере на четыре пятых — разбежалась. Оставшаяся сотня сбилась в кучу на крохотной полянке и потребовала, чтобы повернули обратно. Если бы кавалер Жоффруа де Мулен знал, куда именно поворачивать, он, бесспорно, повернул бы. Но кавалер этого не знал, поэтому погнал воинов вперед. За ним пошли — лишь затем, чтобы избавиться от него побыстрее. Но не прошел де Мулен и пяти шагов, как вскинул руки и упал… Из спины его торчала тяжелая стрела с прекрасно закаленным наконечником. Избавившись таким образом от своего начальника, лучники и пращники, большинство из которых были мужиками (а значит, частенько бывали в лесу), быстро сообразили, куда надо идти… Не прошло и получаса, как они выбрались на просеку, где нос к носу столкнулись с рыцарями Гуммельсбаха.

— Здорово, молодцы! — гаркнул мессир Арнольд. — Никак в гости пришли?

Лучники упали на колени, моля о пощаде. Их пощадили и велели позвать остальных; и вскоре из леса вышло все воинство, не желавшее воевать за герцога и маркграфа.

Благородный кавалер де Бузонвилль, хотя и прекрасно понимал, что его воины не горят желанием биться с Гуммельсбахом — а тем более с его латниками, с которыми всю ночь вместе пировали, — тем не менее рассчитывал, что ему удастся столкнуть их лбами. Именно поэтому его копейщики не только прикрывали лучников, но и копьями подгоняли их вперед.

На засеке отряд Бузонвилля встретили всего тридцать-сорок лучников и пращников, которые, увидев во вражеском войске знакомые лица, заорали:

— Эй, молодцы! Давай на нашу сторону, какого черта вы за заречных стоите! У нас вина много, еще гульнем!

Копейщики, шедшие впереди, не шелохнулись. Кое-кого из лучников, бросившихся было в сторону, тотчас закололи. Остальные нехотя принялись стрелять. Стрелы и камни полетели в сторону засеки. Несколько гостеприимных гуммельсбаховцев, охнув, упали со стрелами в груди. Тут и со стороны завала посыпались стрелы. Стреляли не только воины, стоявшие на засеке, но и те, что разместились на флангах. Скопище лучников и копейщиков Бузонвилля представляло собой отличную мишень…

— Крайние в шеренгах, лицом к лесу! — орал де Бузонвилль, сложив руки рупором. Однако выполнили этот приказ не все. Некоторые подчинились машинально, по привычке, другие — осознанно, но большинство начали расталкивать товарищей, чтобы оказаться в середине строя, где было безопаснее. То здесь, то там с грохотом падал щит, валилось копье, а вслед за тем, громыхая доспехами, наземь падал очередной копейщик. Лучники фланговых застав уже рубились с наседавшими на них пешими латниками Гуммельсбаха, которые тяжелым шагом ломились через кусты по обе стороны дороги. Впрочем, де Бузонвилль видел, что бой еще не проигран. Латники Гуммельсбаха были слишком неповоротливы; к тому же их слишком длинные мечи то и дело цеплялись за ветки, врубались в стволы деревьев, и лучники из фланговых застав довольно успешно противостояли им.

— Эй! — позвал Бузонвилль своего оруженосца. — Живее к его светлости, пусть посылает вперед конницу! Оруженосец, живее!..

— Да, мессир! — Юноша погнал коня к лагерю…

Сам же де Бузонвилль принялся хлестать плеткой замешкавшихся на дороге воинов.

— Вперед, вперед! — орал он.

На флангах все еще просвистывали стрелы, но боковые заставы все же отбились от пеших латников Гуммельсбаха; возможно, те сами отступили. Но в это время барон Гуммельсбах с сотней всадников бросился навстречу врагу. На узкой просеке и сотня конных представляла грозную силу; латники Гуммельсбаха на всем скаку врубились в строй врага.

— Мессир де Бузонвилль! — размахивая мечом, весело кричал Гуммельсбах. — Померяемся силой, если вас это не затруднит! Ну как?!

— Идет, мессир Арнольд! — в тон ему ответил де Бузонвилль. — Расступитесь, мужичье! Прочь с дороги!

— Всем отойти! — крикнул своим конникам и фон Гуммельсбах.

Довольные таким оборотом дела, конники Гуммельсбаха и пехота Бузонвилля отошли на сто шагов друг от друга и приготовились глазеть на поединок благородных рыцарей.

— Мессир, — подъезжая к Гуммельсбаху, сказал де Бузонвилль, — как вы полагаете, каким образом нам следует сражаться?

— Право выбирать оружие принадлежит вам, мой друг!

— С вашего позволения, мессир, я предлагаю вам три заезда с копьями, а если заезды не выявят победителя, то будем биться на мечах до решительного исхода… Принимаете ли вы, барон, мое условие?

— Разумеется, мой друг.

Разъехавшись каждый к своему отряду и погарцевав немного перед ними, они надели на левую руку щиты, в правую взяли копья и, шпоря коней, погнали их друг на друга… Гуммельсбах целил копьем в грудь противника, держа щит подальше от лица. Де Бузонвилль сидел, чуть наклонившись вперед.

Конечно, на узкой просеке обе группы зрителей были лишены такого зрелища, какое бывает на турнирах, проходящих на открытых ристалищах. Здесь было темновато, мрачновато и, кроме того, тесновато. Но именно последнее обстоятельство придавало поединку особую остроту. Здесь невозможно было увернуться. Алый щит Гуммельсбаха был перечеркнут белым крестом, плащ того же цвета развевался на ветру, словно знамя. На приоткрытом забрале его шлема ярко посверкивали золотые дубовые листья; верхушку шлема украшал длинный, окрашенный охрой пучок конского волоса. Конь же был покрыт попоной из алого бархата с широкой белой каймой… Его противник был весь в белом; на щите его красовался черный дракон с огненным языком, вылетавшим из пасти. На глухом ведрообразном шлеме с крестовидной прорезью для глаз, окантованной золотыми чеканными пластинками с выпуклыми узорами в виде цветов и листьев, сияло литое изображение Пресвятой Девы с младенцем на руках.

Эти великолепные рыцари стремительно сближались… Оскаленные, брызжущие пеной кони сотрясали просеку своими могучими копытами…

— А-а-а! — завопил кавалер де Бузонвилль.

Острие копья Гуммельсбаха ударило в его кольчугу, пробив ее насквозь, и пронзило грудь. Конь де Бузонвилля взвился на дыбы и завалился на бок, выдирая из тела хозяина закаленный наконечник копья…

— Виват Гуммельсбах! — закричали по обе стороны просеки.

— Вперед, дети мои! — скомандовал Гуммельсбах, потрясая окровавленным копьем.

Его конница бросилась вперед. Вид барона был столь ужасен, а его победа над Бузонвиллем столь блистательна и молниеносна, что устрашенные копейщики и лучники, побросав оружие, тотчас сдались в плен. Рыцари Гуммельсбаха для острастки порубили с десяток врагов, а прочих помиловали. Человек сто рыцарей погнали пленных воинов в Шато-д’Ор, а тысячный отряд во главе с самим бароном вышел на берег реки, где лоб в лоб столкнулся с двухтысячным конным отрядом маркграфа…

…Противники налетели друг на друга с железным лязгом, утробным воем и отборной бранью.

Воины маркграфа превосходили противника числом и не уступали ему в выучке, но рыцари Гуммельсбаха шли в атаку под горку, что давало им некоторое преимущество в начале боя. Развернувшись раньше врага, отряд Гуммельсбаха охватил его с флангов. Получалось, что против каждого всадника маркграфа в первой линии стояли по два-три рыцаря Гуммельсбаха. Пока один из этих рыцарей отвлекал врага, другой разил его копьем или мечом… Отряд маркграфа быстро таял; кольцо постепенно сжималось. Вернее, это была, скорее, дуга или подкова, концы которой упирались в пятидесятиметровый обрыв, под которым протекала река, ощетинившаяся острыми валунами. Мысль об этих валунах одних воинов заставляла биться с удвоенной яростью, других парализовывала.

Маркграф в бою не участвовал. Его конь стоял у края обрыва и пощипывал травку — похоже, его, как и хозяина, уже ничто не беспокоило. Маркграф помолился Господу Богу, поглядел на жаркое солнце, на синюю речку внизу и с сожалением подумал, что всему, оказывается, приходит конец. Вспоминая свою жизнь, маркграф мог ограничиться следующими словами: ел, пил, спал с женой, с другими женщинами, с мальчиками, порол слуг, убивал, убивал, убивал… Кроме этого, вспоминать было нечего. И у маркграфа стало так тоскливо на душе, что он дернул повод и с воплем направил коня вниз, на валуны…